"Дети погибели" - читать интересную книгу автора (Арбенин Сергей Борисович)Глава 10Лев Саввич отдыхал после плотного ужина в своём кабинете, когда прибыл нарочный со срочным письмом. Письмо было от Адлерберга. Лев Саввич запахнул халат, вышел к фельдъегерю, взял письмо. – Подождите в приёмной, – буркнул он и вернулся в кабинет. Записка была короткой, написана торопливо, что было не очень свойственно министру двора. «Лев Саввич! Если желаете повидаться с гвардейским офицером, о котором я вам уже писал, это можно сделать прямо сейчас. Лучшего времени не найти. Карета ожидает вас у подъезда ». Маков озадаченно повертел записку. Гвардейский офицер? Тот, что имеет выход на главарей террористов?.. Однако, странно. К чему эти встречи и тайны? Молодчика давно пора арестовать и допросить. Или осторожный Адлерберг именно для того и устраивает эту нелепую встречу? Чертыхаясь, Лев Саввич принялся собираться. Глянул на себя в зеркало: лицо осунулось, под глазами мешки, бледен… Он умылся ледяной водой, крепко растёр щёки. Карета казалась обычным казённым экипажем. Именно в таких после покушения предпочитал ездить Дрентельн… Не к ночи будь помянут… Рядом с кучером сидел жандармский ротмистр. Увидев Макова, он соскочил с облучка, предупредительно распахнул дверцу. Внутри было темно, и Лев Саввич замешкался было: внезапно тягостно засосало под ложечкой. Вспомнилось: экипаж, офицер на облучке, ночь, Обводный канал… Свет фонарей слегка рассеивал сумрак внутри экипажа. Маков разглядел: там сидели двое. – Прошу вас, – сказал ротмистр; он стоял, браво выпятив грудь, глядя на Макова ничего не выражающими выпуклыми глазами. Лев Саввич буркнул: – Не люблю тайн и спектаклей… Где министр двора граф Адлерберг? Ротмистр немедленно отозвался: – Встреча, как мне сказали, носит деликатный характер. Мне велено лишь проводить вас в условленное место; граф, видимо, ожидает вас там. Лев Саввич нахмурился: – «Видимо»… А что за люди внутри? Из кареты раздался знакомый голос: – Какой же вы недоверчивый, однако… Садитесь же! Из экипажа выглянул Дрентельн. – Александр Романович! – воскликнул Маков. – Вот уж не ожидал… – Решил составить вам компанию, Лев Саввич, – отозвался Дрентельн. – Меня этот гвардейский офицер тоже давно интересует. Вот, значит, как… Лев Саввич, поняв, что отступления быть не может, поднялся в карету, хотя внутреннее чутьё подсказывало ему, что этого не следовало делать. «Что ж, сказаться больным, что ли?..» – подумал мельком Лев Саввич и сам себе усмехнулся. Ротмистр убрал ступеньки, захлопнул дверцу. Карета тронулась. Город жил обычной вечерней жизнью. На улицах фланировали прохожие, двери кафешантанов беспрерывно открывались, впуская новых посетителей, на перекрёстках стояли городовые; на Фонтанке развели мосты и баржи с грузом поплыли в двух направлениях; у пристаней суетились грузчики и ломовые извозчики… – Следственно, Александр Романович, вы и будете моим провожатым? – спокойно, глядя в маленькое окошко, спросил Лев Саввич. – Нет, Лев Саввич. Провожатым у вас будет… А впрочем, скоро вы всё узнаете… Воображаю ваше удивление. Александр Романович коротко хохотнул. – Ну-ну, – произнёс Маков. – То-то я подумал сначала, зачем тут жандармы… – Это вы про моих сопровождающих? – уточнил Дрентельн. – Ну, вы же знаете: мои скоты всюду со мной! Маков хмыкнул: один из «скотов» – подполковник, – сидел как раз напротив Макова. На слова Дрентельна он никак не реагировал. – Кстати, позвольте представить, – оживлённо продолжал Дрентельн, указывая на своего молчаливого спутника. – Подполковник Судейкин. Наша гордость и надежда! Нюх отменный, террориста за версту видит, а уж подход у него к ним такой, что ещё ни один не устоял. Рассказывали всё, как на духу. Я спрашивал: подполковник, как же вам это удаётся? Молчит! Дрентельн в деланном изумлении посмотрел на Судейкина, как бы восхищаясь. – Видите? Он и сейчас молчит! Маков почувствовал себя неуютно. Эти жандармские остроты и панибратские игры, принятые за правило ещё при графе Шувалове, его слегка коробили. – Вот давайте нарочно его сейчас спросим, – не унимался шеф корпуса жандармов. – Ваше высокоблагородие! В чём состоит ваша, так сказать, метода дознания? Судейкин тут же, словно заученно, ответил: – Секрет-с. Талант имею. Дрентельн рассмеялся: – Вот видите? То есть, слышите? «Талант имею»! И ведь имеет, имеет, сукин сын! Он панибратски хлопнул Судейкина по плечу. Подполковник никак не реагировал. Маков молчал. Возможно, этот Судейкин и будет допрашивать таинственного гвардейского офицера. Что ж, тем лучше. «Мараться не придётся, – подумал Лев Саввич. – Впрочем… уже замаран…» Карета остановилась. За разговором Маков и не заметил, где ехала карета, и теперь с изумлением рассматривал Аничков дворец, словно видел его впервые. В Аничковом проживал цесаревич Александр Александрович со своим семейством. Однако… Возле ворот дворца их поджидал экипаж – вместительный и довольно щегольской «ландо-версаль», с большими окошками, и кучером в свитском мундире. Ротмистр распахнул дверцу, Лев Саввич вышел. Следом за ним вышел подполковник Судейкин. Ротмистр тут же захлопнул дверцу, в мгновение ока запрыгнул на облучок, и карета, рванувшись с места, быстро покатила прочь. – А как же Александр Романович? – в изумлении проговорил Маков. – Разве он не… Маков замолчал: больше слов у него не находилось. – Александр Романович присутствовать не будет, – предупредительно сказал Судейкин. – Вас ожидают в другом экипаже. И действительно, дверь ландо уже была открыта. Бравый офицер свиты Его Высочества кивнул Макову. – Прошу вас, ваше высокопревосходительство… – Он взглянул на Судейкина. – И вас также… В ландо сидел бледный бритый человек в очках. – Добрый день, Лев Саввич, – сказал он. Маков вздрогнул: Победоносцев! Наставник и друг цесаревича. Он-то здесь какими судьбами? И невольно высказал свою мысль вслух: – Скорее, доброй ночи, Константин Петрович… А вы здесь какими судьбами? – Да теми же, что и вы, – ответил Победоносцев. – Я, впрочем, с вами не поеду. Вашим чичероне будет господин Судейкин. Маков был окончательно обескуражен. При чём здесь наставник цесаревича? Победоносцев, блестящий юрист, профессор, учитель того самого Анатолия Кони, который оправдал террористку Засулич, – как он-то связан с террористами? Лев Саввич не знал, что и думать. А Константин Петрович уже выходил из экипажа, и даже махнул рукой: – Прощайте, Лев Саввич! Маков невольно вздрогнул. За Константином Петровичем Победоносцевым утвердилась недобрая слава серого кардинала. Бывший либерал за годы реформ преобразился, став не просто консерватором и монархистом. Он стал символом «восстановления устоев». И, что самое главное – он был воспитателем и ближайшим другом наследника. Его боялись, и даже анекдотов о нём не ходило. Только кто-то из демократов, из-за границы, пугливо написал: «Победоносцев распростёр над Россией свои совиные крылья». Про крылья – это, конечно, образ, но все знали, что с Константином Петровичем, при всей его внешней мягкости и интеллигентности, шутки плохи. И вот – «Прощайте, Лев Саввич!». Макову стало совсем не по себе. Он уже начал придумывать предлог, чтобы избавиться от этой нелепой поездки, которая становилась уже прямо зловещей. Но ландо тронулось, и подполковник, сидевший напротив Макова, спиной к кучеру и свитскому, скомандовал: – Поехали! – Ну-с, с чего начнём экскурсию? – спросил Судейкин, довольно непринуждённо развалясь на мягком сиденье. – Какую экскурсию? – отрывисто спросил Маков. – О чём вы, подполковник? – Ну, как же… О террористах, естественно… Ба! А вот и первый адрес. Взгляните, ваше высокопревосходительство, налево. Невский проспект, восемьдесят. В этом здании, как нам достоверно известно, в библиотеке, революционеры устраивают свои собрания, встречи и совещания. Маков с удивлением посмотрел на скудно освещенный фасад, перевёл взгляд на Судейкина. – Вы хотите сказать… – Подождите, ваше высокопревосходительство. Тут неподалёку ещё один адресок. Памятное, так сказать, место. А проще говоря, террористическое гнёздышко… Экипаж проследовал по Невскому и остановился у дома 124. – В доме под этим нумером, дробь четыре, находится конспиративная квартира. На днях в этой квартире террористы организовали настоящую динамитную мастерскую. Изготовляют бомбы, сволочи, – можете себе представить? Не дождавшись поддержки от Макова, подполковник продолжал: – А перед этим в Басковом переулке была устроена динамитная лаборатория. В ней господин изобретатель Кибальчич вместе с государственными преступниками Исаевым и Ширяевым производили опыты, пытаясь достичь максимальной взрывной силы своего самодельного динамита. Впрочем, не секрет, что динамит теперь довольно легко изготовить в домашних условиях. Все необходимые ингредиенты нынче, при настоящем расцвете торговли, можно купить в магазинах и на рынках… Так вот, после того как динамит был изготовлен, динамитчики переехали из Баскова переулка на Невский, где им показалось безопаснее. Однако они ошиблись, как видите… Будем заезжать в Басков? Там, между прочим, проживает Степан Ширяев. Личность оригинальная: выучился на ветеринара, но увлёкся электричеством. Уехал в Париж, практиковался у нашего знаменитого инженера Яблочкова. Потом вернулся, примкнул к террористам, и тоже занялся динамитом… Видимо, вскоре придётся его арестовать. Уж очень много от него беспокойства: бродит по фабрикам, фабричных агитирует. – Погодите, – перебил Маков, потирая висок. – Вы что, хотите сказать, что все террористы, их настоящие имена и даже местопребывание вам известны? – Не все, к сожалению. Но основные деятели их «Исполнительного Комитета», который они величают «великим ИК», – да, известны. – Так почему же вы их не арестовываете?? – почти закричал Маков. Судейкин сел прямо. Тяжело вздохнул. – Самому хотелось бы знать. – То есть? – Арестовывать пока не велено, – уклонился от прямого ответа Судейкин. – Да кем же? Кем же не велено? – Маков от волнения подался вперёд и едва не схватил подполковника за отвороты шинели. Судейкин промолчал. Потом скупо выговорил: – Об этом сказать не могу. Видимо, вы узнаете всё сами, в своё время… А я на службе-с. Так что попрошу… Маков опомнился, убрал вытянутые руки, перевёл дыхание. Помолчали. Ландо всё ещё стояло у дома нумер 124. – Ну, так что-с? – подал голос Судейкин. – Проедем в Басков переулок? Или сразу на Литейный проспект проследуем? Там тоже есть примечательные места. Или, если хотите, на Сапёрный переулок. В этом переулке господа социалисты типографию устроили для печатания воззваний и листовок. А также и поддельных паспортов. Причём, хочу заметить, паспорта бывают даже не поддельными, а настоящими: выкрали, должно быть. И вот живёт где-нибудь в деревне Воропаевке мещанин Ельников, и не ведает, что по его паспорту… – Что вы несёте? – снова вскрикнул Маков. – Да их всех надо немедленно арестовать! – Я же сказал: не велено, – почти вкрадчиво повторил Судейкин. – Да и потом: сейчас в столице из известных нам лиц остались совсем немногие. Большая часть уже, надо полагать, в дороге. Они отправились на свой съезд, который, по нашим данным, состоится частью в Липецке, частью – в Воронеже. Ожидается раскол их партии на террористов и пропагаторов… А в Липецке, как вы знаете, курорт, лечебные воды… Замечательное место. Ничего лучше для террористов и выдумать нельзя: под видом курортников разъезжать по окрестностям и, не торопясь, обсуждать свои текущие задачи… Маков вытер со лба испарину. Выдавил: – Абсюрд… Когда ландо вернулось к Аничкову дворцу, там уже стоял экипаж Дрентельна. Заметив ландо, шеф жандармов вышел и ожидал, стоя у ворот со своим ротмистром. – Ну, как вам, Лев Саввич, мой чичероне? – спросил Дрентельн, когда Маков вышел из ландо. – Болтлив не в меру, – угрюмо ответил Маков. Судейкин, стоявший позади Макова, деланно развёл руками. – А поездка, Лев Саввич? Понравилась вам поездка? Маков взглянул на Дрентельна исподлобья. – Сударь… – наконец выдавил он, побагровев. – Вы или шут гороховый, или… государственный преступник. Дрентельн отступил на шаг. – А за такие слова, мсье, у нас принято бить в морду. – Нисколько не сомневался в ваших методах, – кивнул Маков. – Однако предпочёл бы отложить мордобитие до завтра, ибо я намерен встретиться с членами Государственного совета, градоначальником, министрами… – А вот это вряд ли получится, – ответил Дрентельн. – Прежде всего потому, что дома вас ожидает ещё один сюрприз. А кроме того, созвать сейчас, в дачный сезон, столь представительное, судя по вашим словам, совещание будет затруднительно. Ну и, наконец: в отсутствие Государя такие совещания можно проводить только под председательством цесаревича. Что ж, вы прямо к нему пойдёте? Лично я бы… не советовал. В вашем нынешнем положении… – На что вы намекаете? – грубо спросил Маков. – Да уж вы должны бы догадаться, на что. Или ещё не догадались? Не догадались, Лев Саввич, нет? Маков не ответил. Стиснул кулаки, свёл брови к переносице. Кровь бросилась ему в лицо, и – внезапно отхлынула. – Вы хотите сказать, что цесаревич… Дрентельн кротко глянул на ротмистра. Тот козырнул и исчез. Они остались вдвоём у ограды Аничкова дворца. – Да-с, – вполголоса произнёс Дрентельн. – Именно это я и хочу сказать. Вам ли не знать, что происходит? Государь император ожидает, когда императрица Мария Александровна преставится. Она действительно очень плоха. Сразу же после этого Государь венчается с Екатериной Долгоруковой… Дрентельн был совершенно серьёзен. Говорил тихо, но отчётливо. – Затем, – продолжал Дрентельн, – спешная коронация новой императрицы. Что может последовать далее, Лев Саввич? – Внесение изменений в закон о престолонаследии… – прошептал Маков. Дрентельн кивнул. – Цесаревич Александр Александрович перестаёт быть наследником. Право занять престол переходит к детям Государя от Екатерины Долгоруковой… Или, как она теперь именуется, княгини Юрьевской. Что это будет означать для России? Вы только подумайте: затяжная распря между Аничковым и Зимним дворцами. Две партии вступят в схватку не на жизнь, а на смерть. И в эту войну будут втянуты не только высшие круги общества. Я исхожу исключительно из интересов России. И мне известно, что обе партии уже готовятся к войне, вдохновлённые своими непреклонными руководителями. А вернее, руководительницами… – Дрентельн коротко взглянул на Макова. – Такова диспозиция, Лев Саввич. Не секрет, что Государь недолюбливает своего второго сына, Александра Александровича. До сих пор первенца, Николая Александровича, вспоминает. И с Александром Александровичем сравнивает… Сравнение, как вы понимаете, не в пользу последнего… Маков раскрыл от изумления рот. – Так что же, сам цесаревич… – он замолчал, не в силах выговорить страшные слова. – Нет, вряд ли, – мигнул Дрентельн. – Его супруга, Датская принцесса, цесаревна Мария Фёдоровна. Она – да. Она в курсе событий. Хотя и не всех. И без деталей, так-сать. – А кто ещё… в курсе? – спросил Маков отрывисто. – Многие, Лев Саввич. – Но не все, – с какой-то злобой выговорил Лев Саввич. И повторил: – Не все!.. Он круто развернулся и зашагал прочь. Дрентельн посмотрел ему вослед долгим и странным взглядом. И как бы про себя проговорил: – Но даже не это самое печальное… Самое нетерпимое – предстоящая реформа МВД. И планы ликвидации Третьего Отделения Собственной Его Величества Канцелярии… Впрочем, – Дрентельн усмехнулся, – об этом даже самоубийцам знать не нужно. Ротмистр догнал Макова: – Ваше высокопревосходительство! Пожалуйте в карету! Я должен вас доставить до дома! – Благодарю, – не оборачиваясь, сквозь зубы ответил Маков. – Мне тут по Невскому, знаете ли, недалеко. Пройдусь. Ротмистр заволновался: – Мне велено-с… Маков развернулся: – «Велено-с»? Кем «велено-с»? Дрентельном? Победоносцевым? Господом Богом? Да кому вы служите, наконец? Отечеству или преступникам? Он перевёл дух. – И зачем вообще эта поездка? Спросите у Дрентельна – он что, выдал мне все тайны, и думает, что теперь я буду ему служить? А может быть, он решил меня попросту убить, чтобы эти тайны никогда не раскрылись? А? И, к его величайшему изумлению, – уже в который раз за этот проклятый вечер, – ротмистр громко, совершенно обыденно ответил: – Нет-с, ваше высокопревосходительство. Вас убивать не надо. Вы сами себя убьёте. Прощайте-с, – добавил он, козырнув. Отвернулся и зашагал к поджидавшему его Дрентельну. А Маков остался стоять, открыв рот. Потом опомнился, чертыхнулся, и двинулся по проспекту такой свирепой походкой, что редкие припозднившиеся прохожие шарахались от него. Жена еще не спала. Вышла, взглянула на Льва Саввича. – Что-то на тебе лица нет… – Нет – и не надо, – буркнул Маков, проходя в кабинет. Жену он не любил. Не любил давно, хотя женился по самой что ни на есть высокой, до отчаянности, любви. Брак был неравным: будучи молодым офицером, во время учебного похода Лев Саввич по уши влюбился в дочку хозяина, в доме которого квартировал. Дочь показалась ему не просто красавицей – идеалом. Точёная фигурка, благороднейшие черты лица, прекрасный глубокий взгляд… Трудно было поверить, что она плебейского происхождения, а отец её лишь недавно выкупил себя и семью у барина. История тянулась долго, со скандалами: родственники не могли смириться с выбором Макова, говорили, что карьера его погибнет, что с женой, едва грамотной, ему просто не о чем будет говорить, что, в конце концов, он кончит плохо. Маков не слушал, ругался, и всё-таки настоял на своём: привёз из орловской глухомани в столицу красавицу-жену. И лишь спустя год-два, когда спала с глаз розовая пелена, Маков вдруг с ужасом осознал, что его красавица – набитая дура. Мало того, она еще кичлива, капризна, ленива и в обыденной жизни просто невыносима: всегда молчит и либо лежит на диване, листая модные журналы и каталоги, либо спит, либо судачит на кухне с прислугой. Правда, у неё было ещё одно излюбленное занятие: вырядившись по парижскому фасону, она могла целыми днями бродить по магазинам, не брезгуя даже захудалыми лавками. В общем, семейная жизнь не сложилась. И Маков с головой ушёл в работу, бывало, и ночевал в казармах. И возвращался домой каждый раз с чувством отвращения к себе, к своему дому, и даже к детям – милым близняшкам Оле и Коле. Оба ребёнка умерли, едва им минуло пять лет. С тех пор Маков окончательно отдалился от супруги, предпочитал спать в кабинете, обедать тоже, и вообще старался как можно реже встречаться с женой. Иной раз по целым неделям не виделись. «И слава Богу!» – думал Лев Саввич. Он лишь следил за тем, чтобы у жены всегда имелись деньги, и не было, таким образом, повода встретиться с ним. Но с деньгами иной раз приходилось туговато. Помимо других своих «достоинств», супруга обладала ещё одним: она умудрялась тратить чудовищные суммы на безделушки и различные чудодейственные притирки и мази, о которых вычитала в журналах. При этом совершенно не помнила, сколько потратила и что именно купила… Абсюрд… Маков прошёл к себе, снял мундир, и вдруг заметил на своём рабочем столе пухлую папку с вензелем министерства двора. Папка лежала точно посередине стола, как бы приглашая заглянуть в неё. Лев Саввич почувствовал, как сильно и больно забилось сердце. Словно что-то подсказало ему: всё, жизнь его кончена. Маков переоделся, умылся, выпил крепкого чаю. Он знал, что просто пытается оттянуть время. Он стал прохаживаться по кабинету, пытаясь не глядеть на папку, и уже догадываясь, что именно в ней содержится. Кстати, откуда она здесь взялась? Доставил фельдъегерь, видимо. А на стол кто положил? Не прислуга же! «Жена! – догадался Маков. – Только она, кукла безмозглая, могла сюда войти и эту папку между делом шлёпнуть на стол!» Подумав о жене, он тут же вспомнил и о деньгах. Деньги он давно уже прятал от жены, передавая ей лишь часть. А когда у неё бывали какие-то срочные траты (что случалось с тягостной периодичностью приблизительно раз в две недели), открывал секретный ящик в столе и выдавал требуемое. Ящик был устроен хитро, итальянцем-краснодеревщиком, жившим лет двести назад. Открываешь ящик – он пуст. Нужно было сначала нажать особый рычажок сбоку, – и тогда ящик открывался по-настоящему, а фальшивая задняя панель оказывалась плотно прижатой к передней. Маков тотчас же подошёл к столу, открыл секретный ящик. Там лежало несколько ассигнаций, хотя ещё вчера – он проверял, – была целая пачка толщиной в два пальца. Догадалась, значит. Вызнала. Дура-дура, а когда о деньгах речь, – по-собачьи их чует, везде находит. Маков уныло выругался, захлопнул ящик, и снова стал бродить по кабинету. Было уже два часа пополуночи. Маков смертельно устал. Он прилёг было на диван, почти задремал, и внезапно очнулся; вскочил. Бросился к столу, открыл папку. «Доклад на Высочайшее имя Государственного инспектора, генерал-адъютанта свиты Черемнина о результатах проверки финансового состояния Министерства внутренних дел. Проверку проводили: Тайный Советник И. В. Балагуров, Действительный статский советник А. С. Кресс, Статс-секретарь В. М. Макаров. Заверено: государственный секретарь Е. А. Перетц». Маков прочитал первые строки доклада, и в глазах у него потемнело. То, что в министерстве воровали все кому не лень, Макову было известно. Самых отъявленных взяточников и казнокрадов, как это и было принято в любом министерстве, пересаживали с одного тёплого места на другое, в крайних случаях – понижали в должности или посылали воровать в губернии. И, в принципе, то, что содержалось в докладе Балагурова, самому Макову ничем не грозило. Государь, – это все знали, – к взяточникам относился либерально, полагая, что натуру человеческую невозможно исправить. Но вслед за докладом пошли докладные записки: чиновники министерства доносили друг на друга. Все эти доносы шли не только, как было положено, по начальству, но и в самые различные инстанции, вплоть до «на Высочайшее Имя». Маков порылся дальше в папке. И обомлел. Дальше шли расписки в получении денег. Не только мелкими чиновниками, но и столоначальниками, начальниками департаментов и, наконец, товарищами министра. Маков перевернул папку и начал листать с конца. В конце, как он и ожидал, главным героем бумаг был он сам, Лев Саввич Маков. Не только доносы на него подчинённых – к этим доносам Маков давно привык. Здесь были копии разрешительных документов на открытие акционерных обществ, банков, товариществ, под которыми стояла его, Макова, подпись. А к копиям приколоты расписки в получении денег, векселей, акций. Маков не помнил, чтобы он получал такие суммы. Приглядевшись, понял: всё это – подделка. Впрочем, сути дела это не меняло. Среди документов, уже под утро, Лев Саввич обнаружил лист бумаги, вначале им не замеченный. На нём было размашисто написано: «Вы всё ещё желаете найти Истину?» Рассвет застал Макова полуодетым, за столом, засыпанным бумагами. Лев Саввич в эту ночь испытал почти всю гамму человеческих чувств: страх, возмущение, обиду, злость, гнев, отвращение. К рассвету осталось только чувство глубокого опустошения. Да ещё, пожалуй, лёгкая горечь. Он умылся, оделся, напился крепчайшего кофе и отправился к градоначальнику. Александр Елпидифорович Зуров вышел из-за стола ему навстречу. Громадная чёрная борода Зурова выглядела устрашающе, делая его похожим на дикого горца. – Лев Саввич! – с лёгким кавказским акцентом воскликнул Зуров. – Чему обязан в столь ранний час? Они обменялись рукопожатиями. Маков глубоко вздохнул: – Разрешите присесть, Александр Елпидифорович? – Ну, разумеется, садитесь! Вид у вас неважный. Что-нибудь произошло? – Произошло… И Маков, глубоко вздохнув, начал рассказывать о вечерней «экскурсии». – Господь с вами! – перебил его Зуров. – Что вы такое говорите? Подождите, я вызову начальника сыскного отделения… – Не надо, – Маков поморщился. – Я уверен, что и он принимает деятельное участие в этом… заговоре. Брови Зурова поползли вверх. – Как вы сказали? – Да. Вы не ослышались. Речь идёт о широком заговоре, в котором принимают участие Третье отделение, сыскные подразделения полиции, корпус жандармов и, уверен, многие высшие должностные лица империи. Не знаю, проникла ли эта зараза и в армию. Он вопросительно взглянул на Зурова, который имел звание генерала от кавалерии и репутацию честного и отважного человека. Зуров, привскочив, произнёс с резко усилившимся акцентом: – Кыллянус! Мамой кыллянус, – нэ знаю, какой заговор, а? Маков опустил глаза. – Я вам верю, Александр Елпидифорович. Он внезапно поднялся. – Прощайте. Александр Елпидифорович тоже встал, вышел из-за стола. Выглядел он совершенно обескураженным. – Куда же вы тэпэрь, Лэв Саввич? – Заеду к графу Адлербергу. Кажется, он ещё не уехал в Ливадию… Зуров не успел больше ничего сказать: Маков вышел из кабинета. Адлерберг, действительно, был у себя, в Зимнем. Он не поднялся навстречу Макову, а только как-то судорожно стиснул бумагу, которую только что читал. Маков стоял перед ним, ждал. Лицо Адлерберга побагровело, он как будто ощетинился, и в то же время – Маков почти был уверен в этом, – поджал хвост. «Вылитый барбос!» Министр двора, наконец, с натугой оторвался от чтения, поднял глаза и растянул губы в подобие улыбки. – А… Лев Саввич… Что так рано? Маков молча положил на стол свою папку. Адлерберг с осторожностью приоткрыл её ногтем мизинца, косо глянул внутрь. Голова его ещё больше ушла в плечи, а торчавшие вверх жесткие седые волосы как-то поникли. Прошла долгая, мучительная минута. Наконец Адлерберг не выдержал. Не поднимая глаз, он почти прошептал: – Я не хотел… Поверьте, Лев Саввич. Я… Меня… Меня… принудили. – Так же, как хотят «принудить» и меня? – спросил Маков почти насмешливо: на настоящую насмешку у него просто не было сил. – Вы тоже получили подобную папку с компрометирующими документами? Адлерберг дёрнулся в кресле, но промолчал. Кровь отхлынула от его щёк. – Так кто же вас принудил? – спросил Маков угрюмо. Граф молчал. Щёки и уши его опять заалели. – Давайте я вам помогу, – сказал Маков. – Дрентельн, Победоносцев, Комаров… Кто ещё? Балагуров? Толстой? Пален? – Нет, – внезапно откликнулся Адлерберг. – Пален – нет… И Толстой… – А государь? Государь знает об этом? Адлерберг снова втянул голову в плечи, хотя втягивать уже было некуда: стоячий ворот мундира не давал. – Кое-что… видимо… знает… – с усилием, с паузами выговорил граф. – А наследник? Адлерберг вскочил. Маков ожидал чего угодно, но только не этого: по мясистому лицу министра двора катились крупные слёзы. Граф прижал обе руки к груди: – Бог мой! Только больше не произносите никогда этого слова! Маков так удивился, что даже попятился. – А что же? Слово «наследник» уже сродни слову «преступник»? – Ах! – воскликнул Адлерберг, падая в кресло, и даже не пытаясь вытереть красные, полные слёз глаза. – Да разве вы не понимаете? Идёт борьба между двумя партиями, между законным наследником, цесаревичем Александром Александровичем, и детьми от морганатического брака Государя. Не борьба, – а война. Кровавая и беспощадная! – Помилуйте! – сказал Маков. – Кто же об этом не знает! Меня давеча и Дрентельн на эту же тему просвещал… Но речь-то идёт о другом: о заговоре с целью покушения на жизнь Государя! – Заговоре? – повторил Адлерберг. Он вскочил, и снова упал в кресло. – Заговоре… – тихо повторил он. Снова тяжёлая пауза. Адлерберг, не поднимая глаз, произнёс почти официальным тоном: – Лев Саввич, учитывая крайнюю деликатность вопроса… Изложите всё, что вам известно о заговоре, в письменном виде. Послезавтра я еду к Государю в Ливадию, и могу твёрдо пообещать, что ваша записка будет вручена ему лично в руки, и притом без свидетелей. Он поднял голову. Глаза были сухими. – Хорошо, – кивнул Маков. – Вероятно, сегодня же к вечеру… Или завтра… Лично доставлю вам на квартиру… – Да! – встрепенулся Адлерберг. – Куда угодно: на квартиру, или сюда. Я буду ждать. Маков почувствовал головокружение. Если и Адлерберг среди НИХ… Впрочем, это уже неважно. Ничего уже не важно. На ватных, негнущихся ногах Маков вышел из кабинета. Навстречу ему попался государственный секретарь Егор Абрамович Перетц. Он остановился и что-то сказал. Маков не слышал, только заметил: лицо Перетца было участливым. К чертям собачьим ваше участие. Всё к чертям. Остаётся только одно – повидаться с самим цесаревичем. Цесаревич Александр Александрович, огромный, грузный, с не по возрасту отяжелевшим лицом, сидел с семьёй за завтраком. Впрочем, завтрак уже закончился, и Мария Фёдоровна собиралась приказать детям выходить из-за стола, но тут цесаревич в задумчивости взял серебряную вилку, и начал пальцами сворачивать её жгутом. – Папа! Ура! – закричали дети, а наследник, одиннадцатилетний Николенька, даже захлопал в ладоши: – Папенька! Ещё, ещё! Александр Александрович усмехнулся в усы, – настроение у него нынче было хорошее, – взял кофейную ложечку. Положил её между пальцами. И легонько сжал. Ложечка пискнула – и сломалась. Александр Александрович вздохнул: – Хлипкий металл. Ломается. Иное дело наш российский пятак… Мария Фёдоровна покачала головой и сказала ледяным голосом: – Александр! Ты ведь знаешь, этот сервиз мне дорог. Он привезён из Дании, это подарок моего папа. Цесаревич кивнул. Закрыл лицо ладонью, чтобы не видела супруга, подмигнул детям и сказал страшным шёпотом: – «Подгнило что-то в Датском королевстве!»… Ну? Откуда это? – «Гамлет», «Гамлет»! – закричал старший, Николенька. А восьмилетний Георгий задумчиво уточнил: – Сочинение английского господина Шакеспеаре! Гувернантки, пришедшие за младшими детьми, прыснули. Александр Александрович улыбнулся. Мария Фёдоровна медленно поднялась. Лицо её было спокойным, но бледным. Это не предвещало ничего хорошего. Низким голосом она произнесла: – Эти шутки крайне неуместны и неумны. Королевство Датское процветает. Подгнило же, как всем известно, здесь, в России. И давно уже подгнило!.. Она сверкнула глазами на мужа. Муж сидел, понуро опустив голову. – Да, дети, это была неудачная шутка, – через силу выговорил он. Дети сразу притихли, стали выходить из-за стола. Четырёхлетняя Ксюша вдруг расплакалась, и няня, тотчас подхватив её, унесла из гостиной. Мария Фёдоровна проводила её свирепым взглядом. – Александр! Таскать на руках четырёхлетнюю девочку… – Ну… Она же ещё маленькая, – почти робко возразил цесаревич. – Она уже боль-ша-я! – по слогам выговорила Мария Фёдоровна и вышла из-за стола. Видимо, день выдался неудачным для шуток. Александр Александрович вздохнул, тяжело развернулся вместе со стулом: – Николя! Сегодня катание на паруснике отменяется. Николенька стоял у дверей, обернулся: – Но, папенька… – «Но, папенька»! – фыркнул цесаревич. – Я вам не лошадь, и прошу впредь не понукать! Николенька надул губы и выскочил за дверь. Когда Александр Александрович вышел из гостиной и направился в личные апартаменты, чтобы вздремнуть после завтрака, к нему подскочил его личный секретарь Балабуха. – Ваше высочество! Прибыл министр внутренних дел господин Маков. – И что? – Александр Александрович остановился, глядя на секретаря сверху вниз: разница в росте составляла едва ли не аршин. – Желают аудиенции… – неуверенно проговорил Балабуха. – И что? Балабуха пожал поникшими плечами: – Я объяснил, что сейчас это никак невозможно. На то есть присутственные часы… – И что? Секретарь окончательно смешался. Александр Александрович молча ждал. Наконец в глазах его мелькнул лукавый огонёк. Балабуха только этого и ждал: – Прибыл давно, с полчаса назад. Прикажете проводить в зимний сад? Александр Александрович подумал. – Нет. Передай ему, что сейчас, за ранним временем, принять его не могу. Пусть приедет после ланча, в полдень. Или нет: лучше в час пополудни. – Но в час пополудни приедет Константин Петрович! – И что? – снова сказал Александр Александрович, и, насвистывая себе под нос, зашагал в апартаменты. Балабуха посмотрел ему вослед. Вздохнул и отправился выполнять поручение. Маков стоял внизу, в вестибюле, отвернувшись к окну. Фуражку он положил на подоконник. Офицер охраны и адъютанты стояли поодаль; перешёптываясь, глядели Макову в спину. Балабуха подошёл. – Лев Саввич! Простите, что заставил вас ждать. – Это ничего, – отмахнулся Маков, оторвавшись от созерцания лужайки, цветника и ворот. – Прекрасная погода! Вы не находите? – Э-э… Погода? Это – да… – Балабуха слегка смешался, запнулся, но тотчас и выправился: – Его Высочество Александр Александрович просят его извинить и передать, что не может принять вас сейчас за ранним временем. Просил быть в час пополудни. – Хорошо, – ответил Маков. – Передайте Его Высочеству, что я непременно буду… Он надел фуражку, натянул перчатки. Как-то странно взглянул на Балабуху: – А всё же погода прекрасная. Он повернулся к офицерам и громко сказал: – Сочувствую вам, господа! Провести такой солнечный день в холодном вестибюле… Весьма сочувствую! Офицер охраны двинулся было открывать двери, но Маков остановил его: – Не беспокойтесь, я знаю, где выход. И твёрдым шагом направился к дверям. У решётки Аничкова дворца прогуливался какой-то юный гвардейский офицер под ручку с дамой в вуалетке. Маков уже проходил мимо, погружённый в самые мрачные раздумья, когда дама вдруг воскликнула: – Какой сердитый господин! – и словно случайно толкнула его локотком. Маков остановился. – Простите? И тут же гвардейский офицер прошептал, не меняя милого выражения лица: – Ваше высокопревосходительство, я и есть тот самый гвардейский офицер, передавший послание террористов. Маков в изумлении оглянулся по сторонам. Ему показалось, что он ослышался, тем более что дама продолжала глядеть на него с кокетливой улыбкой, а офицер – с соответствующей улыбкой – на даму. – Что? – спросил Маков. – Лев Саввич, вы не расслышали? – повторил офицер, чуть повысив голос, но не меняя выражения лица. – Я тот самый гвардейский офицер, который… – Я расслышал! – воскликнул Маков. – Но никак не мог предположить, что вы осмелитесь… вы, связанный с террористами… вот так, запросто, остановить меня на улице… – Другого случая может уже не быть, – голосом, от которого Маков невольно вздрогнул, сказал офицер. – Я многих знаю. И террористов, и царедворцев. И многие их тайны мне тоже хорошо известны. – Откуда же? – удивился Маков. – Мой брат – террорист. Маков даже руками слегка развёл от изумления. – Вы хотите сказать… – наконец сообразил он, – что и вашему начальству об этом хорошо известно? Офицер промолчал, но смотрел пронзительно и строго. – Боже… – прошептал Лев Саввич. – Значит, и гвардия втянута в это… в этот… Он замолчал, не в силах выговорить страшного слова «заговор ». – Нет, – сказал офицер. – Гвардия в стороне. Но заговорщики есть, конечно, и в гвардии. Он обернулся к даме, потом быстрым взглядом окинул улицу. Потом внезапно наклонился к Макову и отчётливо выговорил: – Мой вам совет: прекратите своё расследование и уезжайте. На дачу, в Крым, в Карлсбад, – куда угодно. Или… Или срочно подавайте в отставку. Уверяю вас, ее примут с радостью. Маков так удивился, что не успел ответить. А когда собрался с мыслями, парочки уже не было: офицер со своей дамой свернул за угол. Маков лишь успел заметить, как они садятся в пролётку. Супруга Елизавета Яковлевна встретила Макова чуть не на пороге. Лицо её было надменным, что совершенно не соответствовало фривольному наряду: она была в лёгком бледно-розовом платье, приподнятом выше колен, и в фиолетовых чулках. Видимо, этот наряд был только что получен из французского магазина. – Лев Саввич! – строго, с оттенком презрения, сказала она. – Потрудитесь объяснить, что вы ещё натворили? – Ещё? – повторил Маков. – Ещё я хотел застрелить сегодня французского посланника. А что? Елизавета Яковлевна фыркнула, и небрежно подала ему распечатанный конверт; сургучный герб был обломан. Маков нахмурился, взял письмо: – Кто дал тебе право вскрывать служебные письма? – Никто! – гордо ответила жена. – Вы лучше загляните, что там про вас пишут! – Непременно загляну! – со злостью ответил Маков и направился в кабинет. Супруга крикнула вслед: – И не надо на меня повышать голос! Я не у вас в министерстве служу! Она успела захлопнуть за собой дверь в гостиную до того, как Маков достиг кабинета. «Стерва! Стерва и есть!» – подумал Маков. Он вынул письмо из конверта, прочитал первые строки – и ноги его подкосились. Из Особого присутствия Сената сообщали, что против Макова начато производством дело о растрате в миллион рублей. К письму была приложена записка сенатора Евреинова, давнего знакомого Льва Саввича. «Не беспокойтесь, Лев Саввич, – писал Евреинов. – Я положительно уверен, что это какая-то ошибка, либо чья-нибудь пакость. Сегодня же переговорю с министром юстиции Паленом и Фришем, думаю, всё быстро объяснится. Искренне ваш…» Маков присел на краешек дивана. Чёрта с два всё объяснится. Скорее, наоборот: всё ещё больше запутается… Но миллион! Боже, откуда такая сумма? Они с ума сошли!.. Однако внутренний голос подсказывал: нет, не сошли. Вспомнилась дерзость ротмистра: «Вы сами себя и убьёте». Понятно, ротмистр говорил с чужих слов. И всё же, каков нахал! Сказать такое генералу!.. Это какую же уверенность в собственной силе надо иметь! Дрентельн? Нет, что Дрентельн! Исполнитель, служака! Всё это ползёт из Аничкова дворца… Ядовитый туман… И многие, многие уже надышались им, отравившись призраком вседозволенности. Царь слишком либерален. Царь выпускает власть из рук. Царю можно безбоязненно угрожать. Его даже можно попытаться убить… Председатель кабинета министров Валуев однажды в частном разговоре заметил: «Государь – старая развалина. И это сейчас, когда нужно проявить решительность, волю и характер!» Валуев… Кстати, интересно, Валуев – тоже среди НИХ? Сколько раз Маков слышал такие разговоры! И – вот оно, свершается. Всю столицу заполнил сумрачный яд измены. Не к кому обратиться, некуда пойти. А государь отдыхает в Ливадии, и, похоже, не отдыхает, – отсиживается, пережидает, выжидает… Против ожидания, цесаревич сразу же принял Макова. Александр Александрович был не один – в кабинете присутствовал и Победоносцев: скромно сидел поодаль, у застеклённых массивных шкапов с книгами. Цесаревич, как всегда, был откровенен до грубости. Едва поздоровавшись с Маковым и предложив ему кресло, он сказал: – Лев Саввич, чего вы от меня хотите? Против вас начато расследование. Пока дело не будет закончено, я ничем вам помочь не смогу. – Собственно, я не затем пришёл… – начал было Маков. Перехватил совиный взгляд Победоносцева и чуть не поперхнулся. – Александр Александрович, Ваше Высочество! У меня есть основания полагать, что дело против меня основано на ложных свидетельствах и поддельных документах… – Вот как? – поднял брови цесаревич. – Ну, стало быть, вам и беспокоиться не о чем. Расследованием занимаются умные люди, они разберутся. Или вы сомневаетесь в компетенции Сената? – Ни в чём я не сомневаюсь, – поникшим голосом ответил Маков. – Но согласитесь, всё это странно. Неожиданно, и как раз в тот момент, когда полиция напала на след главных террористов. – Такие дела всегда неожиданны, а для обвиняемых и вовсе… – произнёс Константин Петрович из своего угла. – Только хочу заметить, Лев Саввич, что я познакомился с некоторыми обстоятельствами дела, и, как юрист, могу заметить, что дело достаточно серьёзно. Разумеется, если вы ни в чём не виновны… Победоносцев замолк со значением. Переглянулся с цесаревичем. – Короче говоря, вы советуете мне отдаться в руки правосудия, – горько пошутил Маков, уверенный, что его шутку не поймут. Так и оказалось. Цесаревич медленно уронил: – Всякий честный гражданин империи обязан довериться правосудию. Уж вам ли, министру внутренних дел, об этом не знать. Dura lex, sed lex! Он взглянул Макову в глаза и почти грозно спросил: – Вы имеете ещё что-либо мне сообщить? И, кстати, почему вы обратились ко мне через голову вашего прямого начальника, премьер-министра Валуева? Маков вздрогнул. Уж цесаревич-то прекрасно понимал, почему министр МВД обратился прямо к нему, «минуя голову» Валуева, который благоразумно отсиживался на даче. – Ещё я хотел, – судорожно сглотнул Маков, – хотел сообщить вам о террористах. Лицо цесаревича приняло брезгливое выражение. – Ах, да. О террористах… Цесаревич поднялся во весь свой гигантский рост, прошёлся по кабинету, остановился у окна, выходившего во внутренний двор. – Уж не о том ли, что террористы собрались на съезд в Липецке, а жандармы и полиция и в ус не дуют? – Именно об этом, – дрогнув, ответил Маков, тоже вставая и всё ещё на что-то надеясь. – Ну, так об этом не беспокойтесь: это забота Дрентельна и секретной полиции. Маков посмотрел в широкую спину цесаревича. Перехватил надменный взгляд Победоносцева. И опустил голову. – Что ж… В таком случае… Разрешите откланяться. – Разрешаю, – ответил Александр Александрович без тени улыбки, оборачиваясь. «Шутник, однако, Его Высочество…» – опустошённо подумал Маков. Цесаревич подошёл к столу, нажал большую золочёную кнопку. Где-то вдали запела трель колокольчика. Это была последняя инженерная новинка: электрический звонок. Появился адъютант. – Прощайте, Лев Саввич, – сказал цесаревич. – Со своей стороны, могу пообещать, что, когда расследование будет закончено и дело дойдёт до суда, – вы можете смело рассчитывать на мою помощь в смягчении приговора. – А я, со своей стороны, – Победоносцев тоже поднялся, – посоветую вам, Лев Саввич, на всякий случай не покидать столицы впредь до окончательного выяснения вашего дела. Прощайте. «Не покидать столицы… Не покидать…» – повторял про себя Маков, шагая по анфиладам комнат, потом спускаясь по лестнице в вестибюль. Он знал, что это означает: за ним установлен негласный надзор. Действительно, день был чудесный. Солнце преобразило город; оно сверкало на золотых куполах и шпилях, весело плясало на волнах Фонтанки. Маков стоял у парапета неподалёку от Аничкова моста – и сам не знал, как здесь очутился. Аничков дворец, Аничков мост… Судьба, наверное. Двое шпиков приглядывали за ним. Они стояли ближе к Невскому, и делали вид, что глазеют на прогулочные пароходики. Маков представлял себе, как вернётся домой, как встретит его жена. Скажет что-нибудь вроде: «Где изволили шляться? А вам тут снова бумагу принесли: вызывают в суд. Докатились! Какой позор! И не стыдно-с?» «Дура! – мысленно ответил Лев Саввич. – Ты же без меня по миру пойдёшь!» Она его не расслышит, конечно, или, скорее, просто не поймёт. Она скажет злорадно: «Ага, доворовались? Так вам и надо!» Ну, дура, – она и есть дура, что тут ещё сказать. Маков чертыхнулся про себя. Внизу медленно проплывал, пофыркивая, речной пароходик. На открытой палубе сидели англичане и громко переговаривались. Один из них, сухопарый джентльмен в спортивной зелёной куртке и коротких, до колен, штанах, указал рукой на Макова и что-то сказал. Остальные дружно рассмеялись и долго провожали Макова глазами. «Смотрите, вот настоящий татарский казак-генерал!» – сказал англичанин. Маков мрачно проводил пароход глазами. А вот, – подумал он, – настоящий английский осёл… А впрочем… Островитянин. Real Englishman… Не то что мы: татарские казаки-генералы. Эх, жаль, Константинополь не взяли: государь испугался гнева королевы Виктории… Филёры тоже глядели на настоящих инглишменов. Маков почувствовал зуд, какого давно уже не испытывал, с юных лет: ему вдруг захотелось пошутить, выкинуть какой-нибудь бессмысленный, нелепый фокус… Развеяться, стряхнуть с себя всё, что навалилось на него в последние дни. Лев Саввич отошёл от парапета и быстро зашагал к филёрам. Те, заметив Макова, тотчас же отвернулись, поскольку улизнуть уже не успевали. Маков подошёл к ним вплотную, хлопнул обеих по спинам одновременно двумя руками: – А что, господа доносчики, не покататься ли и нам на пароходе? Или мы хуже англичан? Филёры как бы в недоумении переглянулись. Один из них был похож на фабричного или мастерового: в круглых очочках, с лопатообразной бородой, в тужурке. Впрочем, в нынешнее время одеваются так, что и не разобрать, кто из какого сословия. Маков вспомнил дело Якушкина, дворянина и литератора, который, переодевшись крестьянином, бродил по России, писал «очерки нравов», и в Пскове, принятый за бродягу, попал в кутузку… Был, конечно, шум: либеральные газеты подняли вой. Макову пришлось лично вмешаться и даже принести извинения журналу, в котором печатались якушкинские очерки… Где сейчас этот Якушкин? Спился насмерть… Фабричный хохотнул: – Шутник вы, барин, однако! – И ещё какой! – весело отозвался Маков. – А вот скажите, мне всегда интересно было: почему ваши доносы всегда так друг на друга похожи? Чуть ли не слово в слово. Даже ошибки те же самые, из доноса в донос! Друг у друга списываете, что ли? Второй был высокий и нервный, в пальто болотного цвета, со штанами, заправленными в сапоги: именно так, как полагали в полиции, одеваются «господа нигилисты ». Впрочем, так их и изображали до сих пор в газетных карикатурах, не понимая, что нигилисты давно уже сошли с исторической сцены, уступив место убийцам. Воровато оглянувшись по сторонам, «нигилист» прошипел: – А вам до нас какое дело? – Нет никакого дела, – согласился Маков. – А только, вижу, службу свою вы исполняете неважно… Например, у вас под носом динамит делают, революционные прокламации печатают… А вы, вместо того чтобы террористов… Он хотел сказать: «…ловить», но в эту самую секунду голос у него почему-то пропал. Тот, в очочках и с лопатообразной бородой, похожий на грамотного фабричного, зашёл сбоку и сделал быстрое движение рукой. Кажется, в его чёрной руке ослепительно сверкнула молния. Молния? Как странно… Маков почувствовал острую боль под ложечкой, и ещё – боку вдруг стало очень горячо. Так горячо, что Лев Саввич поморщился. – За генералами… – прохрипел он, удивляясь, почему голос стал еле слышным, а в голове внезапно зазвенело. – Сле… ди… те… И тут Маков всё понял. Он глянул в простецкое, улыбающееся лицо фабричного, потом, – на нигилиста. Успел заметить его гаденькую ухмылку. – Ну-тко… – натужно выговорил бородатый. И начал теснить Макова назад, толкать его грудью и руками. – Это… зачем? – удивился Маков, ощущая, как земля плавно уходит из-под ног. Всё было так несуразно, кошмарно, и даже пошло, что Лев Саввич никак не мог поверить, что вот ЭТО случилось, наконец, и с ним. Вечная ночь. И ничего уже не исправить… ОНИ говорили «прощайте», – вспомнилось напоследок. Да, все – тот ротмистр, Адлерберг, Победоносцев, и сам цесаревич, – все попрощались с ним. Только он не понял тогда, что они прощаются с ним навсегда. Он внезапно увидел небо – прямо перед собой. А потом всё опрокинулось, и весёлая рябь Фонтанки притянула его. Тело Макова, перевернувшись через парапет, мешком свалилось на зелёный откос, покатилось вниз, и рухнуло в воду. На миг из-под воды показалось бледное лицо с вытаращенными глазами и распахнутым ртом. Потом тело унесло течением под мост, а следом, приплясывая, медленно уплыла белая фуражка. – Барин! Барин утопился! – вдруг истошно завопил «фабричный», обеими руками показывая вниз и как бы кидаясь животом на парапет. – Иде? – фальцетом взвизгнул «нигилист». – Который это? Он же вот тут стоял, над англичанами смеялся! Толпа уже сгрудилась вокруг них. – Под мост унесло! Под мост! – послышались голоса. Кто-то побежал на ту сторону моста. Вскоре, расталкивая зевак, к парапету стал протискиваться городовой. – Ах, батюшки! Горе-то какое! – фальцетом завизжал высокий, ввинчиваясь в толпу в противоположную от городового сторону. – Да и то: жил себе человек, жил, – а вдруг и перестал! – прохрипел фабричный, и тоже исчез. А Маков плыл под чёрным мостом, в зелёной воде, и мост почему-то никак не кончался; он был бесконечным, и вода становилась чёрной, и делалось всё темнее и темнее, пока не погасло солнце. И тогда чёрные воды с рёвом рухнули в бездну, закрутились воронкой, и над этой бездной глухо застонала навеки обездоленная душа. |
||
|