"Дети погибели" - читать интересную книгу автора (Арбенин Сергей Борисович)Глава 9– Садитесь, господин Суханов, – сухо сказал Комаров. – Значит, вы утверждаете, что оказались в Петергофе случайно? – Именно это я и утверждаю, – ответил Николай. Голова у него была перебинтована, под глазами – темно-зеленые кровоподтёки. – И в экипаж вместе с террористами сели случайно? – Никаких террористов я не знаю… – хмуро отозвался Суханов. – По-моему, это именно меня за террориста посчитали. Приложили прикладом… Комаров, как бы извиняясь, развёл руками. – Согласен, перестарались. Однако у нас были все основания полагать, что в нанятом экипаже оказались террористы, коих и был отдан приказ арестовать. – Арестовать, – повторил Суханов. – А может, поубивать? Комаров поморщился. – Убивать никто никого не собирался. Насколько я знаю, первым оружие достала террористка, известная нам под именем Надежды Степановой, а также «Соньки». – И как это вы оружие разглядели в темноте-то… – заметил Суханов и осторожно потрогал голову. – Ну, вы же как-то разглядели… Комаров покопался в бумагах, вытянул лист. – Вот показания. По свидетельству жандармов Яковлева и Скоробогатова, выглянув из экипажа, вы крикнули: «Ловушка, жандармы!» Суханов промолчал. – Так кричали вы это, или нет? – Не помню, ваше превосходительство, что я кричал. Только в темноте всякое могло померещиться. Если бы я закричал: «Караул, убивают!» – господа жандармы это тоже на свой счёт бы приняли? Комаров взглянул на писаря, жандармского унтер-офицера. Покивал. – Тем не менее, вы крикнули не «Караул, убивают!»… Хотите очной ставки с Яковлевым и Скоробогатовым? Или довольно будет их запротоколированных показаний? Суханов подумал: – Честно сказать, я не помню, что кричал. Обстановка была такая – что угодно могло прийти в голову… – Однако, ловко… – Комаров пододвинул к себе бумагу. – Желаете взглянуть на показания указанных жандармов? – Не желаю… – Таким образом, вы признаёте, что крикнули именно «Ловушка, жандармы!», а не что-то иное. Правильно я вас понял? – Понимайте как хотите. Комаров построжел. – Ваши ответы, господин Суханов, не делают вам чести как морскому офицеру. Николай вспыхнул, привстал. – А ваши вопросы? Они вам делают честь как высшему офицеру жандармского корпуса? Комаров оттолкнулся от стола. – Уф-ф… Я лишь уличил вас во лжи. И это – моя прямая обязанность, господин минный офицер. Суханов насупился. – Я уже рассказывал, как на меня набросились, сбили с ног, затем ударили прикладом по голове. Вы называете это арестом? – Естественно. Ведь у лиц, которых надлежало арестовать, имелось оружие. – У меня никакого оружия, кроме кортика, не было, – возразил Суханов. – А может быть, вы заранее выбросили револьвер? – Это домыслы. Говорите о фактах. – Хорошо, – лицо Комарова пошло красными пятнами. – У нас есть показания ещё одного человека. И они недвусмысленно указывают на то, что вы хорошо знали террористку Степанову. – Знал, – подтвердил Суханов. – Но вовсе не так хорошо, как показалось этому вашему «ещё одному человеку»… А кстати, это не кучер ли? Комаров понял, что окончательно попал впросак. «Н-да… Крепкий орешек, – со злостью, смешанной с удивлением, подумал Комаров. – Нужно было проводить дознание обычным порядком. Поручить хотя бы Иноземцеву. Но этот орешек и Иноземцеву не по зубам… Не даётся, подлец, с какой стороны ни зайти!» – С этой дамой я познакомился на пароходе, – сказал Суханов ровным голосом. – О том, что у неё имелось оружие, или что она была террористкой, я не имел никакого понятия, – Суханов не смотрел на Комарова; казалось, рассказывал для себя самого. Помедлил, а потом неожиданно вскинул голову. – А теперь извольте сказать мне, господин генерал-майор, в чём именно состоит моё преступление. В том, что я оказался в одной компании с террористами? Или в том, что жандармов назвал жандармами, а ловушку – ловушкой? Ведь это была именно ловушка: жандармы дожидались экипаж на лесной дороге. Переодетый кучером агент вместо того чтобы отвезти пассажиров парохода на вокзал (за это он, кстати, просил у нас по два рубля с человека), – привёз нас вместо вокзала в лес… Суханов замолчал. Он разволновался; от волнения у него разболелась голова, а перед глазами пошли цветные круги. Он с трудом заставил себя сосредоточиться и выговорил: – И деньги вперёд взял, мерзавец!.. Комаров прокашлялся. «Действительно, мерзавец!» – подумал он, но не о кучере. – Ну, вот что, – Комаров перешёл на сугубо официальный тон. – Обвинения вам пока никто не предъявляет. Мы ведём дознание, и вправе задерживать и опрашивать любых лиц, которые имеют касательство до данного дела. Суханов кивнул. – И бить прикладом по голове этих самых лиц… – Ну-с, не забывайтесь! – повысил голос Комаров. – При задержании террористов сейчас возможно всякое. Не только приклады в ход идут, как вы, видимо, слышали, – но и кинжалы с револьверами! Суханов снова кивнул. Комаров занервничал. – Стало быть, до полного выяснения вашей роли во всей этой истории вы будете находиться под стражей. Суханов скрипнул зубами от боли. Голова уже не болела – раскалывалась на части. – Вы уже выяснили всю мою роль… Сами ссылаетесь на протоколы… Чего ж вам ещё надо? Словно издалека, сквозь вату, внезапно забившую уши, Суханов услышал: – Кажется, ему плохо. Унтер, дайте ему воды!.. Или нет. В камеру его! Маков читал почту – с утра её приходило невообразимое количество; большая часть направлялась через канцелярию к товарищам министра или сразу в департаменты и отделения. Но письма особой важности, адресованные лично Макову, приносили прямо к нему, не вскрывая. Маков давно уже завёл такой порядок, ещё в бытность свою товарищем министра. Это письмо он распечатал, лишь мельком глянув на адрес отправителя. Письмо было написано на гербовой бумаге. «Лев Саввич!» – такими словами начиналось письмо. Маков пододвинул к себе конверт, поглядел повнимательней: из Министерства двора, личная печать графа Адлерберга. Лев Саввич стал читать дальше. «Учитывая важность нижеизложенного, пересылаю вам полученную записку фельдъегерской почтой. Записка была доставлена мне одним гвардейским офицером, которому я безусловно доверяю. В свою очередь, к нему записку принёс его брат, который служит в Штабе округа. Если желаете, можно устроить Вам, уважаемый Лев Саввич, личную с ними встречу». Маков вскрыл ещё один конверт, никак не подписанный. Но когда Лев Саввич достал из конверта бумагу, глаза его полезли на лоб. В углу бумаги стояла кустарно изготовленная печать с надписью: «Исполком русской партии социалистов-революционеров „Земля и Воля”». И далее – текст. «Милостивый государь! ИК русской партии с.-р. „Земля и воля” уполномочил меня обратиться к Вам и сообщить следующее. В актах в Петергофе, когда был убит телеграфист „Петенька” и его супруга, а также в доме „Петеньки” по Малой Болотной улице, агенты ИК участия не принимали. Наоборот, во время акта в Петергофе пострадал наш товарищ, который пытался защитить „Петеньку”. В доме по Мал. Болотной наш агент также не имел намерения покушаться на жизнь Вашего доверенного человека. Более того, в завязавшейся борьбе член ИК ранил агента Охранки, некоего Илюшу, более известного жандармам как „Убивец”. Всё это не означает, что мы, социалисты-революционеры, отказались от борьбы с произволом и насилием, чинимым Вашими подчинёнными и вверенными Вам охранительными органами. Борьба будет продолжаться всеми средствами. Но в этот критический момент, когда в игру вступила третья, и очень опасная сила, ИК считает своим долгом предупредить Вас о своей непричастности к указанным актам, и, более того, осуждает их». Подпись: «Член ИК М. Дезорганизационная группа». И всё. Маков свернул письмо, положил в конверт. Однако дела-то принимают совсем скверный оборот. Если уж этот пресловутый ИК, известный больше своими письмами с угрозами, предупреждает об опасности… Знать бы ещё всех тех, от кого исходит эта опасность. Собрать неопровержимые улики… Но, право, не к этим же «революционерам» за помощью обращаться!.. А надёжных людей больше нет! Последний – Севастьянов, – и тот сражён этим неведомым Илюшей. А впрочем… Маков подумал о военно-медицинской комиссии при МВД. И вздохнул. Нет. Одни вполне продажны, другие ненадёжны, а третьи – просто добропорядочны. Как доктор Кошлаков, например… А граф Адлерберг? Можно ли ему вполне доверять? И что это за таинственные братья-офицеры, связанные с террористами?.. Конечно, Адлерберг знает очень многое, но какая ему выгода участвовать в заговоре? Ровно никакой. Он министр, пока царствует ныне здравствующий император. А потом его, спустя какое-то время, отправят в отставку. И удалят от дворца, да и из Петербурга как можно дальше… «Ныне здравствующего императора», – Маков вздрогнул. Какие зловещие слова. Какие зловещие времена… Камин топился, когда Маков задерживался по вечерам: майские ночи бывали промозглыми. Лев Саввич взял конверт, подошёл к камину. Поджёг конверт с одного угла; подержал, дожидаясь, пока пламя разгорится. Бросил в камин. Некоторое время поворачивал горящее письмо кочергой. Потом, когда не осталось ничего, кроме золы, тщательно смёл её в решётку. Вернулся к столу. Письмо Адлерберга тоже лучше было бы сжечь. Но ведь оно в один прекрасный день может стать важной уликой… И Маков запер письмо в свой личный несгораемый шкап. Потом присел к столу и быстро написал ответную записку Адлербергу. В записке, между прочим, была фраза: «Ловлю Вас на слове и прошу устроить мне встречу с братом вашего гвардейца». Письмо для передачи этому безымянному «ИК» надо хорошенько продумать. «Илюша, значит…» – подумал Маков и, вызвав помощника, потребовал поискать во всех полицейских картотеках человека по имени Илья, или «Илюша». Суханова выпустили лишь неделю спустя, по постановлению помощника военного прокурора. Постановление не припоздало: просто Комаров распорядился выпустить задержанного лишь после того, как у него исчезли отёки на лице. А то ведь, не ровен час, Морское министерство такой шум подымет… Военно-морской министр Великий князь Константин к таким вещам очень чувствителен. Михайлов слушал рассказ Суханова, от волнения теребя усы и по временам оглаживая шевелюру. – Н-да, – выговорил он, когда Суханов закончил. – Соня девушка, конечно, боевая. Иной раз даже слишком боевая… Суханов усмехнулся и поморщился: губы ещё побаливали. – Она же генеральская дочь… В детстве даже с детьми императора играла, когда её отец был столичным губернатором… Михайлов мельком глянул на Суханова, поднялся, подошёл к окну. Стоял поздний вечер, но на улице было светло: приближались белые ночи. Машинально осмотрел улицу в оба конца: подозрительных субъектов не было. – Николай, прости. Она тебя втянула – с неё и спросим. – Как же, спросишь её… Она уже из Питера улизнула. Михайлов удивился. – Да? Откуда ты знаешь? – Воронья почта сообщила, – сказал Суханов. – Оля с Сашкой. – Как же так! – снова разволновался Михайлов. – Никого не предупредила… И с Петенькой тоже… – С Петенькой жандармы покончили, – сказал Суханов. – А Сонька его подозревала. Вот как, брат, получается. И ведь, я слышал, чуть детей его не вырезали? Кто-то помог им бежать… – Сонька и помогла, – сказал Михайлов. – Да? Совесть, значит, замучила… Михайлов побледнел. – Перестань, Николай. Она – наш испытанный боевой товарищ. Конечно, за самовольство, за нарушение дисциплины с неё надо спросить. Но ведь смотри же, она и сама рисковала в обоих предприятиях: и в Петергофе, и здесь, когда… Он не договорил. Суханов не должен быть посвящен во все тайны. Он – лишь один из руководителей «военной организации» партии. Суханов всё понял. Криво усмехнулся, потрогал подживавшую губу: – Может, она и боевая, и товарищ заслуженный. А только, ты уж меня прости, сама всегда сухой из воды выходит. – Нет! – Михайлов снова вскочил. – Ты не смеешь так говорить! – Почему же? Ведь она меня подставила, и благодаря ей я в Третье отделение попал, к самому Комарову в лапы. И Петенька сгорел тоже… – Петеньку жандармы и без Сони убили бы, – возразил Михайлов, заставляя себя успокоиться. – О чём ты? Суханов вздохнул. – Да о чём… Не люблю я таких, как она… Ей бы мужиком родиться… Михайлов несколько секунд смотрел на Суханова. И вдруг, вместо того, чтобы окончательно рассердиться – рассмеялся. – А вот тут ты, пожалуй, прав, Коля… Он снова сел за стол. – И вот ещё какое дело, Коля… Ты эту личность, убийцу, в лицо запомнил? – Это которого? – заинтересованно отозвался Суханов. – Кучера, что ли? – Ну да, кучера… Илюшей звать. – О! Эту зверскую рожу, Саша, стоит только один раз увидеть – всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Он ведь пулю от Соньки получил; лежит у Цепного моста, помирает. Господин Комаров меня очной ставкой с ним стращал… – Да? – рассеянно переспросил Михайлов. – Значит, Соня отомстила-таки… – Выходит, что так. Хотя, может быть, это и не Соня: у неё же теперь не спросишь… Михайлов отмахнулся: – Погоди ты, Коля. У меня другое на уме. Этот страшный, как ты говоришь, человек… Его охраняют, поди, как самого Комарова? Суханов насторожился: – Да вроде я особой охраны не заметил… А куда ты, собственно, клонишь? Михайлов прямо посмотрел в глаза Суханову. Взгляд был говорящим. И Суханов внезапно всё понял без слов. – Ваш секретный пациент, боюсь, долго здесь не протянет, – доктор Кошлаков собирал свою врачебную сумку. – Что же прикажете делать? – сумрачно спросил Комаров. – Перевезти бы его в больницу… Пуля прошла навылет, но задела печень. Такие ранения добром не кончаются. – Ну, если не кончаются – зачем же в больницу? – буркнул Комаров. – Там круглосуточное наблюдение, лекарства, оборудование. Возможно, понадобится операция, – не здесь же прикажете оперировать? Надежда ведь всегда есть. Тем более пациент довольно крепок физически. – Хорошо, – сказал Комаров. – Если нужно – отвезём. – Только в специальном рессорном экипаже, и очень осторожно. Я пришлю доктора Парвуса, – чтоб под его наблюдением… Комаров кивнул. – Когда везти? – Чем скорее, тем лучше. Я знаю превосходного хирурга, который через военный госпиталь в Турецкую войну прошёл. Ему такие ранения знакомы. – Хорошо, – согласился Комаров. Поздно вечером он заглянул в камеру Илюши. Илюша лежал на кровати, босоногий, всё в той же рубахе. Лицо казалось синеватым. Глаза были устремлены в потолок. – Помираю я, кажись, вашбродь… – вымолвил Илюша. – Погоди ещё помирать-то, – наигранно-весело проговорил Комаров. – Завтра тебя к доктору отвезут. В больницу. К самому лучшему доктору! Илюша сипло ответил: – Нет… Чую я – не доеду… Комаров поморщился. – Сам же говорил, что у тебя двенадцать жизней, а? Как же не доедешь… Доедешь, да ещё и вылечат тебя. Илюша скосил на Комарова глаза. Приподнял руку, поманил Комарова. – Ты что? – насторожился Комаров, но подошёл, склонился над Илюшей. Илюша поглядел на него строго, сквозь очки. «Вылитый честный русский литератор на смертном одре», – подумал Комаров. – Помнишь про моего брата, Петрушу? – совсем тихо спросил Илюша. – Помню. Да где же его сыскать… Илюша судорожно вздохнул: – А его искать не надоть… Помирать буду – свистну. Он сам к тебе придёт. Уж он такой… Скрозь стены проходит. Так ты, вашбродь, позаботься о нём. Непутёвый он у меня. Рисковый. Так и прёт на рожон… Его придерживать надо. – А как же я его узнаю? – спросил Комаров и сам понял, что брякнул глупость. Илюша медленно растянул белые губы в кривую улыбку. – А вот как увидишь меня – живого и здорового, – так и поймёшь: Петруша это. Илюша задохнулся, замолчал. Комаров ждал. – Его, слышь, тоже по острогам Убивцем кличут… – прошептал Илюша и закрыл глаза. День был тёплый, и хотя небо хмурилось, солнце по временам проглядывало сквозь облака – и тогда серебрились воды Фонтанки, и весело сверкали окна. На заднем дворе управления стояли длинные закрытые дроги, напоминавшие катафалк. Когда Убивца вынесли на носилках четверо дюжих жандармов, его позеленевшее лицо внезапно оживилось. Он открыл глаза, огляделся. – Ишь ты! Солнышко, значит, – сказал Убивец. – К добру. И птахи небесные как расчирикались… – Ты бы помолчал, тебе говорить вредно, – заметил доктор Парвус. Двое жандармов, стоявших в дрогах, приняли носилки. Пол был застелен слоем соломы, и на этот слой осторожно поставили носилки. – Хорошо… – выговорил Убивец. – Солома – это хорошо. К добру. Ишь ты, как оно… духмянисто стало. Будто в деревне. В дроги влезли два жандарма. Доктор поехал отдельно, в собственной пролётке. При повороте с Литейного на Фурштатскую дроги приостановились. На подножку облучка внезапно вскочил молодой человек без шляпы, коротко, по-военному стриженый. – Э! – возмутился сидевший рядом с кучером унтер-офицер. – Ты куда? – Сюда, господин унтер. Приказано вас проводить. – А то мы дорогу не найдём? – возмутился было унтер и вдруг почуял неладное. Скосил глаза вниз: ему в бок упиралось дуло револьвера. Кучер мгновенно всё понял. И молча подстегнул лошадей. – Так что, унтер, если жить хочешь, помалкивай. А ты, – молодой человек обратился к кучеру, – гони к Дегтярному. Знаешь? – Как не знать! – с готовностью отозвался кучер и ещё нахлестнул лошадей. Движение в сторону Смольного было довольно оживлённым, но когда повернули на Кирочную и проехали Таврический сад, движение стало редеть. На Дегтярном и вовсе пролётки попадались редко. С Дегтярного стриженый велел свернуть в какой-то переулочек, потом – на пустырь. Здесь стриженый велел унтеру: – Ты, господин унтер, уже приехал. Эй, кучер, притормози! Когда дроги притормозили, жандарм спрыгнул на землю. Стриженый занял его место. Тотчас же в дроги заглянул словно выросший из-под земли высокий плечистый человек нахального вида. Он помахал револьвером и велел жандармам: – Вылезать! Не дурить! – А как жа… – начал было один жандарм, но второй молча ткнул его под бок. – Оружие оставить! – строго прикрикнул плечистый барин. Жандармы вылезли один за другим. Барин нырнул внутрь. – Ну, а теперь, брат, давай-ка к старому кладбищу… – приказал стриженый кучеру. Рано утром на Фонтанке начался переполох: в арке, закрытой на ночь решёткой, на верёвке висел человек с перекошенным почерневшим лицом, язык – набок. Его широкие рваные кальсоны были мокрыми, на босых чёрных ногах засохли коричневые пахучие струйки. Руки повешенного были подняты и тоже привязаны к решётке. Всё это напоминало распятие. Комаров прискакал, вызванный нарочным. Вылез из кареты, подошёл к воротам. Он не разглядывал повешенного, – он молча смотрел на большую картонную табличку. На табличке было написано: «Собаке – собачья смерть». И всё. Комаров оглянулся, увидел дежурного офицера, распорядился: – Выставить тут охранение, пока снимать будут. Распорядись, чтобы сняли поскорее, – и на задний двор. Там где-нибудь положить… Да, и пошлите за доктором. За тем, который вчера приезжал… Как его – Парвус? Через полчаса доложили: Парвус прибыл. Это был худой человек, больше похожий не на доктора, а на гробовщика: с чёрной бородкой, в чёрном пальто и с тростью. Вид у него был озадаченный. Его провели в кабинет Комарова. – Ничего не понимаю! – сказал Парвус. – Подняли ни свет ни заря… – Вы вчера нашего агента сопровождали в больницу. Раненого… Парвус изумился ещё больше: – Спаси Господи! Никого я не сопровождал! – Как не сопровождали? – подскочил Комаров. – Так… Я весь день по вызовам работал. Двое тяжёлых, много времени отняли. Да и люди всё состоятельные, так просто не встанешь, не уйдёшь… Не понимаю, в чём, собственно, дело? Комаров пристально посмотрел на него: – А доктора Кошлакова вы вчера не видели? – Нет-с. Вечером домой принесли от него записку: он меня искал, но не мог найти. Просил сегодня с утра приехать сюда, к вам… Парвус с опаской огляделся по сторонам. – Ах, вот как… – Комаров нахмурился. – А где сейчас Кошлаков? Парвус пожал плечами. – Время раннее. Возможно, почивает ещё… – Ах, почива-ает… – протянул Комаров угрожающим голосом. – Ну, что ж. Пока он почивает, вы у нас здесь посидите. – А, позвольте узнать, за что? – встревожился окончательно сбитый с толку Парвус. – После узнаете… В камеру его! – приказал он жандарму. – Да не в ту, где обычно сидят. А в ту, которая в другом крыле, для почётных гостей. Гость у нас нынче особенный… |
||
|