"Каменная река" - читать интересную книгу автора (Бонавири Джузеппе)

V

Всего за несколько дней поток американских машин с солдатами почти иссяк.

Теперь уже нечего было ходить к Замку и глядеть на дорогу, не появится ли джип со стороны Виццини. А раз не прибывали американцы, то и к Пеппе мы потеряли всякий интерес, хотя Обжора и Агриппино время от времени напоминали нам, что хорошо бы с нею поквитаться. Чарльз тоже уехал. Американцы оставили в деревне лишь небольшой гарнизон, которому было поручено добывать провизию для фронта, проходившего теперь уже под Мессиной.

И все же однажды Золотничок вывел нас на американского сержанта, которому понадобилась наша помощь. С большим трудом тот объяснил, в чем дело:

— Ваш бой сказаль, что в ближней кантри йест кавз — теленки. Так?

— Конечно, есть, — заверил Чернявый.

Никто из нас, ясное дело, и слыхом не слыхал ни про каких телят, но у Чернявого был нюх на приключения, и уж он ни за что бы не упустил новый случай позабавиться. Агриппино делал нам предостерегающие знаки, но никто не обращал на них внимания.

— Да идите вы со своими телятами! — взорвался он наконец. — Я осла у деда выпросил. Доедем до той речки и наверняка чертовку Пеппу изловим.

Однако и его союзник Обжора на сей раз присоединился к нам.

— Хрен с ней, с Пеппой! Тут, может, будет чем поживиться.

Сержант, выпятив губу, недоверчиво разглядывал нас с головы до ног: наши лохмотья, видно, вызывали у этого сарацина подозрения. Потом все-таки спросил, куда ехать.

— Туда. — Золотничок показал в сторону Альберо Бьянко.

Мы уже приготовились забраться в два грузовика.

— Ноу, чилдрен, ноу, — забеспокоился сержант. — Все нет. Поедет ты и ты. — И ткнул пальцем в Золотничка и Пузыря.

Золотничок ухмыльнулся.

— Тогда гуд бай, — бросил он и, весело насвистывая, пошел прочь.

Солдаты — всего их было шесть — поглядели на нас с любопытством, а сержант нахмурился и запыхтел своей трубкой, обдав нас облаком ядовитого дыма. Было видно, как ему не хочется тащить с собой десять голодных ртов.

— Карашо, — наконец процедил он сквозь зубы. — Летс гоу, маленки итальянски сволочь.

Золотничок тут же вернулся обратно и полез в крытый брезентом кузов. За ним я, потом Чуридду и остальные. Последним мы втащили за руки Пузыря.

— Доунт фогет, мне нужен теленки, — предупредил сержант. — Или я вам задам.

— Задам, задам по задам! — насмешливо пропел Карлик.

Водитель включил мотор, и машина понеслась по дороге, подпрыгивая на ухабах, брезент раздувался от ветра и больно хлестал нас по головам.

— Вот это скорость! — радостно воскликнул Марио Гулициа.

Чтоб не упасть, мы уселись на пол. Тури все прикидывал, сколько может весить теленок. Нахалюга и Чернявый затянули песню:

— Вы что, — напомнил я, — это же фашистская песня!

— А, плевать! — отозвался Чернявый. — Мне нравится. Подпевай и ты.

Мы невольно подхватили задорный мотив.

— Стойте, не все сразу, — вмешался Тури. — Один заводит, остальные подтягивают.

надрывались, не слушая его, Чернявый, Нахалюга, Обжора и Пузырь.

Золотничок, Агриппино и Марио Гулициа молотили в такт по борту машины: бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам.

Грузовики мчались по усыпанной гравием дороге, вздымая пыль.

— Шат ап, шат ап! — кричал нам из кабины сержант, но, видя, что мы не унимаемся, заставил водителя остановиться и просунул голову под брезент. — Я не терпеть этот бордель!

— Ах так, — проговорил Золотничок, поднимаясь. — Тогда счастливо оставаться. — И полез через борт.

Сержант стиснул волосатые кулаки, но тут же овладел собой, хитрец, и вместо проклятий, которыми он был готов нас осыпать, у него вырвался сдавленный смешок.

Мы снова тронулись в путь и на этот раз заголосили так, что даже рева мотора не было слышно:

Из кабины донеслись ругательства. Теперь уж он нам не спустит, подумал я.

Но паузы в нашем пении заполнила тягучая печальная музыка, и мы стали горланить еще громче, чтоб разогнать тоску, навеянную этими звуками и унылым видом старых скрюченных олив, проносившихся вдоль дороги.

— Тсс, — сказал я. — Слышите?

Эти болваны, оказывается, подпевали нам. Но, надо признать, выходило у них куда лучше, чем у нас.

Завидев на склоне деревушку, мы начали стучать в стенку кабины.

— Вы что? — откликнулись американцы.

— Ничего. Слезай, приехали!

В рот нам набилась пыль, и мы пошли к чистому ручейку, что струился невдалеке. Напились, сполоснули лица, а потом из суеверия сплюнули в воду.

Солдаты последовали нашему примеру.

— Ну, пошли, — сказал Золотничок, взявший на себя командование.

По тропинке, вьющейся меж смоковниц, мы добрались до дома, где жило семейство Маммана.

— Эй вы, идите сюда, дело есть! — завопили мы в один голос.

Но хозяева почему-то не отзывались на наши крики.

Сержант уже приготовился опять наброситься на нас с кулаками, но тут Чернявый придумал одну из своих бесчисленных хитростей.

— Выходите, мы вас видели! — крикнул он. — Не то всех перестреляем.

Братья Минико, Саридду и Винченцо с поднятыми руками появились из-за кактусов. Все расхохотались, даже сержант.

— Гляди, совсем очумели! — воскликнул Золотничок. — Им богатство в руки плывет, а они в штаны наложили. Вот эти хотят у вас теленка купить. Не хотите — пойдем к Буккерезе.

Но эти темные мужики — известное дело — никому не верят. Братья замялись, заныли: мол, откуда у них телята.

— Ой-ой, сейчас американцы зададут нам перцу! — всполошился Карлик.

Да только Чернявого не так-то легко было смутить.

— Врете, мошенники, — сказал он и вместе с Агриппино направился к дому, утопавшему в зелени.

А хозяева даже не сдвинулись с места, верно, подумали: пропадать — так с музыкой. Залаяла собака, и женский голос позвал:

— Саридду, Минико!

Мы хотели было пойти за Чернявым, но по знаку сержанта солдаты окружили нас.

— Гляди-ка ты, ровно на войне, — заметил мой брат.

И мы начали поносить американцев на чем свет стоит. Они угрюмо глядели на нас, ничего не понимая.

— Козлы вонючие!

— Фашисты американские!

— Дерьмо!

— Падлы краснокожие!

— Сучьи олрайты!

— Да, олрайты! Воюйте у себя дома!

Олрайтыолрайтыолрайты! Мы были в восторге от нового ругательства, а солдаты выпучили на нас глаза и обливались потом.

Из хлева раздалось протяжное мычание.

— Идите сюда! — крикнул нам Чернявый.

— Что? Что? В чем дело? — перепугались братья Маммана.

— А в том, что вы еще почище этих болванов! — презрительно бросил им Обжора.

Братья кинулись к сержанту, забормотали, что сперва не поняли, о чем речь, а теперь готовы все для него сделать.

Хозяйка, мать троих братьев, увидев американцев, принялась истошно голосить:

— Господи Иисусе, они хотят отнять наших быков!

— Да будет вам, донна Рири, — уговаривал ее Агриппино. — Они заплатят, у них же денег полные мешки.

В общем, сторговались. Теленок обошелся американским олухам втридорога.

— У, злыдни, вот заложу вас, — пригрозил Обжора братьям Маммана.

— Ты что, дурак? — оборвал его Тури. — Тебе-то какая печаль, кто кого облапошил? Главное — тут и нам будет чем поживиться.

Мы вместе с сержантом вошли в хлев. Надо сказать, свое дело он знал туго: заглянул телятам в рот, погладил по бокам и наконец объявил:

— Беру этот!

— Ах, святители, самого лучшего выбрал! — всплеснула руками донна Рири. А узнав, что теленка будут разделывать прямо у нее на гумне, снова запричитала: — Нет, нет, я не вынесу!

Минико Маммана не спеша пересчитывал доллары, разглядывал их на свет, только что на зуб не попробовал.

Винченцо отвязал теленка и повел его на гумно, тщательно выметенное и прокаленное солнцем. Из хлева опять донеслось мычанье.

— Это корова, слышите? — сказал Агриппино. — Сыночка зовет.

На минуту воцарилась тишина, а потом корова вновь замычала призывно и ласково, словно где-то вдали играла труба.

Солдат по имени Гарри привязал теленка к валуну. Мы с братьями Маммана стояли в сторонке и смотрели.

— Первый раз вижу, как бычка забивают, — сказал Золотничок.

— А я видел, — отозвался Тури. — Дон Папé Бонавири одним ударом их приканчивает.

Гарри провел пальцами по лбу теленка, определяя, куда стрелять.

— А сержант-то где? — спросил Пузырь.

Сержант удалился в заросли опунций и намеренно не глядел в нашу сторону.

— Ага, сдрейфил, вонючка! — бросил Обжора.

Теленок вскинул голову и замычал. Гарри протянул ему охапку сена, и тот, ничего не подозревая, черным языком облизывал пальцы своему палачу.

— И как у него рука поднимется! — воскликнул Чуридду, но его слова заглушил короткий, сухой щелчок.

Теленок обратил к нам большие влажные и мутные глаза; со лба полилась струйка крови, и скоро на шерстке запеклись красные сгустки. Он зашатался и подогнул сперва одно колено, потом другое.

Сержант начал орать на Гарри, и хотя слов мы не понимали, но нетрудно было догадаться: день на исходе, вон уже солнце садится за домом, а этот болван не может расправиться с одним жалким теленком. Гарри, ничуть не смутившись, приставил пистолет ко лбу бедного животного и выстрелил еще два раза.

Теленок боком повалился на камень и напоследок дрыгнул задними ногами, словно еще искал опоры на земле.

Тут донна Рири, эта ведьма, успевшая спрятать доллары в передник, снова заголосила:

— Ах, бычок, мой бычок, за что тебе такая доля? Неужто зря я тебя кормила-поила? Отдали, горемычного, на погибель, злым сарацинам на поживу! И все я, я виновата: зачем не укрыла тебя от этих иродов?!

— Да замолчите, мама, — повернулся к ней Минико. — Ведь они долларами заплатили за него.

— Что в них толку, в этих долларах, сынок? А теленочка-то ненаглядного нет у нас теперь!

До старухиных причитаний никому не было дела, только Гарри несколько раз злобно на нее покосился.

— Как же я теперь корову-то выведу из хлева? — не унималась донна Рири. — Она ведь, бедная, тоже издохнет, как увидит, что ее сыночка сгубили!

— Будет вам, мамаша, — урезонивал ее Минико. — Хотите, чтоб и нас пристрелили, как теленка?

В конце концов Обжору эти вопли задели за живое, тем более что старуха в своих проклятьях никого не забывала, то и дело грозила нам своим узловатым пальцем.

— У-у, ведьма! Сейчас вот подожгу ей подол — будет знать.

— А ну давай! — обрадовался Золотничок.

— Бросьте, — сказал Тури. — Пусть разоряется, коли охота. А у нас другие дела есть.

Мы стали помогать солдатам разделывать тушу. Сперва надо было ее продуть со всех сторон, чтобы шкура легко отделялась. Пузырь дул так, что аж побагровел от натуги, я же только делал вид, что дую, а на самом деле просто вдыхал сладковатый запах парного мяса. Чернявый и мой брат тоже особо не напрягались и втихаря мне подмигивали; каждый зажал в зубах телячью ногу, будто трубу.

Шкуру сняли и повесили на оливковое дерево. Мясо у телка и впрямь оказалось душистое, нежно-розовое.

— О святители-угодники! — Мой брат воздел руки к небу, точь-в-точь как донна Рири.

— Аминь! — торжественно провозгласил Чернявый.

Солдаты ловко и уверенно разделывали телка, а у нас вместо скрежета пилы и хруста костей в ушах стоял поминальный звон по нашему зверскому голоду. Но едва мы поняли, что сержант собирается вернуться в Минео, так и не изжарив ни куска телятины, как тут же вскочили и каждый сжал горсть земли.

— А ну-ка, посолим чуток это мясцо! — грозно произнес Тури.

Сержант что-то прокудахтал и все-таки выдавил из себя улыбку.

— О’кей, — кивнул он: видать, и у него брюхо подвело не меньше нашего.

Солдаты вспороли ножом влажно поблескивающие телячьи кишки.

— Ой, матерь божья! — воскликнул Агриппино, увидев зловонную пузырящуюся жижу с остатками непереваренного сена и бобов. — Вот откуда дерьмо-то выходит, а вам и невдомек!

Кишки сержант распорядился отдать братьям Маммана, а эти скряги хоть и со скрипом, но все же выдали нам немного оливкового масла и сковородку.

Мы тем временем набрали хвороста для костра, и вскоре на гумне уже весело потрескивал огонь, рассыпаясь тысячами искр.

Усевшись вокруг костра, мы жадно вдыхали бесподобный аромат жареного мяса, которое нам в жизни не так уж часто доводилось отведать. К примеру, у меня в доме мясо готовили только на Святую Агриппину и на Пасху, да и то одних кур.

Обжора усердно тер руками виски.

— Не могу, башка болит… Все из-за старой карги…

Пузырь сидел и пускал слюнки: казалось, он сам поджаривается на огне, как это бело-розовое мясо.

— Ну долго нам еще ждать? — простонал Тури: он один еще способен был говорить связными фразами.

Золотничок, мой брат и Чернявый поплотнее прижались друг к другу — похоже, у них кружилась голова — и неотрывно смотрели куда-то в пространство.

Сержант вдруг повернулся к братьям Маммана.

— Уайн, — произнес он.

— Что? — не поняли те.

— Уайн, уайн, — хором повторили все американцы.

— Вина просят, — перевел Марио Гулициа. — Бросьте дурачками-то прикидываться!

— Какое вино? — Минико прищурил свои хитрющие глазки. — Откуда у нас вино?

— Нет вино? — спросил сержант.

Братья божились, что от прошлого года ничего не осталось, а новый виноград еще не поспел.

— Видите, и виноградник-то у нас совсем махонький. — Они показали на клочок земли у подножия холма.

Но тут вмешался Кармело:

— Несите вино, не то расскажу этим олухам, как вы их обдурили.

Саридду сдался.

— Учти, — сказал он, тыча в меня пальцем. — Только из уважения к твоему отцу… — И притащил бутылку какой-то паршивой кислятины. Да кто ж такое станет пить?

Сержант роздал нам поджаренные куски, а оставшиеся, части туши солдаты развесили на деревьях — пускай провянут.

— Кушайте на здоровье, — сказал Винченцо Маммана, которому тоже дали кусок.

Донна Рири ушла в дом и больше не показывалась.

Долгожданный миг настал. Мы вгрызались в горячую мякоть и вовсю работали челюстями. Каждый объявлял для смеху:

— У меня грудинка!

— А у меня бок!

— Кострец!

— Филей!

— Олрайт! — подытожил сержант.

Костер догорал, лишь под сковородкой поблескивали кровавые язычки пламени.

— Маммана, эй, Маммана! — донесся вдруг голос из-за миндальных деревьев.

— Кто там? — спросил Минико.

— Да я, не признал, что ли? — отозвался седой круглолицый крестьянин лет этак шестидесяти.

Это был мой дядя, дон Микеле Риццо: его земля была там внизу, возле дороги.

— Приятного вам аппетита, — сказал он, подходя к нам.

— Садитесь с нами, — пригласил Саридду.

— А я-то работаю себе на поле и думаю: откуда благоухание такое, будто розы расцвели… — Тут дядя увидел меня. — Эге, и ты здесь! Да не один, а с братцем. Ну и ну! Мать ради них надрывается, на ней еще трое малолеток, а эти паршивцы вон где шныряют!

Я промолчал; брат поспешно юркнул за спины американцев. Но дядя, присоединившись к общему пиршеству, сразу позабыл о нас.

— А мне бы жирку, — попросил он. — Люблю жирок.

Он достал нож с костяной ручкой и миску, насыпал туда, соли и, неторопливо отрезая ломтик за ломтиком, макал их в соль, прежде чем отправить в рот.

— Отведай-ка и ты сальца, — предложил мне дядя.

— Ну уж нет, — отказался я.

Но он не отстал, пока я не взял у него кусочек. Хорошо просоленный жир слегка пощипывал язык и таял во рту.

— Вкусно, — сказал я.

Лунатик тоже решил попробовать и остался очень доволен.

Мы до того наелись, что стали изнывать от жажды. Братья Маммана принесли две бутыли с водой.

— Вот, — объявил Винченцо, — это все наши запасы.

— А как же вы обходитесь? — удивился Карлик.

— Из реки берем, — объяснил Минико. — Можешь и сам туда сходить.

— Неужто, кроме воды, у вас нечем утолить жажду? — поинтересовался мой хитрый братец.

— А тебе чего, может, вина? — огрызнулся Минико.

Мой брат что-то пошептал на ухо Чернявому и Кармело; оба захохотали.

Американцы потягивали кислое вино и морщились.

— Ну так как же насчет вина? — осведомился Кармело.

— Вино только для хозяев, — отрезал Минико. — Говорю же: сходите к реке за водой, если не напились еще.

— А мне чего-то молочка захотелось, — протянул Кармело.

— Какого еще молочка?

— Обыкновенного. А то у вас коров нет?

— О Святой Антоний! Коров уже подоили, а молоко выпили, понятно?

Мой брат, Чернявый и Кармело дожевали мясо и поднялись.

— А вот мы сейчас проверим. — И направились к хлеву.

— Стойте! — заорал им вслед Минико.

Но мы всей толпой уже бежали к коровам, а дядя, который до войны жил в Нью-Йорке, смеясь, объяснял американцам, в чем дело.

Солдаты тоже загоготали и пошли за нами.

Из распахнутой двери хлева в нос нам ударил запах навоза, Карлик даже закашлялся.

Хозяева все еще пытались нам помешать, но сержант потребовал:

— Милк, дать милк!

— Поздно уже, вы всех коров перепугаете.

Но коровы ничуть не испугались: они стояли спокойно в своих стойлах и в темноте все казались черными.

— А вдруг какая лягнет? — забеспокоился Обжора.

— Дринк, дринк, милк, — подбадривали нас американцы.

Агриппино и Кармело, хорошо знавшие повадки животных, ловко пристроились под выменем. Коровы даже не шелохнулись, когда эти два наглеца принялись сосать у них молоко.

— Ух ты, сладкое!

— Ура, милк, ура! — горланили солдаты.

Коров было всего четыре, и нам пришлось ждать, пока другие напьются. Наконец пришла очередь моя, Тури и Нахалюги; они сосали жадно, захлебываясь, а я чувствовал теплую струйку в горле и наслаждался терпким запахом меда и сена.

Дядя с нами не пошел — остался на гумне доедать телячий жир.

Братья Маммана стояли в дверях хлева и сокрушенно глядели на нас.

— Ну будет, довольно, — то и дело повторяли они.

Коровам тоже, видно, надоела такая дойка, и они сердито замычали. Одна вдруг отчаянно взревела: это Чернявый с досады укусил ее за сосок.

— Ах вы изверги! — возмущались братья Маммана.

Наконец мы вдосталь напились молока и выползли из хлева чуть ли не на карачках.

— Ой, ноженьки не держат! — жаловался Тури.

Сержант, остававшийся на гумне, разглядывал окрестные холмы и что-то показывал своим солдатам.

— Глянь-ка, — толкнул меня в бок Чернявый. — Ровно кто сигнал подает.

Среди костров, разложенных на холмах, один, самый большой, горел как-то странно: то совсем угасал, а то вспыхивал с новой силой. А другие костры будто откликались ему.

— Уотс ап? — спросил сержант. — Что такой?

Но мы и сами впервые видели такую штуку, поэтому Тури решил разузнать все у братьев Маммана. Однако эти хитрозадые делали вид, будто ничего не понимают и к тому же очень заняты: они поспешно собирали требуху в кастрюлю, чтобы припрятать ее в хлеву. А над горой уже всходила серебристая луна.

— Дядь, а дядь, чего это? — спросил я у дядюшки Микеле, который еще не закончил свою трапезу.

Дядя присмотрелся: вокруг зажигались все новые костры.

— Да-а, голод не тетка! — изрек он, подбирая на гумне остатки требухи. И, наклонившись, прошептал мне на ухо: — Это сестричкам твоим отнесу. А то скоро все соседи нагрянут за мясом. Видал — друг дружке знак подают. — Он распрямился и кивнул американцам. — Гуд найт, господа хорошие!

Не успел он скрыться в темноте, как где-то совсем рядом послышался птичий свист:

— Фьюить! Фьюить!

Сержант растерянно вертел башкой, не понимая, что это за звуки. Меня вдруг осенило; я пересчитал свою шайку и двоих недосчитался.

раздалось сверху из густой листвы, в которой были развешены куски мяса.

Молодая двурогая луна осветила головы Золотничка и Карлика в посеребренных ветвях деревьев. Голоса их то звенели в ночи, то сливались с тихим шелестом листьев.

— Ха-ха-ха, маленки итальянски бойз! — смеялся сержант.

— Мир честной компании!

Мы обернулись: на склоне возникло шесть теней. Братья Маммана тут же попрятались, оставив нас одних.

К нам подошли шестеро мужиков, живших по соседству. Несмотря на то что ночь была теплая, все они были в шапках, и разом их сняли, непонятно перед кем — перед американцами или перед оливами, на которых висело мясо.

— Бог помочь, — сказал один из крестьян.

Золотничок с Карликом оборвали песню.

Сержант, видно, решил, что на него хотят напасть, и выхватил пистолет. Но ему объяснили, что мужики просто пришли на подмогу.

— Карашо! — Он знаком велел им снять мясо и положить на заранее приготовленный брезент.

Крестьяне, забравшись на деревья, стали отвязывать мясо и бросать на землю.

— Мы сами все понесем, к чему вам надрываться! — твердили они.

Сержант почуял неладное: так, чего доброго, он ни куска в штаб не доставит.

И верно, мужики проворно подхватили брезент и двинулись вперед со своей ношей, американцы — за ними.

— Эй, куда это вы? — спросил у крестьян Тури.

— С голодухи, сынок, куда хошь тронешься. В доме-то даже хлеба нет.

Чернявый засмеялся, поняв, что происходит.

— Ты что, заодно с этими ворюгами? — накинулся на него Золотничок.

— А разве сам ты не крестьянский сын? — сказал ему косолапый крестьянин. — Разве твоя семья не голодает?

— Что он сказаль? — спросил сержант; лицо его в лунном свете совсем побелело.

Мы не ответили.

— Я с вам говорийт, итальянски собака! — рявкнул он.

— Да ничего, ничего, — отмахнулся я.

— Скоро увидишь, — нахмурившись, пробормотал Тури.

Не сговариваясь, мы решили помочь своим и еще раз одурачить этих заморских сарацин.

Выйдя на дорогу, мы юркнули в овражек и залаяли по-собачьи. Пока сержант соображал, в чем дело, шестерка вместе с брезентом растворилась в темноте и ползком по кустам зашла американцам в тыл.

Американцы вконец растерялись.

— Чилдрен, чилдрен, мы стреляйт! — вопил сержант.

Но в ответ ему лишь месяц корчился на небе от смеха да ухали филины. Над нами нависал шатер из айвовых деревьев, надежно укрывавший нас от врагов. Американцы, опомнившись, и впрямь открыли стрельбу. Несколько солдат спустились в овражек и начали обшаривать кустик за кустиком, чиркая зажигалками.

— Следы ищут, — шепнул мне Тури.

С проклятьями продравшись меж колючих кустов ежевики и шиповника, американцы доползли наконец до айвовых деревьев.

— Все, нам крышка! — шепнул Золотничок.

Мы съежились и затаили дыхание. Американцы подошли уже совсем близко, остановились и прислушались, но потом, на наше счастье, свернули по тропинке в противоположную сторону, к саду дона Соррентино. Двигались гуськом, как индейцы. А нам уже надоело сидеть в этой духоте.

— Я выйду, — прохрипел Пузырь.

— Я тебе выйду! — пригрозил старый крестьянин, зажимая ему рот.

Мы еще долго не вылезали из убежища, опасаясь засады. Но наконец послышался шум моторов, и свет фар, озарив ближний холм, стал удаляться.

Мы бесшумно выбрались на дорогу и вздохнули полной грудью.

— Ну, бывайте здоровы, — сказали нам мужики.

— То есть как? — возмутился Тури. — А наша доля?

— Вы о чем, сыночки? — изумился косолапый.

— О том, что у меня дома тоже четыре голодных рта, — процедил сквозь зубы Нахалюга.

— Ах, бесстыдники! Ведь вы уже наелись. А нашим детям траву жевать прикажете?

— Отдавайте нашу долю, а то рожи начистим! — прорычал Обжора.

Тут вмешался старик:

— Ладно, не будем спорить. Они нам помогли и, выходит, заслужили награду.

Косолапый стоял на своем, но, когда мы взялись за камни, сразу струхнул.

— Будь по-вашему, ведь и то сказать, без вас мы бы не управились.

Мы принялись делить мясо. Труда это не составляло, поскольку американцы его уже разрубили.

Напоследок крестьяне раздобрились и даже сплели нам из лозы что-то вроде корзин, чтоб удобней было мясо нести. Распрощавшись с нами, они пошли по тропинке через рощу.

А нам было боязно возвращаться в Минео.

— Американцы же из нас котлету сделают, — сказал Чуридду.

До деревни мы добрались уже перед рассветом. Все двери были заперты. Солдат, по счастью, не было видно — завалились спать, должно быть.

— Ну пока, с богом!

Чернявый, Золотничок, Обжора и я расстались с остальными и двинулись в наш квартал неподалеку от церкви Святой Марии.