"Роза и тис" - читать интересную книгу автора (Кристи Агата)

Глава 10

Кажется, на следующий день, а может быть, день спустя Тереза привела миссис Барт в мою гостиную.

– Это Хью, мой деверь. Хью, это миссис Барт. Она любезно предложила нам свою помощь.

«Нам» относилось не к семье, а к консервативной партии вообще.

Я посмотрел на Терезу. Она и бровью не повела. Миссис Барт сразу окинула меня добрым, полным сочувствия взглядом. Если мне и случалось порой испытывать приступы жалости к самому себе, то данный момент был для этого более чем подходящим: против живого искреннего сочувствия в карих глазах миссис Барт я был совершенно беззащитен. К тому же Тереза вышла из комнаты, самым низким образом лишив меня поддержки.

Миссис Барт села около меня и приготовилась поболтать.

Оправившись от смущения и острого ощущения боли – будто прикоснулись к незаживающей ране, – я вынужден был признать, что миссис Барт славная женщина.

– Я понимаю, все мы должны действовать... Сделать все возможное для выборов, – между тем говорила она. – Конечно, я не так умна, чтобы вести беседы с людьми, но я уже говорила миссис Норрис, если найдется какая-нибудь канцелярская работа или понадобится разносить листовки, это я смогу сделать. Мистер Гэбриэл на собрании так чудесно говорил об участии женщин! Это заставило меня почувствовать, что до сих пор я была ужасно пассивна. Он замечательный оратор, не правда ли? О-о! Я забыла... Вы, наверное, не были...

Она в растерянности смотрела на меня. Огорчение от допущенной ею неловкости растрогало меня, и пришлось прийти к ней на помощь.

– Я слышал его самое первое выступление. Он, безусловно, производит впечатление.

Миссис Барт не уловила иронии в моем тоне.

– По-моему, он великолепен!

– Как раз это он... Гм!.. Мы и хотели бы, чтобы все так думали.

– Все и должны так думать! – энергично заявила Милли Барт. – Я хочу сказать... совсем другое дело, если такой человек будет избираться от Сент-Лу. Настоящий мужчина, который был в армии... воевал... Конечно, мистер Уилбрехэм – он человек порядочный... Только я всегда считала, что социалисты... Идеи у них все какие-то завиральные... А мистер Уилбрехэм... он всего-навсего школьный учитель или что-то в этом роде... Такой тощий, и голос у него неестественный... Не верится, что он способен повлиять на ход событий.

С интересом выслушав мнение электората, я в свою очередь заметил, что Джон Гэбриэл, несомненно, на это способен.

Миссис Барт вспыхнула от удовольствия.

– Я слышала, – с энтузиазмом сказала она, – что он один из самых храбрых людей в армии. Говорят, он мог бы получить и не один Крест Виктории.

Судя по всему, Гэбриэл явно преуспел в создании желательного имиджа, хотя, возможно, все объяснялось личным пристрастием со стороны миссис Барт. Она очень похорошела: щеки слегка порозовели, карие глаза сверкали.

– Он приходил к нам с миссис Бигэм Чартерно, – объяснила она, – в тот самый день, когда ее собаку переехала машина. Очень любезно с его стороны, не правда ли? Майор так переживал!

– Может, он любит собак, – предположил я.

Такое объяснение показалось миссис Барт слишком ординарным.

– Нет, – возразила она. – Я думаю, он очень добр...

Удивительно добр! И он говорил так естественно и так просто... Мне стало стыдно... Я хочу сказать, стыдно потому, что я так мало помогаю общему делу. Конечно, я всегда голосую за консерваторов, но ведь этого недостаточно, не правда ли?

– Это как посмотреть, – ответил я.

– В общем, я почувствовала, что должна что-то делать. Я подошла к капитану Карслейку и спросила, чем я могу помочь. Видите ли, у меня уйма свободного времени. Мистер Барт так занят... Целый день его нет дома.

Приходит только в часы приема больных. А детей у меня нет.

Карие глаза погрустнели. Мне стало очень жалко миссис Барт. Она принадлежала к тому типу женщин, которым просто необходимо иметь детей. Из нее вышла бы прекрасная мать.

Нереализованное материнское начало во взгляде миссис Барт, когда ее мысли с Джона Гэбриэла переключились на меня.

– Вас ранили в Аламейне, не так ли? – спросила она.

– Нет, – в бешенстве ответил я, – на Хэрроу-роуд.

– О! – Она растерялась. – Но майор Гэбриэл говорил мне...

– Он скажет! Вы не должны верить ни единому его слову!

Миссис Барт недоверчиво улыбнулась, видимо восприняв мои слова как непонятную ей шутку.

– Вы хорошо выглядите, – ободряюще сказала она.

– Дорогая миссис Барт, я не выгляжу и не чувствую себя хорошо!

– Мне очень жаль, капитан Норрис, – с теплотой произнесла миссис Барт.

Я уже было покусился на убийство, когда дверь открылась и вошли Карслейк и Гэбриэл.

Гэбриэл играл свою роль очень хорошо. При виде миссис Барт лицо его засияло, и он направился прямо к ней.

– Привет, миссис Барт! Очень любезно с вашей стороны! Право же, очень любезно!

Миссис Барт выглядела смущенной и счастливой.

– О майор Гэбриэл, я, конечно, не думаю, что смогу принести большую пользу, но мне хотелось бы помочь и хоть что-нибудь сделать.

– Вы и поможете! Мы вас заставим поработать!

Он все еще продолжал держать ее руку, и его некрасивое лицо расплылось в улыбке. Я почувствовал обаяние и притягательную силу этого человека, и если даже я это ощутил, то каково рядом с ним женщине? Она засмеялась и покраснела.

– Я постараюсь. Очень важно, не правда ли, чтобы мы продемонстрировали, что страна лояльна к мистеру Черчиллю?

Я мог бы объяснить миссис Барт, что значительно важнее продемонстрировать лояльность по отношению к Джону Гэбриэлу, избрав его большинством голосов.

– Вот это верно! – сердечно воскликнул Гэбриэл, – Именно женщины представляют настоящую силу в нынешних выборах. Если бы они только использовали эту силу!

– О, я знаю! – печально сказала миссис Барт. – Мы не проявляем достаточного интереса.

– Ну что ж! – сказал Гэбриэл. – В конце концов один кандидат, вероятно, не лучше другого. Не велика разница!

– О, что вы говорите, майор Гэбриэл?! – Миссис Барт была шокирована. Разница огромная!

– Разумеется, миссис Барт! – поддержал ее Карслейк. – Уверяю вас, майор Гэбриэл задаст им встряску в Вестминстере!

Мне хотелось сказать: «Да неужто?!» – но я сдержался.

Карслейк увел миссис Барт, чтобы дать ей то ли какие-то листовки для распространения, то ли что-то для печатания.

– Славная малышка! – сказал Гэбриэл, едва двери за ними закрылись.

– Вы ее совсем приручили.

Гэбриэл нахмурился.

– Полно вам, Норрис. Миссис Барт мне симпатична. И мне ее жаль. Если хотите знать мое мнение, ей не очень-то легко живется.

– Возможно. Она не кажется счастливой.

– Барт – грубая скотина. И много пьет. По-моему, он бывает жесток. Вчера я заметил у нее на руке несколько синяков. Держу пари, он ее поколачивает. Подобные штуки приводят меня в ярость.

Горячность Гэбриэла меня несколько удивила. Заметив это, он резко кивнул.

– Да-да! Я не притворяюсь. Жестокость всегда выводит меня из равновесия... Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько приходится вынести иным женщинам?..

Да потом еще и молчать об этом!

– Я полагаю, их защищает закон.

– Ничего подобного, Норрис! Лишь в самом крайнем случае. А так систематическое запугивание, пренебрежение, издевательства, а порой и побои, если муженек хватит лишку. Что может сделать женщина? Только терпеть! Терпеть и молча страдать. Такие, как Милли Барт, не имеют собственных денег. Куда им деваться, если они даже и уйдут от мужа? Родственники не любят раздувать семейные дрязги. Женщины, подобные Милли Барт, совершенно одиноки. Никто и пальцем не шевельнет, чтобы помочь.

– Да, правда, – согласился я и с изумлением посмотрел на него. – Вы принимаете это близко к сердцу.

– Уж не думаете ли вы, что я не способен на искреннее сочувствие? Мне миссис Барт нравится. И мне ее жалко. Хотелось бы ей помочь... но, пожалуй, тут ничем не поможешь.

Я пожал плечами. Вернее было бы сказать, что я попытался пожать плечами, за что поплатился приступом сильной боли во всем моем искалеченном теле. Но вместе с физической болью пришла и более острая и коварная – боль воспоминаний. Я снова сидел в поезде, следовавшем из Корнуолла в Лондон, и видел, как в тарелку с супом капают слезы.

Все начинается совсем не так, как сам себе представляешь. Уступив жалости, становишься уязвимым перед ударами жизни, и оказываешься... где? В моем случае – в инвалидной каталке, когда будущего нет, а прошлое над тобой насмеялось.

– А как поживает «славная штучка» из «Герба Сент-Лу»? – спросил я.

Гэбриэлу такой переход, должно быть, показался неожиданным.

Он усмехнулся.

– Все в порядке, старина! Я крайне осторожен. Пока я в Сент-Лу ничего, кроме дела! – Гэбриэл вздохнул. – Хотя жаль, конечно! Она как раз в моем вкусе... Но что поделаешь? Чем-то надо жертвовать. Не могу же я подводить партию тори!

Я спросил, действительно ли тори так щепетильны на этот счет. Гэбриэл ответил, что в Сент-Лу очень силен элемент пуританства[6]. Рыбаки, по его словам, склонны к религиозности.

– Несмотря на то, что у них по жене в каждом порту?

– Это же в морском флоте! Вы что-то пугаете, старина!

– Смотрите, сами не запутайтесь... с «Гербом Сент-Лу» или миссис Барт.

Он неожиданно вспыхнул.

– Послушайте, на что вы намекаете? Миссис Барт – порядочная женщина... абсолютно порядочная. И славная!

Я с любопытством смотрел на него.

– Говорю вам, она порядочная, – настойчиво повторил он, – и не потерпит ничего такого...

– Верно. Я тоже так думаю. Но она-то сама, знаете ли, от вас в восторге.

– О-о, это все Крест Виктории и тот случай в гавани, да еще всякие слухи.

– Я как раз хотел спросить вас об этом. Кто эти слухи распространяет?

Он подмигнул.

– Я вам вот что скажу... они полезны... очень полезны! Уилбрехэма, беднягу, можно списывать в архив.

– Кто их распускает? Карслейк?

Гэбриэл затряс головой.

– Не Карслейк. Нет! Он слишком неловок. Я не могу ему доверить. Приходится все делать самому.

Я расхохотался.

– Вы станете всерьез утверждать, будто не моргнув глазом рассказываете людям, что могли бы заполучить и три Креста Виктории?!

– Ну, не совсем так. Я использую для этого женщин... не самых умных. Они стараются «вытянуть из меня подробности» (которыми я делюсь крайне «неохотно»)... Потом, когда я, опомнившись, ужасно смущаюсь и прошу не говорить об этом ни одной живой душе, они поспешно уходят и рассказывают все своим лучшим друзьям.

– Вы и впрямь абсолютно бесстыдны, Гэбриэл!

– Я веду предвыборную борьбу. Мне надо думать о своей карьере. Подобные вещи оказываются куда важнее, чем то, разбираюсь ли я в вопросах тарифов, репараций или равной оплаты за одинаково скверную работу. Женщин обычно больше интересует сама личность кандидата.

– Это мне напомнило... Какого черта, Гэбриэл?! Что вы имели в виду, говоря миссис Барт, что я был ранен в Аламейне?

Гэбриэл вздохнул.

– Полагаю, вы ее разочаровали. Не следовало этого делать, старина! Делайте высокие ставки» пока вам везет.

Герои нынче в цене. Скоро обесценятся. Пользуйтесь случаем, пока можно.

– Идя на очевидный обман?

– Совсем ни к чему говорить женщинам правду. Я никогда этого не делаю. Кстати, правда им не нравится.

Сами убедитесь.

– Не говорить правду – не означает ли лгать?

– Зачем лгать. Я все уже сделал за вас. Вам следовало лишь пробормотать: «Чепуха... все это ошибка... Гэбриэлу следовало придержать язык...» И тут же завести разговор о погоде... или об улове сардин... или о том, что творится где-то там в дремучей России... И женщина уходит с горящими от восторга глазами. Черт побери, вам что, совсем не хочется поразвлечься?

– Какие у меня могут быть развлечения?!

– Ну я, конечно, понимаю, вы не можете с кем-нибудь переспать... Гэбриэл обычно не выбирал выражения. – Но немножко сентиментальщины все-таки лучше, чем ничего. Разве вам не хочется, чтобы женщины повертелись бы вокруг вас?

– Нет.

– Странно... А я бы не прочь.

– В самом деле?

Лицо Гэбриэла вдруг приняло иное выражение. Он нахмурился.

– Может быть, вы и правы, – наконец произнес он. – Пожалуй, если хорошенько разобраться, никто себя по-настоящему не знает... Мне кажется, я неплохо знаком с Джоном Гэбриэлом. А вы полагаете, что я на самом деле знаю его не настолько хорошо. «Познакомьтесь: майор Джон Гэбриэл – по-видимому, вы незнакомы...»

Он быстро шагал взад-вперед по комнате. Я почувствовал, что мои слова вызвали в нем какое-то глубокое беспокойство. Он выглядел – я это вдруг понял – совсем, как... испуганный мальчуган.

– Вы ошибаетесь, – с жаром заговорил он. – Абсолютно не правы! Я себя знаю. Это единственное, что я знаю, хотя иногда хотелось бы не знать. Мне хорошо известно, что я собой представляю и на что способен. Но я заметьте! – осторожен и стараюсь, чтобы никто другой меня не разгадал. Я знаю, откуда пришел и куда иду... Знаю, чего хочу... и намерен этого добиться. Я все тщательно рассчитал... и, надеюсь, не допущу промаха.

Гэбриэл задумался. Я тоже хранил молчание.

– Нет, – снова заговорил он, – думаю, у меня все в порядке. Я добьюсь того положения, на которое рассчитываю!

В голосе был металл. На мгновение я поверил, что Джон Гэбриэл – больше чем шарлатан. Я увидел в нем подлинную силу.

– Значит, вот чего вы хотите! – сказал я. – Ну что же, возможно, и добьетесь!

– Добьюсь чего?

– Власти. Вы ведь это имели в виду?

Он удивленно уставился на меня, а потом громко захохотал.

– О Господи! Нет! Кто я, по-вашему? Гитлер?! Я не хочу власти... У меня нет таких амбиций – управлять моими собратьями и вообще целым миром. Боже правый!

Послушайте, как вы думаете, зачем я влез в эту заваруху?

Власть – вздор! Чего я действительно добиваюсь, так это легкой работы.

Я пристально смотрел на него. Только что, всего лишь на мгновение, Джон Гэбриэл приобрел в моих глазах титанические пропорции, но тут же съежился до обычных человеческих размеров. Он плюхнулся в кресло и вытянул ноги. Я вдруг увидел его таким, каков он и был на самом деле (если не брать в расчет его обаяния): грубый, низкий тип, к тому же еще и жадный.

– Вы можете возблагодарить звезды, – продолжал Гэбриэл, – за то, что я не хочу ничего больше. Люди жадные и своекорыстные не наносят миру тяжелых ран – для таких людей в мире достаточно места. Это подходящий тип, чтобы управлять. Но да поможет небо той стране, где к власти приходит человек, одержимый идеями! Человек с идеей в голове сотрет в порошок простых людей, заморит голодом детей, сломает жизнь женщинам – и даже не заметит этого! Кроме идеи ему все безразлично. В то время как простой хапуга не принесет особого вреда: ему хочется только обустроить свой собственный уютный уголок и, когда он этого добьется, не станет возражать, чтобы и рядовой человек тоже был доволен и счастлив. Собственно говоря, он даже предпочтет, чтобы рядовой человек был доволен и счастлив – ему так спокойнее! Я очень хорошо знаю, чего хочет большинство людей. Не так уж и многого: чувствовать себя значительным, иметь возможность жить чуть-чуть лучше соседа и чтобы им не очень-то помыкали. Запомните мои слова, Норрис, как только лейбористы придут к власти, они тут же совершат свою большую ошибку.

– Если придут, – поправил я.

– Безусловно придут, – уверенно возразил Гэбриэл. – И я вам скажу, в чем будет их ошибка. Они начнут нажимать на народ, и все, конечно, с самыми благими намерениями! Те, кто не является закоренелым тори, – все с причудами. Упаси от них Боже! Просто удивительно, сколько страданий может причинить высокомудрый самоуверенный идеалист в порядочной и законопослушной стране!

– Но получается, – возразил я, – будто вы как раз и знаете, что лучше всего для страны!

– Нисколько! Я знаю, что лучше всего для Джона Гэбриэла. Стране не грозят с моей стороны никакие эксперименты, потому что я буду занят собой и тем, как устроиться поуютнее. И я нисколько не стремлюсь стать премьер-министром.

– Подумать только!

– Вы, Норрис, не заблуждайтесь на этот счет. Если бы я захотел, то, вероятно, мог бы стать и премьером.

Просто поразительно, как много можно сделать, стоит только изучить, что люди хотят услышать, а потом именно это им и говорить? Но быть премьером – очень хлопотная и весьма тяжелая работа. Я намерен только создать себе имя – и все...

– А откуда возьмутся деньги? Шестьсот фунтов в год – не так и много!

– Нашим придется раскошелиться, если лейбористы придут к власти. Наверное, доведут до тысячи. Не сомневайтесь, Норрис, в политической карьере существует достаточно способов делать деньги: где честным путем, где потихоньку на стороне. Ну и, конечно, женитьба.

– Собираетесь жениться? Вас привлекает титул?

Гэбриэл почему-то вспыхнул.

– Нет! – произнес он с жаром. – Я не женюсь на особе другого класса. О да! Я свое место знаю. Я не джентльмен.

– Разве это слово теперь что-нибудь значит? – спросил я скептически.

– Слово ничего не значит, но то, что за ним стоит, имеет значение.

Гэбриэл смотрел прямо перед собой. Когда он снова заговорил, голос его звучал задумчиво и глухо, словно шел откуда-то издалека:

– Помню, как-то раз отец взял меня с собой в большой дом. Он там возился с бойлером на кухне. Я остался снаружи. Из дома вышла девочка. Славная девочка, на год-два старше меня. Она повела меня в сад – скорее даже парк – фонтаны, террасы, высокие кедры и зеленая трава, будто бархат. Там был и ее брат, помладше. Мы вместе играли в прятки, догонялки – было чудесно. Мы сразу поладили и здорово подружились. Тут из дома появилась их нянька – вся накрахмаленная, в форменном платье.

Пэм, так звали девочку, приплясывая, подбежала к ней и сказала, что пригласила меня выпить чаю и хочет, чтобы я пошел с ними в детскую.

Я и теперь вижу самодовольное чопорное лицо няньки, слышу ее противный, жеманный голос: «Это невозможно, дорогая! Этот мальчик – из простонародья».

Гэбриэл замолк. Я был потрясен... Потрясен тем, что может сделать жестокость, бессознательная, бездумная жестокость. До сих пор Гэбриэл продолжает слышать голос и видеть лицо... Он был уязвлен... уязвлен глубоко.

– Но послушайте, – сказал я, – это же говорила не мать детей. Сама эта фраза – гм – свидетельство дурного вкуса. Да еще и жестокости...

Гэбриэл повернул ко мне побледневшее мрачное лицо.

– Вы не поняли главного, Норрис. Я согласен, что знатная дама не скажет ничего подобного... она будет более осмотрительна. Но думает она то же самое. И это правда. Я был мальчиком из простонародья. Я им и остался. Таким и умру.

– Чепуха! Какое это имеет значение?

– Не имеет. Теперь не имеет. Собственно говоря, в нынешнее время не быть джентльменом даже выгодно.

Люди подсмеиваются над этими довольно жалкими чопорными старыми леди и джентльменами, с их многочисленными родственными связями, но без средств к существованию. Теперь мы остаемся снобами лишь в том, что касается образования. Образование – это наш фетиш. Но беда в том, Норрис, что я не хотел быть мальчиком из простонародья. После того как мы с отцом вернулись домой, я сказал: «Пап, когда я вырасту, я буду лордом. Я хочу стать лордом Джоном Гэбриэл». «Им ты никогда не будешь, – ответил на это отец. – Для этого нужно родиться лордом.

Если разбогатеешь, тебя могут сделать пэром, но это не одно и то же». Это и в самом деле не одно и то же. Есть что-то такое... чего у меня никогда не будет... О! Я не о титуле! Я имею в виду нечто другое: быть уверенным в себе от рождения... знать, что сделаешь или скажешь. Быть грубым, только когда действительно хочешь проявить грубость, а не грубить лишь потому, что взбешен, неловок и хочешь показать, что ты не хуже других... Не стесняться и не беспокоиться постоянно о том, что подумают о тебе другие, и считать важным лишь то, что ты думаешь о них.

Быть уверенным, что, если ты странный, или дурно одетый, или эксцентричный, это ровным счетом ничего не значит, все равно ты – это ты!..

– То есть ты – это леди Сент-Лу? – предположил я.

– Черт бы побрал эту старую ведьму!

– Знаете, вы очень интересный человек, – сказал я, глядя на него с любопытством.

– Для вас все, что я говорю, кажется нереальным, не так ли? Вы даже не понимаете, что я имею в виду. Вам кажется, будто вы понимаете, а на самом деле вы очень далеки от истины.

– Не совсем так. Я понял, – медленно произнес я, – что-то у вас было... вы пережили какой-то шок... были обижены еще ребенком, уязвлены... В какой-то мере вы так и не избавились от этой обиды.

– Бросьте психологию, Норрис! – резко сказал Гэбриэл. – Надеюсь, вы понимаете, почему я счастлив в обществе такой славной женщины, как Милли Барт. Именно на такой женщине я и женюсь. Конечно, у нее должны быть деньги... Но с деньгами или без них моя жена должна принадлежать к тому же классу, что и я. Можете себе представить, какой это будет ад, если я женюсь на какой-нибудь чопорной девице с лошадиным лицом и всю жизнь буду приноравливаться жить по ее принципам?!

Он вдруг остановился и неожиданно спросил:

– Вы ведь были в Италии? Вам довелось побывать в Пизе?

– Я был в Пизе... Несколько лет назад.

– Наверное, это в Пизе... Там есть фреска на стене: рай, ад, чистилище и все такое... Ад – ничего, веселенькое местечко: чертенята вилами спихивают грешников вниз, в огонь. Наверху – рай. Под деревьями рядком сидят праведницы с выражением самодовольного блаженства на лицах. Боже мой! Что за женщины! Они не знают ни про ад, ни про осужденных на вечные муки ничего не знают!

Просто сидят себе, самодовольно улыбаясь... – Гэбриэл все больше горячился. – Чопорные, надменные... Господи!

Мне хотелось вытащить их из-под деревьев, вырвать из этого блаженного состояния и бросить в пламя! И подержать их там, корчащихся в огне... Заставить чувствовать... страдать! Какое они имеют право не знать страданий?! Сидят себе, улыбаются, и ничто их не касается и не тревожит...

Витают где-то среди звезд... Да, вот именно, среди звезд...

Гэбриэл встал. Голос у него стал глуше, глаза смотрели куда-то мимо меня, отрешенно.

– Среди звезд... – повторил он. И засмеялся. – Извините, что навязал все это вам. Впрочем, почему бы и нет?

Хэрроу-роуд хоть и сделала вас порядочной таки развалиной, но вы все же кое на что годитесь – можете выслушать, когда у меня есть желание поговорить... Наверное, вы сами обнаружите, что многие будут подолгу говорить с вами.

– Я уже в этом убедился.

– И знаете почему? Вовсе не потому, что вы так замечательно, с пониманием умеете слушать, а потому, что вы ни на что другое не годитесь.

Гэбриэл стоял, чуть склонив голову набок; глаза все еще злые, пристально следили за моей реакцией. Он хотел, чтобы его слова причинили мне боль. Но этого не случилось. Странно, – однако я почувствовал облегчение, услыхав наконец облеченные в слова собственные мучительные мысли.

– Понять не могу, какого дьявола вы не покончите со всем этим, продолжал Гэбриэл. – Нечем, что ли?

– Есть чем, – сказал я, невольно сжав в кулаке пузырек с таблетками.

– Понятно. Оказывается, вы крепче, чем я думал.