"Рефлекс змеи" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 20

Виктор Бриггз приехал в своем “Мерседесе”, но в Даунс он поехал с Гарольдом в “Лендровере”. Я же отправился верхом. Этим утром мы все были в общем довольны скачками, и теперь каждый по-своему возвращался к конюшням.

Когда я въехал во двор, Виктор Бриггз стоял у своей машины и ждал. Я соскочил с лошади и отдал ее одному из конюхов.

– Садись в машину, – сказал Виктор.

Как всегда, слов он не тратил. Он стоял, одетый как обычно, как всегда, раскрасневшийся на холодном ветру, омрачая день. Если бы я мог видеть ауры, его была бы черной.

Я сел впереди на пассажирское сиденье, там, где он указал. Он сам сел за руль. Запустил мотор, снял машину с тормоза, включил передачу. Груда металла тихо выехала из Ламборна, направляясь в Даунс.

Он остановился у обочины большого газона, откуда было видно половину Беркшира. Отключил мотор, откинулся в кресле и сказал:

– Ну?

– Вы знаете, что я собираюсь сказать? – спросил я.

– Я кое-что слышал, – сказал он. – Я много что слышал.

– Знаю.

– Я слышал, что ден Релган напустил на тебя своих головорезов.

– Да? – Я с интересом посмотрел на него. – И где же вы это слышали?

Он слегка дернул ртом, но все же ответил:

– В игорном клубе.

– И что именно вы слышали?

– Ведь это правда? – сказал он. – В воскресенье у тебя на физиономии все еще были отметины.

– А почему, вы не слышали?

Он снова дернул ртом, изобразив подобие улыбки.

– Я слышал, – сказал он, – что ты добился, чтобы ден Релгана вышвырнули из Жокейского клуба куда быстрее, чем он туда пролез.

С такой же усмешкой он посмотрел на мое изумленное и встревоженное лицо.

– А вы не слышали, как я это сделал?

– Нет, – с едва заметным сожалением ответил он. – Просто, что ты это сделал. Слышал разговор этих горилл. Тупые мордобойцы. Ден Релган найдет неприятностей на свою голову, используй их. Они не умеют держать язык на привязи.

– Они... мм... работают по найму?

– Вышибалами в игорном клубе. Бицепсы по найму. Как ты и сказал.

– Они избили жену Джорджа. Вы и об этом слышали?

После короткого молчания он кивнул, но комментировать не стал.

Я смотрел на его замкнутое лицо, туго обтянутое кожей, на черную бородку. Скрытный, неторопливый человек с подслушивающим устройством, подключенным к малоизвестному мне миру. Игорные клубы, наемные гориллы, какие-то слухи из преступного мира...

– Те головорезы сказали, что оставили тебя подыхать, – сказал он. – И неделю спустя ты выигрываешь скачки.

– Они преувеличивали, – холодно заметил я.

Он снова дернул ртом и покачал головой.

– Один из них был испуган. Трещал без умолку. Сказал, что они слишком переборщили... с ботинками.

– Вы хорошо их знаете?

– Они болтают.

Снова молчание. Затем я бесстрастно сказал;

– Джордж Миллес посылал вам письмо.

Он поерзал на сиденье с почти успокоенным видом, выдохнул. Наверное, он этого ждал. Терпеливо ждал. Отвечал на вопросы. Держался любезно.

– И давно оно у тебя? – спросил он.

– Три недели.

– Ты не смог бы им воспользоваться. – В его голосе слышалась слабая дрожь торжества. – Ты сам попал бы в переплет.

– Откуда вы узнали, что оно у меня? – сказал я.

Он моргнул. Поджал губы. Медленно выговорил:

– Я слышал, что ты заполучил миллесовы...

– Что?

– Документы.

– А, – сказал я. – Милое безликое словечко – “документы”. Откуда вы узнали, что они у меня? Как я, по этим слухам, получил их? От кого?

– Ивор сказал, – ответил он. – И Дана. Каждый по отдельности.

– А мне не расскажете?

Он подумал, окинул меня невыразительным взглядом, затем сказал с неохотой:

– Ивор был слишком зол, чтобы держать язык за зубами. Слишком много наговорил о тебе… вроде того, что ты мерзкий ворюга... что ты в пятьдесят раз хуже Джорджа Миллеса. А Дана... на следующий вечер она спросила, знаю ли я, что у тебя есть копии писем Джорджа Миллеса и что ты их используешь. Спросила, не могу ли я помочь ей получить назад ее письмо.

Теперь я улыбнулся.

– И что вы ответили?

– Я ответил, что не могу ей помочь.

– Вы говорили с ними всеми в игорных клубах? – спросил я.

– Да.

– Это... ваши клубы?

– Не твое дело, – ответил он.

– Ладно, но почему бы не сказать мне?

Он немного помолчал.

– У меня есть два партнера. Четыре игорных клуба. Клиенты в большинстве своем не знают, что я владелец. Я толкусь там. Играю. Слушаю. Я ответил на твой вопрос?

– Да, спасибо, – кивнул я. – Эти гориллы – ваши вышибалы?

– Я их использую, – строго сказал он, – как вышибал. И не посылаю их избивать женщин и жокеев.

– Стало быть, немного подхалтуривают на стороне? Не так ли?

Он ответил уклончиво.

– Я ожидал, – сказал он, – что, будь у тебя письмо, ты чего-нибудь от меня потребуешь. Чего-нибудь побольше... ответов.

Я подумал о письме, которое помнил слово в слово:

Дорогой Виктор Бриггз,

Я уверен, что вам будет интересно узнать, что я имею следующую информацию. За последние шесть месяцев вы пять раз тайно договаривались с букмекером об обмане делающих ставки игроков, устраивая так, чтобы ваши фавориты с шансами на победу проигрывали свои заезды.

За этим следовал список из пяти скачек, дополненный суммами, которые Виктор получал от своего знакомого букмекера. Дальше письмо гласило:

“У меня находится заверенное данным букмекером собственноручное признание.

Как вы можете заметить, на всех этих пяти лошадях скакал Филип Нор, который явно осознавал, что делает.

Я мог бы отослать это признание в Жокейский клуб, и в таком случае вы оба были бы исключены. Однако вскоре я вам позвоню с альтернативным предложением”.

Письмо было отправлено более трех лет назад. Три года Виктор Бриггз не мошенничал с лошадьми. Но ровно через неделю после гибели Джорджа Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм, чтобы понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.

– Я ничего не собирался делать с письмом, – сказал я. – Даже не собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.

– Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в том случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?

– Я хотел... я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.

Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.

– Вот что я тебе скажу, – наконец начал он. – Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам – за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. – Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. – Я увидел, – продолжил он, – что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. – Он снова замолчал. – Этого достаточно? Ты это хотел услышать?

Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.

– Да.

Помолчав еще немного, он сказал:

– Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере...

– Пожертвование в пользу Пострадавших Жокеев?

– Ты много знаешь.

– Я узнал, – сказал я, – что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось… – я подыскал слово, – разрушать чужие замыслы.

– И сколько он разрушил?

– Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера. Он был изумлен.

– Джорджу Миллесу, – сказал я, – нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижая с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложений... Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору Ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим... делать другое.

– Не дать мне, – сказал Виктор с налетом холодного юмора, – вылететь из клуба. – Он кивнул. – Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. “Пока вы не дурите, Виктор, – сказал он, – ничего не случится”. Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. “Виктор, – сказал он мне, словно я был домашней собачкой, – пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но, если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты”.

– И вы до сих пор помните все это слово в слове? – изумленно спросил я.

– Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.

– И больше ничего?

– Он подмигивал мне на скачках.

Я рассмеялся.

– Да, ужасно смешно, – сказал он. – Ты об этом?

– Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы сделать для меня. Если пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что вы могли рассказать бы мне в будущем.

– О чем?

– О наркотиках Даны.

– Дура она. Не хотела слушать.

– Скоро послушается. Ее еще можно… спасти. К тому же она...

Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно слушал. Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.

– По сравнению с тобой, – сказал он, – Джордж Миллес просто ребенок.

* * *

Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.

“Странный человек, – думал я. – За эти полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет, и все равно это было почти ничего”. И все же я получил от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне работу без условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем важном помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.

Идя домой среди ветра по нагим холмам, я подумал, как же все изменилось за последние несколько недель.

Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.

Из-за настойчивости Джереми я стал искать Аманду, а в результате встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней мере, хотъ что-то узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.

Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди. Не обязательно, чтобы они любили меня или были достойными, или преуспевающими, – они были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в моей душе, как основание каменной стены.

Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.

Я больше не плыл по течению.

У меня появились корни.

Я добрался до вершины холма, откуда был виден коттедж, с того самого выступа, который я видел из окон гостиной. Я встал на выступ. Оттуда как на ладони был виден весь Ламборн. Увидел дом Гарольда и его двор. Увидел весь ряд коттеджей, с моим посередине.

Я принадлежал этой деревне, я был частью ее, семь лет дышал ее тайнами. Бывал счастлив, бывал жалок. Просто бывал. Это место, которое я называл домом. Но теперь душой и разумом я стремился в другое место. Скоро я туда уеду. Я буду жить где-нибудь в другом месте вместе с Клэр. Я буду фотографом.

Будущее затаилось в моей душе – долгожданное. Я принял его. Очень скоро я шагну в него.

“До конца сезона, – думал я, – я буду выступать. Еще пять-шесть месяцев. Затем в мае или июне, когда придет лето, я выброшу свои скаковые сапоги – уйду так или иначе, как и любой жокей. Скоро я скажу об этом Гарольду, чтобы он успел подыскать кого другого до осени. Я возьму всю радость от того, что мне осталось, и, может быть, использую свой последний шанс на Больших национальных. Все может быть. Кто знает?”

Я все еще имел вкус к скачкам и был в форме. “Лучше уйти, – подумал я, – пока все это не иссякло”.

Я без сожалений спустился с холма.