"Рефлекс змеи" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 19

Гарольд с некоторым облегчением встретил меня у весовой в Сандауне.

– Ну, хоть выглядишь получше. У врача был?

Я кивнул.

– Он подписал мою карту.

У него не было причин ее не подписывать. По его понятиям, жокей, который неделю отлеживался из-за ушибов, и так потакал себе куда больше, чем нужно. Он попросил меня согнуться-разогнуться и кивнул.

– Виктор здесь, – сказал Гарольд.

– Ты сказал ему?..

– Да. Он говорит, что не хочет разговаривать с тобой на скачках. Говорит, что хочет посмотреть на тренировки своих лошадей в Даунсе. Он приедет в понедельник. Вот тогда он с тобой и поговорит. И, Филип, будь чертовски осторожен в словах.

– М-м, – уклончиво ответил я. – Как насчет Корал-Кея?

– А что с ним? Он в порядке.

– Никаких подвохов?

– Виктор знает, что ты на этот счет думаешь, – сказал Гарольд.

– Виктора, как я понимаю, не заботят мои мысли. Лошадь бежит без всяких?

– Он ничего не говорил.

– Поскольку я ему говорил, – сказал я. – Я скачу на ней, и скачу честно. Чтобы он там на парадном круге ни выдавал.

– Чего ты так взбеленился?

– Ничего… просто спасаю твои деньги. Конкретно твои. Не заставляй меня проигрывать, как было на Дэйлайте. Все.

Он сказал, что не будет меня заставлять. Он также сказал, что незачем нам встречаться в воскресенье, если я буду говорить с Виктором в понедельник, и что мы обсудим планы на следующую неделю попозже. Никто из нас не знал, что у Виктора на уме... Может, после понедельника вообще планировать будет нечего?

В раздевалке Стив Миллес плакался, что сигнал к старту дали тогда, когда он, Стив, не был еще готов, и что из-за этого он так застрял, что остальные успели пройти пол-фарлонга (Фарлонг – 201, 17 м.)прежде, чем он стартовал... и что владелец разозлился и сказал, что в следующий раз возьмет другого жокея, и без конца спрашивал потом всех: “Разве это честно?”

– Нет, – сказал я. – Жизнь – штука нечестная.

– Она должна быть честной!

– Лучше уж смирись, – сказал я с улыбкой. – Лучшее, что ты можешь ожидать, – так это тычка в зубы.

– Твои-то зубы в порядке, – сказал кто-то.

– Коронки поставил.

– По кусочкам собрал, а? Ты это имеешь в виду?

Я кивнул.

– Да стартеров надо штрафовать за то, что они дают сигнал к скачкам, когда лошади еще не выстроены, как надо! – сказал Стив, не принимая этой перебранки.

– Да отдохни ты, – сказал кто-то, но Стив, как всегда, не унимался еще часа два.

Его мать, как он сказал мне, отправилась к друзьям в Девон на отдых.

У весовой Барт Андерфилд вешал на уши лапшу наиболее легковерному журналисту о нетрадиционных кормах.

– Давать лошадям пиво и яйца – это все фигня. Нелепость. Я никогда такого не делаю.

Журналист удержался от замечания – или просто не знал, – что тренеры, склонные добавлять в пищу лошадям яйца и пиво, в целом куда более удачливы, чем Барт.

Когда Барт увидел меня, с его лица сползло покровительственное всезнающее выражение. Он злобно поджал губы. Бросил журналиста и решительно шагнул навстречу мне, однако, остановившись, ничего не сказал.

– Тебе что-то нужно, Барт? – спросил я.

Он по-прежнему ничего не говорил. Я подумал, что он, похоже, не может найти слов, чтобы выразить все, что он обо мне думает. Похоже, я начал привыкать к ненависти.

– Подожди, – справился он наконец с голосом. – Я тебя достану.

Будь у него нож и будь мы один на один, я бы не повернулся к нему спиной и не пошел прочь.

Тут был и лорд Уайт, глубоко погруженный в оживленный разговор с распорядителями – членами клуба. Он метнул на меня быстрый взгляд и словно бы поморщился. “Наверное, – подумал я, – он никогда не будет чувствовать себя при мне уютно. Никогда не будет уверен в том, что я промолчу. Никогда не будет хорошо относиться ко мне из-за того, что я знаю”.

“Ему долго придется сживаться с этим, – подумал я. – Так или иначе, но мир скачек навсегда останется моим миром, как и его. Неделя за неделей он будет видеть меня, а я – его, пока один из нас не умрет”.

Виктор Бриггз ждал на парадном круге, когда я вышел, чтобы скакать на Корал-Кее. Тяжелая фигура в широкополой шляпе и длинном синем пальто. Мрачный, неразговорчивый, угрюмый. Когда я вежливо коснулся кепи, он ничем мне не ответил, только по-прежнему безо всякого выражения посмотрел да меня.

Корал-Кей был белой вороной среди лошадей Бриггза. Стиплер, новичок-шестилетка, купленный в охотничьих угодьях, когда он начал показывать успехи в стипль-чезе. Великие скакуны прошлого начинали так, – вроде Оксо или Бена Невиса, которые оба выиграли Большие национальные скачки, и хотя Корал-Кей вряд ли был такого класса, мне казалось, что и он тоже предчувствовал хорошее. Я никоим образом не собирался ломать его карьеру в самом начале, какие бы распоряжения мне ни давали. И в мыслях своих, и всем своим видом я нагло показывал его владельцу, что он, мол, не желает, чтобы его конь выиграл заезд.

Но он не сказал этого. Он вообще ничего не говорил. Он просто, не мигая, смотрел на нас и молчал.

Гарольд суетился вокруг, словно движение могло развеять тяжелую атмосферу между владельцем лошади и жокеем. Я сел верхом и поехал к старту, чувствуя себя так, будто нахожусь в сильном электрическом поле.

Искра... взрыв... может, это и ждет меня впереди. Гарольд это почувствовал. Гарольд был обеспокоен до самой глубины своей буйной души.

Может, это будет последний мой заезд для Виктора Бриггза. Я встал в линию на старте, думая, что ничего доброго из таких раздумий не выйдет. Все, что мне нужно, – так это сосредоточиться на предстоящем деле...

Холодный пасмурный ветреный день. Хорошая земля. Семь других участников, ни одного выдающегося. Если Корал-Кей будет прыгать как тогда, когда я его тренировал дома, то у него хорошие шансы.

Я надел очки и подобрал повод.

– Давайте, жокеи, – сказал стартер. Лошади медленно приблизились к ленте и выстроились, и, когда ворота упали, взяли с места. Тринадцать препятствий, две мили. “Скоро я пойму, – уныло подумал я, – готов я к скачкам или еще нет”.

Важно заставить его прыгать правильно. В этом я был силен. Это мне всегда больше всего нравилось. Семь препятствий, тесно расположенных в дальней части ипподрома... Если правильно взять первое, то и остальные возьмешь, но зачастую, если тормознешь у первого, то это приведет к семи грубым ошибкам и огромной потере в расстоянии.

После старта сначала были два препятствия, затем подъем мимо трибун, поворот на вершине холма, препятствие на спуске, то самое, где я сбил с шага Дэйлайта. С Корал-Кеем проблем не было – он все прошел чисто. Затем быстрый поворот направо к семи опасным препятствиям, и если я проиграю хотя бы один корпус, стараясь правильно вывести Корал-Кея на первое препятствие, то к седьмому я потеряю целых десять.

Слишком быстро для того, чтобы ощутить удовлетворение. На длинном нижнем повороте Корал-Кей шел вторым, переводя дыхание. Еще три препятствия... и длинный подъем к финишу.

Между последними двумя препятствиями я сравнялся с лидером. Мы взяли последнее препятствие бок о бок, между нами ничего не было. Помчались вверх по холму, вытягиваясь, летя… Я сделал все, что мог.

Другая лошадь выиграла у нас два корпуса.

– Он хорошо бежал, – поглаживая Корал-Кея, чуть опасливо сказал Гарольд в паддоке. Виктор Бриггз промолчал.

Я стащил с лошади седло и пошел взвешиваться. Выиграть я никоим образом не мог. У другой лошади много что было в запасе, чтобы побить мою. Она была сильнее Корал-Кея и быстрее. Но я не мог чувствовать себя плохо. Я ничего не сбил, не сделал ошибок при прыжке через препятствие. Я просто не победил.

Мне нужно было собраться с силами для разговора с Виктором Бриггзом, но сил не было.

Если жизнь бьет тебя в зубы, заказывай коронки.

Я выиграл другой заезд, не слишком значительный, разве что для владельцев, квартета развеселых бизнесменов.

– Чертовски здорово, – говорили они, – чертовски здоровская скачка!

Я увидел, что Виктор Бриггз злобно пялится на меня, стоя шагах в десяти. Знал бы он, сколько я отдал бы за то, чтобы поменять эти два результата местами!

* * *

– Как я вижу, победила не твоя лошадь, – сказала Клэр.

– Да.

– И что это значит?

– В понедельник узнаю.

– M-м. Ладно, проехали.

– Легко, – ответил я. Я смотрел на элегантное темное пальто, белую шляпку, похожую на гриб-дождевик, на высокие блестящие сапоги. Я смотрел в большие серые глаза, на милый рот. “Невероятно, – подумал я. – Как странно осознавать, что тебя у весовой ждет кто-то такой... Так отличается сегодняшняя дорога от обычного одинокого возвращения домой. Словно камин в холодном доме, словно сахар в клубнике”.

– Ты будешь не очень против, – сказал я, – если мы сделаем крюк и завернем проведать мою бабку?

* * *

Старухе было заметно хуже.

Она уже не сидела более-менее прямо, а бессильно лежала на подушках. Казалось, даже ее глаза утратили силу. В них не было упрямства и злобы, они уже не сверкали, словно бусинки.

– Ты ее привез? – спросила она.

Опять тебе ни “здравствуй”, ни “пожалуйста”. Может, ожидать от нее перемен в душе из-за перемен телесных было ошибкой. Может, изменились мои чувства к ней... но лишь ее ненависть ко мне оставалась прежней.

– Нет, – ответил я. – Не привез. Она пропала.

– Ты сказал, что найдешь ее.

– Она пропала.

Она слегка закашлялась, дергая тощим подбородком. На мгновение закрыла глаза, затем снова открыла. Слабая рука конвульсивно вцепилась в простыню.

– Оставьте ваши деньги Джеймсу, – сказал я.

Она покачала головой – в этом движении еле заметно отразилось ее непроходящее внутреннее упрямство.

– Тогда отдайте на благотворительность, – сказал я. – Приюту для собак.

– Ненавижу собак, – слабым голосом ответила она. Но уж решительность ее не была слабой.

– А как насчет спасательных шлюпок?

– Ненавижу море. Тошнит.

– На медицинские исследования?

– А мне от них лучше стало, что ли?

– Ладно, – медленно проговорил я, – а как насчет какой-нибудь религиозной организации?

– Ты спятил? Терпеть не могу религию. От них сплошные неприятности. От них войны. Ни пенни не дам.

Я без приглашения сел в кресло

– Могу я что-нибудь для вас сделать? – спросил я. – Кроме поисков Аманды, конечно. Принести чего-нибудь? Вы чего-нибудь хотите?

Она еле слышно фыркнула.

– Не думай, что сможешь умаслить меня, чтобы я оставила тебе хоть какие-нибудь деньги. Не собираюсь.

– Я и подыхающей кошке принес бы воды, – сказал я. – Даже если бы она вцепилась мне в физиономию.

Она так и застыла с разинутым ртом.

– Как... ты... смеешь?

– А вы как смеете думать, что я ради ваших денег хоть пылинку сдую?

Рот ее вытянулся тонкой линией.

– Вам что-нибудь принести? – снова сказал я, не меняя тона. – Вы чего-нибудь хотите?

Она несколько секунд не могла ответить. Затем сказала:

– Уходи.

– Ладно, через минуту уйду, – сказал я. – Но я хочу предложить вам кое-что другое. – Я чуть-чуть подождал, но, поскольку она не стала сразу же возражать, продолжил: – На случай, если Аманда когда-нибудь отыщется… почему бы вам не написать на нее доверенность? Пусть капитал будет связан с кучей опекунов. Сделайте так, чтобы она сама никогда не могла бы получить эти деньги на руки... и никто из тех, кто охотился бы за ее состоянием. Сделайте так, чтобы никто, кроме Аманды лично, не мог бы получать от этого прибыль... пусть доходы выплачиваются только по указанию опекунов.

Она смотрела на меня из-под полуопущенных век.

– Где бы она ни была, – сказал я, – Аманде сейчас только семнадцать-девятнадцать лет. Слишком юна для того, чтобы унаследовать такую кучу денег без ограничений. Оставьте ей их с ограничениями... вроде стальной узды.

– Все?

– Мгм.

Она лежала молча, неподвижно. Я ждал. Всю свою жизнь я ждал от бабки чего-нибудь, кроме злобы. Я мог ждать вечно.

– Уходи, – сказала она.

– Хорошо, – сказал я, вставая.

Я пошел к двери. Взялся за ручку.

– Пришли мне роз, – сказала она.

* * *

Мы нашли в городке еще работающий цветочный магазинчик, хотя там уже мыли пол перед закрытием.

– Она что, не понимает, что сейчас декабрь? – сказала Клэр. – Розы же сейчас целое состояние стоят!

– Если бы ты умирала и хотела роз, разве тебе не было бы все равно?

– Наверное.

Все, что у них оставалось, – это пятнадцать очень маленьких розовых розочек на длинных тонких стеблях. Их и розами-то с трудом можно было назвать. Они остались от свадьбы.

Мы поехали назад в больницу и отдали их медсестре, чтобы она передала их сразу же вместе с вложенной в букет открыткой, что на следующей неделе я привезу розы получше,

– Она их не заслуживает.

– Бедная старуха.

* * *

Мы остановились в гостинице рядом с Темзой. В старой гостинице со старыми деревянными балками, хорошей кухней и окнами спальни с видом на нагие ивы и медленные бурые воды реки.

Нас никто не знал. Мы зарегистрировались как муж и жена, неторопливо поужинали и тихо пошли спать.

– У меня это не впервые, – сказала Клэр. – Не слишком ли это тебя смущает?

– Даже лучше, – ответил я.

– У тебя нет никаких пунктиков насчет девственности?

– Насколько я знаю, никаких.

– Хорошо, – улыбнулась она.

Это началось с дружбы и переросло в страсть. А закончилось усталостью и смехом, шепотом и сном. Мне никогда не бывало так хорошо. Как ей – не знаю. Однако утром она не замедлила повторить программу.

В полдень в мирном согласии мы пошли к Джереми.

Он лежал на высокой кровати рядом с кучей дыхательных приспособлений. Однако дышал он сам. Как я понял, пока это было еще нестабильно, потому что, пока мы сидели у него, медсестра приходила проверять его каждые десять минут и смотрела, чтобы его рука постоянно лежала на кнопке вызова.

Он выглядел еще более тощим, чем обычно, бледен до серости, но мозг его ничуть не пострадал. Глаза светились прежним умом, и он, словно отгораживаясь от своего нынешнего унизительного положения, изображал дурачка. Медсестра при каждом посещении получала порцию занудного трепа.

Я стал было извиняться за то, что ему пришлось пережить, но он и слушать не стал.

– Не забывай, – сказал он, – я вошел туда потому, что сам захотел. Никто меня за шиворот не тащил. – Он окинул меня взглядом. – Твое лицо выглядит прекрасно. Как это ты так быстро оправился?

– Я всегда так.

– Всегда, – он слабо хихикнул. – Ну и веселая у тебя жизнь.

– Сколько ты тут еще проваляешься?

– Три-четыре дня.

– И все? – удивленно спросила Клэр. – Видок у тебя... ну...

Он был бледнее подушки. Однако кивнул и сказал:

– Я уже куда лучше дышу. Раз нет угрозы, что нервы отключатся, я могу идти. Хуже уже не будет.

– Я подвезу тебя, если нужно, – сказал я.

– Ловлю на слове.

Мы не слишком долго пробыли у него, поскольку разговор его явно утомлял, но прежде чем мы ушли, он сказал:

– Знаешь, этот газ так быстро подействовал. Не тот, медленный, что у дантиста. Я даже и сделать ничего не успел... словно кирпичную стену вдохнул.

После короткого молчания, полного воспоминаний, Клэр сказала:

– Там никто не выжил бы, если бы был один.

– Ты с чего это? – весело спросил Джереми.

Когда мы ехали назад в гостиницу, Клэр сказала:

– Ты не рассказал ему об Аманде.

– Времени еще полно.

– Он приехал в прошлое воскресенье, так как получил твое известие о том, что ты ее нашел. Он рассказал мне, пока мы сидели на кухне. Сказал, что у тебя что-то с телефоном, потому он и приехал.

– Я его отключил.

– Неисповедимы пути.

– Мгм.

Наша вторая ночь была как бы подтверждением первой. По большей части то же самое, но как-то по-новому и по-другому. Нетерпеливо, яростно, нежно, настойчиво, головокружительно. Казалось, ей это нравилось так же, как и мне.

– И когда же мы утихомиримся? – сказала она уже глубокой ночью.

– Когда настанет утро, и ты уедешь.

– Тогда у нас еще уйма времени.

– Вот именно.

* * *

Настало утро, как оно всегда и бывает. Я подбросил Клэр к поезду, а сам отправился в Ламборн.

Когда я добрался туда, то, прежде чем пойти к Гарольду, зашел к себе в коттедж. Все было тихо. Холодно. Странно незнакомо, словно дом уже не был гостеприимным убежищем, каким должен был быть. Я только теперь заметил его пустоту, эмоциональный холод, который так отчетливо ощутил Джереми при первом своем визите. Этот дом уже не казался мне таким подходящим. Тот, кто обустроил его, ушел, канул в прошлое. Я ощутил странную ностальгию... но звать его назад мне не хотелось. Я слишком повзрослел.

С легкой дрожью я разложил на столе снимки различных людей, а затем попросил мою соседку миссис Джексон зайти и посмотреть на них.

– А что я должна искать, мистер Нор?

– Кого-нибудь из тех, кого вы видели прежде.

Она послушно внимательно просмотрела их один за другим и без всяких сомнений остановилась на одном лице.

– Как любопытно! – воскликнула она. – Это тот самый инспектор из совета, который заходил насчет налогов. Тот, которого я сюда впустила. Полицейские все издевались, когда я говорила им, что если человек говорит, что он налоговый инспектор, то вы и думаете, что он налоговый инспектор

– Вы уверены, что это он?

– Абсолютно, – кивнула она. – На нем была та же самая шляпа, и все такое.

– Тогда не подпишете ли вы мне этот снимок, миссис Джексон? – Я дал ей ручку “Люмоколор”, которая четко пишет черным на фотобумаге, и продиктовал, что этот человек приходил в дом Филипа Нора, назвавшись налоговым инспектором, в пятницу, 27 ноября.

– Все? – спросила она.

– Подпишитесь, миссис Джексон. И не напишете ли то же самое на обороте другой фотографии?

Она сосредоточенно подписала.

– Вы отдадите это в полицию? – спросила она. – Я, честно говоря, не хочу, чтобы они снова мурыжили меня. Они опять придут донимать меня вопросами?

– Не думаю, – ответил я.