"На полголовы впереди" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 20

Мне не терпелось поговорить с миссис Бодлер. Я набрал ее номер, но трубку взял сам Билл.

– Привет, – удивленно сказал я. – Это Тор Келси. Как ваша мама?

Наступила долгая зловещая пауза.

– Она плохо себя чувствует? – спросил я в тревоге.

– Она... э-э... она умерла. Сегодня утром.

– Не может быть! – "Это невозможно, – подумал я. – Невозможно!" – Я только вчера с ней говорил.

– Мы знали... она знала... что речь идет о нескольких неделях. Но вчера вечером наступил кризис.

Я не мог выговорить ни слова. Ощущение было такое, словно мне вернули тетю Вив и тут же забрали ее снова. А я так мечтал с ней повидаться...

– Тор? – прозвучал в трубке голос Билла.

Я проглотил комок, стоявший в горле.

– Ваша мама была... замечательная женщина.

"Он по голосу услышит, что я едва сдерживаю слезы, – подумал я. – Он решит, что я ненормальный".

– Если вам от этого станет легче, – сказал он, – могу сообщить, что она была о вас примерно такого же мнения. Вы помогли ей хорошо провести ее последнюю неделю. Она хотела жить, чтобы узнать, что произойдет. Перед смертью она сказала: "Я не хочу уходить, пока не кончится эта история. Я хочу увидеть этого молодого человека-невидимку". Ей становилось хуже и хуже... все это время.

Спешить не надо в эту ночь покоя,

Под вечер надо биться, горевать

И возмущаться тем, что свет уходит...

– Тор? – произнес Билл.

– Мне очень жаль, – сказал я, немного взяв себя в руки. – Очень жаль.

– Спасибо.

– Вы, наверное, сейчас... – начал я и беспомощно умолк.

– Ошибаетесь, – мгновенно ответил он. – Я ждал здесь вашего звонка.

Мы с вами не оправдаем ее надежд, если не станем действовать дальше. У меня было много часов, чтобы об этом подумать. Меньше всего она хотела бы, чтобы мы сдались. Поэтому я начинаю с того, что сообщаю вам: мы получили телекс от Филмера, где он объявляет, что стал единственным владельцем Лорентайдского Ледника. Но мы намерены уведомить его, что Скаковая комиссия провинции Онтарио лишает его лицензии на владение лошадьми. Мы сообщим ему также, что он не будет допущен на прием в Выставочном парке.

– Я бы... э-э... предпочел сделать это иначе, – сказал я. – Что вы хотите сказать?

Я глубоко вдохнул, заговорил и снова говорил долго. Он слушал так же внимательно, как и генерал, время от времени покашливая, и в конце концов сказал только:

– Хотел бы я, чтобы она была еще жива и могла все это слышать.

– Я тоже.

– Ну что ж... – Он помолчал. – Я поддерживаю. Главная проблема – время.

– Да.

– Вам лучше самому поговорить с Мерсером Лорримором.

– Но...

– Никаких "но". Вы там. Я не смогу попасть туда раньше, чем завтра к вечеру, хотя бы потому, что по вашему плану я много чего должен сделать здесь. Незамедлительно переговорите с Мерсером – нельзя, чтобы он вернулся в Торонто.

– Ладно, – неохотно ответил я. Впрочем, я так и знал, что сделать это придется мне.

– Хорошо. Вы наделяетесь всеми полномочиями, какие вам только понадобятся. Мы с Вэлом вас поддержим.

– Спасибо. Большое спасибо.

– Увидимся завтра, – сказал он. Я медленно положил трубку. Смерть бывает невероятно несправедлива, все это знают, но как обидно, как обидно...

Не только горе, но и возмущение охватило меня. "Спешить не надо в эту ночь покоя..." По-моему, если я правильно помню, то последними словами, которые она мне сказала, были: "Спокойной вам ночи". Спокойной ночи вам, дорогая миссис Бодлер. Идите спокойно. Идите радостно в эту ночь покоя.

Некоторое время я сидел без сил, невыспавшийся, терзаемый болью и унынием, навеянным ее смертью, чувствуя, что на предстоящие два дня меня просто не хватит, пусть даже я сам все это задумал.

Долгое время спустя я заставил себя позвонить в отель "Четыре времени года" и попросить Мерсера. Но вместо него трубку взяла Нелл.

– Все звонки переключают на меня, – сказала она. – Бемби лежит. Мерсер и Занте сейчас летят в Хоуп на вертолете, который для них арендовали, чтобы опознать тело Шеридана, которое доставят туда на машине.

– Все это выглядит как-то очень по-деловому.

– Власти хотят убедиться, что это Шеридан, прежде чем что-то предпринимать.

– Вы не знаете, когда Мерсер и Занте вернутся?

– Они надеются, что около шести.

– Хм-м... Жокейский клуб просил меня провести небольшое совещание.

Как вы думаете, Мерсер согласится?

– Он ужасно любезен со всеми. Чересчур спокоен.

Я задумался:

– Вы не сможете связаться с ним в Хоупе?

Она нерешительно ответила:

– Вероятно, смогу. У меня есть адрес и телефон того места, где он будет. Только я думаю, что это полицейский участок... или морг.

– Не сможете ли вы... не сможете ли вы передать ему, что, когда он вернется в отель, его будет ждать автомобиль, который доставит его прямо на небольшое совещание с руководством Жокейского клуба? Скажите ему, что Жокейский клуб выражает ему свое глубочайшее соболезнование и просит уделить ему совсем немного времени.

– Наверное, смогу, – с сомнением в голосе сказала она. – А как насчет Занте?

– Мерсер должен быть там один, – сказал я категорическим тоном.

– Это важно? – спросила она, и я представил себе, как она нахмурилась.

– Я думаю, для Мерсера это важно.

– Хорошо. – Она приняла решение. – Тогда Занте сможет подходить к телефону вместо матери, потому что я должна быть на приеме. – И тут ей пришла в голову мысль:

– А разве на приеме из Жокейского клуба никого не будет?

– Мерсер туда не захочет пойти. Им нужно спокойно поговорить с ним наедине.

– Ну хорошо, я постараюсь это устроить.

– Огромное спасибо, – с жаром сказал я. – Я позвоню попозже.

В пять часов я снова позвонил ей. Вертолет уже в воздухе, летит обратно, сказала Нелл, и Мерсер согласился, чтобы за ним заехали в отель.

– Вы просто прелесть.

– Скажите в Жокейском клубе, чтобы не задерживали его надолго. Он устал. И он опознал Шеридана.

– Я бы с удовольствием вас расцеловал, – сказал я. – Путь к сердцу мужчины лежит через его агента из туристической фирмы.

Она рассмеялась:

– При условии, что этот путь кого-то интересует.

И она положила трубку – я услышал деликатный щелчок. Не хочу с ней расставаться, подумал я.

Машина, которую я прислал за Мерсером, забрала его и доставила в "Хайетт". Шофер, следуя данным ему указаниям, сообщил Мерсеру, в какой номер подняться. Лорримор позвонил в дверь люкса, который я заказал, так сказать, в его честь, я открыл и впустил его.

Он сделал шага два, а потом остановился и с неудовольствием пристально вгляделся в мое лицо.

– Это еще что такое? – спросил он с возрастающим раздражением, готовый уйти. Но я закрыл за ним дверь.

– Я работаю в Жокейском клубе, – сказал я. – В Жокейском клубе Великобритании. Я откомандирован сюда, в Жокейский клуб Канады, на время рейса Скакового поезда и празднований в честь канадского скакового спорта.

– Но вы... вы...

– Меня зовут Тор Келси, – сказал я. – Было решено, что мне лучше не ехать в поезде открыто, в качестве агента-охранника Жокейского клуба, поэтому я поехал под видом официанта.

Он внимательно осмотрел меня с ног до головы. Осмотрел парадный костюм богатого молодого владельца, который я надел специально для такого случая. Окинул взглядом дорогой номер.

– Господи, – произнес он растерянно и сделал несколько шагов вперед.

– Зачем я здесь?

– В Англии я работаю с бригадным генералом Валентайном Кошем, – сказал я, – а здесь – с Биллом Бодлером. Они возглавляют службы безопасности Жокейских клубов.

Мерсер кивнул. Их он знал.

– Поскольку они не смогли прибыть сюда сами, они оба уполномочили меня переговорить с вами от их имени.

– Да, но... О чем переговорить?

– Может быть, вы присядете? Не хотите ли... чего-нибудь выпить?

Он посмотрел на меня с каким-то сухим юмором.

– Вы можете предъявить какие-нибудь документы?

– Да.

Я достал свой паспорт. Он раскрыл его, прочитал мои имя и фамилию, взглянул на фотографию, дошел до того места, где значилась моя профессия расследования. Потом протянул паспорт обратно.

– Да, я бы чего-нибудь выпил, – сказал он. – Тем более что вы так ловко подаете всякие напитки. Коньяку, если можно.

Я открыл буфет, в котором стоял предоставленный отелем по моей просьбе запас вина, водки, виски и коньяку, налил порцию как раз по его вкусу и даже кощунственно положил в стакан льда. Он с едва заметной улыбкой взял стакан и уселся в одно из кресел.

– Никто не догадался, кто вы такой, – сказал он. – Никому это и в голову не пришло. – Он задумчиво отхлебнул глоток. – Зачем вы ехали на этом поезде?

– Меня послали из-за одного пассажира. Из-за Джулиуса Филмера.

Он только начинал чувствовать себя более или менее непринужденно, но тут от его спокойствия мгновенно не осталось и следа. Он поставил стакан на стол и уставился на меня.

– Мистер Лорримор, – начал я, садясь напротив него. – Мне очень жаль, что такое случилось с вашим сыном. От всей души жаль. Весь Жокейский клуб передает вам свои соболезнования. Тем не менее я полагаю, что должен сказать вам прямо: и бригадный генерал Кош, и Билл Бодлер, и я – все мы знаем об... э-э... об инциденте с кошками.

Я видел, что он был потрясен.

– Вы не можете этого знать!

– И мне представляется, что Джулиус Филмер тоже знает.

Он безнадежно махнул рукой:

– Как он-то смог это узнать?

– Бригадный генерал сейчас выясняет это в Англии.

– А откуда узнали вы?

– Ни от кого из тех, кто дал вам слово хранить это в тайне.

– Не от колледжа?

– Нет.

Он на секунду прикрыл лицо рукой.

– Возможно, Джулиус Филмер еще будет предлагать вам отдать ему Право Голоса в обмен на свое молчание, – сказал я.

Его рука опустилась и легла на горло. Он прикрыл глаза.

– Я об этом думал, – сказал он и снова открыл глаза. – Вы видели последнюю сцену того представления?

– Да.

– С той самой минуты я... я не знаю, что мне делать.

– Это решать вам, – сказал я. – Но... вы разрешите кое-что вам сообщить?

Он сделал неопределенный жест, выражавший согласие, и я заговорил и опять проговорил довольно долго. Он слушал в высшей степени внимательно, не сводя глаз с моего лица. Когда человек про себя не согласен ни с одним словом, которое слышит, он смотрит в пол, в стол или куда угодно, но не в лицо говорящего. К концу моей речи я уже знал, что он сделает то, о чем я его прошу, и был ему благодарен, потому что для него это будет нелегко. Когда я умолк, он задумчиво произнес:

– Значит, это представление не было случайным совпадением? Отец, которого шантажируют преступлением его дочери, конюх, которого убивают, потому что он слишком много знал, человек, который способен наложить на себя руки, если лишится своих лошадей... Вы это сами написали?

– Эту часть – да. Но не все с самого начала.

Он слабо улыбнулся:

– Вы показали мне, что я делаю... что я был готов сделать. Но больше того... Вы показали это и Шеридану.

– Я об этом думал, – сказал я.

– Да? Почему?

– После этого он стал выглядеть по-другому. Он изменился.

– Как вы могли это заметить?

– Такая у меня профессия.

Он встрепенулся:

– Нет такой профессии.

– Есть, – сказал я.

– Объясните.

– Я наблюдаю... и когда что-то начинает выглядеть не так, как раньше, пытаюсь понять и выяснить почему.

– Постоянно наблюдаете?

Я кивнул:

– Да.

Он задумчиво отпил глоток коньяку:

– И какую перемену вы заметили в Шеридане?

После некоторого колебания я ответил:

– Мне просто показалось, что у него в голове что-то перевернулось.

Как будто он что-то увидел по-новому. Это было что-то вроде прозрения. Я не знал, долго ли оно продлится.

– Возможно, и недолго.

– Возможно.

– Он сказал: "Прости меня, папа", – добавил Мерсер.

Теперь уже я в недоумении уставился на него.

– Он сказал это перед тем, как выйти на площадку. – У Мерсера перехватило дыхание, но он проглотил комок, подступивший к горлу, и через некоторое время продолжал:

– Он был какой-то тихий. Мне не спалось. На рассвете я вышел в гостиную, и там сидел он. Я спросил его, в чем дело, и он сказал:

"Я сам загубил свою жизнь, да?" Все мы знали, что так оно и есть. Ничего нового тут не было. Но он впервые сказал это сам. Я попытался... попытался его утешить, сказать, что мы будем стоять за него, что бы ни случилось. Понимаете, он знал про угрозу Филмера. Филмер при всех нас заявил, что ему известно про кошек. – Он невидящим взглядом смотрел поверх своего стакана.

– Шеридан уже не в первый раз такое сделал. Двух кошек он убил точно так же в четырнадцать лет, у нас в саду. Мы водили его к психотерапевтам... Они говорили, что это трудности переходного возраста. – Он помолчал. – Один психиатр сказал, что Шеридан – психопат, что он не может сдерживать себя... но на самом деле он мог, почти всегда. Он мог удерживаться от хамства, но считал, что богатство дает ему на это право... Я говорил ему, что не дает.

– Зачем вы отправили его в Кембридж? – спросил я.

– Мой отец учился там и учредил стипендию. Ее предоставили Шеридану в знак признательности – как подарок. Иначе он не попал бы в колледж – его не хватало на то, чтобы подолгу чем-то заниматься. Но потом... потом мастер колледжа * сказал, что они не могут больше его держать, стипендия там или не стипендия, и я понял... Конечно, они не могли. Мы думали, там у него все будет хорошо... мы так на это надеялись...

"Как много они ждали от Шеридана, и все впустую", – подумал я.

– Я не знаю, собирался ли он выброситься с площадки сегодня утром, когда вышел туда, – сказал Мерсер. – Не знаю, может быть, это был внезапный порыв. Он очень легко поддавался внезапным порывам. Безрассудным порывам... иногда почти безумным.

– Когда стоишь там, на площадке, чувствуешь большое искушение, – сказал я. – Взять и прыгнуть.

Мерсер с благодарностью взглянул на меня:

– Вы это чувствовали?

– Немного.

– Прозрения Шеридана хватило до сегодняшнего утра, – сказал он.

– Да, – сказал я. – Я видел... когда принес вам чай.

– Под видом официанта... – Он покачал голо вой – с этим он еще не совсем освоился.

– Я буду вам благодарен, – сказал я, – если вы никому не расскажете про официанта.

– Почему?

– Потому что для моей работы больше всего нужна анонимность. Мое начальство не хочет, чтобы люди вроде Филмера знали о моем существовании.

Он медленно, с пониманием кивнул:

– Никому не расскажу.

Потом он встал и пожал мне руку.

– Сколько вам платят? – спросил он.

Я улыбнулся:

– Достаточно.

– Как бы я хотел, чтобы Шеридан мог пойти работать. Но ему ни на что не хватало усидчивости. – Он вздохнул. – Я буду считать, что сегодня утром он это сделал ради нас. "Прости меня, папа..."

Мерсер посмотрел мне прямо в глаза и сказал просто, не оправдываясь, не извиняясь:

– Я любил сына.

В понедельник утром я отправился на ванкуверский вокзал, чтобы вместе с Джорджем Берли давать показания представителям железнодорожной компании, расследовавшим два инцидента – историю с буксой и самоубийство.

Меня записали под именем Т.Титмуса, исполняющего обязанности официанта, что показалось мне забавным: это можно было истолковать по-разному.

Джордж держался стойко и решительно, от его иронической ухмылки остался только веселый блеск в глазах. Мне было приятно видеть, что в компании он имеет немалый вес, что с ним говорят если не почтительно, то, во всяком случае, уважительно и к его мнению прислушиваются.

Он предъявил комиссии фотографию Джонсона и сказал, что хотя он и не видел, как тот залил чем-то рацию и вывел ее из строя, но может сказать, что именно в купе этого человека он очнулся связанным и с кляпом, и еще может сказать, что именно этот человек напал на Титмуса, когда тот отправился назад, чтобы зажечь предупредительные огни.

– Это был он? – спросили меня. – Можете ли вы с уверенностью его опознать?

– Безусловно, – ответил я.

Потом они перешли к смерти Шеридана. Печальная история, сказали они.

Но здесь мало что можно было установить – разве что зафиксировать время, когда это случилось, и содержание переговоров по рации. Семья не предъявила компании никаких жалоб или претензий. Все остальные выводы должно было сделать официальное следствие.

– Не так уж плохо обернулось, а? – сказал мне Джордж потом.

– Вы придете на скачки в форме? – спросил я. – Если вам это нужно.

– Да, пожалуйста. – Я дал ему листок бумаги со своими инструкциями и пропуск на ипподром, который выпросил у Нелл.

– До завтра, а?

Я кивнул:

– В одиннадцать.

Мы разошлись, и я, хоть и с большой неохотой, заставил себя отыскать врача, которого мне рекомендовали в отеле, и попросил его меня осмотреть.

Врач оказался худым пожилым человеком, который имел привычку шутить, глядя поверх очков со стеклами в виде полумесяца.

– Ага, – сказал он, когда я снял рубашку. – Кашлять больно?

– По правде говоря, от любого движения больно.

– Тогда, пожалуй, надо бы сделать снимочек, как вы считаете?

Я согласился и ждал целую вечность, пока он не появился снова с большим рентгеновским снимком, который прикрепил на экран.

– Ну-ну, – сказал он. – Есть хорошая новость: сломанных ребер у нас нет, и позвонки тоже целы.

– Прекрасно. – Я испытал немалое облегчение, хотя и слегка удивился.

– А что у нас есть – так это перелом лопатки.

Я в недоумении уставился на него.

– Никак не думал, что такое бывает.

– Все бывает, – сказал он. – Смотрите. – И он ткнул пальцем в снимок.

– Да еще какой перелом. От края до края, на всю толщину. Нижняя часть левой скапулы практически отделена от верхней, – радостно объявил он.

– Хм-м, – произнес я озадаченно. – И что нам теперь с этим делать?

Он посмотрел на меня поверх очков.

– Ну, фиксировать обломки штифтом будет, пожалуй, слишком, как вы считаете? – сказал он. – Тугая повязка, две недели полной неподвижности этого должно хватить.

– А что, если вообще ничего не делать? – спросил я. – Срастется?

– Возможно. Кости – замечательная штука. Особенно у молодых. Попробуйте ходить с рукой на перевязи. Но вам будет удобнее, если вы позволите мне прибинтовать вам руку к груди под рубашкой, и потуже.

Я покачал головой и сказал, что у меня намечается что-то вроде медового месяца – поездка на Гавайи.

– Человек, который отправляется в медовый месяц с переломанными костями, – сказал он без тени улыбки на лице, – должен то и дело глупо хихикать без малейшего повода.

Я тут же глупо хихикнул, потом попросил его дать письменное заключение и разрешить мне взять снимок, расплатился за все .это и забрал улики с собой.

Зайдя в аптеку на обратном пути в отель, я купил перевязь для руки в виде широкой черной ленты, которую тут же испробовал прямо у прилавка и обнаружил, что так гораздо лучше. Когда я вечером открывал дверь сначала генералу, прилетевшему из Хитроу, а потом Биллу Бодлеру, прибывшему из Торонто, рука у меня была на перевязи.

Билл Бодлер окинул взглядом гостиную моего люкса и заметил, что мне щедро оплачивают путевые издержки.

– Какие там путевые издержки? – сказал генерал, отхлебывая моего виски.

– Он сам за все платит.

Билл Бодлер удивился.

– Но вы не можете этого допустить! – сказал он.

– Разве он вам не говорил? – рассмеялся генерал. – Он богат, как Крез.

– Нет... Не говорил.

– Он никогда про это не говорит. Боится.

Билл Бодлер, с его волосами морковного цвета и испещренным рубцами лицом, посмотрел на меня, не скрывая любопытства.

– Тогда почему вы занимаетесь этим делом? – спросил он.

Генерал не дал мне ответить:

– А как еще он мог бы убивать время? Играть в триктрак? Эти игры поинтереснее. Верно, Тор?

– Эти игры поинтереснее, – согласился я. Генерал улыбнулся. Хотя он был меньше ростом, чем Билл Бодлер, старше его и худощавее, а волосы у него были светлее и реже, казалось, что он занимает в комнате гораздо больше места. Я, наверное, сантиметров на семь выше его, но у меня всегда такое чувство, словно я смотрю на него снизу вверх, а не сверху вниз.

– Ну, за дело, – сказал генерал. – Стратегия, тактика, план наступления.

Он привез из Англии кое-какие бумаги, хотя что-то должно было еще прийти, разложил их на кофейном столике, и все мы склонились над ними.

– Вы правильно догадались, Тор, что сообщение о кошках было компьютерной распечаткой, потому что там не было обращения. Сегодня в восемь утра – здесь это была полночь – Мерсер Лорримор звонил мастеру колледжа и, как вы и просили, уполномочил его все нам рассказать. Мастер сообщил нам адрес ветеринарной лаборатории, где делали вскрытие, и переслал по факсу письмо, которое оттуда получил. Это то самое, что было в портфеле Филмера, Тор?

Он подтолкнул ко мне лист бумаги, и я взглянул на него.

– Полностью идентично, кроме обращения.

– Хорошо. В лаборатории подтвердили, что письмо хранилось у них в компьютере, но они пока еще не знают, каким образом кто-то посторонний мог получить распечатку. Мы все еще пытаемся это выяснить. Они тоже. Они не любят, когда такое случается.

– А как насчет списка их сотрудников, – спросил я, – включая временных секретарш и шустрых юных хакеров?

– Где вы набираетесь таких словечек? – с упреком произнес генерал и показал нам список. – Вот все, что они нам представили.

Я просмотрел список. Ни одной знакомой фамилии.

– Вам действительно нужно знать, как это к нему попало? – спросил Билл Бодлер.

– Так будет чище, – сказал я.

Генерал кивнул:

– Этим занимается Джон Миллингтон. Мы позвоним ему перед завтрашним заседанием. Теперь дальше. – Он повернулся ко мне. – Тот акт о передаче недвижимости, который вы видели в портфеле. Как вы и предложили, мы проверили по земельному регистру, что это за номер SР 90155. – Он весело ухмыльнулся, не хуже Джорджа Бердли. Одного этого было бы достаточно, чтобы считать вашу поездку успешной.

И он объяснил почему.

– Ну, значит, он попался, – с большим удовлетворением сказал Билл Бодлер, и военный совет принялся обсуждать, в какой последовательности обрушить на противника припасенные для него залпы.

Во вторник утром Джулиус Аполлон вошел в небольшое, закрытое для посторонних помещение, расположенное высоко на трибунах ипподрома в Выставочном парке, для того, как он полагал, чтобы подписать и получить на руки сертификат, подтверждающий, что он единственный владелец Лорентайдского Ледника, которого он от своего имени намеревался заявить на сегодняшние скачки.

Помещение принадлежало председателю правления ипподрома и представляло собой конференц-зал – в одном его конце стоял письменный стол с тремя удобными креслами, в другом – длинный стол с восемью такими же креслами.

Дверь, которая вела из коридора, приходилась посередине – направо от нее был письменный стол, налево – стол для совещаний. Пол был устлан бежевым ковром, стены увешаны изображениями лошадей, кресла обиты мягкой желтой кожей – комфорт здесь сочетался с практичностью. Окон не было, а только оригинальное искусственное освещение: в нишах потолка скрывались направленные светильники.

Когда Филмер вошел, за письменным столом сидели оба начальника служб безопасности, а за столом для совещаний – трое руководителей Жокейского клуба Ванкувера и Скаковой комиссии провинции Британская Колумбия. Они были приглашены, чтобы придать происходящему официальный характер, а впоследствии выступить в качестве свидетелей, но решили ограничиться лишь ролью наблюдателей и договорились не вмешиваться и не задавать вопросов. Они сказали, что будут только вести записи, а если возникнут вопросы, то они зададут их потом.

Еще три человека и я ждали за закрытой дверью, которая вела из того конца зала, где стоял стол для совещаний, в буфетную, а оттуда – в коридор.

Как только Филмер явился, я вышел в коридор, запер за ним дверь, через которую он вошел, и положил ключ в карман своего плаща, застегнутого до самого верха. Потом вернулся по коридору в буфетную и тихо встал позади тех, кто ожидал там своей очереди.

На письменном столе перед начальниками служб безопасности стоял микрофон, на столе для совещаний – другой, и оба были подключены к диктофону.

В буфетной был установлен усилитель, и репродуктор негромко воспроизводил там все, что говорилось в зале.

Послышался низкий бас Билла Бодлера – он поздоровался с Филмером, предложил ему сесть в кресло перед письменным столом и произнес:

– Вы, конечно, знакомы с бригадным генералом Кошем?

Еще бы он не был с ним знаком – сколько раз они уже обменивались враждебными взглядами!

– А эти джентльмены – из Ванкувера, они представляют Жокейский клуб и Скаковую комиссию.

– В чем, собственно, дело? – резко спросил Филмер. – Мне нужно всего-навсего подписать бумаги. Простая формальность.

– Мы воспользовались этой возможностью, – сказал генерал, – чтобы предварительно выяснить некоторые обстоятельства, связанные со скачками, и нам представляется, что удобнее всего сделать это сейчас, потому что многие лица, которых это касается, в данный момент находятся в Ванкувере.

– О чем вы говорите? – произнес Филмер.

– Должен уведомить вас, – спокойно продолжал генерал, – что все сказанное сегодня в этом зале записывается на пленку. Это не суд и не официальное расследование, но то, что здесь будет говориться, впоследствии может быть воспроизведено на любом суде или расследовании. Просим вас иметь это в виду.

– Я возражаю, – решительно заявил Филмер.

– Разумеется, на любом суде или расследовании, проводимом Жокейским клубом, – сказал Билл Бодлер, – сможет присутствовать ваш адвокат. Мы предоставим вам копию пленки с записью предварительного расследования, которое состоится сегодня, чтобы вы могли передать ее своему адвокату.

– Вы не имеете права, – сказал Филмер. – Я ухожу.

Он подошел к двери, через которую вошел, и обнаружил, что она заперта.

– Выпустите меня отсюда! – в ярости крикнул Филмер. – Вы не имеете права!

Стоявший в буфетной Мерсер Лорримор сделал глубокий вдох, открыл дверь в зал заседаний, вошел и закрыл дверь за собой.

– Доброе утро, Джулиус, – сказал он. – Что вы здесь делаете? – Судя по голосу, Фил-мер удивился, но не особенно растерялся. – Скажите им, чтобы отдали мне мою бумагу и покончили с этим.

– Садитесь, Джулиус, – сказал Мерсер. Он говорил в микрофон, стоявший на столе для совещаний, и его голос звучал намного громче, чем голос Филмера. – Сядьте к письменному столу.

– Предметом этого предварительного расследования, – произнес голос генерала, – будут главным образом ваши действия до, во время и в связи с поездкой на Скаковом поезде. – Наступила пауза: вероятно, он ждал, пока Филмер усядется. Потом снова прозвучал голос генерала:

– Мистер Лорримор... могу ли я попросить вас...

Мерсер откашлялся.

– Мой сын Шеридан, – бесстрастно произнес он, – который погиб два дня назад, был подвержен приступам психического расстройства, которое толкало его на различные странные... и неблаговидные... поступки.

Наступило молчание. Филмер не сказал ни слова. Мерсер продолжал:

– К его большому сожалению, такой инцидент произошел и в мае. Шеридан убил... несколько животных. Их трупы, которые были обнаружены, передали ветеринарным патологоанатомам, и те произвели вскрытие, не предавая результатов огласке. – Он снова умолк. Голос его был напряжен, но тверд. – Вы, Джулиус, в поезде дали понять моей семье, что вам известно об этом инциденте, и нам троим... моей жене Бемби, моему сыну Шеридану и мне... в тот же вечер стало ясно, что вы намерены воспользоваться этим прискорбным проступком Шеридана, чтобы завладеть моей лошадью – Правом Голоса.

– Это тот проклятый спектакль! – в ярости воскликнул Филмер.

– Да, – сказал Мерсер. – Там все было показано очень наглядно. После смерти Шеридана я разрешил мастеру колледжа, где учился мой сын, службе безопасности Жокейского клуба Великобритании и ветеринару-патологоанатому выяснить, как эта информация попала к вам.

– И мы это установили, – сказал генерал и повторил то, что Джон Миллингтон с торжеством сообщил нам меньше часа назад. – Это произошло... случайно. Вам, мистер Филмер, принадлежала одна лошадь, которую готовили к скачкам в Англии, в Ньюмаркете, но она пала. Вы заподозрили, что причиной этого был какой-то яд, и настояли на вскрытии, поручив вашему тренеру передать некоторые ее органы в патологоанатомическую лабораторию. Лаборатория прислала вашему тренеру письмо, где говорилось, что никаких посторонних веществ в этих органах не обнаружено, а позже они по вашей просьбе прислали копию письма вам. Тем временем одна их сотрудница, не из самых умных, записала это письмо на дискету, предназначенную исключительно для служебного пользования, чего ей ни в коем случае не следовало делать, и каким-то образом объединила его в один файл с несколькими другими письмами, так что вы получили копии не только вашего письма, но и еще трех писем, не подлежавших огласке.

Генерал сделал паузу.

– Мы знаем, что это случилось именно так, – продолжал он, – потому что, когда один из наших сотрудников попросил лабораторию сделать для нас распечатку, были распечатаны не только ваше письмо, но и три других, объединенных в одном этом файле для служебного пользования.

По словам Миллингтона, патологоанатом пришел в полное отчаяние и решил отправить лабораторный компьютер в утиль, а вместо него купить новый.

"Только дело было не в компьютере, – сказал он. – Эта безмозглая девица, очевидно, сочла, что запрос по поводу отравленной лошади – дело тоже совершенно секретное, и записала его в совершенно секретный файл. Уволить ее они не могут – она сама уволилась несколько недель назад". – "А нельзя привлечь этого патологоанатома к ответственности за сокрытие улик?" – спросил его генерал. "Вряд ли, – ответил Миллингтон. – Теперь, когда Шеридана нет в живых..."

Из репродуктора в буфетной послышался слегка охрипший голос Филмера:

– Это какая-то чушь.

– Вы сохранили то письмо, – сказал бригадный генерал. – Это была настоящая бомба, если только узнать, о ком в нем шла речь. Нет сомнения, что вы сохранили все три письма, хотя в остальных двух ни о каких преступных действиях речи не было. Потом в один прекрасный день вы прочитали в местной газете, что Мерсер Лорримор пожертвовал деньги на новую библиотеку для колледжа. И вам надо было задать только один вопрос, чтобы выяснить, что сын Мерсера Лорримора в мае поспешно покинул этот колледж. Потом вы обнаружили, что никто не хочет говорить, почему он это сделал. Таким образом вы убедились, что в письме речь шла о Шеридане Лорриморе. Вы никак не использовали эту информацию до тех пор, пока не услышали, что Мерсер Лорримор будет участником путешествия на Трансконтинентальном скаковом поезде, и тут вы поняли, что есть возможность попробовать с помощью шантажа заставить мистера Лорримора отдать вам его лошадь – Право Голоса.

– Ничего этого вы доказать не сможете, – вызывающе сказал Филмер.

– Все мы убеждены, – произнес голос Билла Бодлера, – что вами движет стремление унижать людей и заставлять их страдать. Мы знаем, что ваше финансовое положение позволяет вам покупать хороших лошадей. Но мы знаем, что просто владеть лошадьми вам мало.

– Бросьте читать проповеди, – сказал Филмер. – Если вам это не нравится, можете заткнуться.

– Очень хорошо, – произнес генерал. – Попросим войти нашего следующего гостя.

Даффодил Квентин, которая стояла в буфетной рядом с Джорджем и слушала, приоткрыв рот и все больше распаляясь, распахнула дверь и тут же захлопнула ее за собой.

– Ах вы, гнусная гадина! – послышался из репродуктора ее возмущенный голос. "Молодец баба", – подумал я. На ней было ярко-красное платье с широким черным лаковым поясом, в руках – большая черная лаковая сумка. Потрясая своей пышной прической, вне себя от ярости, она кинулась в бой, словно неукротимый ангел-мститель.

– Я никогда не отдам и не продам вам мою половину Лорентайдского Ледника, – заявила она решительно. – Можете угрожать и шантажировать меня, пока не посинеете. Можете запугивать моего конюха, пока не возомните себя хоть всемогущим господом богом, но меня вам теперь не запугать. Я вас презираю. Вам место в зоопарке!