"На полголовы впереди" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 21

Билл Бодлер, который уговорил ее прилететь с ним в Ванкувер, закашлялся, едва сдерживая смех.

– Миссис Квентин, – сказал он, ни к кому не обращаясь, – готова дать показания...

– Будьте уверены! – перебила его Даффодил.

– ...О том, что вы угрожали ей судебным преследованием за то, что она отравила одну из своих лошадей, если она не отдаст – не отдаст! – вам оставшуюся в ее владении долю Лорентайдского Ледника.

– Вы мной просто воспользовались! Вы купили себе место в этом поезде и всех там обхаживали только ради того, чтобы влезть в доверие к Мерсеру Лорримору, а потом посмеяться над ним, и сделать ему больно, и отобрать у него лошадь. Мне на вас смотреть тошно.

– Я не обязан это выслушивать, – сказал Филмер.

– Нет, черт возьми, обязаны! Давно пора кому-нибудь выложить вам прямо в глаза, какая вы склизкая, вонючая гадина, и хоть отчасти отплатить вам за все то зло, которое вы сеете повсюду.

– Э-э-э... – произнес Билл Бодлер, – у нас здесь есть письмо от страховой компании, клиенткой которой является миссис Квентин, оно датировано вчерашним днем. Там говорится, что они тщательно исследовали ее лошадь, которая пала от колики, и пришли к выводу, что выплатили ей страховку правильно. Кроме того, у нас здесь есть заявление помощника конюха Ленни Хиггса о том, что про колику и про специально пронумерованные пакеты корма для Лорентайдского Ледника вы узнали от него во время одного из самых первых ваших посещений конского вагона. Далее он клятвенно заявляет, что позже угрозами заставили его сказать, будто миссис Квентин передала ему какой-то корм, чтобы он задал его той ее лошади, которая пала от колики. – Он прокашлялся. – Как вы слышали, страховая компания пришла к выводу, что гибель лошади не была вызвана ничем из того, что она ей давала. Дальше в показаниях Пенни Хиггса говорится, что тот человек, который запугивал его, угрожая отправить в тюрьму, где он подцепит СПИД и умрет, – это бывший проводник багажного вагона, работавший в железнодорожной компании "Ви-Ай-Эй", по имени Алекс Митчел Маклахлан.

– Что-о?

Впервые в голосе Филмера прозвучал страх, и для меня это прозвучало как музыка.

– Ленни Хиггс с уверенностью опознал его вот по этой фотографии. Наступила пауза – Билл Бодлер передал фотографию Филмеру. – Этот человек ехал в той части поезда, которая была отведена для болельщиков, под фамилией Джонсон. Вчера фотография была предъявлена многим служащим "Ви-Ай-Эй" в Торонто и Монреале, и несколько человек опознали в нем Алекса Маклахлана.

Наступил черед Филмера что-нибудь сказать, но он молчал.

– Вас видели в тот момент, когда вы разговаривали с Маклахланом...

– Еще бы не видели! – перебила его Даффодил. – Вы что-то ему говорили... из-за чего-то с ним ругались в Тандер-Бее, и мне он сразу не понравился. Это его фотография, я это тоже подтверждаю. Вы велели ему припугнуть Ленни, а мне сказали, что Ленни даст показания против меня, а я и не знала, что на самом деле вы запугали беднягу, пригрозив ему всякими ужасами. Вы мне сказали, что он меня ненавидит и с радостью даст обо мне ложные показания... – Она задыхалась от возмущения. – Не понимаю, как только вам не стыдно. Не понимаю, как можно так глубоко погрузиться в пучину греха!

Слово "грех" прозвучало у нее в своем древнем и подлинном значении как преступление против бога. "Сильно сказано", – подумал я. И после этого Филмер совсем притих.

– Теперь мы перейдем к совершенно другой теме, которая, возможно, покажется вам не столь захватывающей, – произнес после паузы генерал. – Она станет предметом полномасштабного расследования, которое правление Жокейского клуба на Портменсквер проведет в ближайшее время. Я имею в виду владение участком земли, который в земельном регистре числится под номером SР 90155.

Потом генерал сказал мне, что в этот момент Филмер весь посерел, и на лице у него выступил пот.

– Этот участок земли, – продолжал он своим зычным генеральским голосом, – известен в Ньюмаркете под названием "Вест-Хиллсайдские конюшни".

Конюшни принадлежали Айвору Хорфицу, но работавший у него тренер действовал так нечестно, что Айвора Хорфица пожизненно лишили допуска на скачки, а также права доступа в скаковые конюшни. Ему было предложено продать Вест-Хиллсайдские конюшни, поскольку он уже не имел туда доступа, и предполагалось, что он так и сделал. Однако новый владелец конюшен, в свою очередь, тоже намеревается их продать и нашел покупателя, но адвокаты покупателя, проведя весьма тщательное расследование, обнаружили, что конюшни вообще не принадлежали Хорфицу, и продавать их он не имел права. Они принадлежали и формально принадлежат до сих пор вам, мистер Филмер.

Я услышал что-то вроде стона, – возможно, он исходил от Филмера.

– Ввиду этого нам придется разобраться в ваших взаимоотношениях с Айвором Хорфицем и в тех противозаконных действиях, которые много лет совершались в Вест-Хиллсайдских конюшнях. У нас также есть серьезные основания полагать, что сын Айвора Хорфица – Джейсон знает, кто владелец этих конюшен, знает, что вы принимали участие в этих действиях, а от него это стало известно его приятелю – помощнику конюха Полу Шеклбери, после смерти которого вас, как вы помните, в начале этого года судили по обвинению в сговоре с целью убийства.

Наступило долгое-долгое молчание. Потом Даффодил вполголоса сказала:

– Что-то я ничего не поняла. А вы?

Мерсер так же тихо ответил:

– Они нашли способ пожизненно лишить его допуска.

– А, прекрасно, только все это что-то очень скучно.

– Для него – нет, – тихо сказал Мерсер.

– Теперь, – громко продолжал Билл, – мы вернемся к вопросу о вашей попытке устроить крушение поезда. – Он кашлянул. – Мистер Берли, прошу вас войти.

Я улыбнулся Джорджу, который слушал все, что говорилось про Хорфица, отчасти с недоумением, а отчасти – с изумлением и ужасом.

– Наш выход, – сказал я, снимая плащ и кладя его на сервировочный столик.

– После вас.

Мы с Джорджем вошли в зал, и буфетная опустела. На нем была серая форменная одежда, в руке он держал фуражку главного кондуктора. Я предстал в костюме Томми – в серых брюках, бело-серой рубашке, темно-желтом жилете и аккуратном полосатом галстуке. Вышколенный, отстиранный, наглаженный, гладко причесанный – такие служащие делают честь "Ви-Ай-Эй".

Джулиус Филмер увидел перед собой кондуктора и официанта, которых до сих пор почти не замечал, занятый собственными заботами. Генерал и Билл Бодлер увидели официанта впервые, и на их лицах появилось было недоуменное выражение, но они тут же все поняли. Хотя я уже говорил им, что работал в составе поездной бригады, они никак не предполагали, что маскировка окажется настолько удачной.

– А, так вот кто вы такой! – воскликнула Даффодил, которая теперь сидела в одном из кресел у стола для совещаний. – Я там, в коридоре, вас и не узнала.

Мерсер потрепал ее по руке, лежавшей на столе, и едва заметно улыбнулся мне поверх ее головы. Все трое больших шишек из Ванкувера, не знавшие, в чем дело, так и сочли меня тем, за кого я себя выдавал.

– Подойдите сюда, пожалуйста, – сказал Билл Бодлер.

Мы с Джорджем прошли мимо стола для совещаний и приблизились к письменному столу. Оба начальника служб безопасности сидели за ним, Филмер перед ним в кресле. Шея Филмера была напряжена, лицо угрюмо, по вискам стекал пот.

– Главный кондуктор Джордж Берли, – сказал Билл Бодлер, – вчера доложил компании "Ви-Ай-Эй" о трех случаях саботажа, совершенных в Скаковом поезде. К счастью, во всех трех случаях несчастье удалось предотвратить, однако мы полагаем, что все эти опасные ситуации были делом рук Алекса Маклахлана, который действовал по вашим указаниям и получил от вас за это деньги.

– Нет, – без всякого выражения произнес Филмер.

– Наше расследование еще не завершено, – продолжал Билл Бодлер, – но мы знаем, что три-четыре недели назад в управление компании "Ви-Ай-Эй" в Монреале приходил человек, по описанию похожий на вас, который сказал, что проводит исследование с целью подготовки диссертации о мотивах промышленного саботажа. Он попросил сообщить ему имена кого-нибудь из тех, кто занимался саботажем на железной дороге, чтобы он мог опросить их и выяснить, что ими движет. Ему был предоставлен небольшой список лиц, которых запрещено впредь принимать на работу на железные дороги в любой должности.

"Мы им за такие вещи головы поснимаем", – сказал, узнав об этом, один из руководителей "Ви-Ай-Эй". Хотя этот список и имеется на каждой железнодорожной станции по всей стране, он ни в коем случае не должен быть доступен посторонним.

– Фамилия Маклахлана есть в этом списке, – сообщил Билл Бодлер.

Филмер ничего не сказал. По всей его позе, по выражению лица было видно, что он понял: все рухнуло.

– Как мы уже говорили, – продолжал Билл Бодлер, – Маклахлан ехал в этом поезде под фамилией Джонсон. В первый вечер, на станции Картье, он отцепил собственный вагон мистера Лорримора, так что тот остался на путях без света и тепла. Следователи железнодорожной компании полагают, что он поджидал где-то поблизости, чтобы увидеть, как идущий следом поезд – ежедневный трансконтинентальный "Канадец" – врежется в вагон Лорриморов. В прошлом Маклахлан всегда оставался поблизости от места преступления, чтобы видеть последствия своих актов саботажа; за них он уже отбывал срок заключения.

Когда Скаковой поезд вернулся назад, чтобы подобрать вагон Лорриморов, он просто снова сел в него и продолжал путешествие.

– Он не должен был этого делать, – сказал Филмер.

– Мы это знаем. Мы знаем также, что в разговорах вы постоянно путали Виннипег с Ванкувером. Вы дали указание Маклахлану устроить крушение перед Виннипегом, имея в виду Ванкувер.

Видно было, что на Филмера эти слова произвели ошеломляющее действие.

– Это верно, – вставила Даффодил, встрепенувшись. – Виннипег и Ванкувер. Он все время их путал.

– В Банфе, – сказал Билл Бодлер, – кто-то открыл сливной кран топливного бака котла, который дает пар для отопления поезда. Если бы это не было обнаружено, в морозный вечер в горах поезд оказался бы лишенным отопления и вагон с лошадьми, и вагоны, где находились люди. Мистер Берли, не можете ли вы как очевидец рассказать про оба эти случая?

Джордж рассказал о том, как был отцеплен вагон и слито горючее. Голос железнодорожника дрожал от возмущения.

Филмер угрюмо понурился.

– В этот последний вечер, – сказал Билл Бодлер, – вы решили отменить указания, данные Маклахлину, и пошли в голову поезда, чтобы переговорить с ним. У вас с ним произошла размолвка. Вы сказали ему, чтобы больше он ничего не предпринимал, но не приняли в расчет, с кем вы имеете дело. На самом деле он вечный саботажник. Вы не разобрались в его характере. Его можно привести в движение, но нельзя остановить. Вы виноваты в том, что посадили его в этот поезд, чтобы он устроил крушение, и мы постараемся, чтобы вы понесли за это ответственность.

Филмер сделал слабую попытку что-то возразить, но Билл Бодлер не дал ему передышки.

– Этот ваш Маклахлан, – сказал он, – оглушил главного кондуктора и оставил его связанным и с заклеенным ртом в купе, которое занимал под фамилией Джонсон. Затем Маклахлан вывел из строя рацию, залив ее какой-то жидкостью. Он счел нужным все это проделать, потому что на станции Ревелсток уже вытащил масленую ветошь из буксы для лошадей вагона. После этого могло произойти одно из двух. Если бы поездная бригада не заметила горящей буксы, колесная ось переломилась бы, и поезд, возможно, сошел бы с рельсов. Если бы это было обнаружено, то поезд был бы остановлен, чтобы букса остыла. В любом случае главный кондуктор сообщил бы по рации диспетчеру в Ванкувер, который связался бы с главным кондуктором "Канадца", шедшего следом, и велел бы ему остановиться, чтобы не произошло крушения. Это ясно?

Всем присутствующим это было предельно ясно.

– Поездная бригада, – продолжал он, – все же обнаружила горящую буксу, и машинисты остановили поезд. Найти главного кондуктора никто не мог он лежал связанный в купе Джонсона. Связаться с Ванкувером никто не мог рация не работала. Единственное, что оставалось поездной бригаде, – это послать кого-то назад по путям, чтобы зажечь фальшфейеры и остановить "Канадец" старым, испытанным способом. – Он сделал короткую паузу. – Маклахлан работал на железной дороге и знал, что так и будет сделано. Поэтому, когда поезд остановился, он сам прошел назад по путям, вооружился дубинкой и стал поджидать того, кто пойдет с фальшфейерами.

Филмер мрачно уставился на него – про это он слышал впервые.

– Маклахлан напал на человека с фальшфейерами, но, к счастью, не смог вывести его из строя. С фальшфейерами был послан вот этот человек. – Он кивнул в мою сторону. – Ему удалось зажечь фальшфейеры и остановить "Канадец". – Он сделал паузу, а потом спросил меня:

– Это правильно?

– Да, сэр, – ответил я и подумал: все правильно, до последнего слова.

Он продолжал:

– Машинисты Скакового поезда охладили буксу снегом, снова заправили ее смазкой, и поезд двинулся дальше. Главный кондуктор был обнаружен в купе Маклахлана. На этот раз Маклахлан не стал снова садиться в поезд, и вскоре будет выдан ордер на его арест. Вы, мистер Филмер, вместе с Маклахланом несете ответственность за то, что произошло.

– Я говорил ему, чтобы он этого не делал! – громко запротестовал Филмер. – Я этого не хотел!

"Его адвокат будет в восторге от этого признания", – подумал я.

– Маклахлан причинил этому человеку из поездной бригады серьезные телесные повреждения, – спокойно сказал Билл Бодлер. Он взял со стола мой рентгеновский снимок и заключение врача и помахал ими перед Филмером. – Он сломал ему лопатку. Этот человек с уверенностью опознал в Маклахлане того, кто на него напал. Главный кондуктор с уверенностью опознал в Маклахлане пассажира, который был ему известен под фамилией Джонсон. У кондуктора было сотрясение мозга, и на этот счет мы тоже имеем заключение врача.

Несомненно, хороший адвокат мог бы обнаружить в этой истории слабые места, но в тот момент Филмер был прижат к стене и растерян, ему не давало покоя сознание собственной вины. Он был не в состоянии рассуждать логически, ему не пришло в голову поинтересоваться, как этот человек из поездной бригады сумел вырваться из рук Маклахлана и довести до конца начатое, он даже не подумал, что во всей этой истории о саботаже – догадки, а что факты, которые можно будет доказать.

Видеть Филмера раздавленным, потным ничтожеством было самой лучшей местью, о какой только могли мечтать все мы – Мерсер, Даффодил, Вэл Кош, Билл Бодлер, Джордж Берли и я, и мы насладились ею сполна. "Поступи с ближним своим так, как он поступил с твоими друзьями", – подумал я.

– Мы возбудим против вас дело по всем этим обвинениям, – величественно произнес генерал. И тут самообладание покинуло Филмера. Он в бешенстве вскочил, охваченный непреодолимым желанием кинуться в драку, дать сдачи, выместить на ком-нибудь свое поражение, отыграться за все свои беды, пусть даже это ни к чему не приведет.

И мишенью для этого он избрал меня. Вряд ли у него появилось подсознательное ощущение, что это я с самого начала был его настоящим врагом; скорее наоборот – он счел меня самым ничтожным и самым беззащитным из всех присутствующих, тем, кого можно поколотить безнаказанно.

Что он намеревается сделать, я догадался вовремя, когда он был еще далеко от меня. К тому же я заметил тревогу, мелькнувшую на лице генерала, и правильно ее истолковал.

Если бы я, следуя инстинктивному побуждению, вступил с ним в драку, если бы я сделал с Филмером то же, что и с Маклахланом, о чем генералу было известно, то наши позиции оказались бы намного слабее.

Думай, прежде чем действовать. Если есть время. Но думать можно молниеносно. И время у меня было.

Если пострадавшей окажется наша сторона, то это будет означать, что нам повезло сверх всяких ожиданий.

А мышцы у него железные. Если наша сторона пострадает, то уж пострадает как следует. Ну что ж...

Я только чуть отвернул голову, и он дважды ударил меня, очень сильно, в ухо и в челюсть. Я отлетел к стене, с грохотом врезался в нее, что было не слишком полезно для моей лопатки, и, соскользнув вниз, оказался сидящим на полу, подтянув колени к подбородку и прижимаясь к стене затылком.

Стоя надо мной, Филмер замахнулся и влепил мне еще пару здоровенных затрещин. Ну что же вы, ребята, подумал я, пора на помощь. И помощь пришла – в лице Джорджа Берли и Билла Бодлера, которые перехватили занесенную снова руку Филмера и оттащили его.

Я остался сидеть, где сидел, с таким ощущением, словно все мое тело превратилось в студень, и смотрел, что будет дальше.

Генерал нажал кнопку на столе, и тут же появились два могучих ипподромных охранника, один из которых, к изумлению и ярости Филмера, защелкнул у него на запястье кольцо наручников.

– Вы не имеете права! – крикнул Филмер. Охранник флегматично защелкнул другое, остававшееся свободным кольцо на своем неохватном запястье.

И тут впервые за все это время послышался властный голос одного из ванкуверских больших шишек:

– Отведите мистера Филмера в помещение охраны и держите его там, пока я не спущусь.

– Есть, сэр, – ответили охранники. Они двинулись, словно танки. Филмера, униженного до предела, они волокли между собой, словно какой-то предмет, не заслуживающий внимания. Можно было бы даже его пожалеть... если только забыть про Пола Шеклбери и Эзру Гидеона, которых не пожалел он сам.

В широко раскрытых глазах Даффодил Квентин застыло изумление. Подойдя ко мне, она с сочувствием посмотрела на меня сверху вниз.

– Бедный мальчик, – сказала она в ужасе. – Какой кошмар!

– Мистер Берли, – спокойно произнес Билл Бодлер, – будьте так любезны, проводите миссис Квентин. Если вы повернете направо по коридору, то увидите перед собой двустворчатую дверь. За ней будет зал для приемов, где пассажиры и другие владельцы с поезда собираются на прием с коктейлем и парадный ужин. Пожалуйста, проводите туда миссис Квентин. Об этом человеке из поездной бригады позаботимся мы сами... Мы окажем ему помощь. И мы были бы рады, если бы вы тоже остались на ужин.

– С вами все в порядке, Томми? – спросил меня Джордж.

– Да, Джордж, – ответил я. Он с облегчением ухмыльнулся и сказал, что да, он с удовольствием останется на ужин, а?

Он отступил в сторону, пропуская Даффодил, и пошел вслед за ней к дальней от нас двери. Дойдя до двери, она остановилась и обернулась.

– Бедный мальчик, – сказала она еще раз. – А Джулиус Филмер – скотина!

Большие шишки из ванкуверского Жокейского клуба встали и вежливо выразили мне свое сочувствие, сказав, что передадут Филмера в руки полиции вместе со своим заявлением о произведенном им нападении и что нас, несомненно, попросят дать показания позже. Потом они последовали за Даффодил, поскольку это они устраивали прием.

Когда они ушли, генерал выключил диктофон, который записывал каждое слово.

– Какой там, к дьяволу, бедный мальчик, – сказал он мне. – Это вы сами дали ему себя ударить. Я видел.

Я виновато улыбнулся, отдавая должное его проницательности.

– Не может быть! – возразил Мерсер, подходя. – Никто не может вот так взять и позволить, чтобы его...

– Он смог и позволил. – Генерал вышел из-за письменного стола. – Быстро сообразил. Молодец.

– Но зачем? – спросил Мерсер.

– Чтобы еще крепче связать по рукам и ногам этого скользкого Филмера.

Стоя передо мной, генерал небрежно взял меня за руку и помог встать.

– Это правда? – недоверчиво спросил меня Мерсер.

– Хм-м...

Я кивнул и с трудом выпрямился, стараясь не кривиться от боли.

– Не беспокойтесь за него, – сказал генерал. – Он привык объезжать диких жеребцов и бог знает кого еще.

Все трое, словно некий триумвират, смотрели на меня, стоящего в форменной одежде официанта, как будто я явился с другой планеты.

– Это я послал его с этим поездом, – сказал генерал, – чтобы не дать Филмеру сделать то, что он собирался сделать. – На его лице мелькнула усмешка. – Что-то вроде поединка. Заезд из двух лошадей.

– Временами казалось, что они идут ноздря в ноздрю, – сказал Мерсер.

Генерал подумал:

– Возможно. Но наш пришел на полголовы впереди.

***

Мы с Мерсером Лорримором смотрели скачки из маленькой комнатки рядом с большим залом, где проходил прием. Это была личная комната председателя правления ипподрома, куда он мог, когда хотел, удалиться с друзьями; соответственно она была обставлена со всевозможным комфортом и отделана в нежно-бирюзовых и золотых тонах.

Председатель правления был огорчен, узнав, что Мерсер считает невозможным для себя присутствовать на ужине так скоро после смерти сына, но понял его чувства и предложил ему эту свою комнату. Мерсер спросил, не хочу ли я присоединиться к нему, и вот мы с ним попивали президентское шампанское, смотрели в окно на скаковую дорожку далеко внизу и разговаривали большей частью про Филмера.

– Знаете, он мне нравился, – сказал Мерсер озадаченно.

– Он умеет быть обаятельным.

– Билл Бодлер пытался предостеречь меня в Виннипеге, – сказал он, но я и слушать не захотел. Я действительно думал, что процесс над ним был подстроен и что он не виноват. Он сам мне так говорил... и говорил, что не питает ни малейшего зла против Жокей-клуба.

Я улыбнулся.

– Еще как питает, – сказал я. – Он пригрозил им прямо в глаза, что найдет способ сунуть им палку в колеса и устроить неприятности в международном масштабе. Маклахлан оказался той самой палкой.

Мерсер сидел в огромном кресле, а я стоял у окна.

– А почему против Филмера возбудили дело, – спросил он, – если доказательства были так слабы?

– Доказательства были железные, – ответил я. – Филмер подослал одного очень опасного человека, который запугал всех четверых свидетелей обвинения, и дело развалилось. На этот раз, сегодня утром, мы решили устроить что-то вроде репетиции суда, чтобы он не мог добраться до свидетелей, и все зафиксировать на случай, если кто-нибудь потом пойдет на попятный.

Он скептически взглянул на меня:

– Вы думали, что меня можно запугать? Уверяю вас, что нет. Теперь уже нет.

После паузы я сказал:

– У вас есть Занте. У Эзры Гидеона были дочери и внуки. Одна из свидетельниц по делу о Поле Шеклбери взяла назад свои показания, потому что ей объяснили, что случится с ее шестнадцатилетней дочерью, если она этого не сделает.

– Господи, – сказал он с тревогой, – надеюсь, теперь его упрячут за решетку?

– Во всяком случае, лишат допуска на скачки, а этого он хочет меньше всего. Он и убийство Пола Шеклбери организовал, чтобы этого не случилось. Я думаю, скаковой спорт теперь будет от него избавлен. Что же до остального... посмотрим, что смогут сделать канадская полиция и "Ви-Ай-Эй", и будем надеяться, что они разыщут Маклахлана.

Хорошо бы Маклахлана не съели медведи, подумал я. (И они его не съели: неделю спустя он попался на краже инструментов в эдмонтонском депо и позже был вместе с Филмером осужден за тяжкое преступление – попытку устроить крушение поезда – главным образом на основании показаний одного человека, временно работавшего в составе поездной бригады и одетого в форму компании "Ви-Ай-Эй". Компания задним числом зачислила меня в свой штат и вознаградила рукопожатием. Филмер попал за решетку, хотя и доказывал, что не давал Маклахлану никаких конкретных указаний ни по какому поводу и незадолго до конца путешествия пытался остановить его. Было установлено, что он по собственной инициативе завербовал человека, склонного к актам саботажа, и то, что Филмер впоследствии изменил свои планы, не было сочтено достаточным оправданием. Филмер так и не узнал, что я не официант, потому что его адвокатам не пришло в голову об этом спросить, и в глазах присяжных ему очень повредило то, что он напал на беззащитного железнодорожника без всякого повода в присутствии многих свидетелей, хотя и знал о его сломанной лопатке.

Генерал просидел весь процесс с непроницаемым лицом. "Все прошло замечательно, – сказал он мне потом. – Даффодил Квентин просто молодец – как она убедила их, что бедный мальчик был зверски избит совершенно без всякой причины, если не считать того, что он спас их всех от ужасной смерти! Отличные показания. После этого у версии о том, будто он переменил свое решение, не осталось никаких шансов. Присяжным просто не терпелось признать Филмера виновным". Маклахлан, в свою очередь, клялся, что я чуть не прикончил его там, на рельсах, и пришел в ярость, когда ему не поверили. "Не знаю, сломал я ему там что-нибудь или нет, только этот официант дерется, как тигр, – сказал он. – Не мог Филмер его поколотить". Однако Филмер это сделал, и при свидетелях, факт есть факт.) Во вторник же, в день скачек на приз Жокейского клуба в честь Скакового поезда на ипподроме Выставочного парка, когда до суда оставалось еще много месяцев, а боль от ударов Филмера еще отнюдь не превратилась в воспоминание, председатель правления ипподрома зашел в свою личную комнату, чтобы повидаться с Мерсером и мной и показать нам, что можно отдернуть занавеску, закрывавшую правую стену, и тогда нам будет видно, что происходит в зале приемов.

– Вас им видно не будет, – сказал он. – Это полупрозрачное стекло. Он потянул за шнур, и мы увидели все собравшееся там общество. – Я слышал, что сегодня утром все прошло хорошо, если не считать самого конца. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Мистер Лорримор и Билл Бодлер просили обращаться с вами как с самым почетным гостем... но, может быть, вам лучше прилечь?

– Нет, сэр, – сказал я в ответ, я ни за что не соглашусь пропустить эту скачку.

Через стекло нам были прекрасно видны все лица, ставшие такими знакомыми за последние десять дней. Ануины, владельцы Красного Жара, супруги Янг...

– Могу я вас попросить?:

– начал я.

– Хоть полцарства, так сказали Билл Бодлер и генерал Кош.

Я улыбнулся:

– Нет, не полцарства. Вон там стоит молодая женщина в сером костюме, со светлой косой и озабоченным выражением лица.

– Нелл Ричмонд, – сказал Мерсер.

– Вы не будете возражать, если она ненадолго придет сюда?

– Нисколько, – ответил председатель, и через несколько минут я увидел; как он что-то ей говорит. Но он, видимо, не сказал, кого она застанет в этой комнате, потому что, войдя и увидев меня, она удивилась и, как мне показалось, обрадовалась.

– Вы на ногах! Даффодил сказала, что тот официант был ужасно избит. Она осеклась. – Я боялась...

– Что мы не полетим на Гавайи?

– Ох... – Это было что-то среднее между смехом и всхлипом. – Я не уверена, что вы мне так уж нравитесь.

– А вы постарайтесь как следует.

– Ну что ж... – Она раскрыла свою сумочку и принялась рыться в ней, потом подняла глаза и увидела через стекло всех остальных. – Как здорово, сказала она Мерсеру. – Вы оба с нами, хотя вас там и нет. – Наконец она нашла какой-то сложенный листок бумаги и протянула мне. – Я должна идти туда, нужно всех рассадить по местам.

Мне не хотелось, чтобы она уходила.

– Нелл... сказал я и услышал, что в моем голосе слишком явно прозвучали и тревога, и просто физическая боль, но сказанного не вернешь. Выражение ее лица изменилось. Играм пришел конец.

– Прочтите это, когда я уйду, – сказала она. – И я все время буду здесь – за стеклом.

Она, не оглядываясь, вышла из председательской комнаты и вскоре появилась там, среди остальных.

Я медленно развернул листок бумаги, надеясь, что меня не ждет какая-нибудь скверная новость, и обнаружил, что это телекс. В нем говорилось:

"РИЧМОНД, ОТЕЛЬ "ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА", ВАНКУВЕР.

ПОДТВЕРЖДАЕМ ОТПУСК ДВЕ НЕДЕЛИ НАЧИНАЯ НЕМЕДЛЕННО. ОТДЫХАЙТЕ. ЖЕЛАЕМ ХОРОШО ПРОВЕСТИ ВРЕМЯ".

Я зажмурился.

– Это надо понимать как отчаяние? – спросил Мерсер.

Я открыл глаза. В телексе по-прежнему было написано то же самое. Я протянул ему телекс, и он пробежал его глазами.

– Надеюсь, – сказал он ироническим тоном, – что Вэл Кош примет такое же решение.

– Если нет, то я уволюсь.

Мы прекрасно провели день и с профессиональным интересом следили за предварительными заездами. Когда Пришло время для заезда на приз Жокейского клуба в честь Скакового поезда, Мерсер решил, что Шеридан Шериданом, но он все же спустится вниз, чтобы посмотреть, как седлают Право Голоса: из нашего наблюдательного пункта на самом верху туда можно было спуститься на лифте, а потом вернуться, чтобы смотреть заезд.

Когда он ушел, а комната за стеклом почти опустела, я посмотрел вниз, на флаги, транспаранты, плакаты, воздушные шары и все прочее, чем украсил себя Выставочный парк, чтобы не ударить в грязь лицом перед "Ассинибойя-Даунз" и "Вудбайном". Я припомнил все, что произошло за время нашего путешествия через просторы Канады, и подумал – интересно, каково мне теперь будет толкаться под дождем на трибунах британских ипподромов? Станет ли это для меня облегчением или скучной повинностью? Стоит ли заниматься этим дальше?

Но я решил, что время покажет – так всегда и выходило.

Я вспомнил миссис Бодлер, с которой мне уже никогда не познакомиться.

Как я хотел бы, чтобы она могла видеть этот заезд! И тетю Вив я тоже вспомнил с благодарностью.

Вернулся Мерсер – вид у него был довольный. И спокойный, как будто он уже отогнал от себя зловещие призраки.

– Даффодил – это что-то необыкновенное, – сказал он. – Распоряжается там вовсю, осыпает поцелуями свою лошадь, смеется, – просто наверху блаженства. Кажется, с регистрацией Лорентайдского Ледника в этом заезде не было никаких проблем, хотя формально он все еще наполовину принадлежит Филмеру.

– В программке стоит фамилия Даффодил, – сказал я.

– Верно. И Янги – Роза и Кит со своей Спаржей, и эти, с Красным Жаром... Там внизу просто как в клубе. Они сказали, что рады меня видеть.

Еще бы не рады, подумал я. Что за общество без Мерсера?

В председательской комнате стоял большой телевизор, и мы услышали фанфары, прозвучавшие, когда лошади выходили на дорожку, шум толпы и скороговорку комментатора. Конечно, там, на самом месте действия, было бы интереснее, но и это лучше, чем ничего. Скачки транслировали напрямую по всей Канаде и записывали на пленку для остального мира, и комментатор долго распространялся о "растущем международном авторитете канадского скакового спорта" и о том, как Великий трансконтинентальный скаковой поезд пробудил повсюду огромный интерес и принес "немалую пользу Канаде".

Мерсер, который всегда был готов многое сделать для канадского скакового спорта, внимательно наблюдал за предстартовым парадом, во главе которого выступал его жеребец Право Голоса. На экране он казался крупнее, чем тот, настоящий, внизу на дорожке.

– Выглядит неплохо, – сказал он мне. – Я очень надеюсь... – Он умолк.

– По-моему, лучше лошади у меня еще не было. Он самый перспективный. Только сегодня он, может быть, еще не совсем готов. Может быть, для него пока еще рановато. Фаворит – Спаржа. Янгам будет приятно...

Мы увидели Спаржу, которая гарцевала позади Права Голоса.

– Кит Янг узнал, что это Филмер купил – или отобрал – лошадей у Эзры Гидеона. Если бы Кит сегодня утром был здесь, наверху, он бы разорвал Филмера в клочья.

– И сам нарвался бы на неприятности.

– На те же, что теперь у Филмера?

– Грубо говоря – да.

– Да уж, действительно – грубо говоря. Правильное слово.

Он покосился на меня, но больше ничего не сказал.

– Смотрите на лошадей, – мягко сказал я. А не на кровоподтеки, которые уже наливались на моей физиономии.

Усмехнувшись, он принялся смотреть на Красный Жар, под которым и в самом деле словно горела земля, и на Лорентайдский Ледник, цвета которого соответствовали его кличке.

Девять из десяти участников скачки прибыли на нашем поезде. Десятой была местная, ванкуверская лошадь, которую Ануины купили специально по этому случаю. Не такая многообещающая, как Высокий Эвкалипт, но им тоже хотелось участвовать в финальной скачке.

Все владельцы и Нелл, моя дорогая Нелл, смотрели на скачку с застекленной трибуны, спускавшейся вниз из-под окна председательской комнаты, и мы с Мерсером поверх их голов видели, как расставляли лошадей по своим боксам перед стартом и как они понеслись вперед.

– Проехать через всю Канаду, – произнес Мерсер, как будто про себя, ради этих двух минут...

"Через всю Канаду, – подумал я, – через тревогу, и горе, и любовь к сыну".

Право Голоса, стрелой вылетевший из бокса, вырвался далеко вперед.

– Уходит! – тихо простонал Мерсер. Лорентайдский Ледник и Спаржа скакали вслед за ним, не слишком спеша, но в хорошем темпе, голова в голову.

Дальше кучкой шли еще пять-шесть лошадей, а последним был Красный Жар.

Телекомментатор нараспев назвал время, за которое Право Голоса прошел первые четверть мили.

– Слишком быстро, – простонал Мерсер. После второй четверти Право Голоса все еще вел скачку, все еще шел отлично, опережая остальных корпусов на двадцать.

– Безнадежно, – сказал Мерсер. – Выдохнется на последней прямой. Он еще никогда так не скакал.

– Разве вы не договорились с жокеем?

– Я только пожелал ему удачи. Он знает свою лошадь.

– Может быть, это путешествие так хорошо повлияло? – неосторожно заметил я.

– Приехать в такую даль... – произнес Мерсер, не обратив внимания на мои слова. – Что ж, скачки есть скачки.

– Он пока еще не выдохся, – сказал я. Право Голоса все еще был далеко впереди всех – дальнюю прямую он прошел куда быстрее, чем ехал в Скалистых горах наш Скаковой поезд. Он не знал, что скачет слишком быстро, он просто рвался вперед.

Наездники, ехавшие на Спарже, Лорентайдском Леднике и Красном Жаре, оставили все попытки догнать лидера до тех пор, пока, пройдя последний поворот, не развернутся по всей ширине дорожки, чтобы без помех устремиться к финишу.

Потом Лорентайдский Ледник, как и предсказывала миссис Бодлер, начал таять, Красный Жар резко ускорил ход, а Спаржа наконец начала решительно приближаться к Праву Голоса.

– Проиграет, – с отчаянием сказал Мерсер. Похоже было, что он прав.

Хотя точно сказать ничего было еще нельзя, но слишком уж хорошее время он показывал.

Но Право Голоса все несся и несся вперед. Спаржа финишировала прекрасно, но Право Голоса, как и предсказывала миссис Бодлер, оказался на полголовы впереди. Он пронесся мимо столба, поставив рекорд ипподрома, – самая лучшая лошадь из всех, какие когда-либо были у Мерсера, лакомая приманка, которая так и не досталась Филмеру.

Шеридан мирно покоился в вечности, и кто осмелился бы сказать, что Мерсер не прав и что его сын, последовав, как всегда, внезапному побуждению, не умер лишь ради того, чтобы отец мог без помех насладиться этой минутой?

Мерсер повернулся ко мне, не в силах говорить, переполненный бурными чувствами, которые невозможно выразить словами. Ему хотелось смеяться и в то же время плакать, как всякому лошаднику, когда становятся явью самые несбыточные его мечты. В глазах у него стояли слезы – как у любого на его месте, в каком бы конце земли это ни происходило, – слезы любви к быстрокрылому чистокровному коню, который только что великолепно выиграл замечательную скачку.

Через некоторое время голос вернулся к нему, а с ним – прежние чуткость и чувство юмора.

– Спасибо вам, – сказал он, взглянув на меня.