ГЛАВА 8

На следующее утро я поехал в клинику, чтобы встретиться с Кеном, но, как оказалось, он уехал на вызов к лошади с острым воспалением копыта.

Эти сведения я получил от Оливера Квинси, который занял свое излюбленное место в мягком кресле за столом.

– Потом, – сказал он, – у него по расписанию – операция по поводу запала, а днем – еще одна. Работенку опять подкинули соседские ветеринары, и это будет продолжаться, пока всем не надоест. Поэтому ждать тебе придется до тех пор, пока не завершится очередная катастрофа.

Он был не особенно приветлив: спинка кресла не откидывалась и не давала ему возможности развалиться с полным комфортом.

– У тебя что, есть претензии к Кену? – поинтересовался я.

– Ты их прекрасно знаешь. У него руки из задницы растут.

– Он хороший хирург.

– Был когда-то. – Он осуждающе посмотрел на меня. – Ты всего лишь раз видел, как он оперирует. Что ты знаешь? И вообще, не тебе судить. Если он такой хороший хирург, почему же та лошадь с переломом умерла в прошлый четверг?

– Но ты же там был. Разве ты не мог это предотвратить?

– Конечно, нет. Это не мое дело. Я никогда не лезу в чужие дела.

– А почему лошадь умерла, как ты думаешь? Он опять уставился на меня, но не ответил.

Если он и знал что-то, то не хотел говорить. И Кену ничего не сказал, даже если знал, как предотвратить эту смерть. Я был не в восторге от его общества и поплелся назад на стоянку, где немного поглазел на поток посетителей с мелкими животными, которые шли на прием и возвращались обратно.

Там работала Белинда: я мельком видел ее белый халат, когда она время от времени подходила к двери вагончика, чтобы помочь людям с кошками или собаками на руках одолеть ступеньки.

Полицейские установили заграждение вдоль задней стены сгоревшего здания как предостережение праздным зевакам. Вдалеке, на боковой аллее, представители официальных властей с подобающей им серьезностью, кропотливо и методично рылись повсюду в поисках чьей-то вины.

Возле конюшни я увидел Скотта – он выгружал из трейлера норовистую лошадь, которая раздувала ноздри и трясла головой. Мне показалось, что она не выглядит больной – столько в ней энергии и силы. Сопровождающий ее конюх отвел лошадь в один из пустых боксов и там запер, оставив верхнюю половину ворот открытой. Лошадь немедленно высунула голову, чтобы посмотреть, что же делается снаружи.

Я прошел мимо отъезжающего трейлера с конюхом и, приблизившись к Скотту, осведомился, все ли в порядке у племенной кобылы.

– Она идет на поправку, – ответил он. – Ее пришел навестить хозяин.

– Неужели? – Я был встревожен.

Скотт, не видя никакой опасности, лишь пожал плечами.

– Он имеет право. Она принадлежит ему. Верхняя створка ворот стойла, где содержалась кобыла, тоже была открыта, и я без промедления пошел и заглянул внутрь.

Винн Лиз критически обозревал большой живот кобылы, выпятив при этом свой зад так, что его живот казался ненамного меньше лошадиного. Подойдя к двери, я заслонил ему свет. Он вопросительно обернулся, на мясистом лице застыло выражение недовольства.

Если он и запомнил меня в то утро, то скорее всего решил, что я какой-нибудь помощник. Он тут же набросился на меня в своей обычной манере.

– Скажи Кэри, чтобы пришел сюда, – резко бросил он. – Мне это все не нравится.

Я повернул назад и спросил Скотта о местонахождении Кэри. Скотт ответил, что из вагончика тот поднялся в клинику, поэтому я пошел туда передать требование клиента.

– Что ему нужно? – спросил Кэри, спускаясь со мной вниз. – Вот зануда, пришел и капает тут всем на мозги!

Он зашел в бокс к кобыле, и до меня донеслись обрывки разговора о продлении курса антибиотиков, о снятии скобок и приближающемся рождении жеребенка. Пару минут спустя они оба вышли, судя по их виду, не в восторге друг от друга. Один уселся в «Роллс-Ройс» и уехал, а другой вернулся к своим пациентам. Скотт и я посмотрели на кобылу еще раз, и Скотт решил перевести ее в дальний бокс, чтобы освободить бокс интенсивной терапии для новых пациентов. Я увязался за ним и, пока он осторожно вел эту огромную жеребую махину, задал ему еще один вопрос.

– Когда во вторник умерла лошадь с переломом берцовой кости, ты не заметил ничего странного на экране? Я имею в виду электрокардиограмму.

– Я ничего такого не заметил. Все как и раньше. Никаких причин для беспокойства.

– Ну… а ты часто раньше следил за кардиограммой?

Это его задело.

– Даже очень. Послушай, Кен что, пытается переложить вину за смерть лошади на меня? Скажу тебе прямо – я ни при чем.

– Кен говорит, что ты очень хороший анестезиолог, – успокоил его я.

– И, кроме того, Оливер тоже смотрел на экран.

– М-м-м…

Я вспомнил, как сам наблюдал за кардиограммой. Я обращал внимание только на частоту и интенсивность сердцебиений, а не на форму волновых колебаний. Даже если бы она изменилась и стала похожей на кардиограмму утенка Дональда, я и тогда ничего бы не заметил. Звук сигналов был прежним, а если и были какие-нибудь слабые изменения, то даже Кен не придал им значения, пока я не напомнил ему об этом много дней спустя.

Скотт завел кобылу в стойло и запер нижнюю створку ворот. Пока я соображал, о чем бы его еще спросить, на стоянку влетел маленький белый фургончик и резко затормозил. Скотт пренебрежительно посмотрел на него и, легко перепрыгнув через загородку, подошел поприветствовать водителя.

– Извините, что задерживаем вас.

– Нет, ты послушай, парень, – водитель воинственно выпрыгнул из машины. – Вся моя жизнь – сплошные срочные вызовы, а взамен – никакой благодарности.

Тут из приемной выбежал Кэри в белом халате с таким видом, будто он еле дождался этой минуты и выразил водителю всю благодарность, которая тому причиталась.

– Отлично. Отлично. Молодец, – приговаривал Кэри, бегая у задней дверцы автомобиля. – Отнесите это в офис клиники. Там мы все распакуем и разложим.

Как выяснилось, в фургончике были лекарства на замену сгоревшим в аптеке. Это напомнило мне предыдущее утро в вагончике, и я подошел к Кэри поделиться с ним своими соображениями по поводу составления списка «утерянных» препаратов который требовался полиции.

– Я как раз подумал, – сказал я без особой убежденности, – а что, если вам попросить всех ваших поставщиков прислать копии заявок, скажем, за последние шесть месяцев или за любой другой период, тогда у вас была бы полная и точная картина того, что вы использовали ежедневно или еженедельно.

Он одарил меня таким долгим и рассеянным взглядом. Я уже было подумал, что он пропустил мои слова мимо ушей, но тут его взгляд вновь приобрел осмысленность, и он заинтересованно ответил:

– Неплохая мысль. Да. Полный список от всех поставщиков – и нам не нужно ломать мозги. Я не сразу понял, о чем это вы. Прекрасно. Пусть Кен и займется этим.

Он поспешил вслед за шофером, который с коробками в руках направился в клинику, а я удрученно подумал, что Кен не скажет мне спасибо за сверхурочную работу. Я последовал за ними в офис и обнаружил там Скотта, тщательно проверявшего каждый вновь прибывший ящик и сверявшегося с длинной, в несколько страниц, накладной.

Вклад Оливера Квинси в общее дело был практически нулевым. Он проворчал, что ждет порошок от глистов, без которого не может пойти на свой первый утренний вызов. Когда же порошок был распакован, он взял то, что ему нужно, и был таков. Кэри удивленно и разочарованно посмотрел ему в спину.

В это время как раз вернулся Кен. Он с довольным видом оглядел вновь пополнившиеся запасы препаратов и спросил:

– Лошадь с запалом уже прибыла?

– Она в боксе, – ответил Скотт. Кэри прочистил горло.

– К сожалению, я сказал ему… То есть мне пришлось пообещать хозяину, что я… э-э-э… буду присутствовать на операции.

– Вы хотите сказать, что сами будете оперировать? – спросил Кен.

– Нет, что ты. Только ассистировать. – Однако по его тону можно было понять, что это уже дело решенное.

Кен проглотил обвинение в непрофессионализме как еще одну горькую пилюлю в своей растущей цепи неудач и попросил меня тоже присутствовать, чтобы делать заметки.

Скотт был удивлен, а Кэри сказал, что в этом нет необходимости, но Кен стоял на своем.

– Пожалуйста, – обратился он ко мне, и я согласился. На том и порешили.

Вошла Люси Амхерст за какими-то лекарствами и дружески мне кивнула.

– Как продвигается расследование? – спросила она.

– Шаг за шагом, – ответил я. – Потихоньку.

– Какое расследование? – спросил Кэри.

– Разве вы забыли? – удивилась Люси. – Мы же вчера утром попросили его помочь Кену. Ах, да! – воскликнула она. – Вас же здесь не было.

Я подумал, что она вспомнила тот разговор по поводу Кэри, потому что ее щеки порозовели.

– Нам кажется, нет ничего страшного, если Питер выяснит что-то, что может помочь Кену, – продолжила она миролюбиво.

– Нет, конечно же, ничего страшного, – кивнул Кэри. – Я не против. Вперед! Сделайте все, что в ваших силах, детектив-любитель!

– Он на государственной службе, – сказала Люси.

– Сыщик, – добавил Скотт, употребив определение Джея Жардена.

Кэри, взглянув на меня, удивленно поднял брови. Потом заметил, что остатки лекарств уже, наверно, закончились, и вернулся к своим кошкам и собакам, напомнив Кену, чтобы тот позвал его, когда подготовится к операции.

– Какие остатки? – спросил Скотт после ухода Кэри, совершенно сбитый с толку.

– Это все бюрократизм, – ответил я. – Угу.

Люси (о мудрая женщина!) предложила Кену и Скотту сложить все лекарства в безопасное место, взяла то, за чем пришла, и последовала за Кэри.

– А вы отмечаете, кто и что берет? – поинтересовался я.

– Обычно да, – сказал Кен. – У нас есть журнал. Был. – Он вздохнул. – Но ты же знаешь, кучу лекарств мы возим с собой в машине. И я никогда не знаю точно, что у меня есть на данный момент.

Он решил разместить все на полках в одной из кладовых, потому что в шкафу для лекарств места уже не было, и я помог ему и Скотту таскать коробки и расставлять их в нужном порядке.

Я попросил Кена уделить мне примерно час, но из этого ничего не вышло. Он уселся в мягкое кресло и решил сделать заметки в истории болезни стиплера с диагнозом «ламинит». Кен как раз только что вернулся оттуда.

– Интересно получается, – сказал он, сделав паузу и глядя на меня, – они утверждают, что еще вчера лошадь была в полном порядке.

– Ну и что из этого? – спросил я.

– Мне это напомнило… – Он остановился, вздрогнул и медленно продолжил: – Ты заставляешь меня видеть все в ином свете.

«Продолжай в том же духе», – подумал я, но вслух выразился более осторожно:

– И о чем же ты подумал?

– О другой лошади Нэгребба.

– Кен! – Вероятно, мое нетерпение было настолько очевидным, что он передернул плечами и выложил мне свои соображения.

– У одного из стиплеров Нэгребба был ламинит…

– Что такое ламинит?

– Воспаление ламины, или тканевой перегородки между копытной частью и костью стопы. Иногда он распространяется на соседние ткани, иногда все обходится. Ноги лошади могут онеметь и не сгибаться. Если заставить ее двигаться, делать пробежки, то онемение пройдет, но потом все равно опять наступит снова. Итак, это случилось с одной из лошадей Нэгребба, и он до смерти надоедал мне советами по поводу ее лечения. Однажды прошлой осенью он опять вызвал меня. И на этот раз это была та же лошадь. Она лежала в поле буквально без движения. Нэгребб сказал, что он оставил лошадь пастись на всю ночь, так как было довольно тепло, а утром обнаружил ее в состоянии сильнейшего ламинита. Как я уже говорил, бедное животное не могло даже пошевелиться. Я предупреждал Нэггребба, чтобы не давал ей слишком много травы, так как лошади от этого может стать хуже, но он не послушал меня и оставил ее в поле. Я сказал, что мы могли бы попытаться спасти лошадь, но ее ноги просто разъезжались в разные стороны, да и прогноз был неутешительный. Нэгребб решил избавить ее от мук и тотчас же вызвал живодеров. Но сейчас, благодаря тебе… Хотел бы я знать… Даже Нэгребб не смог бы это сделать… Но то сухожилие…

– Кен! – воскликнул я.

– Да-да. Как видишь, можно довольно легко устроить лошади ламинит.

– Как?

– Нужно всего лишь засунуть зонд ей в пищевод и влить в желудок примерно галлон сахарного сиропа.

– Что?

Он предвидел этот вопрос.

– Растворите несколько фунтов сахара в воде, чтобы получился сироп. Большое количество сахара или любого другого углевода может вызвать очень сильный ламинит спустя несколько часов.

«Господи, – мысленно содрогнулся я. – Всех возможностей зла не перечесть».

– Полная противоположность инсулину, – сказал я.

– Что? Да, мне тоже так кажется. Но с инсулином это случилось у жеребчика Винна Лиза, когда он был у Иглвуда.

– Ты сказал, что засунуть зонд лошади в пищевод очень легко, но я бы, например, не смог.

– Для Нэгребба это пара пустяков. Он мог это сделать при помощи удавки. Это такое приспособление…

Я кивком дал понять, что знаю. Удавка представляла собой короткую веревочную петлю, закрепленную на маленьком колышке, которая обвязывалась вокруг мягкого кончика лошадиного носа и верхней губы. С такой удавкой любая лошадь стояла смирно, потому что малейшее движение причиняло ей нестерпимую боль. Я сказал:

– Если даже он так сделал, это недоказуемо. Кен уныло кивнул.

– Но ради чего?

– Страховка, – сказал я.

– Ты зациклился на страховке.

Я вытащил из кармана пару сложенных вдвое листков бумаги и попросил его просмотреть кое-какие списки.

– Нет-нет, не сейчас. Я просто хочу сделать эти записи перед операцией, я и так потратил впустую слишком много времени. Покажешь мне списки позже, ладно?

– О'кей. – Я наблюдал, как он торопливо что-то пишет, и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Он молча указал на аппарат, и я позвонил в министерство иностранных дел, чтобы отметиться.

Я не сразу попал на нужного мне чиновника. Сообщив, что нахожусь в Англии, я поинтересовался, когда мне нужно явиться в Уайтхолл.

– Минуточку. – Было слышно, как зашелестели бумаги. – Так, Дарвин. Четыре года в Токио. В текущем отпуске на восемь недель. – Он прочистил горло. – И как долго вы уже в отпуске?

– Сегодня будет три недели.

– Чудесно. – Он вздохнул с облегчением. – Допустим… сегодня три недели. Прекрасно. Так и запишем.

– Большое спасибо.

– Не за что.

Улыбаясь, я положил трубку. Они мне дали на две недели больше, чем я ожидал, и это значило, что я могу поехать на Челтенхемские скачки, которые состоятся в последнюю из этих недель, и мне не нужно будет нарушать свой долг.

Кен закончил писать.

Я опять поднял трубку телефона.

– Можно еще один звонок, по-быстрому?

– Хорошо, давай, и начнем.

Я узнал в справочном телефон жокей-клуба, дозвонился и пригласил Аннабель.

– Аннабель?

– Да, по связям с общественностью.

– Подождите, не кладите трубку. Она оказалась на месте.

– Это Питер, – назвался я. – Как там японцы?

– Они сегодня уезжают.

– А что, если нам пообедать завтра в Лондоне?

– Завтра я не смогу Может, сегодня?

– Где мы встретимся? Ее это удивило.

– Ресторан «Дафниз» на Дрэйкотт-авеню.

– В восемь?

– До встречи, – сказала она. – Я должна бежать. – Она бросила трубку, и я даже не успел попрощаться.

Кен наблюдал за выражением моего лица.

– Подумать только – две хорошие новости за одно утро! Тебе везет, как кошке, что поймала золотую рыбку. – В нем вдруг проснулось беспокойство: – Ты же не уезжаешь?

– Пока еще нет. – Он не успокоился, поэтому я добавил: – Я не уеду, если будет нужна моя помощь.

– Я рассчитываю на тебя, – сказал он.

Я мог бы сказать, что все это очень похоже на поиски иголки в стогу сена, но ему от моих слов не стало бы легче. Еще я подумал, что ему не нужно так нервничать по поводу предстоящей операции. Несмотря на успешное лечение племенной кобылы, он все равно был бледным и подавленным.

Однако операция прошла гладко от начала и до конца. Кэри пристально наблюдал. Я тоже наблюдал и делал заметки. Скотт и Белинда двигались слаженно, как два спутника Кена. Брыкающуюся лошадь усыпили, придержали ей гортань и расширили ее, чтобы лошади легче дышалось.

Мы отошли на безопасное расстояние за ограждающую стену и наблюдали, как она отходит после наркоза. Скотт придерживал веревку, продетую в кольцо, чтобы лошадь стояла смирно. Она, пошатываясь, встала на ноги. Вид у нее был довольно жалкий, но тем не менее она была жива.

– Хорошо, – сказал Кэри, возвращаясь назад в офис. – Я пообещал позвонить ее хозяину.

Кен с грустным облегчением посмотрел на меня. Мы с ним стянули свои робы и предоставили Скотту с Белиндой убирать операционную и готовить ее к дневной операции, да еще и постоянно наведываться к пациенту.

– Ну, вашей работе не позавидуешь, – не удержался я от комментариев.

– Так у нас же штат не укомплектован. Парочка санитаров не помешала бы. А тебе не нужна постоянная работа?

Он и не ожидал никакого ответа. Мы пошли в офис, где Кэри давал подробный отчет, и, после того как он ушел, Кен наконец вспомнил о моем списке. Я вытащил его из кармана, весь смятый, и, разгладив на столе, дописал еще одну строку. Мы Уселись рядышком в кресла, и я объяснил ему мои записи.

– Список слева страницы, – сказал я, – это фамилии владельцев или тренеров, чьи лошади погибли при странных обстоятельствах, чтобы не сказать больше. Список справа – это… ну, в общем… ты поймешь.

Посмотрев на этот список, Кен немедленно возмутился, потому что там были фамилии всех его партнеров, и даже Скотт с Белиндой.

– Они тут ни при чем, – настаивал он.

– Хорошо, тогда посмотри первую и вторую колонки.

– Ладно.

Я написал в виде таблицы:

Винн Лиз Жеребчик с инсулином Умерщвлен в конюшне

Винн Лиз Племенная кобыла Выжила

Макинтош Колики от атропина Умерла на столе

Макинтош Колики от атропина Умерла на столе

Иглвуд Дыхательный тракт Умерла на столе

Иглвуд Берцовая кость Умерла на столе

Фитцуолтер Трещина в колене Умерла в боксе интенсивной терапии

Нэгребб Растяжение сухожилий Усыплена на столе

Нэгребб Ламинит Усыплена в поле

– Ффу-у . – задумчиво выдохнул Кен, дочитав до конца.

– А есть другие случаи?

– Нет, насколько мне известно. – Он помолчал. – Здесь одна лошадь размозжила себе ногу, когда металась по стойлу, отходя от наркоза после успешной операции по поводу коликов. Ты дважды имел возможность наблюдать эти пробуждения, и оба они были удачными, но так бывает не всегда. Эту лошадь нам пришлось усыпить.

– Все лошади, умершие на операционном столе, были заранее записаны на операцию. – Я опередил его. – Если две из них получили атропин, то это было подстроено. Это же были не неотложные случаи.

– Конечно же, нет.

– Операция у лошади на дыхательном тракте тоже была плановой, – заметил я, – а перелом берцовой кости случился за три дня до того, как ты им занялся.

– А ты откуда знаешь? – Он был ошарашен. – Я думал, что лошадь повредила ногу за день до того.

– Это произошло из-за перенагрузки на скачках в прошлый понедельник.

– Да откуда тебе известно?! – Он был окончательно сбит с толку.

– Я… одним словом, я… заскочил вчера днем в конюшню Иглвуда и навел справки.

– Ты… Что?! И Иглвуд не вышвырнул тебя?

– Я с ним не виделся. Это мне поведал… ну, в общем, кое-кто из конюшни.

– Боже правый!

– Похоже, что все случаи смерти на операционном столе были предумышленными, и ты должен выяснить, что же это было.

– Ох, ничего я не знаю, – он опять впал в отчаяние. – Если бы знал, не был бы сейчас в таком Дерьме.

– Мне все-таки кажется, что подсознательно ты о чем-то догадываешься. Я уверен – однажды у тебя в мозгу произойдет что-то вроде вспышки, и ты сразу все поймешь.

– Но я же только об этом и думаю.

– М-м-м… Давай вернемся к третьему списку.

– Нет.

– Нам придется, – резонно заметил я. – Разве Лиз, Иглвуд, Макинтош, Фитцуолтер или, скажем, Нэгребб в состоянии это сделать? У них что, была такая возможность?

Он отрицательно покачал головой.

– Здесь нужно быть ветеринаром, – сказал я.

– Хватит об этом.

– Я же ради тебя стараюсь.

– Нет. Они мои друзья. Мои партнеры, понятно?

«Партнеры не всегда бывают друзьями, – подумал я. – Он все еще никак не может в это поверить. Такая простая штука не укладывается в его голове».

Я не хотел с ним спорить или толкать его на путь самобичевания. Он все поймет со временем. Как я убедился на собственном опыте, понимание часто приходит постепенно, шаг за шагом, с небольшими порциями озарения, с неожиданными проблесками типа «Ах, да!». Занявшись проблемами Кена, я сам еще был далек от разгадки. Я надеялся, что мы достигнем ее вместе.

– Кстати, – сказал я, – ты знаешь, что полицейским нужен список сгоревших препаратов?

Он кивнул.

– Кэри дал «добро» на то, чтобы попросить ваших поставщиков прислать копии заявок за последние шесть месяцев или даже раньше. Он сказал, чтобы я поручил тебе заняться этим.

Кен застонал.

– Это же работа для одной из секретарш!

– Я тут подумал, – вскользь заметил я, – что если ты сам этим займешься, то можешь попросить, чтобы счета прислали тебе на дом.

– Зачем?

– Ну… вот представь… – я не спеша подбирался к интересующей меня теме, – представь себе, что здесь кто-то мог заказать что-нибудь типа… коллагеназы.

Он уставился на меня немигающими глазами. После долгой паузы он наконец обрел дар речи:

– Наши обычные поставщики такого не присылают. Это могло прийти только от химической компании, выпускающей исследовательские реактивы для лабораторного применения.

– Вы что-нибудь заказываете в таких компаниях для вашей лаборатории?

– Конечно.

Воцарилось молчание. Затем он тяжело вздохнул.

– Ладно, – процедил он, – я им напишу. Напишу куда только можно. Надеюсь, что все ответы будут отрицательными. Я просто уверен, что так оно и будет.

– Вполне возможно, – согласился я, втайне надеясь, что все будет как раз наоборот.

Затем последовала дневная операция. Кэри был усталым, но бдительным. Я опять делал пометки. Все прошло без эксцессов. Чем дольше я наблюдал за привычным ходом операции, тем больше поражался работе Кена: его руки с длинными пальцами действовали уверенно и ловко; его высокий рост, из-за которого он всегда казался неуклюжим, позволял ему избегать лишних движений. Я подумал, что все его сомнения исчезали всякий раз, когда он брался за скальпель. Вполне возможно, так оно и было, ведь сомнения приходили к нему извне, а не зарождались внутри.

Он скрепил разрез аккуратным рядом скобок.

Затем подъемник приподнял эту огромную недвижимую тушу на ноги и протянул в послеоперационную, где пол и стены были обиты мягким. Все двинулись следом и, стоя в безопасности за перегородкой, ждали, пока лошадь начнет приходить в сознание. Перегородка была высотой мне по грудь. Все стояли в каком-то оцепенении, с выражением скорбного удивления на лицах.

– Хорошо, хорошо, – со вздохом сказал Кэри. – Все в порядке.

У него был какой-то измотанный, серый вид. Казалось, он живет только на редких всплесках энергии, в отличие от неизменно бодрого и полного сил Скотта.

Как бы в подтверждение моих слов, он потер рукой лицо и шею, словно хотел снять тяжесть, и сказал:

– Я попросил Люси подежурить вместо меня. Значит, сегодня дежурят Люси и Джей. Надеюсь, все будет тихо. Я же поехал домой.

Мы с Кеном пошли в офис вместе с ним, где он позвонил соседским ветеринарам и сообщил, что их лошадь идет на поправку. Я не заметил никакого облегчения в его голосе, он говорил об этом, как о чем-то само собой разумеющемся. Оливер Квинси, вернувшись с вызова, только и делал, что писал истории болезни, в то же время следя по монитору системы внутреннего наблюдения за состоянием утреннего пациента. Наконец он раздраженно заметил, что его давно пора уже освободить.

– Джей обещал сменить меня, – пожаловался он. – Это же не моя работа. Пусть этим занимается Скотт. Или Белинда.

– Мы все вынуждены копаться в этой грязи, – возразил Кэри. – А где Джей?

– Отбирает себе нужные лекарства. Айвонн и Дюси заняты тем же. Я заставил их записать все, что они взяли.

– Хорошо, хорошо, – сказал Кэри.

Оливер весьма недружелюбно посмотрел на него, но он этого не заметил. Сказав, что по пути домой ему еще нужно заехать по двум вызовам, Кэри собрался уйти. Джей мельком заглянул и сообщил, что тоже идет домой. Они ушли вместе, как закадычные друзья.

Кен начал писать свои собственные заметки в дополнение к тем, что сделал я. Посмотрев в окно, я увидел, как Кэри садится в свою машину и уезжает. Я опять схватил телефон и, позвонив Викки, сообщил, что еду в Лондон и чтобы она не пугалась, если услышит, как я возвращаюсь рано утром.

– Спасибо, дорогой, что предупредил, – сказала она.

Я подумал, что ей, наверное, чертовски скучно. Кен оторвался от своих записей.

– Везет же некоторым, – задумчиво проговорил он.

– Твое везение – вон, на крылечке стоит. Он ухмыльнулся.

– Аннабель – это девушка из Стрэтфорда? –Да.

– Ты не теряешь времени даром.

– Мы просто знакомы, и все.

– Знаешь, – вдруг сказал он, – я не могу представить тебя пьяным.

– А ты попробуй. Он покачал головой.

– Ты бы не стал терять над собой контроль. Он меня удивил, и не только потому, что попал в точку.

– Ты же впервые увидел меня в четверг, – сказал я, повторяя его собственные слова.

– Я знал о тебе почти все уже в первые полчаса знакомства. – Он помедлил. – Интересно, Викки сказала мне то же самое.

– Ну да, – кивнул я. – Душа нараспашку. – Улыбнувшись, я направился к выходу. – До завтра.

– Пока.

Я вышел из клиники и пошел к своей машине. Было еще рано ехать на свидание, и я собирался купить газеты с объявлениями о сдаче квартир. Я и представить себе не мог, как трудно подыскать какое-нибудь жилье и как это дорого.

Из клиники вышла Белинда и пошла готовить бокс интенсивной терапии для нового подопечного. Широко распахнув первые ворота, она направилась к следующему боксу с утренним пациентом, затем вернулась, как обычно, осмотреть племенную кобылу. Я наблюдал за ее собранной гибкой фигурой и размышлял, смягчат или ожесточат ее время и материнство. Некоторые медсестры становятся добрее, другие, наоборот, безжалостнее. «Пятьдесят на пятьдесят», – подумал я.

Белинда открыла дверь, вошла и почти сразу же выбежала с диким воплем:

– Кен! Кен! – Она буквально влетела в клинику, а я с мыслью «О Боже, только не это» помчался к крайнему боксу.

Огромная кобыла лежала на боку.

Она не дышала, ноги не двигались. Голова была безжизненно запрокинута. Водянистый невидящий глаз казался серым, подернутым дымкой.

Кобыла была мертва.

Кен примчался весь в мыле. Он упал перед лошадью на колени и прижался ухом к огромной коричневой туше в области плеча. По его лицу было понятно, что он ничего не услышал.

Он опять встал на ноги. Казалось, Кен потерял ребенка, настолько он был подавлен. Я видел и понимал его беззаветную любовь к лошадям, его безграничную заботу и внимание, которыми он их окружал, не требуя ничего взамен.

Я подумал, каким он был храбрым, когда решился оперировать эту кобылу. Вспомнил и о том, сколько профессионализма ему потребовалось, чтобы спасти ей жизнь. Ему и в голову не пришло, что он ставит под удар свою репутацию. Мной овладела бессильная ярость – сколько нервов, сколько усилий потрачено впустую. Я и представить не мог раньше, когда только слышал об убитых лошадях, но ни одной не видел, что сам лично захочу отомстить за них. Теперь я должен докопаться до истины не только ради Кена или ради спокойствия моей матери. Я должен сделать это ради лошадей, этих прекрасных и бессловесных жертв, которые беззащитны перед людской подлостью.

– Она не должна была умереть. – Кен был убит горем. – Ей ничто не угрожало.

«Это необдуманно так утверждать, – добавил я про себя. – Опасность вокруг нее была многоликой».

Он провел рукой по коричневому боку, затем опять опустился на колени возле головы лошади, приподнял ей веко, открыл рот и заглянул в глотку. Он поднялся, дрожа и пошатываясь, как старик.

– Мы этого не переживем. Все, это конец.

– Ты же не виноват.

– Откуда я знаю? И кто знает?

Стоя в дверях, Белинда попыталась найти слова оправдания:

– В обед с ней было все в порядке. Когда мы Привели сюда мерина с запалом, я еще раз зашла к ней посмотреть, как дела. Она жевала сено и прекрасно себя чувствовала.

Кен слушал ее вполуха. Он был мрачнее тучи.

– Придется делать вскрытие. Мне нужно взять у нее немного крови.

Шатающейся походкой он направился к своему автомобилю и вскоре вернулся с саквояжем в руках, где были шприцы, пузырьки и запас резиновых перчаток в плотно закрытом контейнере.

– Я из машины позвонил живодерам, чтобы приехали ее забрать. Я сказал, что нам придется делать вскрытие, поэтому мне любыми путями нужно вызвать Кэри и пригласить кого-нибудь из ветеринаров со стороны. Но, знаешь, я не буду делать вскрытие сам. То есть… я просто не смогу. А что касается Винна Лиза…

Его голос вдруг прервался, но дрожь не прекращалась.

– Он приезжал утром, – сказал я.

– О Господи!

Я рассказал о визите Винна Лиза.

– Когда он уехал, с лошадью было все в порядке. Скотт перевел ее в крайний бокс, но и после этого все было хорошо. Можешь спросить у Кэри.

Кен посмотрел на труп.

– Одному Богу известно, что об этом скажет Кэри.

– Если бы он соображал, то давно бы предположил возможность отравления, – этими словами Белинда дала мне понять, что излишний мелодраматизм здесь неуместен.

Кен очень прохладно отнесся к этой версии.

– Но в прошлый раз, когда нашли мертвой лошадь Фитцуолтера, все анализы показали отрицательный результат. Никакого яда. Мы потратили уйму денег на специализированную лабораторию, и все бесполезно.

– Попробуй еще раз.

Он молча натянул перчатки и несколькими шприцами попытался взять кровь из разных участков туши.

– А ну-ка, повтори, как можно дать лошади атропин?

– В виде укола или подмешать в пищу. Но атропин тут ни при чем.

– Все равно, проверь, что она ела. Он кивнул:

– А что, не лишено смысла. И воду. Белинда, принеси, пожалуйста, две стеклянных колбы с притертыми пробками. Поищи их в ящике над шкафчиком для лекарств.

Белинда молча вышла – по долгу службы ей часто приходилось выполнять чьи-нибудь указания. Кен покачал головой и что-то промямлил о скорости разложения крови после смерти.

– И жеребенок, – прибавил он с тяжелым вздохом. – Все впустую.

– А что делать с иглой, которую ты вырезал из ее кишки?

– Бог ее знает. Почему ты спрашиваешь? Какое это теперь имеет значение?

– Если это вспомнит Винн Лиз, то имеет.

– Но он же не вспоминает.

– Согласен, – сказал я, – но, если он сам затолкнул иглу ей в глотку, он может поинтересоваться… В конце концов, он может просто спросить в один прекрасный день.

– И это послужит доказательством того, что он хотел смерти кобылы и делал все, чтобы ее убить. Возможно, он даже предстанет перед судом за жестокое обращение с животными, но я не буду биться об заклад, что его осудят. Любой ветеринар в королевстве может присягнуть, что сотни кошек и собак проглатывают швейные иглы и прокалывают себе кишки насквозь.

Он начал надписывать пробирки с пресловутыми образцами крови.

– Я разделю каждый образец на две части и пошлю в две разные лаборатории, – сказал Кен. – Устрою двойную проверку.

Я согласно кивнул.

– Затем при вскрытии мы возьмем образцы тканей из ее органов, но, можешь мне поверить, опять ничего не обнаружим, как и раньше. Мы просто не знаем, что ищем.

– Не будь таким пессимистом.

– У меня есть на то причины.

Затем он вытащил из саквояжа большой ректальный термометр и замерил внутреннюю температуру, пояснив, что так легче определить время смерти. Из-за большого веса лошади сохраняют тепло часами, и время определяется почти точно.

Возвратилась Белинда с двумя подходящими склянками. В каждую она положила надписанные образцы воды из полупустого ведра и сена из полупустой сетки. Никто не усомнился, что лошадь ела и пила именно оттуда.

Следом за Белиндой прибежал Скотт, и, лицезрев развернувшуюся перед ним картину, не смог сдержать чувств. Это была смесь разочарования, ярости и страха, что вину возложат на него. Во всяком случае, именно так мне показалось.

– Я перевел ее в стойло, дал свежей воды и соломы, и она чувствовала себя превосходно. Питер подтвердит. Она не должна была умереть.

Тем не менее она умерла.

Кен стянул перчатки, покончил с упаковкой образцов крови, закрыл саквояж и выпрямился во весь рост.

– А кто ухаживает за нашим дневным пациентом? Скотт, проверь немедленно. Белинда, поставь капельницу в боксе интенсивной терапии. Мы скоро переведем его оттуда, и Скотт будет наблюдать за ним весь вечер. Его ни в коем случае нельзя оставлять одного, даже если мне придется всю ночь просидеть на стуле у его двери. – Он дико посмотрел на меня. Несмотря на внешнюю решительность, он был совсем разбит. – Мне нужно сообщить об этом Кэри.

Я пошел в офис вместе с ним и был свидетелем рокового телефонного разговора. Кэри выслушал новости на другом конце провода, не проронив ни слова. Ни ярости, ни раздражения. Тишина.

Кена это встревожило.

– Алло, Кэри! Вы меня слышите? Как оказалось, он все слышал.

Кен сообщил, что он уже вызвал живодеров, и сказал, что настаивает, чтобы вскрытие делал посторонний ветеринар. Он также высказал мою теорию относительно яда.

Последнее предложение вызвало неожиданно бурную реакцию. Я не расслышал, в чем там дело, но понял, что Кен был смущен и обескуражен. Он принялся торопливо объяснять, что лошадь умерла по крайней мере за два часа до того, как ее обнаружила Белинда. Кен вспомнил, что в это время он сам, Кэри, Белинда, Скотт и Питер все вместе находились в операционной. И никто не может ручаться за то, что происходило снаружи.

Последовала целая серия визгливых звуков, явно выражавших неодобрение, и затем Кен сказал: «Да. Да. О'кей», – и медленно положил трубку.

– Он не верит, что кто-то убил лошадь нарочно, и говорит, что ты паникер. – Кен извиняюще посмотрел на меня. – Мне не нужно было рассказывать ему о твоих предположениях.

– Какая разница. Он приедет сюда? Кен покачал головой.

– Он собирается назначить вскрытие на завтрашнее утро и сам сообщит обо всем Винну Лизу. Слава Богу, он избавит меня от этой тяжкой миссии.

– А может, Винн Лиз уже знает.

– Господи! – воскликнул Кен.

В Лондон я мчался как угорелый, катастрофически опаздывая на свидание и позабыв о газетах. Свою проблему незнания города я решил следующим путем: выехав с шоссе М40, я сразу же остановился на многоэтажной парковке и взял такси, предоставив шоферу самому искать Дрэйкотт-авеню и ресторан «Дафниз». Такси же, как на грех, ползло, как черепаха.

Не сомневаюсь, что Аннабель приехала вовремя, а я опоздал на семнадцать минут. Она с важностью восседала за столиком. Перед ней стоял бокал вина.

– Извини, – выдохнул я, присаживаясь напротив.

– И чем же объяснить твое опоздание?

– Погибла лошадь. За сто миль отсюда. Не мог поймать такси. Пробки на дорогах.

– Что ж, сойдет. – Ее маленький ротик скривился. – Постой, какая лошадь?

Я с жаром пустился в объяснения.

– А тебя это волнует? – заметила она, дослушав мой рассказ до конца.

– Ты знаешь, да. Однако… – Я затряс головой, как бы отгоняя от себя грустные мысли. – Кстати, твои восточные друзья уже уехали?

Она ответила, что да. Мы просмотрели меню и сделали заказ. Я, окинув взглядом зал, остановил свое внимание на ней.

Она опять была одета в черно-белой гамме: черная юбка и свободная черно-белая блуза с помпончиками вместо пуговиц сверху донизу. Короткие вьющиеся волосы казались невесомыми и разлетались при малейшем движении, очень умеренный макияж и бледно-розовая губная помада. Я не знал, был ли это ее повседневный вид, или же она принарядилась для встречи со мной, но мне определенно нравилось то, что я видел.

Как и в Стрэтфорде, она напустила на себя слегка равнодушный вид, но, в общем, была дружелюбна. Я подумал, что удивление, застывшее в ее огромных глазах, было своего рода препятствием для слишком назойливых ухажеров.

В узком зале ресторана яблоку было негде упасть. Официанты сновали в толпе, предусмотрительно подняв подносы повыше.

– Нам еще повезло, что мы получили столик, – оглядевшись вокруг, прокомментировал я.

– Я его заранее заказала. «Действенность связей с общественностью», – подумал я, улыбнувшись.

– Я не представляю себе, где нахожусь. Совсем заблудился в Лодоне.

– Сразу за Фулхем-Роуд, меньше мили от Хэрродса. – Склонив голову набок, она изучающе смотрела на меня. – Ты что, в самом деле ищешь себе жилье?

Я кивнул.

– Уже три недели. Я приступил к работе в Уайтхолле. Что мне делать, если я ничего не найду?

– Ты пошел на повышение? Я засмеялся.

– У меня прекрасные перспективы в плане карьеры и зарплата в два раза меньше прежней.

– Не может быть! Я покачал головой.

– В Токио, помимо жалованья, мне оплачивали квартиру, еду, машину, и я получал деньги на представительские расходы. Все вместе выходило едва ли не больше моей зарплаты. Здесь же – ничего подобного. Можно сказать, что мой уровень жизни в Англии ниже. Там на меня распространялась дипломатическая неприкосновенность, даже в том случае, если меня, к примеру, хотели оштрафовать за неправильную парковку. Здесь – никакой неприкосновенности, извольте платить штраф. Между прочим, Британия – единственная страна, которая не выдает своим дипломатам специальных паспортов. Существует еще масса таких ограничений.

– Бедняжки.

– М-м-м… Поэтому мне нужно где-то преклонить голову, но чтобы это было не слишком разорительно.

– А ты бы согласился снять квартиру с кем-нибудь на двоих?

– Для начала и это сгодится.

– Я могла бы прозондировать почву.

– Буду тебе очень признателен.

Она ела щипчиками улиток. Я же, все еще не определившись в своей собственной стране, предпочел более традиционное блюдо – тосты с паштетом.

– А как твоя фамилия? – спросил я.

– Натборн. А твоя?

– Дарвин. Пишется так же, но происхождение другое.

– Наверное, тебе часто задают подобные вопросы.

– Да, частенько.

– А твой отец, он кто, водитель автобуса?

– Разве это имеет значение?

– Это значения не имеет. Мне просто интересно.

– Он тоже дипломат. А твой?

Она прожевала последнюю улитку и аккуратно отложила вилку и щипчики.

– Священник, – ответила она и внимательно посмотрела на меня, пытаясь угадать мою реакцию. Мне показалось, что именно поэтому она и затеяла все эти расспросы о профессиях. Она просто хотела сообщить мне этот факт. Мое же происхождение ее не волновало.

Я сказал:

– Обычно дочери священников – прекрасные люди.

Она заулыбалась, ее глаза сверкнули, а губы растянулись в улыбке.

– Он носит гетры, – добавила она.

– О, это уже серьезнее.

Так оно и было. Епископ легко мог стереть в порошок чувствительного маленького рядового секретаря посольства, у которого были неплохие перспективы в министерстве иностранных дел. Особенно епископ, полагавший, что ничего хорошего от министерства иностранных дел ждать не приходится. Поэтому к его дочери следовало относиться серьезно. Я подумал, что все сразу встало на свои места. Это касалось той ауры неприступности, которая витала вокруг Аннабель: она была легко уязвима для сплетен и не хотела быть объектом праздного любопытства.

– Честно говоря, мой отец – посол, – сказал я.

– Спасибо, – сказала она.

– Но это не значит, что мы не можем голыми кувыркаться в Гайд-парке.

– Нет, значит, – возразила она – Доблести отцов давят на детей, как грехи. Всегда рискуешь оказаться между молотом и наковальней.

– Это не всегда сдерживает.

– Меня – всегда, – заявила она сухо, – ради меня же самой и ради отца.

– Тогда почему же ты выбрала жокей-клуб? Она радостно улыбнулась:

– Наш старик узнал о моем существовании через своих людей и предложил мне эту работу. У них глаза на лоб повылезли, когда они увидели мои туалеты. Они до сих пор не могут это проглотить, но мы сумели договориться, потому что я знаю свою работу.

Мы приступили к морским языкам, и я спросил, нет ли в жокей-клубе специалиста по выявлению мошенничества в страховках на умерших лошадей.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Ты думаешь, что дело в этом?

– Я почти уверен. Но, не исключено, что здесь орудует какой-нибудь психопат.

Она задумалась.

– Я неплохо знаю заместителя директора отдела безопасности и могу попросить его встретиться с тобой.

– Правда? Когда?

– Подожди, пожалуйста, я закончу обед и позвоню ему.

Следствию пришлось подождать, пока Аннабель не доела рыбу и на тарелке остался один скелет, словно наглядное пособие для урока биологии.

– У тебя, наверное, толпы поклонников? Она бросила на меня удивленный взгляд.

– Иногда случается и такое.

– А в данный момент?

– Вас что, дипломатии не учат в вашем министерстве иностранных дел?

Я подумал, что заслужил эту отповедь. Куда подевался тот окольный путь, которым я так часто пользовался? Горшочек с медом делает из трутня дурака.

– Ты слышала какие-нибудь хорошие проповеди за последнее время?

– Лучше быть шутом, чем подхалимом.

– Мне сказать спасибо?

– Если пожелаешь. – Она просто смеялась надо мной. Но эта ее самоуверенность была чисто внешней.

Я подумал о Рассет Иглвуд, которая с виду казалась очень безобидной, но о ее репутации ходили легенды. Она попеременно могла быть эгоистичной, щедрой, пылкой, равнодушной, жадной, насмешливой любовницей. Аннабель тоже могла стать такой со временем, но я не представлял себе, что однажды, развалившись на стуле, смогу сказать мисс Натборн что-то вроде «Может, потрахаемся?».

Она заказала нам обоим каппучино с ореховым кремом и, пока я оплачивал счет, пошла позвонить.

– Он говорит, что свободен только сейчас, – Доложила она.

Я удивился и обрадовался.

– Правда? Нам повезло, что мы застали его дома.

– Дома? – Она рассмеялась. – Он никогда не бывает дома. Просто у него всегда телефон под рукой. Я заказала такси.

Она пояснила мне, что транспорт – часть ее работы.

Заместитель директора службы безопасности жокей-клуба встретил нас в вестибюле игорного дома и записал в книге посетителей как гостей. Он был высок, широкоплеч, с миндалевидными глазами, мощным торсом и плоским животом. Его профессионально внимательный взгляд выдавал в нем бывшего полицейского, из высших чинов.

– Броуз, – сказала Аннабель, пожимая ему руку, – это Питер Дарвин. Можешь не спрашивать, он не из тех Дарвинов. – Мне же она сказала: – Джон Эмброуз. Зови его просто Броуз.

Мы обменялись рукопожатием. Он замялся.

– Вы умеете играть в очко?

– В «двадцать одно»? Более или менее.

– А ты, Аннабель?

– Тоже.

Броуз кивнул и через вращающиеся двери провел нас в большой игорный зал, где вся жизнь сосредоточилась на зеленом сукне, под яркими лампами. К моему удивлению, там было очень шумно. Я сделал несколько ставок, которые, к моему облегчению, меня не разорили. Затем Броуз потащил нас к другому, пустующему столу, за которым не было крупье, и попросил подождать немного.

– Закажите лимонад, – сказал он. – Я скоро вернусь.

И он смешался с толпой игроков, решительно делавших ставки маленькими пластмассовыми фишками, таившими в себе удачу. Мы время от времени видели, как Броуз наклонялся то к одному, то к другому игроку, что-то нашептывая им на ухо.

– Ты не поверишь, – сказала Аннабель, – но его занятие – нагонять страх Господень на массу темных личностей, которые вечно отираются на скачках. Он ходит по клубам и всех их проверяет. Конечно же, они не испытывают к нему нежных чувств. Он говорит, что любой, кто боится проиграться, обязательно проиграется. Кроме того, он всегда знает много такого, что может изменить ход событий и сделать скачки хотя бы наполовину честными.

– Он в самом деле хотел заказать лимонад?

– Да. Он не пьет спиртного, к тому же ему приходится отчитываться за все траты. Шампанское мы бы не потянули.

Вместо этого мы заказали содовую. К нашему столу подсело еще несколько человек, и наконец появился крупье. Он открыл новые колоды, перетасовал, дал ловкому полному мужчине их подрезать и раздал. Большинство вновь прибывших принесли с собой фишки. Мы с Аннабель купили по двадцать штук и стали играть по маленькой. Буквально минуту спустя ее фишки удвоились, а у меня осталось всего две.

– Вы никогда не выиграете, если будете ставить карту на пятнадцать, – сказал мне на ухо Броуз. – Ставить на нечет очень рискованно. Если крупье не перевернет десятку рубашкой кверху, ставьте на двенадцать, и, бьюсь об заклад, вы сорвете банк.

– Меня это не интересует.

– Но вы же ничего не теряете.

Я последовал его совету и выиграл три раза подряд.

– Пора выпить, – сказал он. – Хотите, поговорим?

Он повел нас в отгороженную угловую комнатку, где неудачники с ввалившимися глазами проигрывали свои закладные. Официантка, не спрашивая, принесла Броузу бокал лимонада, который он и осушил одним большим глотком.

– Здесь нарочно высушивают воздух кондиционерами. От этого постоянно хочется пить, что весьма благоприятствует торговле. Ну что ж, выкладывайте, что там у вас.

Я рассказал ему о злоключениях фирмы «Хьюэтт и партнеры» с лошадьми, особо выделив племенную кобылу.

– Она была жеребая от Рэйнбоу Квеста, – пояснил я, – а ее владелец какой-то странный…

– Имя? – перебил меня Броуз.

– Владельца? Винн Лиз.

Броуз хмыкнул и внимательно посмотрел на меня.

– В мире не может быть двух Виннов Лизов.

– Это тот, о ком вы подумали, – заверил его я.

– А что в нем странного? – спросила Анна-бель.

– Он – извращенец. Нет, не сексуальный. Патологически жестокий. Его и близко нельзя подпускать к лошадям. К нашему сожалению, он вернулся из Австралии.

Я рассказал ему об операции по поводу колик и об обнаруженной игле и описал обстоятельства смерти лошади сегодня днем.

– Эти ветеринары не знают, от чего она умерла?

– Пока еще нет. Жеребенок был очень ценный, она сама – тоже.

Он разочарованно посмотрел на меня.

– Вы думаете, что Винн Лиз сам приложил здесь руку?

– Он утром навещал ее, но когда уехал, она еще была жива.

Броуз неожиданно весело улыбнулся и, подняв палец, еще раз заказал лимонад. Официантка моментально выполнила заказ.

– Вот что я вам скажу, – медленно протянул он. – Готов поспорить, что этот жеребенок был не от Рэйнбоу Квеста.

– Но в Вернонсайдском племенном заводе утверждают обратное.

– Они просто поверили тому, что им сказали. Им прислали племенную кобылу, и на ее бирке

было выгравировано имя, правильно? Поэтому они ее так и назвали. Ее сопроводительные бумаги были в полном порядке. Жеребая от Рэйнбоу Квеста. Какие тут могут быть сомнения?

– Да, – как эхо повторила Аннабель, – какие сомнения?

– Но поскольку она умерла, то сомнения есть. – Он на минуту остановился. – Представьте, что у вас есть хорошая племенная кобыла, и вы посылаете ее к Рэйнбоу Квесту. Казалось бы, она жеребая, вы забираете ее домой и выводите пастись в поле. Вы очень довольны, но вдруг где-то по дороге с ней случается выкидыш. Это не всегда можно сразу же обнаружить, однако каким-то образом вам это удается. Вы понимаете, что еще один год прошел впустую. Но вдруг вас осеняет идея. Вы идете и покупаете еще одну, неизвестную, кобылу, жеребую от неизвестного жеребца. Что ж, теперь у вас есть жеребая кобыла, и, убедившись, что все в порядке, вы застраховываете ее под именем вашей кобылы, жеребой от Рэйнбоу Квеста. Если хотят, пусть проверяют, – документы подтверждают визит к Рэйнбоу Квесту. Ее отправляют жеребиться в Вернонсайдский завод, потому что следующий жеребенок у нее планируется от одного из их жеребцов. Вы ведете себя как нормальный владелец, но про себя задумываете пустить ее на отбивные. Так вы с ней, бедняжкой, и поступаете. – Он остановился и глотнул лимонада. – В наше время отцовство очень легко устанавливается. Если бы я был представителем страховой компании, я бы в этом убедился. Очень жаль, что ваши ветеринары не взяли образцов тканей у жеребенка. Даже если он мертв, это все равно принесло бы результаты.

– Так еще не поздно, – сказал я. – Вскрытие назначено на завтра. Я скажу им.

– А куда вы в таком случае деваете настоящую племенную кобылу? – поинтересовалась Аннабель.

– Потихоньку сплавляете одному из ваших подозрительных приятелей.

– А как узнать, в какой компании заключалась страховка? – спросил я. – Если вы, конечно, правы.

Броуз ничем меня не обнадежил.

– Здесь у вас могут возникнуть проблемы. Конечно, не все агенты подряд занимаются страховкой лошадей. Сухопутная страховая корпорация Ллойда может застраховать вас от чего угодно – начиная от похищения детей и заканчивая церковными крестинами. Поинтересуйтесь у них, и они скажут вам расценки.

– Может, написать им всем предупредительные письма?

Броуз покачал головой.

– Тогда у вас возникнут большие проблемы. А почему это все так вас интересует?

– Ну… я стараюсь защитить репутацию Кена Макклюэра и доказать, что он непричастен к смертям всех этих лошадей.

– Это очень трудно, – сказал Броуз.

– А вообще возможно? – спросила Аннабель.

– Никогда не говори «невозможно». Лучше скажи «маловероятно».

– Еще кто-то поджег главный корпус клиники, и там обнаружили чей-то сгоревший труп.

Броуз спокойно выслушал меня, но у Аннабель даже рот приоткрылся от удивления. Она и представить себе не могла, что проблемы фирмы «Хьюэтт и партнеры» получили подобное продолжение.

– Кэри Хьюэтт, старший партнер, стареет не по дням, а по часам. Их всех связывает общая закладная на сгоревшее здание, но они все по-разному относятся к общему делу. Все их записи сгорели, включая компьютерные диски. Клиника – главное уцелевшее имущество. Клиенты один за другим объявляют им бойкот, испугавшись, что их лошадей будет оперировать Кен. А после сегодняшней катастрофы их беды вообще расцветут буйным цветом. У меня не так уж много времени, чтобы восстановить справедливость.

Броуз поджал губы.

– Беру свои слова обратно. Невозможно – вот самое подходящее слово.

– Вы бы очень помогли мне, если бы достали список ядов, которые нельзя идентифицировать.

– Если вы не можете их идентифицировать, то вы не докажете, что они применялись, – сказал Броуз.

– А что, такие яды действительно существуют? – подняла брови Аннабель.

– Если бы существовали, – сказал Броуз, – заметь, Аннабель, я не утверждаю, а лишь предполагаю, то и тогда я бы не сказал, что они известны всем подряд. Единственное, что я могу сказать, – любой яд трудно обнаружить и идентифицировать, особенно если вы не знаете, что конкретно ищете.

– Кен тоже так говорит, – согласился я.

– Он прав. – Броуз поднялся. – Желаю вам удачи. Если что всплывет о Винне Лизе, не сочтите за труд, сообщите мне. – Он задумался и изменил свое решение. – Нет, я, наверно, в ближайшие дни сам выберусь в Челтенхем. На этот раз не столько по поводу скачек, сколько проверить кое-какие предположения.

– Ужас, – сказал я, но был очень доволен.

– Свяжитесь с Аннабель, может, я завтра откопаю что-нибудь в своей записной книжке.

Он потрепал Аннабель по ее кудряшкам, дружески кивнул мне и ушел нагонять страх на нарушителей закона.

Аннабель сгребла свои фишки в кучу, сказав, что хочет их приумножить. Мы нашли стол со свободными местами и играли еще примерно с час. Закончилось это тем, что ее фишки опять удвоились, а я потерял все, что у меня оставалось.

– Ты играл слишком рискованно, – сказала она, сгребая чуть ли не полтонны фишек. – Нужно было слушать Броуза.

В кассе она обменяла фишки на деньги.

– Я имел право получить удовольствие за свои деньги.

Она наклонила голову.

– Звучит как эпитафия.

– Я так и думал, – улыбаясь, сказал я.

Мы покинули этот мир и вышли наружу, где жульничество было не игрой, а суровой реальностью. На такси (которое, кстати, заказала Аннабель) мы подъехали к ее дому в Фулхеме. Машина остановилась, мы вышли, а водитель покорно ждал, чтобы отвезти меня на шоссе М40.

Она поблагодарила меня за обед, а я ее – за Броуза.

– Я тебе позвоню.

– Конечно.

Несколько секунд мы стояли на тротуаре. Я поцеловал ее в щеку, и мне показалось, что она одобрительно кивнула.

– Желаю удачи во всем, – сказала она. – Похоже, у тебя с твоими ветеринарами одна надежда на чудо.

– Да, если б вдруг свершилось чудо.

Но вместо чуда нас ждал кошмар.