"Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ" - читать интересную книгу автора (Брайан Френсис)

20. Побег в опасность

Когда я просыпаюсь в нынешние дни моей жизни (а я по любым меркам все еще считаюсь молодым человеком), я инстинктивно задаю себе вопрос: «Я в безопасности?» И поскольку я обычно просыпаюсь в собственной постели в «Адмирале Бенбоу», ответ приходит быстро и уверенно: «Да, я в безопасности». В то утро нож Тейта заставил меня потерять сознание, а когда я пришел в себя на том самодельном неуклюжем плоту, я понял, что никогда еще не был в меньшей безопасности.

Глаза у меня болели, один глаз заплыл; голова трещала и кружилась, из плеча, из носа, из ноги текла кровь. К этому следует добавить, что подхватившее плот течение быстро уносило меня в море. Коротко говоря, серьезная опасность грозила мне со всех сторон.

В мыслях моих царила сумятица. Совершив побег, я поступил правильно, ведь я не мог надеяться изменить ужасающее положение дел в пещере. Правильно было и то, что я попытался бежать так скоро, пока это могло стать неожиданностью для Тейта. Но теперь-то что?! Казалось, что даже небеса не могут дать мне ответа.

Передо мной встало лицо дядюшки Амброуза. Мои тревожные мысли обратились к тем, за кого я был в ответе. Бедный Бен Ганн: это я увлек его прочь от спокойной жизни. А Луи? Что за ужасная судьба – быть сыном такого жестокого выродка!

Далеко позади, у кромки воды, фигура Тейта становилась все меньше. Он оставался на берегу, вероятно, надеясь, что капризное течение снова принесет меня к нему. Мой бег по песку увел меня вбок, и теперь я не мог уже видеть ни зева пещеры, ни людей, привязанных на солнцепеке.

Мне необходимо сделать так, чтобы я мог выжить, чтобы мог помочь им или хотя бы тем из них, кто останется в живых, если я когда-нибудь возвращусь. Меня жгло жаркое тропическое солнце, соленая вода океана хлестала меня. Я был ранен, может быть, даже тяжко, и меня несло без руля и без ветрил в океан, чей безжалостный и капризный характер я хорошо знал. Вот в чем заключалась неизмеримость, мощь и жестокость моей беды.

Вскоре вся моя стойкость и здравомыслие покинули меня; несколько минут невидящим взором я смотрел на далекий силуэт Подзорной трубы, на этот проклятый холм! В моей душе уже не осталось и следа поддерживавшей меня веры в то, что опыт прежних трудностей поможет преодолеть новые. Я сидел на плоту и глядел на волны. Потом лег и, по-видимому, снова погрузился в забытье.

Когда сознание вернулось ко мне, я испытал новый приступ тревоги. Удаленность от берега подсказывала, что я, видимо, пролежал без сознания долгие минуты. Куда ударил меня нож Тейта? Несомненно, в голову; я чувствовал место, куда пришелся удар, и без того, чтобы ощупывать его пальцами.

Встав на колени, я ощутил новую адскую боль, будто меня снова ударили ножом. Я взглянул вниз: оказывается, я встал прямо на нож этого разбойника, на то место, куда он отскочил, после того как попал мне в голову. Что ж, по крайней мере, Тейт снабдил меня оружием. Я поднял нож с досок плота и осмотрел его. На лезвии не было крови, но на рукояти остались пятна и будто бы два-три клочка волос. Это рукоять из слоновой кости, а не стальной клинок, соприкоснулась с моей головой.

Теперь у меня хватило смелости ощупать больное место. Под моими пальцами зияла широкая рана – какой глубокой была бы она, если бы лезвие попало в цель! При мысли об этом я содрогнулся. Кончики пальцев нащупали и корочки подсыхающей крови на шее и на ухе.

Не доверяя твердости собственных ног (и покачиваниям плота), я поднялся на колени и выпрямился. Тейта не было видно. Но теперь прямо передо мной возвышался холм Подзорная труба: течение принесло меня на ту сторону, откуда я мог бы увидеть пещеру. Я напряг глаза, но холм был слишком далеко, и я не мог разглядеть ни зева пещеры, ни несчастных матросов, распростертых на узком гребне над вечностью.

Волна ударила в плот, чуть не сбив меня в воду; это заставило меня решиться осмотреть грубо сколоченное суденышко. Плот был сделан из таких же досок, что и недостроенная хижина, и нескольких кольев – должно быть, из того частокола, который все мы, вместе с доктором Ливси и сквайром Трелони, так яростно когда-то защищали. Все это было соединено с помощью сплетенных из лиан веревок и переплетено тонкими, гибкими ветвями. Я и подумать не мог, чтобы Тейт или кто-либо еще решился отправиться на этой жалкой штуковине чуть дальше, чем мелкие прибрежные воды Острова Сокровищ: плот не был предназначен для открытого моря.

Поэтому мне в голову пришла не вполне ясная мысль, что нужно немедленно попробовать направить плот к берегу, но подальше от того места, откуда я так недавно отплыл. По мере того как у меня в голове прояснялось, я стал мыслить более четко и сказал себе, что нужно направить плот к «Испаньоле». Это не представляло особых трудностей – она стояла на якоре на северо-востоке, в точке, которую легко было определить, ориентируясь по Подзорной трубе: и в самом деле, глядя на остров, я мог теперь видеть слева, то есть на западе от меня, холм Бизань-мачту.

Однако течение несло меня в южном направлении, и вскоре я должен был быть у мыса Буксирная голова. Чтобы попасть на «Испаньолу», мне нужно проплыть вокруг всей южной части острова, а затем повернуть к северу вдоль его восточной части. Огромное расстояние при моем состоянии и в тех условиях, в которых я оказался; да и как мне направлять плот? Я осмотрел все вокруг на тот случай, если какое-то весло или гребок были где-то привязаны. Ничего. Что же мне, руками грести?

Что ж, надо так надо. Я перелез на угол плота, предполагая расположить его под углом к волнам и грести с одного угла, так, чтобы противоположный угол образовывал что-то вроде кормы и плот плыл бы, как суденышко в форме ромба.

Из этого плана ничего не вышло, так как я не мог пользоваться одной рукой. Там, где в плечо попал первый, не видный мне снаряд Тейта, все онемело: были повреждены мышцы, и рука едва двигалась; эта сторона тела немела с каждой минутой.

Тогда я попытался определить направление течений. Может быть, я сумею, цепляясь за край плота, сойти в воду и, не выпуская его из рук, толкать плот, работая ногами? И таким образом вывести его в благоприятствующий мне поток? Я попытался осуществить этот план, и он чуть было не привел к моей гибели. Когда соленая вода попала в рану на ноге, боль была столь пронзительной, что я чуть не упустил плот, тем более что я не мог как следует за него держаться. Плот встал на дыбы, моя здоровая рука соскользнула, и меня накрыло волной.

Когда я вынырнул, я был в трех футах от плота, который затем швырнуло назад ко мне, но с большей силой, чем точностью. И хотя его возвращение все же дало мне возможность на него вскарабкаться, он сильно ударил меня в грудь. Я пробрался на середину плота и был благодарен, что могу растянуться на досках ничком в надежде, что волны не сбросят меня с этого моего коня.

Несколько минут я лежал так, пытаясь оценить свое состояние. Ни одна из моих ран не была смертельной; некоторые – я был уверен в этом – станут причиной для беспокойства. (Одна из них причиняет мне боль до сих пор, особенно когда наступают холода).

Мое психологическое состояние было тяжелее, чем физическое. Я попал в необычайно серьезную переделку, окончившуюся неудачей; мои товарищи оказались в ужасающих обстоятельствах; а теперь меня уносило волнами в открытое море в неизвестном направлении; я же никак не мог воздействовать на ситуацию, в которой очутился. Мне кажется, это не будет не по-мужски, если я признаюсь, что, когда я соизмерил сложившуюся ситуацию и тяжесть собственного провала, я разрыдался.

От горя я погрузился в какой-то ступор. Я лежал без движения – как долго, не могу сказать и сегодня. Возможно, даже несколько часов. Солнце, казалось, пылало прямо мне в спину, а море стало странно спокойным.

Со временем плот стал понемногу погружаться, и теперь плыл дюйма на три под поверхностью воды. То и дело меня обдавало волной, и каждый раз соленая вода находила путь в какую-нибудь из ран. Одна из них – на бедре – все еще обильно кровоточила. В ступоре я стащил с себя рубаху, чтобы перевязать рану, и оставил солнцу жечь мою обнаженную спину и плечи. Позже мне пришлось горько пожалеть об этом.

Спустилась ночь, а меня все несло по воле волн, все дальше от Острова Сокровищ и все дальше от «Испаньолы». Судя по солнцу, я плыл в более или менее южном направлении. Я чувствовал себя все более и более изможденным. Не могу сказать, насколько я сохранил способность чувствовать, но помню, что стало холодно. Это не могло быть неожиданностью: мы все – доктор Ливси и остальные, а позже дядюшка Амброуз и капитан Рид – отмечали контраст между дневной и ночной температурой в этих морях. Но меня это тогда очень удивило. Кроме того, кожа у меня была сильно обожжена солнцем. Меня так трясло в ту ночь, что я пожалел, что не умер.

Новый день принес с собой ту же безжалостную рутину. Жаркие, неумолимые лучи сжигали меня дотла, а после этого меня замораживал холод. Губы у меня распухли, язык выпячивался из-за зубов. Я пытался облегчить положение, ложась то на живот, то на спину или на бок. Никакого облегчения это не приносило. Жажда так ужасно подействовала на меня, что я совершил величайшую ошибку всех потерпевших кораблекрушение: попробовал океанскую воду. Ее резкий вкус вызвал у меня отвращение, а через несколько минут ее проклятая соленость начала свое мучительное действие, и мое состояние резко ухудшилось.