"Курортное приключение" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)

3

– Проснитесь! Пора вставать!

Холин открыл глаза. Рядом стояла улыбающаяся Мальвина и теребила его за руку.

– Пора вставать.

Холин судорожно поднялся на локте и, ничего не понимая, оглядел купе. Нижняя полка была уже прибрана. Там сидел чистый, вымытый, выбритый толкач и пил чай с печеньем. Он приветливо поздоровался с вытаращившим на него глаза Холиным.

– Доброе утро Ну и спите вы. Скоро Симферополь.

– Симферополь?

Холин откинулся на подушку. Мальвина улыбнулась ему.

– Вам снилось что-то неприятное? Вы так стонали…

– Да?

– Так жалобно. Поэтому я и решила разбудить вас.

– Спасибо. В самый раз.

На главреже был бежевый костюм с брошкой из золотистого камня. Волосы уложены спиральной башней.

– Скоро Симферополь?

– Да. Через полчаса.

Холин привстал, отвернул полу пальто. Шарф висел на месте, целый и невредимый. Разумеется, он и должен висеть целым и невредимым. Это он просто так проверил.

Холин быстро встал, умылся, побрился и, выпросив у проводницы, которая уже сворачивала свой буфет, стакан чая, сел напротив толкача, читавшего какой-то технический журнал. Поезд шел по белым, кое-где с черными проталинами полям, с бетонными столбиками под виноград. По-утреннему слабое солнце затягивало поля желтоватой пленкой, и в этой желтоватости, такой необычной рано утром, и в ярких тенях от столбиков, и в голубизне неба чувствовался уже другой край, еще не весенний, но вот-вот готовый проснуться от сна, застывший в ожидании, готовый обернуться дымящейся после холодного утра землей, зелеными, пахнущими ливнями горами, знаменитыми крымскими фиалками…

Холин любил Крым, хотя был там всего один раз, совершенно случайно. На втором курсе у него был друг, большой чудак. Он прозвал сам себя «Рабом идеи». Если Рабу что приходило в голову, он и сам себе не давал покоя и другим отравлял жизнь. На втором курсе Рабу втемяшилась идея выжать из студенческих лет все, что можно. «Если что хочешь посмотреть, почувствовать, смотри и чувствуй, пока ты студент, – проповедовал Раб. – Потом будет поздно. Семья, дети, болезни, служебные неприятности. Так и умрешь, ничего не увидев, кроме областного центра». Раб жил с Холиным в одной комнате, так что условия для проповедей были идеальными. Раб ныл и проповедовал до тех пор, пока однажды Холин, слушая его, не подумал: «А вообще-то… в самом деле…» Они изготовили две лотереи: одну для путешествий по области, другую по стране. Накануне воскресенья кто-нибудь запускал руку в специальный ящик и вытаскивал бумажку, в которой, допустим, значилось: «Щелбаново». И в воскресенье они ехали к черту на кулички, в какое-то там Щелбаново. Другая лотерея разыгралась накануне зимних или летних каникул. На зимние им выпала Рига, а на летние Ялта. Больше никуда они съездить не успели, потому что тут навалился курсовой проект, потом диплом, а самое главное – появились девушки, которые требовали внимания, особенно в период каникул.

В дверях появилась главреж.

– Садитесь, – пригласил Холин, пододвигаясь к окну.

Но женщина поблагодарила улыбкой и осталась стоять в дверях. Очевидно, в Симферополе ее будут встречать, повезут куда-нибудь, соберется компания, ее будут целовать, обнимать, тормошить, и ей не хотелось выглядеть мятой. А может быть, у нее действительно здесь живет мать, и она поедет к матери. Николай Егорович вспомнил о сне и стал думать о нем. Собственно говоря, он и не забывал о нем все это время ни на минуту. До сих пор у него еще после этого ужасного сна не успокоилось сердце, не унялась дрожь в ногах. Такой сон приснился ему впервые. Правда, и раньше Холину снились странные сны, где происходило все, как наяву, где не было перескока через действие, полетов по воздуху, всяких фантастических обстоятельств, которые снились ему раньше. Эти новые сны были абсолютно реалистическими, в них действовали вполне реальные лица, действовали согласно своему характеру и наклонностям, ни на шаг не отклоняясь от действительности, часть действий, диалогов происходила в его квартире: во сне Холин много раз «ложился спать», «просыпался», и очень трудно было всегда определить, где сон, а где действительность. Новые сны страшно изнуряли Холина, он вставал с кровати не отдохнувшим, а еще более уставшим. Как мечтал Николай Егорович о своих детских снах, полных страха и ужасов, но страха и ужасов наивных, легких, даже приятных, которых так просто можно было узнать. «Это я же во сне», – думал Холин тогда и очертя голову бросался навстречу еще более ужасным приключениям.

Эти новые сны были неприятны еще тем, что они влияли на реальные отношения с теми людьми, с которыми Холин встречался во сне. Это было, конечно, глупо, странно, необъяснимо, но после такого сна, где все было как наяву, Николай Егорович не мог уже относиться к тому или другому человеку с прежним чувством. Причем новое чувство сохранялось много месяцев, если не навсегда. Если, например, человек предавал Холина во сне, то наяву Холин с трудом мог заставить себя подать ему руку, хоть это был чистейший идиотизм.

Николай Егорович пытался бороться с новыми снами, вернее, не со снами, тут ничего нельзя было поделать, а он хотел научиться распознавать, где сон, а где действительность. Самое главное, к чему он стремился, чтобы во время самого страшного, самого ужасного момента сказать: «Не бойся. Это же во сне» – и доказать самому себе это при помощи разных мелочей, отдельных неувязок, нелепостей, которые бы разоблачили сон.

Это, конечно, смешно, но, перед тем как лечь спать, Холин запоминал расположение предметов в комнате, свою одежду. Но это помогало мало. Коварный сон так реально воспроизводил обстановку, так психологически точно заставлял действовать людей, что Николаю Егоровичу редко удавалось уличить его. Чтобы хоть изредка прерывать связное действие, Холин заводил на три часа ночи будильник – время, когда во сне наступала кульминация. Но сон тоже «заводил» будильник, и Холин так и не знал, какой будильник звенит – настоящий или во сне, проснулся он или нет. Только под утро воображение истощалось, и Николай Егорович спал спокойно, без сновидений.

Прежние сны всегда происходили днем, были полны ярких красок, музыки, в них действовали в основном красивые девушки, и хоть в них тоже случались ужасы, но Холин всегда мог «переключить» сон на «вторую программу», достаточно было сказать: «Мне этот сон не нравится. Давай что-нибудь другое», и сон послушно заменялся другим. Раньше за ночь Николай Егорович смотрел три-четыре она и утром обычно не помнил их. Сейчас же все, что снилось, происходило ночью, сон был единым и обычно кончался неприятно; впечатление от него усиливалось оттого, что он мешался с реальностью. Например, если Холин вставал пить воду, он не знал, было это во сне или наяву, и Николай Егорович не мог этот сон долго забыть, как хорошую кинокартину.

– Я, наверно, не давал вам спать? – виновато спросил Холин.

– Нет, что вы.

– Но все же я, наверно, мешал.

– Вы кричали и плакали.

– Плакал утром?

– Да. Перед тем, как я вас разбудила. Вам снилось что-нибудь неприятное? Вы вообще плохо спите?

– Нет, я сплю хорошо, но меня мучают сны.

– Вы знаете что, кладите в ноги грелку. Я так всегда делаю.

– Чтобы снилась Африка?

– Мне – обычно море. Подъезжаем.

– Да?

«Надо же ей было присниться, – подумал Холин. – Теперь я ее не смогу забыть как случайную попутчицу».

Толкач достал чемодан, раскрыл его, положил сверху журнал, который читал, щелкнул никелированными замками, опять стал смотреть в окно, напевая «Фу-р-рр…». За окном медленно плыл мокрый, испещренный ногами людей и колесами тележек перрон, чисто выметенный, но кое-где с островками подтаявшего снега. Толпа встречающих была в весенних пальто и шляпах, женщины в легких платочках.

– Весна, – сказал толкач и улыбнулся Холину.

Холин с трудом ответил на его улыбку. Он не мог простить толкачу ночного преследования. Состав дернулся и застыл.

– Приехали, – сказала главреж. Она очень быстро сориентировалась. На главреже вместо зимнего одеяния было ярко-красное пальто, темно-вишневая шляпка, кружевные розовые перчатки и каштановые сапожки.

– Вас не узнать, – сказал Николай Егорович.

Она кокетливо улыбнулась.

– Весна. До свидания.

– Вам помочь?

– Нет, спасибо.

– Я все же помогу.

– Не стоит, – голос женщины был неуверенный.

Холин взял ее чемодан, похожий на сундук. Чемодан был тяжелый, как и тот, ночью. Как ночью, он пропустил ее вперед, а сам пошел следом с вещами. У него было такое же ощущение, словно она везет его с собой, к своей матери.

– До свидания, – сказал он проводнице. Холин чувствовал к ней легкую благодарность за то, что хоть она не преследовала его ночью.

Солнце вставало из-за строений. Перрон был разделен на полосы, пятна света и тени. Там, где была тень, стоял еще крепкий утренний морозец, асфальт был покрыт инеем, а на солнце перрон выглядел сырым, незастывшим, только что положенным; лужицы завернулись в хрусткий целлофан.

– Поставьте вот здесь, – сказала главреж. – Меня будут встречать.

«Любовник», – подумал Холин.

– Я очень вам признательна.

– Не стоит.

У нее уже были отсутствующие глаза. Она искала кого-то в толпе, чуть вытянув шею.

– Желаю вам всего хорошего, – сказал Николай Егорович. Ему очень хотелось, чтобы она протянула руку, но она не протянула.

Холин взял свой чемодан.

– Вам тоже, – сказала женщина ему в спину. – Спасибо.

Через несколько шагов Николай Егорович оглянулся, но ее уже заслонила толпа.

Сзади его толкнули. Это был лысый попутчик. Он явно спешил, наверно, на самолет или автобус, чтобы мчаться дальше. Дальше и дальше, пока не свалит сердечный приступ или язва желудка. Такая уж профессия.

– Надо было проводить до конца, – подмигнул толкач.

– Кого?

– Занятная барышня.

– А… – сказал Холин деланно равнодушным голосом. – Вот вы про что…

Толкач, конечно, считает его рохлей. Даже телефон у нее не взял. Рохля он и есть. Рохлей был, рохлей и остался. Упустил удачный момент. Он всегда упускал в жизни удачные моменты. Он всегда упускал в жизни удачные моменты, поэтому и остался у разбитого корыта. Провести ночь рядом с интересной женщиной, женщиной, которая явно ему симпатизировала, и не взять у нее телефон. Только он, Холин, и способен на это. Только рохля на это способен, и не просто рохля, а рохля Холин, рохля из рохль. Может быть, побежать и попросить у нее телефон? Мол, извините, я свалял дурака, я всю жизнь только и занимаюсь тем, что валяю дурака. Я, мол, свалял дурака и поэтому прошу меня простить и дать телефон.

– Ну, бывайте, – сказал толкач. – Мне еще на самолет. – Толкач опять улыбнулся. Видно, чем-то Холин был ему симпатичен. Может быть, тем, что не осмелился попросить у соседки телефон? Рохли всегда симпатичны. Потому что они оттесняют другие, более сильные характеры.

– Бывайте, – пробормотал Холин. Толкач был ему неприятен. Из-за сна. Надо же, какая чепуха – человек может быть, оказывается, неприятен из-за сна.

Лысый попутчик смешался с толпой.

Все. Кончился еще один отрезок его, Холина, жизни. Маленький кусочек длиною в сутки. Распался, отошел в вечность и никогда больше не вернется. Никогда больше не пересечется его судьба ни с судьбою Мальвины, ни с судьбою лысого толкача. Вот еще одно, за что он не любил железные дороги. На железных дорогах люди слишком сближаются. Они вместе спят, едят, играют в игры, иногда рассказывают друг другу свои жизни, иногда влюбляются. А потом расстаются навсегда. Маленькие трагедии, если вдуматься. А впрочем, почему маленькие? Это довольно жестоко. Встретить какого-то человека, а потом его никогда не увидеть… Холину было немного грустно и не совсем уютно на душе. «Это все из-за сна, – подумал он. – Проклятый сон».

Этот день Николай Егорович решил отдать Симферополю. Побродить весь день по улицам, пообедать в ресторане, сходить за город, посмотреть, как встречают весну виноградники, а к вечеру уехать в Ялту. От Ялты, ему рассказывали, «наркомовский» недалеко. Можно взять такси. Он хотел уехать в Ялту вечером, чтобы посмотреть, как к ночи синеют горы.

Холин расспросил, как добраться до автовокзала, сдал там чемодан в камеру хранения, узнал, что троллейбусы и автобусы ходят до Ялты очень часто, и отправился бродить по улицам.

Солнце уже стояло высоко. Тротуары были сухие и теплые. У обочин, там, где еще лежал снег, вились тонкие струйки пара, а если смотреть вперед, напротив солнца, и если проезжая часть улицы была пуста, даже можно было заметить легкий мираж, какой бывает ранней весной над свежевспаханным полем.

В голом сквере, где весело дрались воробьи и важно разгуливали голуби, из желтой цистерны продавали сухое красное вино. Николай Егорович поколебался, но все же взял бокал и сел тут же на скамейку. Скамейка стояла напротив солнца, и было хорошо пить холодное, слегка шипучее вино маленькими глотками, закрыв глаза, подставив лицо теплому, почти жаркому солнцу.

В сквере было пусто, и никто не мешал Холину. Продавщица в пальто, в белом халате, надетом поверх пальто, читала книгу, сидя на табуретке. Очки сползли на нос, и она читала поверх очков. Подошли двое рабочих в выцветших зеленых ватниках, с мотком проволоки и ломом, взяли по бокалу, чокнулись и стали не спеша прихлебывать, говоря о футбольном матче. Моток проволоки и лом они прислонили к дереву.

Прошла, жмурясь в сторону солнца, молодая мать, толкая коляску. В коляске в чепце лежал ребенок и тоже жмурился.

Рабочие допили вино, расплатились, взяли проволоку и лом и ушли, по-прежнему споря о матче. Продавщица помыла бокалы, поставила их вверх дном и опять стала читать книгу.

«Там, наверно, строгий режим, – думал Холин, закрыв глаза. – Вставать по часам, ложиться по часам. Массовик-затейник. «Встаньте в круг, прыг-скок, прыг-скок…»

Стук… стук… стук… Это пришел пить вино слепой. Он пил торопливыми глотками, запрокинув голову, настороженно прислушиваясь – наверно, кого-то боялся. Может быть, жены. Большой кадык челноком ходил на черной жилистой шее. Очки слепой снял, чтобы не мешали, а может быть, чтобы не казаться слепым. Слепой допил вино, вынул из кармана печенье, сунул в рот, крошки просыпались на башмак. Большой голубь смело подошел и клюнул в башмак, – несмотря на маскировку, он, видно, знал, что это слепой.

«Если там режим, – думал Николай Егорович, – я наплюю на него. Я буду делать все, что мне хочется. Я не буду ходить на массовые мероприятия, ездить на экскурсии в автобусах и делать по утрам зарядку под аккордеон. Пошли они подальше со всем этим».

Слепой ушел, постукивая палочкой. Солнце слегка переместилось, и теперь на Холина падала тень от ствола дерева, но ему не хотелось шевелиться, чтобы передвинуться на солнце. Сквер был совсем маленький, и в нескольких метрах урчали автобусы, шли прохожие, некоторые поглядывали на Холина.

«Я буду ходить к морю, как бы оно далеко ни оказалось, – думал Николай Егорович. – И буду лазать по горам, если они там есть. Я ни разу не был в горах и только один раз видел море, тогда, когда ездил с Рабом. Это хамство, что мне сорок лет, а я только один раз видел море. Это просто нечестно.

Врач сказал, что там есть бассейн с морской водой, – думал Холин. – Я не буду вылезать из бассейна с морокой водой. Что бы там мне ни говорили, я буду каждый день нахально лезть в бассейн. Наверно, там есть очередь или какие-нибудь там потоки. Я наплюю и на очереди, и на потоки. Пусть делают что хотят, но я не буду вылезать из бассейна. Я стану нырять с открытыми глазами. Я так и не научился нырять с открытыми глазами. Речка детства была слишком мутной, а потом стало не до этого. Я всегда завидовал людям, которые умели плавать под водой с открытыми глазами. И еще я научусь плавать кролем, брассом. Достану книжку, там, наверно, есть специальная литература, и научусь плавать кролем и брассом. И лежать неподвижно на спине…»

Продавщица перевернула страницу и глянула на него. Наверно, еще никто так долго не пил бокал этого легкого вина. Или из интеллигентов, или алкоголик, возможно, подумала продавщица и опять стала читать. «А когда будет идти дождь, – думал Холин, – я стану читать. Только когда сильный дождь. Когда будет идти небольшой дождь, я пойду к морю, наверно, море в дождь необычное. Наверно, оно как заплаканное лицо. Как девичье заплаканное лицо. И горы, наверно, хороши в дождь. Наверно, они пахнут и шуршат. Пахнут и шуршат. Пахнут мокрым камнем и шуршат сухой прошлогодней травой; сухой, несмотря на дождь. Но в сильный дождь, наверно, дорожки становятся скользкими, и ходить по ним трудно Поэтому в сильный дождь я стану читать. Там, наверно, есть библиотека. Конечно, там есть библиотека. Наверно, хорошая библиотека с большим светлым читальным залом, где стоят кадки с пальмами и уютные кожаные кресла. Наверно, в библиотеке всегда пусто и тихо – кто приезжает на курорт читать? В комнате напротив, заставленной стеллажами, что-то пишет библиотекарь. Я буду брать детские приключенческие книги. Я не знаю толком ни одной детской приключенческой книги. Только в больнице я прочитал «Графа Монте-Кристо». Я не читал толком ни Майн Рида, ни Купера, ни Стивенсона. В детстве было не до этого. И потом было не до этого. Когда приходится разговаривать с мальчишками, я всегда боюсь, что разговор переключится на Майн Рида, или Купера, или Стивенсона. Я обязательно прочитаю Майн Рида, Купера и Стивенсона. У них должен быть Майн Рид, Купер и Стивенсон. У них обязательно должен быть Майн Рид, Купер и Стивенсон. Такие больные, которые к ним приезжают, или ничего не читают, или читают Майн Рида, Купера и Стивенсона. Я восполню пробел в своем образовании». Так думал Холин.

Николай Егорович допил вино, расплатился и ушел из скверика. Ему очень понравился этот скверик. И холодное, чуть шипучее вино понравилось. И продавщица в очках понравилась, хотя она и слишком строго поглядывала на него, наверно, все-таки принимала за алкоголика, который смакует каждый глоток. Но особенно ему понравилось, что деньги надо было платить не вперед, а потом, когда выпьешь. И рабочие заплатили потом, и слепой. Он и там будет пить легкое сухое вино маленькими глоточками, понемножку, по бокалу в день. Пусть врач запретил…

«Только бы выкарабкаться из этой истории, – думал Холин, идя по тротуару, машинально обходя движущихся навстречу людей. – Только бы выкарабкаться. Все тогда пойдет по-другому. Тогда начнется другая жизнь. До сих пор все было несправедливо».

Ему встретился книжный магазин. Он не обратил внимания на вывеску, но, наверно, это был магазин военной книги, потому что почти все книги там были военного содержания. И старичок-продавец там, наверно, был тоже бывшим военным. Везде у него на полках порядок, каждая книга знала свое место. На старичке была толстовка, седые волосы зачесаны назад, на пальце массивное золотое кольцо. Наверно, это был еще дореволюционный военный, например артиллерийский офицер. Холин был в магазине один.

– Вам что угодно? – спросил старичок, и Николаю Егоровичу показалось, что он добавит «сударь», но старичок не добавил.

– Мемуары Жукова есть? – спросил Холин, лишь бы что-нибудь спросить, так как мемуаров Жукова, конечно, не было.

Старичок только пожал плечами и продолжал сметать метелкой с книг пыль.

Холину было неудобно уходить с пустыми руками, и он купил книгу о состоянии британского военного флота в период второй мировой войны. Книга была толстой, к ней прилагались карты морских сражений, схемы наиболее крупных кораблей и списки потопленных судов, как вражеских, так и английских, с указанием тоннажа, вооружения и количества жертв.

Старичок ничуть не удивился, выбил чек и отсчитал сдачу.

Потом Холин сходил на базар. Он любил ходить по базарам, особенно в незнакомых городах. Базар – подноготная города, его истинное лицо. Здесь все становится на свои места – и люди, и вещи. В новых, недавно построенных городах и базары новые, с обилием ларьков, магазинчиков, торгующих чисто, по-городскому, даже с бумагой. Здесь пахнет хорошо вымытым асфальтом, селедкой, цветами. В старинных же городах, сколько бы они ни рядились в современные одежды, сколько бы ни приукрашивались, ни красили яркой краской губы, ни полировали коготки, базары выдают их с головой. Здесь гвалт, сутолока, варварское смешение красок, запахи рассола, чеснока, лука, моченых яблок. Здесь свои традиции, берущие начало еще с тех времен, когда город был деревянной крепостью.

Пестрая, говорливая, веселая, разноязычная толпа… Все живет, негодует, радуется, спорит, кричит; обилие фруктов, казалось, со всех уголков земли, разложенных прямо на земле. Если бы не современная одежда, так и казалось, что между рядами вот-вот пройдет стража в шлемах, с секирами.

Холин сделал круг по базару и приметил вяленого судака. Судак был огромен и подавлял всю мелкую рыбешку в радиусе нескольких метров. У него был надменный взгляд и упитанное, жирное, наверно, розовое тело. Николай Егорович сделал еще круг, но судак, казалось, не спускал с него глаз.

– Вот вы третий раз подходите, – сказала ему похожая на цыганку тетка в плюшевой жакетке, когда он действительно подошел третий раз. – Раз вещь понравилась, надо торговаться.

– Сколько? – спросил Холин, заранее предчувствуя ужасную цену.

– Пятнадцать.

– Ого.

– А вы посмотрите какой. – Тетка взяла судака за хвост и слегка шлепнула им об прилавок. Судак спружинил. Звук был умопомрачительно вкусный. От такого звука Холин сглотнул слюну.

– Десять, – сказал Николай Егорович и удивился своему нахальству. Неужели она правда отдаст за такую сумму?

– Тринадцать.

Теперь уходить было неудобно. Соседки, торговавшие ржавой мелочью, прислушивались к торгу.

«Надо же было связываться!» – подумал Холин.

– Двенадцать, и по рукам. – Хозяйка пододвинула судака Холину, как будто тот был уже его собственностью. – И то потому, что тринадцать несчастливое число.

Николай Егорович достал бумажник.

– А также потому, что вы такой симпатичный мужчина, – продолжала тетка. – Другому бы какому пьянчужке ни за что бы не отдала. Кушайте на здоровье. Сами ловили, сами готовили. Добром вспоминать будете. С горячей картошечкой да с пивком – одна радость.

Голос ее звучал искренне. Холин купил газету, завернул в нее судака, но судак не хотел лежать в газете. Он прорывал газету то носом, то хвостом, то плавниками. Николай Егорович воевал с ним всю дорогу до ресторана, и люди оглядывались на него и, наверное, завидовали. Один подвыпивший мужчина так засмотрелся, что наскочил на урну, упал, свалил урну и обсыпался окурками.

В ресторане почти никого не было, и официант обслужил Холина быстро. В его движениях чувствовалось уважение к клиенту. «И черной икры взял, – наверно, думал официант. – И красной рыбы, и шашлык на заказ, а пьет одно вино. Человек с сильной волей. Или безнадежно больной», – наверно, думал официант.

Заказ был, конечно, невыгодный, но официанту тоже надоедали иногда пьяные красные рожи, и ему изредка хотелось обслужить интеллигентного клиента. А может быть, это был официант-романтик. Среди официантов иногда попадаются официанты-романтики. Так или иначе, но у него были вежливые движения.

«Там, наверно, будет диета», – думал Холин, жуя сочные куски баранины. Шашлык оказался из молодой баранины. И чесночный соус был сделан как полагается, и мясо оказалось в меру выдержанным в уксусе. – Наверняка будет диета». Ему нужна диета. Надо постараться не есть много жирной пищи, больше овощей, больше двигаться. Врач говорил, что ему надо сбросить вес. Не много, а так, килограммов пять. Килограммов пять не так уж трудно сбросить, если не есть жирную пищу…

После шашлыка Холин выпил чашку крепкого черного кофе, но уходить из пустого чистого ресторана не хотелось, и он заказал мороженое с изюмом. Он не любил вообще мороженое, но сейчас ему захотелось мороженое с изюмом, и он заказал сто граммов. Официант еще больше преисполнился уважением к Холину.

– Есть и с шоколадом, – сказал он.

– Нет, спасибо.

Официант поколебался.

– Могу найти шампанского.

– С собой можно?

Официант оглянулся.

– Постараюсь. Курить не будете? Есть очень крепкие английские.

– Я не курю.

Официант принес шампанское, завернутое так, что оно не было похоже на шампанское.

– Мне очень у вас понравилось, – сказал Холин.

– Заходите еще.

– Я сделаю вам запись в книгу.

Официант совсем растрогался и принес жалобную книгу. Николай Егорович написал: «Мне очень у вас понравилось. Холин, инженер». Официант проводил его до двери и опять сказал:

– Заходите еще. Будем рады.

И только выйдя из ресторана, Холин с досадой вспомнил, что не написал фамилию официанта.

Постепенно вечерело. Солнце еще было яркое, но в воздухе похолодало и лужицы на асфальте уменьшились в размерах, их подсушил начинающийся морозец. На улицах стало многолюднее, но это многолюдие отличалось от дневного торопливостью, нервозностью – люди возвращались с работы. Транспорт шел загруженный. Холину посоветовали сначала доехать до окраины города, а там уже садиться на ялтинский троллейбус, так как он идет по центру и здесь на него трудно сесть из-за горожан.

Николай Егорович доехал до окраины и стал ждать с чемоданом у столба с дощечкой, на которой была нарисована буква «Т». Но ялтинского троллейбуса долго не было, хотя говорили, что он ходит очень часто. На остановке ждало всего несколько человек с чемоданами. Солнце отбрасывало от чемоданов длинные тени. И павильончик для ожидающих отбрасывал тень, и столбы, и люди, и провода, и сухая прошлогодняя полынь. Чуть дальше, в стороне, тени собирались вместе, клубились, поднимались до неба. Оттуда наступал вечер.

Неожиданно у столба затормозил огромный автобус. Он был пуст.

– До Ялты довезете? – крикнул Холин.

Молодой шофер в спортивном свитере кивнул.

– Садитесь.

Он забрал всех и помчался по шоссе. Автобус не был рейсовым. Наверно, он спешил в Ялту, в гараж. Мелькали остановки с горстками людей, поднявших руки; чистенькие поселки с аккуратными домиками, велосипедистами, оглядывающимися козами, с очередями у пивных ларьков. На полях здесь уже не было снега, вспаханная в прошлом году, оплывшая от вешних вод рыжая земля казалась совсем красной от заходящего солнца. Утыканные столбиками, опутанные проволокой виноградники были похожи на укрепленные участки.

В одном из поселков шофер затормозил и взял двух девушек. Девушки были одеты совсем по-весеннему: в юбках и шерстяных кофточках. У одной из них была такая узкая юбка, что подруге пришлось помочь ей войти в автобус. Девушки оказались знакомыми шофера. Одна, в узкой юбке, встала возле шофера и принялась с ним болтать, а другая села впереди, время от времени подавала реплики.

Вскоре пассажиры, которые сели в Симферополе, сошли, и Николай Егорович остался с девушками и шофером. Теперь шофер гнал машину еще сильнее. Он был молодой, и ему хотелось показать перед девушками класс. Лента шоссе мчалась навстречу, опоясанная столбиками, и казалась живой. Она то взлетала вверх, то опускалась, то игриво увертывалась от автобуса в сторону, прежде чем покорно лечь под колеса.

«Крым. Весна, – думал Холин. – Еще вчера – зима, метель, елки, холодная луна, убийство; сегодня – солнце, виноградники, красивые девушки, которым, конечно, кажется, что впереди у них вечная весна». Впрочем, Крым – это и есть вечная весна. А он, Холин, похож на пришельца с другой планеты, холодной планеты, в этой нелепой зеленой куртке со множеством застежек, в черных, на вате, перчатках, с черным чемоданом; хорошо хоть догадался прихватить с собой шляпу. Девушки не обращают на него никакого внимания. Впрочем, как это ни печально, прошла пора, когда обращают внимание девушки. Он никогда не был в Италии, но, наверно, Крым похож на Италию. И эти девочки в узких юбках, подвижные, разговорчивые, похожи на итальянок, и итальянский пейзаж за окном, он видел такой на какой-то картине. Где-то гудят станки, в щели ворот цеха задувает поземка, где-то мастер подсчитывает наряды, где-то повис над головой неумолимый, как рак, план, а он, Холин, мчится в огромном пустом стеклянном автобусе с девушками, похожими на итальянок, среди итальянского пейзажа.

Солнце сзади село, и загорелась заря, как огромный красный фонарь. Уже потемнело, и шофер включил подфарники. Он непрерывно оживленно разговаривал с девушкой, подруга постоянно подавала реплики, но Холину не было слышно ни слова.

«Знать бы, куда я мчусь с такой скоростью. В старых романах говорили – навстречу своей судьбе. Он шел навстречу своей судьбе. Он мчится навстречу своей судьбе. Знать бы, что это за судьба… Может быть, лучше лишний час посидел бы в ресторане…»

Постепенно пейзаж становился все более «итальянским», как на той картине. Поднялись горы с уже сырыми ночными вершинами, слева от автобуса появилась пропасть с лесом, издалека похожим на мелкий кустарник. На дне пропасти уже была ночь, там мерцали огни селений и поднимался пока еще редкий, слоеный, как перистые облака, туман. Здесь же, на дороге, пока было светло. Затухающий сзади красный фонарь освещал лес по бокам дороги, но не саму дорогу, так как черная глубокая тень от автобуса бежала впереди и пожирала красный отсвет.

Шофер включил фары. Это была почти фантастическая картина. Половина дороги освещена солнцем, половина – электричеством. Иногда столбы света от фар на повороте соскальзывали на освещенные горы и угасали, оставались там лежать беспомощные, съежившиеся, словно воздушные шары-кобасы, которые запускают в небо и из которых выпустили воздух.

«С женщинами знакомиться не буду, – думал Холин. – Никаких курортных приключений. Ну их. Это надо ухаживать, стоять в очереди за билетами в кино, провожать, молоть всякую чушь, каждый день гладить брюки. А потом начнется: микроревность, микроссоры, микрорасставание, обещание писать, а через час после отъезда – в урну скомканные бумажки с адресами.

Я буду ходить к морю, лазить по горам, а в сильный дождь читать книги. Детские приключенческие книги. Стивенсона, Купера. Или Майн Рида. Еще раз прочту «Робинзона Крузо». Так хочется прочитать «Робинзона Крузо». У них должен быть «Робинзон Крузо». Впрочем, с какой-нибудь можно познакомиться, но чтобы без всяких там. Просто случайно встречаться на прогулке, раскланиваться, переброситься двумя-тремя словами. Пусть она остается немного загадочной, даже не надо узнавать ее имени. Встретится на прогулке. «Море сегодня тихое». – «Да, но, наверно, будет шторм – чайки неспокойны». – «Они могут беспокоиться и из-за рыбы. Может быть, ушла рыба». – «Вы идете сегодня в бассейн?» – «Да. Я сегодня иду в бассейн». – «Тогда до встречи». – «До встречи». Вот и все. Пускай другие расходуют нервы, волнуются, курят, ревнуют, лазят по мокрым кустам.

Он будет гулять возле моря в любую погоду, а в сильный дождь читать книги. Стивенсона, Купера или Майн Рида. Кто из них окажется в библиотеке. И обязательно «Робинзона Крузо». Очень хочется прочитать «Робинзона Крузо».

Вторая девушка встала с сиденья и тоже подошла к шоферу. Подруги смеялись, откидывая назад головы, изгибая тела. Они смеялись с наслаждением и изгибались с наслаждением, они чувствовали, что сидящий сзади тип в зеленой куртке, в черной шляпе, в черных перчатках, с черным чемоданом наблюдает за ними и завидует их жизнерадостности и молодости. В темноте ноги девушек белели свечами. Четырьмя крупными свечами в темном соборе. Наверно, есть такие соборы, где в полумраке стоят длинные потухшие свечи крупными витками.

Фары встречных машин тускнели, становились красными и, едва поравнявшись с автобусом, опять вспыхивали расплавленным белым металлом. «Только бы все кончилось благополучно, – думал Холин. – Я начну жизнь сначала. Я буду наслаждаться каждой минутой. Раньше я не наслаждался каждой минутой. Раньше я вообще не наслаждался жизнью. Я не ценил жизнь…».

Огоньки в пропасти становились гуще, сбивались в одно место, и их россыпи тянулись ровно и далеко. Очевидно, начиналась Ялта.

Автобус въехал в Ялту уже в полной темноте. Промчался пустынными освещенными улицами. Напротив большого, сияющего огнями стеклянного здания шофер остановил машину, не выключая мотора.

– Здесь будете сходить?

– Что это?

– Автовокзал.

Холин взял чемодан, прошел, цепляя чемоданом за сиденье, к шоферу.

– Сколько я вам должен?

– Ничего.

– Ну как же…

Холин вынул из кармана пальто давно приготовленную новенькую хрустящую трешку, так получилось, что кассир выдала ему отпускные новыми хрустящими купюрами, а может быть, кассир сделала это нарочно, чтобы этим выразить сочувствие инфарктнику.

– Вот…

– Нет, нет.

Девушки ждали, поглядывая то на шофера, то на Холина. Николай Егорович понял, что шофер не возьмет. Наверно, из-за девушек. Он хотел казаться девушкам бескорыстным и благородным.

– Спасибо.

– Они здесь еще вам пригодятся.

Шофер тронул рычаги. Холин не успел сойти, а все трое опять оживленно заговорили, и опять он не мог уловить смысла разговора. Так, какие-то пустяки. Для него. Потому что он уже слишком стар, чтобы его могло заинтересовать, что сказал какой-то Алешка какой-то Наташке, когда провожал ее домой.

Сойдя на асфальт, Холин еще четверть секунды думал о шофере. Он молод и честен. Когда человек молод, он почти всегда честен. Особенно если рядом стоят две красивые девушки.

Еще когда ехали к автовокзалу, Николая Егоровича поразил пустынный вид окраин Ялты. Здесь, в центре, тоже было мало людей. Огромное, рассчитанное на сотни, если не тысячи, человек здание спокойно светилось стеклянными стенами, сквозь которые проступали пустые залы. Двери не хлопали. Дверь, которую Холин толкнул, заскрипела на весь вокзал. Звуки шагов разнеслись по помещению и, казалось, прилипли к потолку. Холин осмотрелся. Все окошки были закрыты.

«Не сезон, – подумал Николай Егорович. – Я первая весенняя ласточка». Он вспомнил, какая толкотня была в Ялте в то лето, когда они приехали сюда с Рабом. Им даже пришлось первую ночь провести на пляже, на сломанном и потому не убранном в сарайчик шезлонге. Они приехали искать на юг приключений. Они хотели увидеть, как трепещут под солнцем кипарисы, как покрывается в ветреный день белыми барашками голубое стеклянное море. Они хотели, чтобы на них обращали внимание красивые женщины. А вместо этого с утра шел хоть и теплый, но мелкий, проникающий за шиворот дождь, и в довершение всего они, увлекшись осмотром города, не успели подыскать квартиру, и пришлось ночевать на поломанном шезлонге, накрывшись плащами. Хорошо еще, друзья догадались захватить с собой плащи. Старые добрые прорезиненные плащи, которые не промокают ни под каким дождем, достойные наследники плащ-палаток.

Они лежали, накрывшись плащами, и слушали шум мокрого моря, и стук дождя о прорезиненный верх, и шорох газет на песке, когда к ним подошла девушка в белом платье. Мокрая, дрожащая девушка со свисающими тяжелыми волосами в облепившем ее платье, и оказала хриплым, простуженным голосом: «Мальчики, можно к вам?» Сказала, стуча зубами от холода, но дерзко, с вызовом. И они, искатели приключений, позорно бежали от этой девушки, оставив сухой теплый шезлонг; а потом, когда освоились на юге и когда никаких приключений с ними не случилось, они жалели, что не пустили ее под плащ и упрекали друг друга в трусости. Они тогда думали, что здесь, на юге, с ними будут каждый день происходить приключения, каждый день будут проситься под плащи мокрые девушки. Но с ними не случилось ни одного приключения, ни одного-единственного приключения. Хоть бы с ними случилось самое завалящее приключение… Нет, ничего…

И потом, много лет спустя, Николай Егорович иногда вспоминал тот вечер на пустом пляже под моросящим дождем, вспоминал чаще, чем другие дни своей жизни. Он думал, что бы было, если бы они пустили под плащ ту замерзшую девушку с вызывающим голосом. В то время он думал, что события повторяются, что их можно повторить, что если тогда они не пустили мокрую, озябшую девушку под плащ, то пустят следующую. Разве за всю жизнь не может выпасть второй такой вечер на пустынном пляже под дождем и разве какой-нибудь девушке не захочется к ним под плащ? Даже можно ей предложить самим. Но второй вечер не выпал. Даже не было ничего похожего близко. Оказывается, события не повторяются. В принципе, конечно, они должны повторяться, но наша жизнь слишком коротка для этого. За все годы, которые прошли с того дождливого ялтинского вечера в далекой юности, ни разу не ночевал он на пустом пляже в дождь, ни разу не попросилась к нему девушка под плащ…

И вот, спустя двадцать лет, он снова в Ялте. Если долго не стричься, отпустить подлиннее виски, а потом причесаться мокрой расческой, то можно увидеть тонкие серебряные виточки, похожие на проволочки от обмотки конденсатора. И если поздно лечь и на ночь выпить много чая или стакан вина, то утром под глазами будет опухшая кожа, нет, не мешки, просто опухшая кожа. И если пробежать даже немного за троллейбусом, то потом две остановки будет колотиться сердце. И если… На первом этаже все служебные окошки были закрыты, не виднелось ни одного человека, и Холин поднялся на второй этаж. Надо же было узнать, как добраться до санатория. На втором этаже тоже было чисто и пусто. Возле больших окон тихо, никому не мешая, очень занятые сами собой, росли тропические цветы. «Телесправка», – прочитал Холин, подошел и нажал кнопку возле большого телевизора «Крым». Тотчас же экран посветлел, и возникло красивое девичье лицо с высокой светлой прической.

– Я слушаю вас.

– Как проехать в санаторий… санаторий? – Холин забыл нерусское название санатория.

Девушка терпеливо ждала, смотря мимо него.

– Его называют «наркомовский»… Не помню, как по-настоящему…

– Последний автобус ушел полчаса назад. Следующий в семь утра.

Экран погас. Холин постоял в нерешительности, потом снова нажал кнопку. Снова посветлел экран, возникло девичье лицо. Николай Егорович ясно представил, как перед девушкой опять появилась его фигура в нелепой куртке с бесчисленными «молниями», в черной шляпе и с черным чемоданом. По лицу девушки пробежала тень неудовольствия.

– А туда можно добраться на такси?

– Да.

Николай Егорович не успел задать следующий вопрос, как лицо съежилось, поплыло к центру, и экран снова стал безжизненным. «Я похож на старика из «Сказки о золотой рыбке», – подумал Холин и нажал кнопку в третий раз.

Увидев Николая Егоровича опять, девушка нахмурила брови-стрелки и молча стала смотреть на него, совсем как рыбка в сказке: «Чего тебе надобно, старче?».

– Я хотел узнать, где тут остановка такси. Вы уж извините, здесь больше никого нет.

– Остановка рядом на площади. Выйдете – и сразу направо.

Девушка не выключала телевизор, наверно ожидая новых вопросов. Ей не хотелось, чтобы ее вызвали в четвертый раз.

– Спасибо, – сказал Холин.

Экран промолчал. Холин уже отошел, а он все светился. Так не хотелось девушке, чтобы ее вызвали в четвертый раз.

«Конечно, – думал Холин, волоча свой чемодан вниз по лестнице. – Наверно, читает интересную книгу, весь вечер никто не мешает, и вдруг появляется некто в нейлоновой куртке, в черной шляпе с черным чемоданом, нахально вызывает три раза подряд и задает вопросы, которые до него задавал миллион человек.

Конечно, – думал Холин, – будь я помоложе, она наверняка оказалась бы любезнее. Если бы я был помоложе, в спортивном толстом свитере, с рюкзаком за плечами, а в руках держал гитару, она была бы намного любезнее. Она подробно бы объяснила, как пройти на остановку и где эта площадь. Будь я помоложе, в свитере и с гитарой, она бы наверняка забыла про книгу и не выключала бы телевизор после каждого вопроса. И пожелала бы мне счастливого пути. Когда захотят, они очень любезные, эти молоденькие девушки».

Холин обошел вокруг автовокзала и увидел столб с буквой «Т» и шашечками. Возле столба на железной ограде, зацепившись ногами за среднюю перекладину, сидели два подвыпивших парня в спортивных рубашках с распахнутым воротом. Третий, с гитарой, тоже в спортивной рубашке, но в наброшенной на плечи нейлоновой куртке, стоял возле них с гитарой. Он был менее выпившим. Чуть поодаль, видно побаиваясь подойти ближе, но и не столь далеко, чтобы не потерять очередь, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу женщина среднего возраста в темном пальто, с чемоданом возле ног.

– Вы последняя? – спросил Холин.

– Да.

Она явно обрадовалась Холину. Ей, видно, не очень нравилось находиться одной в обществе трех подвыпивших парней в спортивных рубашках с вызывающе распахнутыми воротниками, а Холин, в дорогой нейлоновой куртке, черной шляпе, с чемоданом, показался ей родственной душой.

– Вы давно стоите? – спросил Николай Егорович.

– Нет. Только что подошла.

Она с готовностью отвернулась от парней и, видно, ждала продолжения знакомства, но Холину не хотелось разговаривать, и он стал смотреть на цистерну, где в синем свете, падающем из окна закрытого галантерейного ларька, шла торговля вином, наверно таким же, как в Симферополе. Небольшая очередь стояла терпеливо, только один мужчина в фуражке, наверно, больше от скуки, чем от выпитого, куражился и приставал к продавщице. Слева высились темные горы, кое-где усыпанные огоньками, на улице не было ни одного человека, ни одной машины. Почти не слышалось никаких звуков. Большой город отдыхал перед дневным столпотворением, как отдыхает сильный человек вечером, раскинув руки и спокойно дыша, предчувствуя, что будет трудный день. Парни вполголоса переговаривались, несколько замедленно подбирая слова. Они говорили о знакомых девушках, как понял Холин, работающих вместе с ними на стройке.

Один из парней, менее выпивший, обернулся к Николаю Егоровичу.

– Вы напрасно стоите, – сказал он. – Такси уже не будет. В это время такси не бывает.

– А вы?

– Мы просто так.

Парень придвинулся к товарищам, и они опять вполголоса стали разговаривать. Женщина посмотрела на Холина, ожидая от него решения.

– Я пойду узнаю, может быть, есть возможность, заказать по телефону, – сказал Холин. – Я оставлю вещи здесь.

Женщина была рада переложить на него необходимость принимать какие-либо решения.

– Если случайно придет такси, я подожду вас.

– Спасибо, – сказал Холин.

Он обогнул вокзал, опять толкнул одиноко заскрипевшую дверь и поднялся на второй этаж, по-прежнему никого не встретив. На втором этаже человек без вещей, в низко надвинутой на глаза шляпе и в светлом плаще, изучал расписание. По всей видимости, это был местный житель. Местные жители часто после работы изучают расписание дальнего следования и, тяжело вздохнув, бредут домой.

«Еще больше нахмурилось синее море», – подумал Холин и нажал кнопку.

Девушка даже вздрогнула, снова увидев Холина. Ее рука потянулась, чтобы выключить экран, Николай Егорович машинально сделал движение, чтобы не дать ему угаснуть, и они оба уставились друг на друга.

– Мне очень неприятно беспокоить вас в четвертый раз, – сказал Холин, – но я нигде не могу найти такси. Может быть, его можно вызвать по телефону?

– Там должен быть диспетчер.

– Диспетчер закрыт.

Девушка помолчала. «А при чем тут я?» – было написано на ее лице. Ей очень хотелось спросить. «А при чем тут я?», но, секунду поколебавшись, она не спросила.

– Вы можете переночевать в гостинице, а завтра в семь будет автобус. – Девушка помедлила. – Сейчас гостиницы у нас свободные.

– Извините, – оказал Холин.

– Пожалуйста, – она впервые внимательно взглянула на него У нее были светлые волосы и светлые глаза. Впрочем, может быть, у нее рыжие волосы и голубые глаза. Наверно, она приняла его за подвыпившего бестолкового, но нахального провинциала. Наверно, некоторые подвыпившие, бестолковые, нахальные провинциалы пристают к телевизионному изображению.

Похоже вот на что, думал Холин, возвращаясь, похоже, что он высадился на необитаемой планете, совершенно безжизненной планете, но на которой раньше была жизнь, сохранились прекрасные стеклянные здания и все такое. И сохранилась одна автоматическая телеустановка с изображением прекрасного существа. И он бегает в прекрасное стеклянное здание и задает вопросы автоматической телеустановке с изображением прекрасного существа.

– Не было? – спросил Холин женщину.

– Нет. Вам что сказали?

– Бесполезно.

Женщина подняла чемодан.

– Придется ехать к знакомым. Так не хотелось. До свидания.

– Всего доброго.

– И вам.

Женщина пошла к автобусной остановке мимо закрытого галантерейного ларька с развешанными галстуками и поблескивающими бусами, тяжело неся сумку и чемодан.

– А вам, собственно, куда? – спросил парень в куртке.

– «Наркомовский».

Парень присвистнул.

– Чего ж вы тут стоите? Вам надо на междугородное такси. Это очень далеко.

– А где междугородное?

– Там вы тоже сейчас ничего не найдете.

– Что же делать?

– Идите в гостиницу Там свободно.

«А может, провести ночь на пляже, как тогда? – подумал Холин. – Ночь теплая».

– Николай, – окликнул парень проходящего мимо поджарого мужчину в легкой куртке. – Не отвезете человека?

– Я домой.

– Ему далеко.

– Куда?

– «Наркомовский».

Мужчина подошел к ним.

– Это вас? – спросил он Холина.

– Да.

– «Наркомовский» далеко.

– Я знаю.

– Это почти под Севастополем.

– Ну что ж.

– А оттуда я никого не возьму. Ночь.

– Я оплачу обратную дорогу.

– Пойдемте.

Холин взял чемодан и пошел вслед за поджарым человеком.

– Спасибо, ребята, – оказал он трем парням.

– Не за что, – ответил за всех менее подвыпивший.

Недалеко стоял новый «Москвич-2100». Мужчина достал ключ на цепочке, открыл дверь.

– Это будет стоить двадцать рублей, – сказал он.

– Хорошо.

Мотор завелся сразу. Машина была новая, частная; сзади качал головой уродливый бульдог, спереди дергался на ниточке чертик. Мужчина уверенно развернул «Москвич», чуть проехал по главной магистрали, потом неожиданно свернул в боковую улочку, предварительно оглянувшись. В его движениях чувствовалась профессиональное мастерство. «Наверно, работает шофером, – подумал Холин. – Машина своя, подрабатывает по вечерам».

– Остановите у какого-нибудь магазина, – попросил Николай Егорович. Он подумал о том, что приедет поздно, столовая уже наверняка будет закрыта, а у него нет ничего перекусить, кроме судака.

Мужчина кивнул. Вскоре они остановились у маленького магазинчика, почти ларька, в каком-то темном переулке Над дверью горела мощная голая лампочка. Холин вышел из машины, шофер остался.

В ларьке было неожиданно много народа. В тесном помещении сгрудились мужчины. Они пили пиво из горлышек бутылок возле штабеля мешков с мукой. Женщины брали макароны, соль, сахар, крупу, масло, колбасу.

Продавщица была одна, очередь двигалась медленно. Холин вспомнит, что сегодня пятница, – делаются запасы на неделю. Пожалуй, надо было им заехать в большой магазин. Здесь все были свои. Очередь разговаривала об уличных новостях, продавщица, быстро делая свое дело, принимала участие в разговоре. Мужчины вполголоса говорили о своем: футбол, отношения с начальством, подготовка огорода и сада к весне. Женщины ругали детей, цены на базаре.

Когда подошла очередь Холина, продавщица взглянула на него с любопытством, наверно, сюда редко заходили посторонние. Николай Егорович взял триста граммов колбасы, двести сыра, четверть буханки хлеба, попросил все порезать. Продукты оказались свежими, особенно хлеб. Нож, хрустнув корочкой, вошел в мякоть, сжав кусок почти до половины. У Холина не было ни сумки, ни сетки, и продавщица, заметив это, завернула ему все в кусок плотной бумаги.

– Дайте еще водки, – сказал Холин.

«Пусть лежит в чемодане на всякий случай, – решил он. – У них там, наверно, сухой закон».

Шофер сидел на месте, положив руки на руль, голову на руки.

– Заждались? Очередь большая.

– Ничего.

Он включил стартер, точно сделал все движения, и машина мягко и быстро пошла по асфальту, уверенно пересекая улицы, тормозя на поворотах.

– Это очень далеко? – спросил Холин.

– Прилично.

– Под Севастополем?

– На полпути.

– Мне, наверно, удобнее бы ехать на Севастополь?

– Ездят и так. Но из Ялты все-таки лучше.

– Хорошее это место?

– Хорошее.

– Море далеко?

– Прямо там же.

Мужчина разговаривал неохотно, наверно, устал на работе.

Выехали за город, машина прибавила скорости. Холин глянул на спидометр – сто. «Спешит домой скорее вернуться», – подумал он.

Стал накрапывать мелкий дождь, такой мелкий, что стекло сделалось похожим на засиженное мухами. Мужчина смахнул «дворником» следы дождя и выключил его. По бокам дороги тянулся темный хвойный лес.

«По правилам, конечно, никакой дурак не едет с первым встречным к черту на кулички, да еще ночью, – думал Холин, искоса поглядывая на хмурое лицо шофера. – В приключенческом фильме все выглядело бы примерно так, как сейчас. Поздно вечером в незнакомый город приезжает отпускник. Конечно, он приезжает с деньгами. Отпускник, естественно, идет на остановку такси. Естественно, такси нет. На остановке трое наводчиков, притворяющиеся подвыпившими беззаботными парнями, советуют ему поехать на частной машине. Убийца уже тут как тут. Он сажает ничего не подозревающую жертву в свою машину и сразу же сворачивает с освещенной магистрали в темный переулок. Неожиданное затруднение. Пассажиру потребовалось зайти в магазин. Отказать – значит навлечь на себя подозрения. Убийца принимает решение заехать в магазин. Но в людный гастроном нельзя – могут встретиться знакомые, случайные люди могут запомнить номер. Убийца выбирает ларек в темном переулке. Машину он ставит так, чтобы номер ее оказался в тени, сам ложится лицом на руль. Взяв жертву, опять минуя освещенные улицы, выезжает за город. Вокруг дороги леса, дикая местность. Под каким-нибудь предлогом он останавливает машину, бьет жертву по голове спрятанным под сиденье гаечным ключом, берет деньги, вытаскивает труп, бросает в пропасть, где тот лежит до лета, пока его не обнаружат туристы. Никаких свидетелей, никаких улик. Все шито-крыто».

Впереди показалась бензозаправочная станция – стеклянный ярко освещенный куб. В кубе сидела среди фикусов и пальм женщина.

– Надо заправиться, – сказал шофер.

Холин промолчал – его согласия тут не требовалось. Шофер остановил машину рядом с красной колонкой и пошел к стеклянному кубу, где, как русалка среди водорослей, виднелась оператор, она считала на арифмометре. Мужчина нагнулся к окошечку, протягивая деньги, и, наверно, сказал что-то приятное, потому что женщина улыбнулась. Он расплатился, но, вместо того чтобы вернуться к машине, зашел в куб. Через стекло Холину было видно, как он подошел к столу оператора, снял телефонную трубку и стал набирать номер.

«Нет, – продолжал додумывать Холин прежнюю мысль. – Конечно, убийца не стал бы бросаться на пассажира с гаечным ключом. Началась бы схватка, и неизвестно, чем бы она кончилась. Он сделает проще. Из автозаправочной станции он позвонит своему сообщнику, тот выйдет на дорогу, поднимет руку: «Подвези, друг». «Друг» конечно подвезет. Сообщник сядет сзади. Во всех фильмах бьют сзади. Сзади удобнее бить».

Мужчина говорил совсем недолго.

– Жене звонил, – сказал он, вернувшись. – Жене, донимаешь, забыл позвонить. Волноваться будет.

– Конечно, – сказал Холин. – Позвонить жене надо.

Машина тронулась, и куб пропал, как сказочное видение. И опять Холину подумалось о другой планете. Лес, дремучий, сырой, темный, непроходимый, заваленный буреломом, пустынная дорога, на ней машина с двумя, может быть, правда, с убийцей и жертвой, и вдруг возникает сияющий белым неоновым светом стеклянный куб, а в нем женщина среди тропических растений считает на арифмометре. И опять лес, пустынная дорога и накрапывает дождь.

Холин вздрогнул. Впереди, сбоку дороги стоял человек с поднятой рукой. В свете фар куртка человека поблескивала, на лицо низко надвинут капюшон, в руках палка, за спиной рюкзак. Если бы не рюкзак, человек был бы похож на монаха со старинной гравюры.

Шофер проехал Монаха, потом затормозил.

– Подвезем?

– Подвезем, – сказал Холин.

Монах подошел, постукивая палкой.

– Вам куда? – спросил шофер первый.

– Все равно. До ближайшего жилья, – Монах махнул рукой вперед.

– Километров с десяток подвезем, а потом нам поворачивать. Но вам там останется чепуха до поселка.

– Спасибо.

Монах открыл дверцу, засунул рюкзак, сел сам. Шофер тронул.

– Турист?

– Вроде этого.

Монах осторожно отбросил назад капюшон; Холин, который сидел к нему вполоборота, – он с самого начала, как только заметил стоящую на дороге фигуру, невольно сел вполоборота к заднему сиденью, – увидел лицо пожилого человека. Он ожидал увидеть почему-то юношескую розовощекую физиономию. Может быть, его обманул спортивный вид нового пассажира.

– Хотел заночевать, да уж больно лес плохой – сплошной бурелом. И склоны крутые.

– Одни идете? – спросил шофер.

– Один.

Турист нагнулся и стал отстегивать клапан рюкзака. Холин оцепенелым взглядом следил за ним. «Руки вверх!» – сказал Монах и вытащил пистолет. Пистолет тускло блеснул в его руке.

– По глоточку? – оказал Монах и протянул Николаю Егоровичу фляжку. Это была мятая, потертая фронтовая фляжка.

Холин машинально отхлебнул. Во фляжке оказался коньяк. Холин вернул фляжку хозяину.

– Вы?

Шофер мотнул головой.

– Не.

– Вы?

– Спасибо, – во рту у Холина был огонь.

– Впрочем, – сказал шофер. – Давай, все равно тут ни одного черта нет.

Он взял правой рукой фляжку, крупно отхлебнул три раза и отдал туристу. Тот отпил сам немножко, завинтил колпачок и спрятал в рюкзак. Воцарилась тишина, потом коньяк стал оказывать действие.

– Давно идете? – спросил шофер.

– Второй месяц.

– Прилично. И не скучно одному?

– Скучать некогда. Днем идешь, ночью спишь.

– Время-то больно раннее.

– Ничего. В самый раз. Летом народу много. И жарко Я плохо переношу жару. А сейчас уж больно ветер хороший. Чистый такой, промытый. Когда с континента дует – снегом пахнет, а когда с моря – цветами. Странно.

– Это из Турции или еще откуда подальше. Там уже лето.

– Когда солнце, особенно хорошо. Солнце и ветер. То солнце, то тучи набегут, то дождик брызнет. За один день и весну, и зиму, и лето встретишь.

– А не тяжело?

– Я помаленьку. Устал – отдохну, костер разведу, картошки напеку, чайку сварю. Отдохнул – и дальше. Когда солнце, вдоль моря иду. Очень красиво море и солнце.

– Это уж точно, – сказал шофер. – Сами-то откуда будете?

Турист помолчал.

– Издалека, – сказал он. – Места у нас очень уж обжитые. Воздуха мало.

– Ясно.

Шофер сбросил газ.

– Нам сейчас поворачивать. Вам тут недалеко осталось. Я бы подбросил, но очень уж спешу.

– Что вы. И так большое спасибо.

Турист пододвинул рюкзак ближе к двери.

– Я бы и тут заночевал, да уж больно место неудобное. Бурелом и склоны крутые. Палатку не разобьешь. А тут еще дождь пошел – костер трудно разжечь. Я сегодня припозднился. Все думал, к морю успею выйти.

– Тут к морю не выйдете. Дорога поворачивает.

– Ночи у вас быстро наступают. Прямо врасплох захватывают. Никак не привыкну.

– Это уж точно.

– Оглянуться не успеешь – тень упала. А я спать не люблю. Иду все время. Вот и тяну до последнего. А там глядь – и места подходящего не найдешь.

– Это уж точно, – оказал шофер.

– Хорошо остановиться, когда вид красивый утром откроется.

– Конечно.

– Утром из палатки вылезешь, а горы дымятся, лес синий и солнце встает.

– В человеческом жилье тоже не мешает отдохнуть. В поселке гостиница хорошая. Там чебуреки всегда горячие. Переночуете и дальше двинете.

– Я бы все-таки на воздухе заночевал. У меня чудесный спальный мешок. Хоть на снегу спи. Но уж больно место неподходящее. Бурелом, да и склоны крутые. Я не люблю тесные места. Хорошо на большой поляне останавливаться и чтобы неподалеку ручей был. Для чая-то у меня всегда вода есть, а вот умыться не всегда умоешься.

– Вода сейчас холодная.

– В этом и все удовольствие.

– Но все же в человеческом жилье тоже надо иногда отдыхать. В той гостинице всегда хорошие чебуреки. Я, когда мимо еду, непременно заезжаю Сейчас там наверняка свободно.

– Гостиница гостиницей, но на воздухе лучше. Если бы мне лошади встретились, ни за что бы не ушел. Люблю ночевать с лошадьми. С ними так спокойно и уютно, особенно когда пастух старый попадется. Сидишь с ним у костра всю ночь, чаек попиваешь и разные истории слушаешь Про то, как в старину было и как дальше будет. Почти все пастухи мудрые люди, всё знают. И какая погода завтра будет, и какую траву заварить, чтобы сон пришел. Пастухи – самые мудрые люди.

– Это уж точно.

– Пастухи все время думают. У них по каждому вопросу собственное мнение, потому как время есть. Паси себе и думай.

– Да…

– Иной пастух умней иного академика. Над ним не висят никакие авторитеты. Захотелось ему по какому вопросу иметь свое мнение – он и чихал на всех, имеет, и все. А академику еще надо прикинуть, куда оно вывезет, это его собственное мнение.

– Это уж точно.

– Очень умные попадаются пастухи.

– Я остановлю вот здесь. Или вас подбросить? Но тут совсем рядом, и километра не будет.

– Спасибо. Я вам очень признателен. Может быть, еще по глоточку?

– Не стоит.

– Тогда до свидания.

Турист взял рюкзак, палку, вылез и аккуратно закрыл дверцу. Машина сделала левый поворот, и Холин увидел его. В низко надвинутом капюшоне, с посохом, он опять очень был похож на монаха. Если бы не рюкзак. Рюкзак очень мешал. Он делал человека нелепым, странным, производным сразу от нескольких эпох.

– Странный человек, – оказал Холин, когда они сделали левый поворот и въехали на более узкую, но тоже асфальтированную дорогу.

Шофер промолчал.

– Наверно, пенсионер. Правильно, так и надо. Вместо того чтобы копаться с цветочками или писать мемуары, взял палочку и пошел. Ночует у костра, наслаждается природой, думает. Наверно, очень счастливый человек.

– Конченый человек.

– Конченый? – удивился Холин.

– Рак или еще что-нибудь.

– Почему вы так решили?

Шофер опять не ответил. Только спустя некоторое время он сказал:

– Некоторые так делают. Те, кто знают наверняка, Все лучше, чем на больничной койке…

– Но ведь всегда остается какая-то надежда…

– Те, кто знают наверняка.

– Говорят, есть какие-то новые средства…

– Эти чувствуют. Года два назад тоже вот так одного в палатке нашли. Тот зимой шел. В мае альпинисты нашли.

Остаток дороги проехали молча. Показались бетонные столбы ворот, машина проехала короткую аллею из больших елей и остановилась возле маленького белого особняка.

– Здесь приемная.

Холин вытащил бумажник, достал четвертную.

– Спасибо, – сказал он.

«Убийца» неловко и поспешно сунул ассигнацию в карман, дал сдачу. Он ничего не ответил. Наверно, он был еще только начинающий «левак», и ему было неудобно перед пассажиром. Потом Холин узнал, что до Ялты было не так уж далеко и шофер повез его специально дальней дорогой, хоть цена была обговорена сразу, но он посчитал неловким брать такую сумму за столь короткий путь и повез дальней дорогой. Такие угрызения совести испытывают все начинающие «леваки». Потом это проходит.

– Счастливого.

Машина развернулась и уехала. Холин поднялся по ступенькам и нажал кнопку. Послышались шаги. Дверь открыла женщина в белом халате и белой косынке.

– Входите, – улыбнулась она, словно давно ждала звонка Холина. – Давайте я вам помогу, – она протянула руку к чемодану.

– Что вы. Я пока сам в состоянии. Это уж если вы тут залечите…

Она не улыбнулась шутке.

– Раздевайтесь. Проходите. Руки можете помыть там.

Он разделся в тесной чистой прихожей, повесил пальто и шляпу на вешалку. В открытую дверь была видна комната, – очевидно, там приемный покой с какими-то медицинскими приборами, большим, в полстены, фикусом в квадратной деревянной плошке и столом, накрытым неожиданно домашней скатертью, расшитой красными цветами. Вправо был небольшой коридорчик, куда ему показала сестра. Там виднелись две двери – по всей вероятности, ванная комната и туалет.

Холин толкнул ту дверь, которая была приоткрыта и где горел свет, и очутился в ванной. Здесь все было чисто и бело. Он вымыл руки стертым куском зеленого туалетного мыла, вытер выглаженным накрахмаленным полотенцем и причесался перед овальным зеркалом над умывальником. Потом он вернулся в комнату. На столе дымился крепко заваренный, с кружочком лимона чай в хрустальном стакане с подстаканником и стояла небольшая вазочка с печеньем.

– Давайте ваши документы, а вы пока попейте чаю. – В тоне сестры по-прежнему была доброжелательность. Она взяла его документы и унесла во вторую комнату, прикрыв за собой дверь.

«Поезд, автобус через вечерние горы, странная поездка в «Москвиче» ночью в дождь, встреча с Монахом, и как венец всему – чай с лимоном за домашней скатертью, расшитой красными розами. Не слишком ли много для одного дня?» – думал Холин, прихлебывая чай. Необычное, давно не испытываемое чувство овладело им. Как будто он после долгого отсутствия вернулся в старый надежный дом, где тебя хорошо знают, где ни о чем не надо заботиться, где все сделают как надо, что бы ни случилось; где можно расслабиться, отпустить натянутые нервы, слегка затуманить напряженный мозг; как в детстве, когда заболеешь, и мать не идет на работу, и можно никуда не спешить, лежать, натянув одеяло на подбородок, и ждать малинового чая. А в комнате тепло и дымно от кизяков хорошим сухим дымом, и мать то и дело тревожно прикладывает к твоему лбу шершавую родную ладонь, а ты знаешь, что ничего страшного нет, и завтра после малинового чая и аспирина будешь здоров, и можно будет побежать на речку, привязав к валенкам надежные, испытанные коньки, и кататься до самых звезд по заметанному снегом и простеганному заячьими стежками звенящему льду.

– Вот, пожалуйста, – сестра подала ему документы. – Все в порядке. Сейчас вас проведут в помещение для приезжих. Вам там придется переночевать одну ночь, а завтра освободятся места, и вас переселят в палату. А это вам талончик на ужин. Столовая рядом.

– Хорошо. Спасибо.

– Яночка! – позвала сестра.

Из комнаты вышла совсем молодая девушка лет шестнадцати, полненькая и рыженькая, такая полненькая, что накрахмаленный халат топорщился во все стороны.

– Отведи товарища.

Они пошли темной вечнозеленой аллеей, круто сбегавшей вниз. Тихо моросил дождь, и слышался неясный шум. Неужели это море?

– Это море шумит? – спросил Холин.

– Да. Вы первый раз у нас?

– Первый.

– Вам помочь?

– Благодарю. Мне не тяжело.

Аллея сбегала все круче, потом к ней присоединились еще две аллеи, и они вышли к небольшому старинному зданию. Здание было двухэтажным, с большими, выступающими далеко вперед балконами, огороженными гнутыми прутьями, и белыми узорчатыми башнями, вытянувшимися над кронами деревьев. Дом прятался в зелени: его стены и балконы обвивал плющ, а верхнюю часть закрывали ветви вечнозеленых деревьев.

– Наверно, это бывший барский дом?

– Да. Это графский дворец.

Девушка остановилась у крыльца из широких, расходящихся веером мраморных плит.

– Столовая здесь рядом. Пойдете по этой аллее, первое здание – столовая.

– Благодарю вас.

– Не за что.

Рыженькая ушла Фонари в аллее были редки, и ее белый халат сразу пропал в темной зелени.

Холин взошел на крыльцо и потянул на себя большую, тускло светившуюся золотом ручку. Массивная дверь из черного дерева открылась с трудом. Прямо от двери вверх поднималась лестница, тоже из мpaмоpa, покрытая красным ковром. На площадке, там, где лестница делала поворот на второй этаж, пожилая женщина в синем форменном халате чистила пылесосом ковер. За шумом пылесоса она не услышала, как вошел Холин, и вздрогнула, когда он сказал:

– Здравствуйте.

Женщина выключила пылесос и распрямилась.

– Здравствуйте.

– Послали к вам.

– Вот и хорошо, – сказала женщина. – Пойдемте со мной. – У нее было широкое доброе лицо, и к ней очень подходило слово «няня», такие лица бывают у нянь в детском саду. – Вот и хорошо, – повторила она. – Давайте я вам помогу.

– Спасибо, я сам.

Николай Егорович пошел за женщиной на второй этаж, неся свой чемодан. Дворец был великолепен. Холин впервые оказался в таком великолепном помещении. Везде мрамор, ковры, картины, скульптуры, зеркала. На втором этаже находился большой зал с огромной люстрой под потолком и двумя рядами дверей, таких же черных и с золотыми ручками, как и входные. Простенки между дверями были расписаны маслом, в основном это были пейзажи или сцены охоты.

Женщина открыла ключом одну из дверей.

– Пожалуйста.

Холин вошел, няня пропустила его вперед.

– Вот ваша кровать.

В небольшой комнатке было две широких кровати, застеленных белыми одеялами с выбитыми на них рисунками, тумбочка с графином воды, тремя стаканами и два стула.

– Вам что-нибудь надо?

– Нет.

– Возьмите ключ. А это от входной двери. Вы пойдете ужинать?

– Наверно.

– Тогда закройте входную дверь.

– Разве здесь больше никого нет?

– Будете ночевать один. Вряд ли кто еще сегодня приедет. Не боитесь?

– Привидений нет?

– Всех перевели.

– Жаль.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Няня тихо закрыла за собой дверь. Холин подошел к узкому окну с лепным толстым орнаментом и открыл его. Створки тоже были из черного дерева, а шпингалет из тяжелой, хорошо вычищенной бронзы. Густой запах мокрых деревьев и моря вошел в комнату, растекся, заполнил ее всю, вытесняя запах сухого помещения, недавно выутюженного белья.

Шум моря теперь слышался совсем явственно, его нельзя было ни с чем спутать, но самого моря видно не было – его закрывал парк. Николай Егорович облокотился на подоконник и с минуту смотрел на шуршащие под мелким дождем кусты, чуть поблескивающие глянцевыми упругими листьями в свете далекого фонаря; на аллею, очевидно спускающуюся к морю; на дерево, росшее под самым окном и имевшее такую густую крону, что тянущиеся внизу кусты стояли сухие и не издавали шороха.

Потом он закрыл окно, взял полотенце, мыло, легко нашел туалет и умылся. Голода особого он не испытывал, тем более в запасе были хлеб и колбаса, но Холину хотелось пройтись перед сном, и он решил сходить поужинать в столовую.

Няня еще чистила ковер.

– Вы взяли ключ? Я сейчас ухожу, – сказала она.

– Да. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Столовая действительно оказалась недалеко. Холин еще издали по запахам догадался, что это столовая. Низкое здание было укрыто зеленью, лапы деревьев простирались над крышей, и вход в столовую был похож на вход в сказочный замок. Он поужинал один в огромной зале среди рядов пустых, накрытых белыми скатертями столов, и вышел на улицу. Дождь так же тихо и ровно шуршал в деревьях. Николаю Егоровичу не терпелось посмотреть на море, но он боялся заблудиться в большом парке, тем более что официантка в столовой предупредила его, что в одиннадцать на территории санатория свет выключат. Сейчас было уже пол-одиннадцатого.

Холин вернулся той же аллеей ко дворцу, никого не встретив. Дверь во дворец была закрыта, значит, няня уже ушла. Несмотря на такой длинный, полный впечатлениями день, спать не хотелось, и Холин решил дождаться на улице, когда выключат свет, посмотреть, как все будет выглядеть в темноте. Но потом ему пришла мысль, что свет может погаснуть и во дворце, и тогда придется добираться до комнаты на ощупь в незнакомом помещении.

Холин глянул на часы – оставалось еще семнадцать минут, В кустах ему послышался шорох, как будто собирал осенние листья еж, один раз, еще в детстве, Николай Егорович слышал, как еж собирал осенние листья. Холин вошел в мокрые кусты и очутился на маленькой лужайке, с подкошенной зеленой густой травой Посреди лужайки работал совсем крошечный фонтан. Фонтан состоял из мраморной чаши и бронзовой девочки, держащей в правой руке кувшин. Девочка левой рукой поправляла волосы, а правой держала кувшин, но держала она его небрежно, кувшин наклонился, и вода из него тонкой струйкой выливалась в чашу фонтана. В полумраке девочка выглядела как живая, только она была совсем маленькой, наверное, это была дюймовочка. Возле стояла удобная скамейка.

Холину очень захотелось посидеть возле дюймовочки, но он вышел из кустов, открыл ключом дверь дворца, опять запер ее и направился к себе в комнату. Ковры скрадывали звуки шагов, и Холину это было приятно – он не любил гулких шагов в пустом помещении.

На втором этаже Николай Егорович проверил все двери. Большинство из них было закрыто, очевидно, это были комнаты, ожидавшие приезжих; в двух стояли массивные старинные биллиардные столы; третья, по всей видимости, была читальней, в ней находились мягкие удобные кресла и шкафы с журналами и книгами В этой комнате было очень красивое окно: полукруг почти во всю стену из цветной мозаики. Еще в одной маленькой комнатке стоял теннисный стол.

Одна из дверей вела на балкон, она была открыта, но вход загораживала решетка: очевидно, балкон находился в аварийном состоянии. Когда-то здесь, наверно, танцевали: балкон был очень просторным, пол из кусочков дерева разного цвета и конфигурации; он хорошо сохранился и был скользким от дождя, точно его только что натерли для вальса или мазурки. Весь второй этаж, по всей видимости, когда-то предназначался для гостей графа.

Холин вошел в свою комнату, потушил свет и открыл окно. В комнате было довольно светло, хотя небо выглядело абсолютно непроницаемым. Наверно, от близкого, за парком, моря Николай Егорович достал бутылку шампанского, бесшумно, быстро, чтобы не передумать, открыл ее и налил в стакан, взятый с тумбочки.

– С приездом, – сказал он.

Шампанское светилось на фоне темных кустов. Видны были даже пузырьки газа. Наверно, правда свет от моря, минуя парк, просачивался в комнату.

– С приездом, и чтобы, значит, все было хорошо.

Холин выпил шампанское и поставил на подоконник стакан. В этот момент небо и парк дрогнули, словно перешли на другой ритм жизни, словно затаились, притихли, словно появились у них другие заботы, более значительные и мудрые, чем были до этого. В санатории выключили свет. В комнате и в парке не стало темнее, но Холин почувствовал, что все вокруг зажило совсем другой жизнью – ночной, так отличной от жизни на свету. И сразу, точно он ждал этого момента, по парку прошелестел едва заметный ветерок, тронул крону дерева над дворцом и ушел в сторону моря.

Стало зябко.

Николай Егорович прикрыл окно наполовину, выпил еще шампанского и, раздевшись, лег в кровать. Белье оказалось холодным, но сухим, хорошо выутюженным, и Холин скоро согрелся. Он лежал и слушал звуки дворца. Дворец слегка поскрипывал, постанывал, тихо скреблось в окно дерево, что-то хрустнуло, вздохнуло, вроде бы пробежало на мягких лапах.

И вдруг Холин услышал шаги. Сначала слабые, вроде бы не шаги, а похрустывание старого паркета под толстым ковром, но потом звуки стали явственнее. Кто-то медленно поднимался по лестнице.

Николай Егорович привстал. На площадке между первым и вторым этажами шаги затихли, словно человек отдыхал, потом послышались снова. Холин вспомнил, что не закрыл дверь. Он вскочил с кровати, кинулся к двери, но там ключа не оказалось Не было его ни на тумбочке, ни на подоконнике. Очевидно, когда Холин вошел, он положил его в карман брюк. Николай Егорович схватил брюки, лихорадочно стал шарить в карманах, нащупал ключ, но тут шаги раздались совсем возле двери, и Холин понял, что не успеет…

В дверь осторожно стукнули несколько раз. «Войдите», – хотел сказать Николай Егорович, но голос отказал ему. В полумраке комнаты было видно, как ручка двери медленно опустилась вниз, она опустилась уверенно, без рывков, точно неизвестный не один раз уже проделывал это. Потом дверь заскрипела. Холин хотел закричать, вскочить, броситься к окну, но не мог ни крикнуть, ни пошевелиться.

В щели показалось что-то белое.

– Нет, – прохрипел Холин.

Белая фигура вошла в комнату.

– Вы еще не спите?

Это была няня.

«Господи, – подумал Холин. – Это же няня».

– Почему вы не включили свет? – спросил Холин.

– Вы испугались?

– Нет, но все же…

– Дворец подключен к наружной линии. Здесь гаснет, как и в парке, – в одиннадцать, – сказала няня.

– Странно.

– Выйдите на улицу. К вам пришли.

– Ко мне? – удивился Николай Егорович. – Кто?

– Какая-то женщина.

– Я здесь никого не знаю. Я только что приехал.

– Я сидела в караулке, пришла какая-то женщина и попросила отвести меня к мужчине, который только что приехал.

– Странно. Очень странно. Вы не шутите?

– Вот еще. Надо было мне подниматься. Она внизу. Я пошла, – няня прикрыла за собой дверь.

Холин быстро оделся и вышел из комнаты. Свет во всем дворце был действительно потушен, но свечение из окон позволяло ориентироваться.

Николай Егорович спустился на первый этаж, осторожно ставя ноги на ступеньки и придерживаясь за перила. Внизу было совсем темно, но он чутьем понял, что там никого нет.

«Странно», – опять подумал Холин, на ощупь пробираясь к входной двери. Он шел растопырив руки, как лунатик. «Кому я здесь могу понадобиться? Может быть, это глупая шутка? Но няня не похожа на шутницу. Она никак не похожа на шутницу».

Николай Егорович нащупал ручку входной двери, нажал и толкнул дверь плечом. Возле крыльца никого не было.

«Ну, начинается, – подумал Николай Егорович тоскливо. – Надо проснуться. Надо немедленно проснуться. А то сейчас начнется черт знает что».

Но ничего не начиналось. Просто он стоял на вершине горы, у его ног тлел костер, и в сероватом свете было очень далеко видно, так далеко, что, казалось, видно все море, и даже там, за морем, бог его знает где, роилось множество огоньков.

«Наверно, Турция», – подумал Холин и проснулся.