"Грач-птица весенняя" - читать интересную книгу автора (Мстиславский Сергей Дмитриевич)

— Мама!
— Сюда! — весело крикнул Бауман.
Насупившийся, обидевшийся на Лешин вскрик надзиратель грубовато вскинул ребенка через вторую решетку, навстречу ждущим баумановским ладоням. Бауман крепко обнял мальчика. Руки скользнули лаской по маленькому робкому телу; пальцы нащупали сразу в боковом карманчике передника (вот он зачем!) довольно толстый пакет.
Женщина улыбалась надзирателю сквозь решетку.
— Ну вот, спасибо вам. Я же знала: по лицу видно, что вы хороший.
Мокеич обернулся к ней. Это была секунда. Но и секунды достаточно: пакет из карманчика скользнул в рукав пиджака. Бауман поднял Лешу, высоко вытянув руки, чтобы загнать — по рукаву — пакет как можно глубже, за локтевой сгиб, к плечу.
— Ну вот. Получай своего Лешу.
Темные глаза мальчика пристально смотрели в Баумановы глаза. Игра какая-то. А в чем игра — непонятно.
— Хоп!
Через решетку — к старику, и тотчас — через вторую.
— Мама!
Теперь Леша улыбался во весь рот. На этом перелете он получил полное удовольствие. И дядя этот здорово качает!
— Еще!
Все трое старших засмеялись.
Мокеич, впрочем, тотчас спохватился, напыжил строго усы:
— Не полагается!
Но Леша уже болтал ножонками за маминой решеткой.
«Хоп!» — к старику-через дядину решетку. Дядя опять поцеловал, подкинул высоко и-«хоп!» — тем же порядком обратно.
Мокеич вытер проступивший на лбу пот.
— Свиданьице-с закончено, — сказал он, хмуря брови, и качнул очень грозно шашкой в протертых, облезлых ножнах. — Потрудитесь идти.
И в подтверждение за той, внешней — куда приводят людей с воли-решеткой показалась фигура Сулимы. Он был побрит, в свежем кителе. По случаю прихода «невесты», наверно. Искровцы смеялись уже как-то при Баумане, что капитан всегда красуется перед «невестами». И сейчас-изогнулся всем тощим своим телом, подкрутил усики. А в левой руке — чистые замшевые белые перчатки. Форменный парад.
Грач использовал эту минуту. Он засунул правую руку вместе с рукавом в карман. Встряхнулся всем телом. Пакет сполз. В кармане. Все в порядке. А капитан все еще смотрит на «невесту».
— Время… — начал капитан.
Мокеич доложил, вытянувшись по-уставному:
— Я уже указание сделал.
— Разрешите еще немного, пожалуйста, — сказала женщина. — Мы совсем не успели еще… повидаться.
— С прискорбием… — махнул галантно рукою Сулима, — но вынужден. Срок прошел. И с гаком.
Женщина подняла в ужасе брови:
— С чем?
— С гаком, — повторил капитан и сомкнул каблуки. — То есть с излишком, если по-нашему, по-великоросски сказать… Но я полагал, что вы и здешнее малороссийское наречие разумеете… По наружности равно и по наименованию вашему…
— Малороссийское? — Она расхохоталась. — Это Люся-то, по-вашему, малороссийское?
Люсей зовут, значит. Ну, теперь всё в порядке.
— До скорого свидания, Люся.
— До скорого свидания, Николай.
В пакете из Лешиного карманчика оказалось одиннадцать паспортных книжек по числу готовых к побегу. Сумасшествие — рисковать одиннадцатью документами сразу! Хотя, в сущности, если хорошенько подумать, для тех, кто провалится на передаче, разницы нет: один бланк или одиннадцать. И бланков не жалко: они ведь липовые, собственного изготовления…
Грач рассмеялся. Мысль сделала полный круг и привела к выводу, что на воле поступили правильно, прислав все паспорта сразу: лучше один раз рискнуть, чем одиннадцать. Ровно в десять раз меньше шансов провалиться.
А Люся эта молодец! И сильная: как она Лешу подняла! Как перышко. Кто такая?
Но никто из искровцев ее не знал.
Впрочем, существенного значения это не имело: сегодняшняя первая встреча Грача с Люсей должна была быть и последней, потому что Бауман на свидании с «невестой» передал через нее последнее распоряжение о дне побега:
ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ
Глава XXXIII ТРЕВОГА
Бауман настоял на таком коротком сроке. Усмехаясь всегдашней своей ласковой и теплой улыбкой, Грач пояснил, что медлить нечего. Он, как выразился Крохмаль, «форсировал события». Паспорта и деньги на руках. Материал для лестницы — простыни, полотенца, табуреты, стулья-по камерам. «Лекарство» хлоралгидрат, которым будут усыплять дежурного надзирателя — испытано на Мальцмане и других, доза определена точно: запас «лекарства» есть, и его надо расходовать, пока оно не скисло и не потеряло силы. О доставке кошки условились: если и она проскочит — «киска-мурлыка», — чего еще ждать? Чтобы начались дожди и по вечерам нельзя было выходить на прогулку?..
Против всех этих доводов спорить было нельзя. В эту же ночь Бауман и Бобровский связали лестницу из скрученных узких полотнищ, изорванных по длине тюремных простынь, вплетая — ступеньками — ножки табуреток и стульев: во многих камерах были «собственные», на собственные деньги купленные заключенными, «венские» стулья.
Ступенек получилось тринадцать; длина лестницы — семь аршин.
Ее упаковали в тюфяк баумановской койки. Тюфяк вспух, стал ребристым от ступенек-палок, которые никак не удавалось так уложить, чтобы они не торчали. Этим окончательно решался вопрос — когда. Долго держать в камере лестницу было невозможно: при первом же обыске и даже первом мытье камеры лестницу должны были обнаружить. И тогда — крышка!
Стало быть, никаких отсрочек.
Послезавтра.
Бобровский заснул сразу, как только ткнулся в подушку, что явно свидетельствовало о сильной его усталости. Действительно, день выдался напряженный.
У Баумана усталость сказалась в обратном: он никак не мог уснуть.
Бессонница была томительная, тяжелая, нудная. «Усталая» бессонница, когда мысли волочатся тягучим, медленным шагом — ни к чему и ни на что не нужные мысли.