"Сударь-кот" - читать интересную книгу автора (Сергей Дурылин)

И вот уже в руках брата замусоленная, исчерканная, перечитанная от скуки по многу раз всеми "подвальными" книжка про Скобелева. Брат не умеет читать, но делает вид, что читает ее, листая. Лицо у него серьезно.
— Под "белым генералом" бомбой лошадь убило, — с восторгом шепчет брату Филька.
— А он? — еще тише спрашивает брат, и лицо его становится еще се-рьезнее.
— Он уцелел, — отвечает Филька. Брат облегченно вздыхает и молча, не спеша, листает книжку.
Я зову его наверх, к маме, но нам обоим не хочется уходить. Брат по-казывает мне сверток со своими припасами, и, чтобы мама не забранила, мы решаем положить его потихоньку в пролетку, послав Фильку на это опасное дело. Филька уходит и через две минуты возвращается и громко объявляет:
— Мамаша идут садиться! — Мы прощаемся и бежим по лестнице, а Филька на ходу сообщает брату на ухо: — Готово дело.
Мать в дверях прощалась с Анисимом Прохоровичем и говорила нам то-ропливо:
— Садитесь, садитесь, дети. Мы опоздаем.
Андрей трогал, и через четверть часа мы были у святых ворот монастыря.
2
Монастырь был на окраине города. Одноглавый древний собор был поч¬ти не виден за высокой стеной; только золотой крест с золотыми цепями, при-креплявшими его к синей главе, сиял в осеннем небе четко и празднично.
У святых ворот мы выходили из пролетки, а Андрей въезжал внутрь мо-настыря с переулка, в черные ворота. У святых врат, на столике, покрытом голубой пеленой, стояла праздничная икона — Глава Иоанна Предтечи на блюде, в медном окладе. Перед иконою горел пук свечей, оплывавших на ве¬тру; их было так много, что пламя свечей сливалось в один густой, плотный, красный язык, который колебался в разные стороны. Возле иконы стояла ча-ша со святой водой, и две монахини продавали и ставили свечи. Мама дала на свечку, мы приложились к иконе. Это было начало праздника. Мы с бра¬том, сняв шапки, прошли в святые ворота. К собору вела дорожка под кле¬нами, которые все еще были густы, все в золотом и красном. На дорожке, лицом к собору, на коленях стоял мальчик и молился, беспрестанно кладя поклоны.
Увидав маму, он встал под кленом и молча улыбался. Мальчик оказал¬ся не мальчик, а худенький мужичок, весь в белом, босой, безбородый, с ред-кими белыми волосами.
— Молись, молись, Егорушка, — сказала мама, поклонившись ему. — Мы тебе не помеха.
Мужичок наклонял голову и взмахивал ею кверху, обхватывая ее рука-ми, и сокрушенно качал ею. Потом, не говоря ни слова, позади нас, стал опять на колени и стал молиться на собор.
— Мама, что он? — спросил брат. — Ему больно?
— Не ему больно, — отвечала мама, — а он показывает, как Крестите¬лю в сей день было больно. Он праведный человек.
С этими словами: "праведный человек" — мы вошли в собор; с этих пор я знаю это слово: оно в этот день, как свеча, зажглось в моей душе и горит неугасимо.
В соборе только что кончилась обедня и начался молебен Предтече перед древним его образом, где он изображен с крыльями, — огромными золотыми крыльями, — худой и изможденный, с чашей в руке, а в ней младенец Хри-стос . Мы стояли в толпе. Было душно и жарко. Стены, покрытые древними фресками, были мокры. Свечи в паникадилах горели тускло и тревожно, и иногда тяжелые восковые капли капали на молящихся. Когда молебен кон-чился, к нам подошла монахиня, поклонилась маме, подняла брата на руки и понесла прикладываться к иконе. После прикладывания к образу она наде¬ла на голову брата тонкий серебряный обруч:
— Проси, милый, Предтечу: не будет головка болеть.
Начался новый молебен.
Когда мы отошли от иконы, мама обдернула на нас костюмчики и пове¬ла к окну. Там стояла монахиня в длинной мантии, застилавшей своим ни¬зом широкий черный круг на полу. Все монахини, кто проходил мимо нее, низко кланялись, а она еще ниже кланялась им в ответ, — и когда мы по¬дошли к ней — мы с братом вперед, мама позади, — монахиня обернулась, и маленькое, все в морщинках, личико глянуло на нас с такою улыбкою, с таким приветом, что мы в два голоса воскликнули:
— Бабушка!
Мама поцеловала у нее руку и нам приказала сделать то же. А она на-клонилась и сказала тихо-тихо, еле слышно:
— С праздником, Аночка. Иди с детками ко мне, а я у матери игуменьи не замешкаюсь и скоро буду домой.
Бабушкина келья была в глубине монастырского двора: серый домик в три окошка с зеленой кровлей, над которой торчал шест со скворешником; перед домиком был маленький палисадник, в котором доцветали малиновые мохнатые астры и крупные оранжевые настурции. На крылечке нас встрети¬ла Парасковеюшка, бабушкина келейница.
В домике бабушки было всего три комнатки с прихожей и кухонкой. В прихожей увидели мы няню Агафью Тихоновну. Она принялась нас разде-вать, а мама ее спросила про пирог.
— Довезла. На столе-с, — с гордостью отвечала няня.
— Удался, матушка Анна Павловна, удался, — подхватила Параскевуш- ка. — Пышен — будто пухом набит.
— Ну, слава Богу! — сказала мама и вышла в светлицу.
Скворец заворошился в зеленой клетке и стал покрикивать дружелюбно и зазывно.
— Ну, с праздником, с праздником, Мишка! — улыбнулась мама. — Дам сухарика тебе, как чай будем пить. Не забудь, Сережа, дать ему.
Скворец был стар, и шубка у него была линюча.
Нас посадили на высокие бабушкины стулья у окон. Ноги у нас не до-ставали до полу. Нужно было тихо и чинно сидеть до прихода бабушки. Ком-натка была мала, низка, тесна, но я не видывал никогда комнаты более бе-лой. Все было в ней белое: подоконники казались белого мрамора по чисто¬те; потолок и стены были выбелены чисто-начисто: по стенам будто снег про¬шел липкий и новый; пол был некрашеный, но вымытый до такой чистоты, что хотелось поджать ноги и сидеть неподвижно, чтобы только не дотронуть¬ся до него и не загрязнить. На окнах висели полотняные занавески, выши¬тые гладью фестонами. В красном углу на полке, устланной узорным поло¬тенцем, была огромная древняя икона в шитой жемчугами ризе — Неруко¬творный Образ. Перед нею висела хрустальная лампада на цепи из граненых хрусталиков.
Посреди тесной светлицы стол с белоснежной камчатой скатертью был уставлен постными закусками, окружавшими привезенный няней пирог.
Брат шепнул мне: а где кот?
— Не знаю, — тихо отвечал я.
— Он обедает, — предположил брат, — мышиной ветчинкой.
— Такой не бывает, — отвечал я. Бывает и крысиная, — сказал брат.
Молчите, — окликнула нас мать, смотря в окно. — Бабушка идет. Что надо сделать, когда она войдет?
— Поздравить с праздником, — отвечал я.
— И ручку поцеловать.
— Спрошу про кота, — шепнул мне брат.
Я посмотрел в окно: бабушка шла от собору с двумя молодыми монаш-ками, поддерживающими ее под руки. Широкая ее мантия застилала дорож-ку во всю ширину. Через минуту бабушка вошла в домик. Маменька сняла с нее мантию — и она вошла в светличку маленькой сгорбленной старуш¬кой, подошла к образу и помолилась. Мать поставила нас сзади нее, и ког¬да бабушка обернулась к нам, мы оба в голос сказали:
— Бабинька, поздравляем вас с праздником! — и поклонились, шаркнув ножками.
— И вас также, миленькие мои соколики, — отвечала бабушка, улыба-ясь. Она была такая маленькая, сухонькая, с детскими ручками, разрисован¬ными голубыми черточками жилок, с впавшими ямочками у височков, пере¬черченными толстыми синими жилками, с желтыми, слегка будто порозовев¬шими, щечками, такая хрупкая, такая легкая, такая тоненькая, что брат вздохнул и, ластясь к ней, простодушно и громко — у него был детский ве¬селый бас — сказал:
— Ах, бабушка, какая ты маленькая!
— К земле, детка, расту, к земельке: маленьким меньше местечка на-добно и лежать теплее.
Но брат упрямо допытывался:
— Ты, бабушка, в церкви больше была...