"Господин Малоссен" - читать интересную книгу автора (Пеннак Даниэль)21То, что увидел Шестьсу Белый Снег, развернулось на следующий день парадной дорожкой по полосам газет. Беспрецедентное культурное событие. И сейчас Жюли читала об этом вслух Барнабе, где-то на Елисейских Полях, в парижском офисе старого Иова. – – Продолжай. Барнабе говорил с Жюли, но показываться не хотел. Жюли, сидя на канапе, обращалась к зеркальному шкафу. К шкафу, зеркало которого отражало все: канапе, глубину комнаты, убегающий к входным дверям коридор, все, кроме Жюли. Зеркало, строптиво отбрыкивающее человеческое изображение. Как напоминание о первых шалостях Барнабе в его опытах по стиранию предметов, эти стекла с нарисованным на них отражением до мельчайших деталей воспроизводят всю обстановку, но только не ваше лицо. Зеркальный шкаф говорил голосом Барнабе, немного измененным прошедшими годами: – Читай дальше… Жюли продолжила свой обзор прессы. Косяки заголовков. Дружный хор превосходных степеней в комментариях. Барнабе не питал никаких иллюзий на этот счет: – Механизм опошления запущен на всю катушку. Жюли не могла не согласиться. Такая тьма восторженных восклицаний прессы быстро возьмет верх над мгновением чистого восхищения. И скоро те же перья втолкнут иллюзиониста в эстетические рамки его рукотворной иллюзии. Давление спадет, и окажется, что нет ничего более затасканного, более «ограниченного», чем это «рас-творение», которое сейчас прославляют как «величайший парадокс пластического выражения». – Жюли посмотрела, кто автор статьи. – Неудивительно, – пробормотала она. – Хочешь взглянуть на снимки? Она выставила газету перед ложным зеркалом. – Нет, – раздраженно откликнулось зеркало. – Ты ведь знаешь, фотографии и я… – Не доставай меня, Барнабе. Некоторое время Жюли молча разглядывала фотографии. Все та же пустота разворачивалась вокруг черной железной решетки, вокруг подвешенного в воздухе замка. Пустота на первых полосах… – Так странно, эта пустота… как страницы, полные молчания! – Ну же, читай дальше. – А обычно тебе твоя пресс-атташе все это читает? – Читай. Жюли улыбнулась: – Тебя это все же заинтересовало, а? Интервью брали у политиков. Те, естественно, тянули на себя одеяло всех заслуг. Мэрия ставила себе в заслугу приезд Барнабу, который, как известно, никогда не покидал пределов своих студий, – хотя это заявление опровергалось Министерством культуры, где утверждали, что именно они устроили данное мероприятие. Со своей стороны один эстет, вращающийся в президентских кругах, заявлял, что ему посчастливилось увидеть Барнабу, когда тот занимался постановкой «Гамлета» в Нью-Йорке. Спор кабинетов. Барнабу, невидимый иллюзионист, принадлежал всем и вся. – Святой Дух, одним словом… Так вот чего ты хочешь, Барнабе, стать Святым Духом? Почить на наших головах языками огненными? – Не доставай меня, Жюли. Один заголовок все же привлек внимание Жюли. – Правильная точка зрения, – признал Барнабе. – Спасение «Зебры» и было настоящей целью этого предприятия. – Спасение «Зебры»? Тебя интересует участь «Зебры», Барнабе? – Раз уж старый Иов выбрал себе такую могилу… – Тебя интересует могила старого Иова? – Да, как могильщика… Жюли сложила кипу газет рядом с собой на диванчик. – Хватит шутить, Барнабе… Выходи, поговорим как следует. – Ни за что. – Не хочешь показываться? Даже мне? – Особенно тебе. Ты пришла не одна. Ты привела с собой журналистку. «Журналистка… Журналистика… Прямо перепалка с Бенжаменом», – подумала Жюли. Она вдруг мысленно унеслась куда-то далеко-далеко отсюда. Все эти тайны Барнабу были ей совершенно безразличны. Осадок юности… Ушедшая в прошлое эпоха, когда они играли в любовь по Валери Ларбо[13]. Сейчас она носила мертвого ребенка, ребенка Бенжамена; того самого Бенжамена, который так старался не впадать в патетику. Ох уж это малоссеновское сопереживание! (Их второе поле битвы, после преступлений журналистики.) В тот день, когда она отчитывала его за это сопереживание, Бенжамен пообещал исправиться, запереть мир и свою боль в шкаф и – Жюли, я не хочу, чтобы ты показывала фильм Иова! Остановила ее даже не просьба, а тон, которым она была произнесена. Скачок в тридцать лет. Пронзительная ненависть. Барнабе уточнил: – Не надо! Так. Началось. – Зачем же тогда было спасать «Зебру», ведь именно там состоится показ? – Показ не состоится, можешь мне поверить! Я спас «Зебру», чтобы вы разместили там фильмотеку Иова. Я обещал Маттиасу, что я вам помогу. Я выполнил обещание. И не от нечего делать, скажу я тебе! Пусть Иов отдает свою фильмотеку кому пожелает… хотя я как наследник мог бы оспорить это решение! Но взамен я хочу, чтобы показ его Уникального Фильма не состоялся, вот и все. И он не состоится! Жюли не ответила. Он добавил: – Услуга за услугу! Она по-прежнему молчала. – Если ты станешь показывать этот фильм, Жюли, ты пожалеешь об этом с первых же кадров. Она смотрела в зеркало. – Выходи, Барнабе. Давай поговорим. – Нет. Я останусь на месте, а ты будешь слушать. Она вздохнула и, присев на подлокотник дивана, стала слушать. Столько лет его не видела и так устала уже слушать его, да и от него самого – тоже. Барнабе, или воплощенная ненависть к деду. Эта кусающаяся ненависть невзрослеющих подростков… Посвятить всю жизнь бесконечному сведению счетов с ненавистным предком, жить как бы под копирку, его жизнью, но только наоборот, кантоваться в парижской квартирке, в то время как все думают, что ты расположился в шикарном отеле… связать всю жизнь с этим ненавистным стариком… понимая, что загнешься от собственной никчемности без поводка этой ненависти… ненависти к деду! Эдип в квадрате… весьма занимательно для психоаналитика… но глубоко безразлично для Жюли. Она выразила это по-своему: – Двадцать лет, как я тебя не видела, Барнабу, и двадцать лет, как ты перестал меня удивлять. – Нет, Жюльетта, ты меня видела! Не далее как вчера, у «Зебры»! Ты видела меня и в больнице, когда приходила к Лизль… ты видела меня много раз, но ты не узнала меня. Вот как?.. – Вот видишь, я еще могу тебя удивить! Она молчала. – Лизль тоже меня видела за несколько минут до смерти… И Иов! И Рональд де Флорентис, этот ненасытный коллекционер со своими вечными букетами! И ты! Вижу тебя как сейчас! Ваш взгляд скользил по мне… я был для вас никем. Даже для Лизль! Да, я был там, когда она решилась отбыть в мир иной! Я был там накануне, когда и ты там была, и я был там в день ее смерти! Бедная Лизль так и не узнала меня, и это она, которая так переживала, что я не пришел ее проводить! «Хорошенькое дельце», – подумала Жюли. Но его понесло: – Нет, мой идеал – не Святой Дух, Жюльетта, мой идеал – это Он повторил: – Никто, – А Маттиас? – Маттиас перестал меня замечать, едва мне три месяца исполнилось! Маттиас видит только новорожденных. В плаценте его памяти я навсегда остался одним из новорожденных: вылитый папа Иов! Фиброма, доброкачественное новообразование! Она встала. – Не показывай этот фильм, Жюли! – Ну, это Сюзанне решать, теперь это прежде всего ее касается. – Нет, тебя. Тебя и меня. Я помешаю этому показу! «Так старается, чтобы я спросила его, что такого в этом чертовом фильме, – подумала она, – и всё ради удовольствия ответить, что меня это не касается… да, мне плевать, Барнабе… плевать с высокой башни!..» Она направилась к двери. – Я поговорю с Сюзанной и остальными, – пообещала она. – Если хочешь участвовать в разговоре, приходи. Она обернулась. – Приходи. Сегодня вечером. В бинтах или без, человек-невидимка, мне все равно. Она уже стояла на пороге, когда он крикнул ей вслед: – Куда ты? – Делать аборт. |
||
|