Чивер ДжонБратец Джон

Джон Чивер

Братец Джон

Он услышал урчание катившей по проселку машины минут за пять до того, как она въехала на задний двор. Шум этот почти сливался с ревом ветра и шелестом крон обрамлявших лагерь сосен. Потом комнату озарил неровный свет фар, похожий на мигание штормового маяка, и двигатель машины, чихнув, заглох. Из-за обтянутой сеткой двери донесся свист, потом - усталый женский голос:

- Открывай, Алекс! У меня уйма свертков, а Элоиза опять канючит.

Алекс открыл дверь, и женщина вошла, держа на согнутой в локте руке большою тюк белья из прачечной. Она прижимала его к груди, будто ребенка. В другой руке у неё было множество разных свертков.

- Быстро же ты, - заметил Алекс. - Все привезла?

- Поцелуй меня, - попросила она.

Он поцеловал и снова спросил:

- Все привезла?

- Да. "Таймс", гвозди, навесной замок, белье. Почта закрыта, но я оставила в ящике адрес для пересылки. Алекс, меня скоро доконает этот переезд. Взгляни на мои руки, - она показала ему правую ладонь. Пальцы дрожали.

- Знаю, - ответил он. - Я тоже устал.

- Надо отдышаться. А тут ещё погода. Какой ветер...

- Да, - сказал он, - знаю.

Она отдала ему "Таймс" и положила все свертки, кроме одного, с бельем. Этот кулек она по-прежнему нежно прижимала к груди. Лицо женщины побледнело и заметно осунулось, голос звучал утомленно. Золотистые волосы были стянуты в пучок, и из-за этого она выглядела ещё моложе своих двадцати двух лет.

Он включил лампу, сел и взял газету. Его интересовал мятеж в Испании, и в чьих руках сейчас Мадрид.

- Миссис Уайли расстроена нашим отъездом, - сказала женщина. - Она уже никого так не обдирала на стирке, как нас с тобой. Я попрощалась с мясником и смотрителем гаража, от твоего имени тоже. Удивительное дело: всего две недели тут прожили, а уже обросли знакомствами. И ещё я купила Элоизе мороженое.

- Что? А, ты ведь говорила, что она вся вымазалась шоколадом, не так ли? - спросил он, не отрываясь от газеты.

- Да. Если у тебя есть платок...

Он вытащил платок из кармана и подал женщине. Та потыкала им в узел с бельем, как будто вытирала рот ребенку. Это была их старая шутка. Каждый сверток с солью, сахаром, мукой или бельем женщина вот уже два года называла Элоизой и обращалась с ним как с младенцем. Но Алекс был десятью годами старше подруги, и эта игра часто утомляла его. Сегодня, например, он с трудом скрывал раздражение.

- Теперь лучше? - спросила женщина, показывая ему узелок.

- Гораздо лучше. Малышка любит мороженое? - - Расскажи папе, вкусно было или нет, - произнесла женщина, нежно покачивая узелок на руке.

- Крошка проглотила язычок? - спросил Алекс. Ему уже порядком надоела эта роль, но ради подруги он пока держался.

- Просто она устала не меньше нашего. Да и глупо думать, что ребенок может болтать без умолку. Как было бы здорово вырастить дочь в деревне, Алекс. Там намного лучше, чем в городе.

- Деньги, - сказал он.

- Да, милый, я знаю. Стало быть, возвращаемся на Бэнк-стрит, Элоиза.

Он снова уткнулся в газету, а женщина подошла к двери и посмотрела на озеро. Плотные как парусина тучи не пропускали свет, вода подернулась рябью, поднятой северо-восточным ветром с пролива.

- Мы что-нибудь забыли? - спросила женщина.

- Нет, ничего, - его злила эта болтовня. - Ключи можем оставить в доме. Пора спать. Я хочу выехать пораньше, чтобы засветло добраться до города.

- Эта моторка на озере жужжит как оса.

- Что? Какие ещё осы?

- Там моторка плавает, - повторила она. - И жужжит.

- А...

- Хочешь искупаться? - она стояла к нему спиной и смотрела на озеро.

- Слишком холодно.

- Ничуть. К тому же, это последняя возможность. Когда ещё лето опять настанет... Да и воздух на улице теплее кажется.

- Помнишь, что врач сказал?

- К черту врача.

- Иди, купайся, если хочешь.

- Одна я не пойду.

- Почему бы тебе не присесть и не найти какое-нибудь развлечение? Последняя возможность ведь.

- А мы с Элоизой и так веселимся вовсю, правда, маленькая? Нам с ней очень даже уютно... Видишь чайку?

- Где? - спросил он, снова откладывая газету.

- Во-он там.

- Ах, да, теперь вижу.

Птица была лишь чуть-чуть светлее тяжелого серого неба. Она рыскала над поверхностью воды, подстерегая рыбешек.

- Я и не знала, что чайки летают над пресной водой.

- Они прилетают сюда с реки Святого Лаврентия, - объяснил Алекс, - а потом поворачивают к озеру Шамплейн.

- Держу пари, что они тоскуют вдали от океана, - проговорила она, и наступило долгое молчание. Алексу даже показалось, что женщина вышла из комнаты, но, когда он поднял глаза, она стояла на том же самом месте. Стемнело, но её белое платье и холщовые туфли продолжали блестеть как фосфор и были отчетливо видны.

- Разожжем камин, Алекс?

- Не так уж и холодно.

- Не в холоде дело, просто хотелось бы провести вечер у камина. Погода как раз подходящая. Этот ветер наполняет меня ощущением одиночества.

- Все равно дров нет, вчера последние сожгли.

- Тогда давай займемся чем-нибудь другим. Может, разложим пасьянс.

- Я слишком устал.

- Ты утомляешься быстрее, чем я.

- Я же старше.

- Ты меня любишь, Алекс?

- Конечно, только я устал.

- Не пойму, что меня тревожит, - сказала она. - Терпеть не могу осени и переездов. Когда мне было девять лет, мы с дедушкой ездили в Бостон за школьной формой и останавливались в гостинице. Там воняло так же, как в этом лагере. Я даже боялась сбегать ночью в уборную. До сих пор не могу этого забыть.

Алексу надоело слушать.

- Ну что ж, Элоиза, - продолжала она, лаская тюк с бельем, когда-нибудь у нас, быть может, заведутся денежки, и мы купим домик в деревне. На Бэнк-стрит ты так и не уразумеешь, в чем прелесть жизни. Настоящей жизни, без миссис Вейнер и миссис Уайт, без папиных собутыльников, которые то и дело звонят у дверей. Такая жизнь ведь и взаправду существует, хоть и кажется иногда, что это просто мираж. Тогда тебя не будут тревожить грузовики под окнами, папа сможет охотиться, а я заведу лошадку. Баю-бай, - запела она, качая узелок, - баю-бай...

Женщина на миг замерла и заглянула в сверток.

- Вот молодчина, - шепнула она. - Уснула. Бедняжка тут с нами совсем умаялась. Подумать только, Алекс, мы вытащили её за город, а теперь тащим назад. Такие трудные переезды, и ни единой жалобы. Кто другой на её месте давно бы поднял крик. Ты заметил, что спящая Элоиза очень похожа на тебя?

- Угу, - буркнул он, стараясь, чтобы голос звучал устало.

- Надо будет её сфотографировать, - тихо, словно боясь разбудить Элоизу, продолжала женщина. - И завести дневник.

- Перестань, - сказал Алекс. - Я хочу почитать.

- Хорошо, - ответила она. И, как показалось Алексу, кашлянула.

- Надела бы свитер, дорогая, а то замерзнешь на ветру.

Ответа не последовало, и Алекс понял, что она плачет.

- В чем дело?

- Я хочу ребенка, - шепнула она.

- Ну зачем именно сейчас заводить этот разговор? Ты же знаешь, что мы пока не в состоянии его прокормить.

- Да, но я хочу! Мне все надоело, Алекс, никакой нет жизни!

- Зачем ты травишь себе душу? Пожалей свои нервы. Сейчас мы бессильны что-либо изменить.

- И так будет всегда.

- Чего же ты тогда распаляешься?

- Распаляюсь, потому что все зависит от нас.

- Что именно?

- Ты мог бы жениться на мне.

- Что это тебе даст?

- Очень многое. Почувствую себя человеком.

- Не впадай в сантименты.

- Мама впала в сантименты, Элоиза, - молвила женщина. - Успокой свою сентиментальную мать, доченька, рассмеши её, не то удавится.

- Пожалуйста, не заводи ты опять эту пластинку, - устало сказал Алекс.

Она перестала всхлипывать и склонилась к узелку.

- Папа нас совсем не понимает. Совсем-совсем не понимает.

- Перестань, - взмолился он.

- Ты все дремлешь, ты все дремлешь, братец Джон, братец Джон, заунывно запела женщина..

- Господи, да хватит же!

- Уже утро, уже утро, слышишь звон...

И тут Алекс испугался, поняв, что это конец. Все было бы гораздо проще, если б они расстались на холодной станции подземки или в дверях ресторана, если б она топала в отчаянии ногами и ревела. Но лишиться её вот так, под простые слова тихой песенки, в которой ему слышалось лишь смирение...