"Покорившие судьбу" - читать интересную книгу автора (Кинг Валери)

10

Лорд Делабоул высунулся из окна своей дорожной коляски и крикнул форейтору, чтобы ехал помедленнее. Да, бренди и вина он, пожалуй, сегодня перебрал. От такой тряски его, чего доброго, могло вывернуть наизнанку.

Хорошо еще, что майор Блэкторн так кстати велел принести горячего пива с пряностями. Горячее пиво куда лучше, чем бренди, особенно когда пытаешься следить за картой. Впрочем, все равно он напился как свинья задолго до конца игры.

Он даже не помнил, как оказался у себя в коляске. В памяти почему-то всплывало только склонившееся над ним лицо майора Блэкторна. Ах да, Блэкторн чуть ли не взвалил его на себя, протащил через весь дом, втиснул в коляску и усадил на сиденье. Надо будет завтра утром его поблагодарить. Кажется, майор еще что-то ему говорил, но что? А, вспомнил. Он говорил: «Все хорошо». Фу, какая гнусная шутка!..

Лорд Делабоул обхватил голову руками. Нет, нельзя столько пить. Теперь, как ни пытался, он не мог припомнить последних часов игры. Кажется, он много смеялся – как, впрочем, и все присутствующие, кроме Блэкторна. Майор за весь вечер ни разу не улыбнулся и почему-то почти не сводил с виконта пронзительных серых глаз. Как странно, что именно он выиграл кольцо Джулии. Утром лорд Делабоул ездил в Бат и пытался продать кольцо, но поскольку предлагаемые за него суммы оказались далеки от истинной стоимости, он в конце концов решил просто поставить его на кон. Теперь кольца больше не было, и он был разорен.

Только бы прекратился этот стук в голове! Или это стучат колеса по неровной дороге от Монастырской усадьбы до Хатерлея? Холодные капли упали на его лицо.

Что это, дождь? Щурясь, лорд Делабоул силился разглядеть что-нибудь в темноте, но ничего не видел и не ощущал, кроме колючих капель на своих щеках. Он попытался поднять оконное стекло, чтобы дождь не заливал внутрь, но от усилия его повело куда-то в сторону, и он неловко опрокинулся на сиденье.

Очнувшись, он долго не мог понять, где он и почему его так непонятно болтает из стороны в сторону. Его атласные бриджи промокли насквозь, что-то холодное текло по ногам. Он привстал и попробовал оглядеться, но так ничего и не увидел.

Где он? Почему он весь мокрый? И что это за вода – дождь или… море? Тьма давила на него все сильней. Он хотел вздохнуть поглубже, но не мог. Его вдруг обуял страх, он начал задыхаться. Он застонал, но рядом никого не было.

– Помогите! – позвал он, но вместо крика из его горла вырвался какой-то хриплый шепот. – Помогите! – Получилось как будто немного громче, но и на этот раз из-за дождя его никто не услышал.

Он сел и, нащупав под рукой стену, навалился на нее всей своей тяжестью. Стена неожиданно подалась, и он потерял равновесие. Падая, он успел сообразить, что это открылась дверца его дорожной коляски, но было уже поздно: он покатился куда-то вниз, на миг его ослепительной молнией пронзила вспышка боли, потом снова стало темно.

Когда он в следующий раз пришел в себя, у него перед глазами закачались какие-то черные и белые квадраты. В нос ударил омерзительный запах рвоты.

– … чуть не убился спьяну, – услышал он конец чьей-то фразы. – Выпал из коляски на полном ходу. До сих пор кровит.

– Сходи-ка за пластырем да разбуди двух садовников, чтобы свели его милость наверх, – раздался рядом негромкий голос Григсона.

Присутствие дворецкого почему-то подействовало на виконта угнетающе. Вернулся давешний страх, непонятно перед кем или перед чем, потом мысли начали путаться. Но потом он вспомнил Оливию, и его охватило ощущение тепла и покоя. Оливия была у него единственным якорем в этой жизни, она хранила его от всех бед и спасала от гибели. Никто из окружающих этого не знал – пожалуй, кроме Джулии.

Летом, когда по всему дому плыл аромат роз, срезанных в любимых цветниках Оливии, он тосковал по ней сильнее всего. Этот неповторимый аромат не выветривался и зимой: вазы одна за другой наполнялись розовыми лепестками, засушенными по рецепту Оливии. Она и сама была как роза, нежная и прекрасная в его объятьях, колючая, когда он слишком увлекался выпивкой или игрой. Она крепко держала его в своих маленьких крепких руках, и он всегда радостно подчинялся им, потому что сознавал свою слабость.

Оливия, Оливия…

Потом он провалился куда-то и очнулся уже в своей постели. На нем была ночная рубаха. Сколько прошло времени? Два, три часа? Этого он не знал. Интересно, сколько нужно слуг, чтобы раздеть одного пьяного виконта? – рассеянно подумал он. Пахло рвотой, во рту стояла противная горечь. Вероятно, было не больше четырех часов утра: слуги еще не вставали.

Лорд Делабоул сел, и тотчас в голове у него словно гулко загудел колокол. Он свесил ноги с кровати, и это безобидное движение болью отозвалось во всем теле. Ах да, он же выпал из кареты. Он осторожно потрогал левую щеку: по ней наискось тянулась длинная царапина. Надо будет послать за доктором.

Но это после, а сейчас… Кажется, он должен сделать что-то прямо сейчас?.. Да. Выполнить священную обязанность всякого благородного человека перед лицом банкротства.

Сперва одеться. Священную обязанность неприлично выполнять в ночной рубахе. Может, послать записку любовнице? Да полно, она и не подумает горевать.

От серной спички он зажег трут, потом свечу на ночном столике. Медленно поднявшись на ноги, он неверными шагами двинулся к платяному шкафу, распахнул дубовые полированные дверцы и отыскал сюртук, который ему сейчас был нужен. Прекрасный сюртук – от Штульца, разумеется. Многие, правда, теперь предпочитали Вестона, но виконт был убежден, что до Штульца ему далеко. Белая сорочка с идеально накрахмаленными углами воротничка, белый жилет, черные панталоны, черные вязаные чулки, черные туфли. Руки виконта так тряслись, что сюртук пришлось застегивать целых десять минут. Черт, разве такими руками можно по-человечески завязать шейный платок?

Пошарив в глубине платяного шкафа, он извлек на свет бутылку бренди, вытащил из нее пробку и начал пить прямо из горлышка. С каждым глотком язык, вялой тряпкой болтавшийся во рту, словно обретал привычную упругость. Вернувшись к кровати, виконт сел и зажал бутылку между ногами. Все его тело тряслось. Немного отдохнув, он снова приложился к ее горлышку. Когда предметы перестали двоиться у него перед глазами и дрожь прошла, он закупорил бутылку и убрал ее обратно в обувное отделение шкафа.

Потом он подошел к большому зеркалу с золоченой рамой, небрежным, десятилетиями отработанным движением набросил на шею полоску ткани, неторопливо расправил складки и завязал концы четким, красивым узлом. Интересно, много ли будет крови? – подумал он, трогая царапину на щеке.

Отступив на шаг, он придирчиво осмотрел себя в зеркале с головы до ног, пригладил волосы и плеснул немного розовой воды на лицо и руки. Мерзкий запах все еще не выветрился. Конечно, не мешало бы принять ванну, но об этом не могло быть и речи: надо было успеть сделать все до прихода слуг. Одернув рукава сюртука и разгладив ладонью перед жилета, он одобрительно кивнул своему отражению и, впервые за много месяцев, посмотрел себе прямо в глаза.

Он ужаснулся тому, что увидел. Глаз почти не было, так глубоко они ввалились, и весь он больше походил на призрак, чем на живого человека. Таким, пожалуй, его не узнала бы даже Оливия. Хотя нет, она бы узнала… Губы виконта тронула неуверенная улыбка.

Лорд Делабоул отвернулся от этого чужого нелепого отражения и направился к двери. Спустившись по лестнице на первый этаж, он вошел в свой кабинет, сел за стол и написал две коротенькие записки – одну своему поверенному, другую Джулии. Потом он достал свою лучшую пару дуэльных пистолетов из нижнего ящика стола. При виде пистолетов ему вспомнились былые дуэли, в которые он ввязывался когда-то по молодости и по глупости, и он невольно улыбнулся. Это было давно, задолго до Оливии, когда он еще разгуливал по Лондону в ярко-красном пальто с пелериной, из-под которого виднелись белоснежные кружева жабо и манжет, желтые атласные бриджи и чулки со стрелками. Его густо напудренные волосы были перевязаны на затылке красной шелковой лентой. Шут гороховый, да и только.

Однажды во время дуэли его ранило навылет, и он подумал, что умирает. У него сделалась истерика, и весь Лондон еще долго потом потешался над ним. Непостижимо, как все-таки Оливия разглядела в нем мужчину?

Однако сейчас он должен был вести себя как мужчина, потому что другого выхода у него не было. Заключая сделку с сэром Перраном, он ни на минуту не допускал мысли о том, что ему придется выполнять свою часть договора. Отдать баронету свою любимую Джулию? Прослыть отцом, продавшим собственную дочь? Ну уж нет. Пусть смерть покроет все его долги, а Джулия отдаст свою руку кому захочет.

Он зарядил пистолет и, наклонившись над столом, поднес дуло к виску. Он думал об Оливии.

Джулия проснулась, но глубокий, как омут, сон все еще не отпускал ее, и она не могла ни открыть глаз, ни пошевельнуть рукой или ногой. Некоторое время она пыталась понять, что ее разбудило. Возможно, кто-нибудь из слуг наверху спросонья уронил на пол таз или что-то тяжелое. Да, ничего особенного, просто непривычно громкий звук.

Все еще не размежая век, она повернулась на бок. Сон ее прервался на каком-то непонятном месте. Будто она танцевала с Блэкторном, и он сказал ей: «Милая моя, как ты несчастлива», – и поцеловал так нежно, что вкус его поцелуя до сих пор ощущался на ее губах. Но почему несчастлива? В ее жизни наконец-то все было хорошо, и она только теперь могла вздохнуть свободно.

Сверху снова донеслись какие-то звуки, на этот раз торопливые шаги. Наверное, проспала какая-нибудь горничная или младший садовник: Григсон и повариха всегда вставали вовремя. Хлопнула дверь, неожиданно внизу заголосила какая-то женщина – протяжно, тоскливо.

Джулия резко поднялась и прислушалась, сидя на постели. Сон пропал бесследно.

В доме происходило что-то неладное. С колотящимся сердцем Джулия выскользнула из-под одеяла. Что случилось? Григсон громко отдавал слугам какие-то распоряжения. Снова хлопнула дверь. Да что там такое, в конце концов? В доме лорда Делабоула никто никогда не хлопал дверями.

Наверное, ночью кому-нибудь стало плохо. Вдруг кому-то из сестер? Джулия торопливо выбежала из спальни и заглянула поочередно в комнаты Элизабет, Каролины и Аннабеллы. Две средние сестры мирно спали, Аннабелла, сидя в кровати, терла кулаком глаза. Ее чепец трогательно съехал набок.

– Джулия, что там случилось? Мне показалось, кто-то плакал?

– Спи, малышка. Наверное, кто-нибудь из слуг заболел. Я спущусь вниз, посмотрю, нельзя ли чем помочь.

У себя в спальне она накинула на плечи шерстяной халат, сунула ноги в расшитые домашние туфли и тут же выбежала обратно в коридор. Всхлипы снизу доносились все громче. Спустившись до половины лестницы, Джулия увидела повариху, уже одетую в свое обычное черное платье и белый крахмальный фартук. Повариха стояла посреди передней и всхлипывала, прижимая к лицу платок. Неестественно бледный Григсон в одной руке держал свечу, другой гладил по плечу повариху и при этом что-то шептал ей на ухо.

– Что случилось? – Голос Джулии отразился от стен и потолка, и она услышала себя словно со стороны. Странно, прежде здесь никогда не бывало эха.

Григсон и повариха тотчас обернулись к ней. Повариха перестала всхлипывать и вытерла лицо длинным подолом фартука.

– Ступайте в постель, детка, – сказал Григсон, глядя на Джулию.

Опять-таки странно: дворецкий, конечно, годился ей в дедушки, но «деткой» он не называл ее уже много лет.

Джулия продолжала спускаться по лестнице как во сне. Вернее, сна давно уже не было, но было ощущение чего-то странного и нереального. Глядя на Григсона, который шел в сторону лестницы и что-то говорил, она по непонятной причине слышала не его, а тот разбудивший ее звук.

Стук падения? Нет, не то.

Удар? Кто-то ударил кулаком в дверь? Опять не то.

Выстрел. Но в Хатерлейском парке никогда не звучали выстрелы. Никогда.

Джулия уже дошла до нижней ступеньки.

– Отец уже вернулся от сэра Перрана? – сказала она, стараясь не смотреть дворецкому в глаза.

– Пожалуйста, мисс, ступайте в свою комнату, о вашем отце я позабочусь.

– Он болен? – Джулия сама чувствовала, что спрашивает не о том, но единственный вопрос как-то не выговаривался.

– Да, болен. Прошу вас, идите спать. Утром еще будет время обо всем поговорить.

Джулия посмотрела Григсону прямо в лицо. Дворецкий был немногим выше ее, и их глаза оказались на одном уровне.

– Он умер? – спросила она очень тихо, почти шепотом. Все-таки вопрос выговорился. Но почему именно этот?

– Еще дышит, – всхлипнула повариха. – Но… Господи, как же так?..

Только теперь Джулия заметила, что дверь кабинета распахнута настежь, и изнутри струится желтоватый свет свечи. Джулия медленно пересекла переднюю и шагнула через порог. Отец сидел, уронив голову на стол кленового дерева.

– Я послал Чилтона за доктором, – послышался голос Григсона откуда-то сзади.

– Папа! – В первую секунду она не могла сдвинуться с места, потом медленно подошла к лорду Делабоулу и прижалась щекой к его щеке. – Зачем вы не позволили мне помочь? – Он еще дышал, но уже слабо и неровно; от его головы по столу растеклась лужа густой крови. Джулия обеими руками обхватила его за плечи и начала покачиваться вместе с ним, словно баюкая. – Я вас так люблю… Я всегда вас любила.

Сидя у гостиничного окна, майор Блэкторн глядел в серое небо Корнуолла. Он приехал всего час назад и заказал себе обед, который ему скоро должны были принести. Через несколько часов он намеревался объявиться у сержанта Витвика, но сперва ему надо было поесть, побриться и хоть немного поспать. Встреча в бухте была назначена на сегодня, на десять вечера. Солнцу, скрытому сейчас за облаками, оставалось лишь завершить свой дневной круг.

Дорогу от Монастырской усадьбы до Фалмута можно было считать удачной. Все почтовые станции южного тракта, проходившего через Сомерсет, Девоншир и Корнуолл, оказались на высоте, на каждой нашлись для него свежие, резвые лошади. Хорошо еще, что правительство оплачивало майору дорожные расходы, иначе после одного такого путешествия он бы уже вылетел в трубу.

Проследив глазами за чайкой, которая описала круг над гостиницей и улетела в сторону залива, он сунул руку в карман и нащупал кольцо с изумрудом, выигранное накануне вечером у лорда Делабоула. За кольцом шлейфом потянулись неприятные воспоминания о вчерашнем вечере у сэра Перрана: после третьей бутылки портвейна виконта совсем развезло, потом он впал в пьяное оцепенение и вообще перестал что-либо соображать. Когда в критический момент игры виконт поставил на кон кольцо с изумрудом, майор, имевший основания подозревать, что кольцо принадлежит Джулии, а отнюдь не ее отцу, сказал себе, что должен выиграть его – и это ему удалось. Он улыбнулся. Вчера во время игры он думал только о том, чтобы вернуть изумруд его законной владелице, однако по дороге в Корнуолл он решил, что лучше всего будет сделать Джулии сюрприз и преподнести ей кольцо в день их свадьбы.

Но как быть с виконтом? С досадой наблюдая за его безрассудной, даже вовсе бездумной игрой, Блэкторн очень хотел отозвать своего дядю в сторонку и умолить его сделать что-нибудь, пока его гости не обобрали несчастного пьяницу дочиста, – однако выручать проигравшего в этом случае было против правил, и дядя бы все равно его не послушал. Поэтому, дождавшись, пока виконт неверной рукой нацарапает десятка два долговых расписок, майор попросту вытащил его из-за стола, пообещал, что «все будет хорошо», затолкал в карету и велел кучеру ехать домой. Он бы сам доставил его домой, чтобы убедиться, что все в порядке, но на это уже не было времени. Тотчас после отбытия лорда Делабоула майор, извинившись перед гостями, сообщил дяде, что его ждут дела в Корнуолле, и уехал.

И вот теперь он прибыл на место назначения, но вместо того, чтобы обдумывать поимку французского шпиона, снова грезил о Джулии. Когда он достал кольцо из кармана, зеленый камень, неожиданно вспыхнувший в тусклом свете пасмурного дня, напомнил ему глаза Джулии, и его охватила невыносимая тоска по ней. Хотелось, чтобы эта досадная разлука поскорее кончилась и чтобы Джулия снова оказалась в его объятиях. Ничего, думал он, скоро они начнут проводить вместе целые дни; он будет заниматься ее делами, заботиться об ее счастье, целовать и любить ее; и, кстати, постарается подготовить ее к непростой роли офицерской жены.

Когда в Европе наконец воцарится мир, Блэкторн рассчитывал завершить свою карьеру в Индии, где в свое время начинал Веллингтон. Он мечтал собственными глазами увидеть эту чудесную страну, мечтал жить в ней, служа при этом Англии. В том, что Индия понравится Джулии, он нисколько не сомневался. Хотя неприятности и наложили отпечаток на ее характер, все же та старая любовь к приключениям навсегда осталась при ней, это он знал точно. Да, Индия ей понравится.

Но до Индии еще было далеко. Надо было сперва выполнить приказ Веллингтона и навести порядок в хатерлейском имении.

Перед рассветом французский агент, который со вчерашнего вечера прятался в расщелине между камнями, наблюдал за тем, как майор Блэкторн и его грузный компаньон наконец-то покидали свою вахту. Зевая и чертыхаясь, сыщики выбирались из-под перевернутой лодки, и их раздраженное ворчание на фоне предрассветной тишины и мирного плеска волн сладостной музыкой ласкало французскую душу.

Забавнее всего было смотреть на мистера Моулза. Бедняга, с улыбкой подумал агент, сомнительное удовольствие просыпаться в такую рань от пинков майора и его спутника. Просидев несколько часов в полном одиночестве, тщедушный Моулз в конце концов свернулся калачиком прямо на холодных камнях и вскоре громко захрапел. Вместе все это смахивало на фарс, и зритель искренне потешался, особенно ввиду того, что сам он предусмотрительно прихватил с собою одеяло, бутылку вина, четвертинку сыра и буханку хлеба.

К тому же теперь он выяснил все, что его интересовало, а именно: что таможенники таки перехватили Моулза с документами и что племянник сэра Перрана явился в Монастырскую усадьбу не затем, чтобы после стольких лет молчания выказать наконец любовь к родному дяде, а по приказу своего командира.

В последнем, впрочем, не было ничего удивительного.

В конце концов, обнаружение лазутчика во вражеском стане – не более чем вопрос времени. Да и то сказать, разве он сам мог предположить несколько лет назад, что ему удастся так долго прослужить у сэра Перрана, не возбудив ни в ком и тени подозрения?

Майор, приехавший в Монастырскую усадьбу десять дней назад, произвел на него известное впечатление. Во-первых, от этого атлета, словно нарочно созданного для сражений, веяло силой и здоровьем. Во-вторых, он, в отличие от всех окружающих, взирал на дядины богатства совершенно равнодушно. И если поначалу агент отнесся к майору несколько свысока, полагая, что кавалерист может знать толк в лошадях, но хитросплетения бумажной войны вряд ли будут ему по зубам, однако вскоре он переменил мнение. Все-таки не стоило недооценивать того, кто сумел выбраться живым из многих сражений. Глупец попросту не продержался бы так долго.

Однако важнее всего было, пожалуй, не то, глуп Блэкторн или умен, но его страстная воля к победе. Судя по всему, майор считал избавление Европы от Бонапарта делом всей своей жизни и не раз повторял, что Франция не может рассчитывать на мир и покой, покуда бывший император находится так близко от ее границ.

Вот такие натуры, страстные и убежденные, и делают в конечном итоге судьбы мира, думал французский агент. Сомнительно, однако, чтобы британский офицер признавал такую же страстную волю к победе за бонапартистом. А между тем всякий истинный бонапартист ради своего императора готов был пойти на смерть, и если противник этого не понимал, то тем хуже для противника.

Когда Блэкторн и его помощник увели с места действия незадачливого Моулза, француз еще долго не покидал своего укрытия. Лишь ближе к полудню, убедившись, что в течение нескольких часов в бухту не заглядывала ни одна живая душа, он встал, свернул одеяло и пешком отправился назад, в маленький домишко милях в трех от Фалмута. В одежде рыбака он представлял собою весьма невзрачную фигуру, и никто бы не заподозрил в нем слугу самого сэра Перрана. Придя, он переоделся в дорожное платье, а через час к дому подъехала двуколка, нанятая еще накануне в Пенрине. На ней он намеревался доехать до ближайшей почтовой станции.

Лишь откинувшись на сиденье почтовой кареты, агент наконец-то вздохнул свободно. Теперь ему ничто не угрожало.

Однако, когда карета уже отъезжала от постоялого двора, им овладело почти непреодолимое желание крикнуть форейтору, чтобы разворачивал лошадей и ехал в порт, вместо того чтобы направляться в Монастырскую усадьбу. Агент всеми фибрами души чувствовал, что в его миссии настал переломный момент и что дальнейшее пребывание в Англии может закончиться для него весьма и весьма плачевно. Поэтому лучше всего сейчас было сесть на первое попавшееся суденышко и уплыть подобру-поздорову как можно дальше от этой страны. Он уже высунулся из окна, чтобы отдать необходимые распоряжения, однако в последнюю секунду передумал.

Он не мог сейчас уехать. В субботу, перед самым своим отъездом в Фалмут, он наткнулся в рабочей комнате секретаря на три новые бумаги, значение которых для Бонапарта трудно было переоценить. Одна из них свидетельствовала о том, что Россия и Пруссия пришли к известному взаимопониманию по вопросу территориальных притязаний. Не исключено, что рассекречивание этого заговора союзников поможет Наполеону снова утвердиться на французском престоле.

Нет, уехать сейчас из Англии он никак не мог. Сначала нужно было завладеть тремя бесценными бумагами и договориться о том, чтобы надежное судно в назначенный день дожидалось его в гавани Полперро. Да, именно так он и сделает. На всякий случай – если вдруг Блэкторн что-то заподозрит и начнет за ним следить – надо будет сказать Сюзанне, что он хочет пару дней отдохнуть в Фалмуте.

Была и еще одна причина, которая влекла французского агента в Монастырскую усадьбу. Ему хотелось до отъезда увидеть Сюзанну и хотя бы еще только раз вкусить сладость ее объятий. Бедняжка, после безвременной кончины предыдущего секретаря она так боялась за свою жизнь, что из нее можно было вить веревки.