"Билли-враль" - читать интересную книгу автора (Уотерхаус Кейт)

Глава девятая

Часа, наверно, полтора я бесцельно слонялся по городу, наблюдая, как возле кинотеатров образуются медлительные очереди — субботний вечер вступал в свои права. У прохожих был такой вид, будто они спешат куда-то по делу. Иногда я застывал рядом с какой-нибудь остановкой и минут по пятнадцать глядел, как люди выходят из автобусов и деловито скрываются в сумеречной полутьме улиц. Поразительно, но факт: каждому из них было вполне достаточно оставаться самим собой, ни о чем другом они явно даже не помышляли.

Около половины восьмого я и сам влез в автобус, который шел к «Новому пабу», где мне предстояло выступать. Свои выступления там я обыкновенно предварял кратким путешествием в Амброзию, откуда возвращался всемирно прославленным комиком, чтобы дать своему родному городу благотворительный концерт. Но сегодня обошлось без этого. Когда Лиз была в Страхтоне, мне удавалось выключаться из жизни от свидания к свиданию, и все события между ними происходили как бы вовсе не со мной.

Но вот я вышел из автобуса в Сабосвинцовом переулке перед зданием «Нового паба» и остался наедине со своей собственной, обреченно катящейся по инерции судьбой.

«Новый паб» — громадный питейный барак — построили, чтобы обслуживать население Вишневой аллеи и окрестных переулков. Но официальное-то название у него было совсем другое. Если верить неоновой, похожей на гостиничную, вывеске, мерцающей в середине пустой автомобильной стоянки, пабу изначально присвоили новомодное, вопрошающее, так сказать, название «Не ждали?». Парень с холмов неоднократно — и каждый раз по-дурацки — объяснял в своих воскресных обзорах, как возникло это название, но местные завсегдатаи упорно называли новый паб «Новым пабом».

Переступив порог, посетитель, попадал в просторный холл, облицованный пластиковой, под каучук, плиткой, где всегда свирепствовали сквозняки; в этом холле не было стульев, и дети, с неизменными пакетиками хрустящего картофеля в руках, ждали своих мамаш, сидя на корточках. Две двери матового стекла с выпуклыми эмблемами Страхтонского пивоваренного завода вели одна в Бар, другая в Салон. Оттуда можно было пройти в так называемый Концертный зал — я не любил заходить в него прямо с улицы, через отдельный вход, потому что тогда мне приходилось пробираться мимо стойки, у которой обыкновенно сидела орда визгливо хохочущих толстых теток: они сидели на высоких табуретах, расставив ноги и попивая коктейли из джина с апельсиновым соком. Был, правда, еще один путь — прямо к сцене Концертного зала — через окно мужского сортира.

Решив пройти сегодня через Бар, я пригладил волосы, поправил галстук и неуверенно толкнул рукой правую стеклянную дверь. Эта дорога казалась мне самой безопасной: в Баре обычно собирались изгнанники из маленьких, снесенных теперь пивных, которые встречались у нас до недавнего времени буквально на каждом углу. Завсегдатаи Бара держались так, будто ничего в их жизни не изменилось, — пили пиво и вели понятные только им разговоры: «Тебе передали ту штуковину, Чарли? — Передали, Гарри, она у меня в гараже. — Ну, так я зайду за ней утречком, ладно?..» Эти люди, куда бы их ни занесла судьба, мгновенно объединялись в свой особый, закрытый для других мир, и некоторые приметы традиционной пивной — мишень для игры в «дротики», например, или выжженные на дощечках буквы ТЗВМАЯТ (ты заказываешь выпивку мне, а я тебе) — перекочевали вместе с ними в «Новый паб» из их старой жизни.

Едва я вошел, дымную атмосферу Бара всколыхнул радостно хриплый вопль: «Гляньте-ка, кто явился!», и мне стало ясно, что я совершил очередную ошибку. У меня на пути стояла баррикада из тесно сдвинутых столиков с пластиковыми столешницами, по которым наши старые дундуки колотили костяшками домино, высматривая одновременно, над кем бы поиздеваться. Двух или трех из них я узнал и вяло помахал им рукой. Прилипчивый, как репей, Фредди Блат, вечно околачивающийся в Баре, зычно заорал:

— Эй, Билли, а где ж твой ученый пес? — Доминошники заржали. — Он опять забыл прихватить своего ученого пса! — надрывался Блат. — Спроси у него, Сэм, куда он дел своего пса!

— Эй, Билли, куда ты дел своего пса?

Однажды, пытаясь проникнуть в этот обособленный мирок, обитатели которого вечно что-то друг другу перепродавали, я попросил Блата сбыть кому-нибудь, мою дрессированную собаку. Минут на пять они приняли меня в свое сообщество, проорали наперебой массу дурацких историй про всяких собак, но потом правда выплыла наружу, и мне пришлось объявить им, что я пошутил.

— Да он у меня по злачным местам не ходит, — покорно подчиняясь их тону, ответил я. Они снисходительно посмеялись.

— А когда тебя вызовут в Лондон? — подмигнув приятелям, крикнул Блат. Он толкнул локтем своего соседа. — Ну-ка, спроси у него, Сэм, когда ему преподнесут работу в Лондоне!

Об этом они, конечно, тоже не забывали. Несколько месяцев назад я сказал им, немного предвосхищая события, что мне предлагают работу в Лондоне. Ну, и меня сначала очень обрадовало, что эта весть распространилась по «Новому пабу» со скоростью яростного лесного пожара. Потом-то я понял, как это опасно, да было поздно. И теперь вот они шпыняли меня дотлевающими головнями.

— Когда тебя вызовут в Лондон, Билли?

— Когда понадобится — вызовут, — ответил я. Они опять посмеялись.

— Вот ведь расхлебай! — поощрительно проорал Блат. — Нет, этот наш расхлебай, он всем расхлебаям расхлебай! — Я криво улыбнулся, не слишком польщенный этим титулом. Блат крикнул какому-то своему приятелю: — Ну как, Уолтер, ты договорился насчет цены? — И они вернулись к своим обычным, не понятным для чужаков разговорам.

Я прошел через Бар в Концертный зал, напоминающий новомодную солдатскую столовую с желтовато-коричневыми стенами и вычурными столиками, списанными за ненадобностью с шикарного океанского лайнера. Концерт уже начался, глухо постанывал клавиолин, и какой-то работяга-ирландец пел в микрофон, держа его, как пивную кружку, Призри на дом наш, молим Тебе, Господи! Официант Джонни бесшумно шнырял по залу, подняв металлический поднос высоко над головой, а толстые тетки за столиками с гнутыми ножками жрали орехи и заглатывали коктейли. Их мужья выпивали у длинной стойки, повернувшись спиной к сцене.

Там же, у стойки, собирались по субботам члены какого-то дурацкого «Братства Оленей», поджидая часа, когда наверху начнется их собрание. Они и сейчас там стояли — ехидные старики с худыми лицами, называющие друг друга братьями, — позванивая в карманах мелочью для каких-то своих штрафов. Эта стариковская шайка была по-своему не лучше банды Блата, так что я счел за благо неопределенно помахать им рукой и быстренько отвернуться.

Тем временем ирландского певца наградили жиденькими аплодисментами, и Джонни-официант крикнул: «Разрешите, господа, я приму ваши заказы перед следующим выступлением!» С подносом под мышкой и мелочью в пригоршне он привычно заскользил между столиками. А сзади меня раздался старческий голос:

— Так ты, стал'быть, здесь, парень?

Я оглянулся и увидел еще нескольких Оленей, ввалившихся сюда из Салона с кружками пива в руках. Среди них был и советник Граббери; на груди у него поблескивала цепь магистра их ложи, или как там они его величали. Он редко приходил в «Новый паб», а когда приходил, мне удавалось не попасться ему на глаза. Я не знал, как мне с ним держаться после нашей встречи у Страхтонской пустоши, и неопределенно улыбнулся.

— Этот достойный брат собирается устроить нам сегодня концерт? — неуклюже сострил один из Оленей, стоящий рядом с Граббери.

— Он пока еще только ученик, брат дьякон, — подмигнув мне, отозвался Граббери.

Практически все посетители «Нового паба» непременно почему-то подмигивали, прежде чем открыть рот. Подмигнул и брат дьякон.

— Ну, а вы, брат магистр, — вы, стал'быть, уже ученый? — спросил он.

— Я-то ученый, — ответил Граббери, — а вот некоторых учеников надо бы хорошенько поучить. — Он пристально посмотрел на меня, и я понял, что это меня, по его мнению, надо бы хорошенько поучить. И почему, интересно, я посчитал его в прошлый раз мудрым добряком? Тогда, впрочем, он еще, видимо, не знал про моя махинации с Почтовой книгой.

— А если вы уже не ученик, брат магистр, то скажите-ка мне пароль посвященного, — потребовал брат дьякон.

— Меня еще в учениках научили осторожности, — отпарировал Граббери. — Я его лучше напишу вам или скажу начальные слова.

Олени, по-моему, только так и разговаривали друг с другом. Дьякон и Граббери явно примерялись начать долгую шутливо-многозначительную перебранку об Оленьих паролях, но тут вмешался третий их брат:

— Собрание ложи еще не началось, братья, — предостерегающе сказал он.

— А теперь, господа, — послышался в потрескивающих динамиках голос Джонни-официанта, — перед вами выступят два замечательных парня — Боб и Гарри. Тише, господа! Боб и Гарри не поленились приехать к нам аж из Дайбери! — На низкую сцену поднялись два юнца с румянцем во все их приветливо-услужливые физии. Зазвучала пластинка, и юнцы принялись разыгрывать пантомиму на слова песни «Посиди со мной, девочка, за окошками стужа!». Они старательно изображали донжуана и застенчивую девушку — мне сразу же сделалось тошно от их пантомимы.

— Стал'быть, надо подняться наверх да и открыть собрание ложи, раз уж вы такой дотошный, брат, — сказал Граббери.

— А неученого ученика захватим? — спросил брат дьякон, шутливо сграбастав меня за плечо. — Ну-ка пойдем, парень, там у тебя и родственная душа, стал'быть, сыщется.

— Да нет, всесильное Братство присмотрит за ним и на расстоянии, — сказал Граббери.

Они подталкивали друг друга локтями и как ненормальные перемигивались. Мне стало еще тошней, и, буркнув им «Извините», я бочком, бочком отошел от них. А потом, надеясь хоть на время спрятаться от всех знакомых в Салоне, машинально открыл ближайшую ко мне дверь — и снова оказался в Баре. «Смотрите-ка, он опять к нам явился!» — прозвучал ликующий вопль, и я замер на месте, как жалкий кролик, парализованный взглядами скопища змей. И некуда мне было спрятаться от этих ядовито-змеиных взглядов. Я беспомощно осмотрелся и все же нашел, слава богу, человека, который не обращал на меня внимания, — это был оборванец, торгующий вразнос газетами.

Но стервятник Блат не оставил меня, конечно, в покое. Он радостно прокаркал:

— Эй, Билли, а вот как раз твоя газета! Дай-ка ему газету, Сэм!

— Не жадничай, Сэм, дай ему газету! — подхватил кто-то еще. — Это же БИЛЛИ-ВРАЛЬ!

— Да не нужна она ему, он сам издатель!

Все это повторялось чуть ли не каждую субботу. На мое несчастье, какой-то кретин редактор назвал свой поганый субботний листок, в котором печатались комиксы, «Билли-вралем», а дураки разносчики притаскивали его по субботам в паб — вместе с «Имперскими новостями» и «Боевым кличем». Приятели Блата покупали одного «Билли-враля» на четверых и радостно ржали, тыча заскорузлыми пальцами в картинки, рассказывающие о похождениях Билли. Ну, а увидев меня, принимались выкрикивать давно протухшие шуточки.

— Возьми, Билли, вспомнишь на старости лет свои приключения! — Кто-то из них попытался сунуть мне под мышку «Враля».

— Билли-враль, и-и-и-хи-хи-хи! — визгливо хохотал

Блат, и его хохот, как ржавая бритва, взрезал доносившийся из Концертного зала шум — а там под заключительные слова врубленной на полную громкость пластинки гоготали во все горло наблюдающие за пантомимой зрители, и не хватало здесь, по-моему, только пары полицейских, которые стали бы наводить порядок, размахивая дубинками и свистя в свои полицейские свистки, — вот тогда уж этот проклятый паб стал бы настоящим бедламом. — Билли-вра-а-аль! — истошно вопил Блат. — Так мы и будем его называть, верно, Сэм? Эй, Билли-враль, куда ты дел своего ученого пса?!

Я ему не ответил. Мне даже было непонятно, откуда он вякает, — я обводил взглядом Бар, но ничего не видел.

— Ну и гусь! — надсаживался Блат. — Нет, он уморит меня, этот гусак, о-о-хо-хо-хо-хо-хо-хо!

Внезапно кто-то меня сзади толкнул. Я пошатнулся, и мне на мгновение представилась заманчивая картина — я медленно падаю, и все они в испуге замолкают, а потом бережно выносят меня на свежий воздух. Оглянувшись, я увидел Джонни-официанта. В руках он держал поднос с грязными стаканами и грудой пробок.

— Тебе выступать, парень, — сказал Джонни. Я машинально побрел за ним в Концертный зал.

— Смертельный номер — Билли-враль и его ученый пес! — крикнул Блат. Я злобно повернулся к нему и увидел, что его приятели повылезали из-за столиков и всем стадом тянутся в Концертный зал. Я пробрался между толстыми тетками к сцене — то-то они, наверно, испугались бы, если б я грохнулся при них в обморок.

— А теперь — самый лучший номер нашей сегодняшней программы! Не возражаете, господа? Сейчас выступит парень, которого представлять никому не надо! Тише, пожалуйста, господа! Наш общий любимец — да перестаньте вы там гудеть! — Билли Сайрус!!!

Я вскарабкался на сцену. Пианист играл на клавиолине вступление к песне «Мне хочется счастья!». Я оглядел собравшихся в зале людей и попытался вспомнить первую реплику своего шуточного номера, прекрасно понимая, что он здесь никому не нужен, так же как все эти люди не нужны мне. Некоторые тетки, восседающие за круглыми столиками, смотрели на меня глазами коров, которые ждут очередной порции прошлогоднего сенца, но большинству из них просто не было до меня никакого дела. Фредди Блат и его приятели, сгрудившись у дверей Бара, продолжали свои непонятные для чужаков разговоры, а похабные юнцы Гарри с Бобом сидели, как будто так и надо, среди наших завсегдатаев, годящихся им в отцы, покуривая такие же, как у них, сигареты и попивая такое же пиво. Вообще, у этой банды был такой вид, будто они разгадали все тайны земного бытия и теперь точно знают, как надо жить.

Я изобразил шутовскую харю и начал свое выступление, пожалев мимоходом, что у меня не хватит духу спеть им песенку «Монастырские девочки слаще конфеток» — тогда-то им всем стало бы по-настоящему весело.

— Как-то ранней весной с милой кралей одной я дружил в городишке Ужастоне…

Несколько самых впечатлительных теток хихикнули, а потом настала мертвая тишина.

— Эта краля была как ромашка мила — как ромашка за-за-заикастая…

Тут я покрутил головой, привычно и умело выпучив глаза, словно бы дожидаясь возмущения, хохота или аплодисментов — словом, какого-нибудь отклика.

— Я с ней долго дружил, а потом полюбил, да и кто по весне не влюблялся?..

Передо мной были привычные лица — Фредди Блат со своей бандой, несколько любителей выпить у стойки и толстые тетки за круглыми столиками. Старики-Олени ушли наверх, чтобы постучать тройным условным стуком в дверь комнаты, где у них происходили собрания, и приступить к своей шутовской трепотне посвященных… но внезапно один старик привлек мое внимание — он стоял у стойки, курил сигарету и держал в руке пивную кружку с таким видом, будто ему только что пришлось хлебнуть какой-то отравы, а не пива. Наши взгляды встретились, и меня обуял ужас — не навеянный видениями Злокозненного мира, а настоящий, вполне реальный ужас. Я нагнулся в зал — туда, где Джонни-официант смешивал кому-то коктейль из джина с пепсикой, — и театральным шепотом спросил:

— Слушай, Джонни, а отец-то мой что здесь делает?

— Как что? — удивленно посмотрев на меня, громким шепотом переспросил Джонни. — Вступает в Братство Оленей. У них сегодня день приема. А ты давай-ка, шпарь дальше, а то нехорошо получается.

— Матерь божья! — пробормотал я и с трудом выпрямился: у меня было такое ощущение, будто кто-то дал мне «под дых». Я никогда не встречал здесь отца и был уверен, что он сюда не ходит. Мне показалось, что он смотрит на меня с насмешкой; да и все в зале, похоже, смотрели на меня с насмешкой. Некоторые тетка заволновались — им, наверно, почудилось, что назревает скандал. Я заставил себя приветственно кивнуть отцу, но он презрительно отвернулся. Фредди Блат крикнул: «Эй, Билли, когда ты приведешь своего ученого пса?» Я торопливо припомнил, на чем остановился — кто по весне не влюблялся? — и продолжал:

— Я любил ее так, что и сам, как дурак, начал за-за-за-за-заикаться…

В зале послышались неуверенные смешки. Вроде бы мое выступление их заинтересовало. А может, они смеялись надо мной?

— Как-то поздней весной я пришел к ней домой и го-го-го-го-го-говорю ей…

Тут я опять по-дурацки выпучился, стараясь не смотреть на отца. Да и не могло его здесь быть, потому что он развеялся багровым облачком, распыленный на молекулы из амброзийского лучемета.

— Я хочу те-те-те, я хочу те-бя-бя по-по-по-це-це-це-целовать!..

Смешки раздавались все чаще. Самая толстая из теток громко расхохоталась, а остальные зрители захихикали, потешаясь уже над ней. Фредди Блат выкрикивал от дверей Бара что-то невразумительное.

— А она: мне в ответ — хочешь верь, хочешь нет — го-го-го, го-го-го-говорит,

Со знакомым замиранием сердца я внезапно понял, чьи шаркающие шаги слышатся на лестнице. Это, конечно, был советник Граббери — он спустился в Концертный зал и поплелся к мужскому сортиру, позванивая, словно призовой жеребец, своей магистерской цепью. Он прошел неподалеку от моего отца, но разговаривать они, слава богу, не стали.

— Хо-хо-хо говорит, хо-хо-хо говорит, хо-хо-хочешь ча-чашечку кофе?..

Еще одна тетка визгливо засмеялась. Советник Граббери скрылся в сортире. «Билли — испорченная пластинка!» — крикнул Блат.

— Я молчу, а она, как ромашка бледна, до-до-до-до-до-до-добавляет…

Мой заикательский номер кончался. Хорошо ли, плохо ли, но кончался.

— А ты думал ча-ча, ду-ду-думал ча-ча, ду-ду-думал, ча-чашечку чая?..

Советник Граббери, застегивая ширинку, показался на пороге сортира. Он подошел к моему отцу и нерешительно остановился рядом с ним, как бы забыв, что хотел сделать.

— Ну, а я, когда приехал в Страхтон, я, конечное дело, был бедняк. У меня не то что городских штиблетов — и деревянный-то башмак был один,

Советник Граббери и мой отец коротко о чем-то перемолвились. Отец посмотрел на меня, но вроде бы не злобно. Он допил пиво, и оба старика двинулись к лестнице — отец намеренно укорачивал шаги, чтобы не обгонять Граббери. Черт его знает, зачем отцу понадобилось вступать в Олени, но теперь-то, как члену своего Братства, Граббери ему все, конечно, про меня выложит.

— Один деревянный башмак, хоть ты тресни! Ну, и мне, конечное дело, приходилось ездить на такси — как ты в одном-то башмаке по городу пойдешь?..

В зале опять остались только толстые тетки да их мужья — любители выпить у стойки, да банда Блата. Я продолжал выкладывать им свои шутки, понимая, что мне давно пора закругляться. Некоторые тетки время от времени хихикали, но вообще-то никому из них не было до меня никакого дела. В зале начали переговариваться, кое-кто закурил, кое-кто, подняв кружку, разглядывал свое пиво на свет. А меня они просто перестали замечать.

— Ну вот. А этот, стал'быть, человек, он тоже заикался. Он приходит в полицию да и говорит: «У кра… У кра… У крали… укра… укра… украли…»

— Ученого пса! — крикнул Блат.

— А полицейским, стал'быть, надоело его слушать…

— Нам тоже надоело!

— Они ему и говорят: «Да раскачивайся ты побыстрей — чего украли-то?» А он свое: «У кра… У кра… у крали… укра… укра… украли…»

— Больно ты, парень, долго! — крикнул мне какой-то блатовский прихвостень. — Мы ведь тут не бездельники из Лондона, ты давай прямо нам выкладывай, чего они там украли!

— Неви… неви… невинность…

Блатов приятель Сэм проорал, подражая выговору лондонцев:

— Чего там не вынуть — авось вынем!

Ну и тут опять начался жуткий бедлам. Они хохотали и в полный голос трепались между собой, как выпущенные на переменку школьники. Потом принялись тыкать друг друга локтями и подмигивать, кивая в мою сторону своими погаными башками. Джонни-официант молча подавал мне знаки, чтобы я слезал со сцены.

Тогда я начал орать изо всех сил — и с омерзением услышал в своем голосе умоляющие нотки:

— А я как раз и тренируюсь для выступлений в Лондоне! Там-то меня будут слушать, не беспокойтесь! Да помолчите же, я сейчас кончу! И он, значит, говорит полицейским: «Ей… ей… ей… ей… ей… ей… вина… ей… ей… ей… ей… ей… ей… вина…»

Раздался дружный взрыв хохота, но они явно ничего не поняли, а хохотали, награждая меня, так сказать, за упорство. Приятели Блата радостно заблеяли: «Ви-ви-ви-ви-ви-ви-вина!» Скрипели стулья, звякали стаканы, люди копались в своих бумажниках, чтобы заказать выпивку. Даже совсем незнакомые мне посетители и те орали: «Ви-ви-ви-ви-ви-ви-вина!» Словом, начался адский галдеж — и опять как у школьников. Мне на мгновение показалось, что сейчас они примутся кидать друг в друга шарики из жеваной бумаги.

— Вина, вина и джина, — закончил я почти шепотом и, спрыгнув со сцены, расстрелял их из лучемета. Человека три или четыре неуверенно похлопали мне, но большинство просто не заметили, что я замолчал. А пианист поленился сыграть традиционную песенку, завершающую у нас каждое выступление. Пробираясь между столиками, я пытался вспомнить, сколько же раз я здесь выступал — заранее зная, что мое выступление закончится очередным провалом. Толстые тетки поглядывали на меня с равнодушным сочувствием. Такие же взгляды я замечал и раньше, но мне почему-то никогда не приходило в голову, что я по сравнению с ними просто щенок, что они-то живут подлинной, полнокровной жизнью, о которой я не имею ни малейшего представления.

Добравшись до ближайшей двери, я услышал голос Блата:

— Думаешь, в Лондоне-то они больше нашего понимают? Зря надеешься. Там тебе даже твой ученый пес не поможет.

Я поднял кулак, но сразу же сделал вид, что это у меня просто шутливо-прощальный жест. На сцене Джонни-официант пытался утихомирить разгулявшихся теток, чтобы они опять превратились в зрительниц. Добившись относительной тишины, он объявил очередной номер — шуточную песню.

Какой-то закаленный в пабовских выступлениях хмырь лет сорока или, может, сорока пяти принагнулся к микрофону и запел сильным, самоуверенным голосом:

— Когда ты едешь в Лондон, Билли? — гаркнул Блат. Несколько теток за ближайшими столиками оглянулись и в один голос прошипели: «Тс-с-с-с!» Они завороженно смотрели на певца, забыв даже про свои орехи и хрустящий картофель, Концертно-питейный зал приобрел свой обычный облик.

— Знаменитый номер — Билли-враль и его говорящий пес!

— Тс-с-с-с!

Выбравшись из паба, я побежал. И бежал до тех пор, пока Сабосвинцовый переулок неостался далеко позади.