"Бойцовский клуб (перевод А.Амзина)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)

Глава 15

В пятницу вечером я засыпаю прямо на столе — на работе.

Когда я просыпаюсь и поднимаю лицо с подложенных рук на поверхности стола, звонит телефон, а все ушли. Телефон звонил в моём сне, и непонятно, то ли реальность проскользнула в мой сон, то ли мой сон прорвался в реальность.

Я отвечаю по телефону:

— Уступки и Ответственность.

Это мой отдел. Уступки и Ответственность.

Солнце садится, и столпившиеся штормовые тучи размером со штат Вайоминг и Японию направляются к нам. У меня на работе окна как такового нет. Внешняя стена — это стекло от пола до потолка. Везде, где я работал, стёкла были огромные, от пола до потолка. Везде вертикальные жалюзи. Везде промышленный серый ковролин с маленькими надгробиями разъёмов для подключения компьютеров к сети. Везде — лабиринт из клетушек с ограждением из деревянных панелей.

Где-то шумит пылесос.

Мой босс ушёл в отпуск. Он послал мне e-mail, а потом исчез. Я должен приготовиться к формальному рассмотрению дела за две недели. Забронировать конференц-зал. Поставить мишени в ряд. Изменить выводы. Всё такое. Они готовят дело против меня.

Я — Потерянное Чувство Удивления Джо.

Я чувствую себя жалким.

Я поднимаю трубку, и это Тайлер, и он говорит: — Выходи, на стоянке тебя ждут ребята.

Я спрашиваю, кто они?

— Они все ждут, — говорит Тайлер.

От моих рук воняет бензином.

Тайлер продолжает:

— Выезжай. У них там машина. Кадиллак.

Я по-прежнему сплю.

Я не уверен, что Тайлер не явился мне во сне.

Или это я снюсь Тайлеру.

Я обнюхиваю руки. Бензин. Вокруг никого, я встаю и выхожу на стоянку.

Парень, который работает с машинами в бойцовском клубе, припарковал чей-то чёрный «Корниш», и всё, что я могу делать, так это смотреть на него, чернота и злато, огромная пачка из-под сигарет, готовая доставить меня туда, куда мне надо. Этот парень, механик, который выходит из машины, говорит, чтобы я не волновался, он поменялся номерами с другой машиной на долгосрочной стоянке в аэропорту.

Наш механик из бойцовского клуба говорит, что может завести всё, что угодно. Два провода выходят из рулевой колонки. Прикоснись одним проводом к другому, ты замыкаешь цепь соленоида стартёра, у тебя есть машина для увеселительных прогулок.

А иногда тебе нужно подобрать код, поставленный продавцом.

Три обезьяны-космонавта сидят на заднем сиденье, надев свои чёрные рубашки и чёрные брюки. Не вижу зла. Не слышу зла. И зла не говорю.

Я спросил, так где же Тайлер?

Механик из бойцовского клуба держит открытой дверцу «Кадиллака», словно заправский шофёр. Механик высок, и кости на его плечах напоминают перекрестье телефонного столба.

Я спрашиваю, мы едем к Тайлеру?

Меж передними сиденьями меня ждёт праздничный пирог, только свечки зажечь. Я сажусь в машину. Мы едем.

После недели в бойцовском клубе у тебя не возникает проблем с тем, чтобы держаться в пределах ограничения скорости. Возможно, из тебя уже сочится чёрное дерьмо, ты уже два дня ходишь с внутренними кровоизлияниями, но чувствуешь ты себя здорово. Другие автомобили окружают тебя. Автомобильная свита. Ты видишь, как другие водители показывают тебе средние пальцы. Незнакомцы ненавидят тебя. Но в этом нет ничего личного. После бойцовского клуба ты настолько расслаблен, что тебя просто не растеребить. Ты даже радио не включаешь. Возможно, в ребре у тебя — трещина, которая расходится каждые раз, когда ты делаешь вдох. Машины позади тебя мигают своими огнями. Садится оранжевое с золотом солнце.

Механик ещё тут сидит, ведёт машину. А между нами пирог на мой день рождения.

Страшная штука — видеть парней вроде нашего механика в бойцовском клубе. Костлявые вообще никогда не отрубаются. Они дерутся до тех пор, пока не превращаются в отбивную. Белые похожи на скелетов, которых макнули в жёлтый воск и нарисовали им татуировки, чёрные похожи на сушёное мясо, они обычно ходят парами и выглядят точь-в-точь так, как ребята из общества Анонимных Наркоманов. Они никогда не говорят: — Стоп.

Похоже, что они — энергия в чистом виде, колбасит их так, что по краям видно нечто вроде тумана, и понятно, что у них просто от чего-то отходняк. И если бы у них был выбор — как умереть, они бы выбрали умереть в бою.

И они дерутся друг с другом.

Никто их не вызовет на бой, и они никого на бой не вызовут, кроме другого дёрганного скелетика, кожа да кости, и поэтому никто не захочет с ними драться.

Ребята, которые наблюдают за боем доходяг вроде нашего механика, молчат.

Всё, что ты слышишь, это дыхание бойцов сквозь зубы, шлепки рук, свист и удар, когда кулаки молотят и молотят по вогнутым рёбрам, побелевшим от напряжения. Ты видишь сухожилия, и мускулы, и вены под кожей этих ребят, когда они прыгают. Их кожа будто светится, они потеют под одинокой лампочкой.

Проходит десять, пятнадцать минут. Их запах, их пот и запах, он напоминает жареных цыплят.

Двадцать минут. Наконец, один парень падает.

После боя двое ребят с отходняком зависнут где-нибудь вместе на весь остаток ночи, улыбаясь такой жестокой битве.

Со времён бойцовского клуба этот механик шатался вокруг дома на Пейпер-стрит. Хотел, чтобы я послушал, какую песню он написал. Хотел, чтобы я посмотрел на его голубятню. Показал мне фотку какой-то девицы и спросил, достаточно ли она красива, чтобы жениться на ней.

Сидя на переднем кресле «Корниш», парень говорит: — Видал, какой я тебе пирог сварганил? Это ж я сделал.

Это не мой день рождения.

— Немного масла протекло через кольца, — говорит механик, — но я заменил масляный и воздушный фильтр. Я проверил клапана и распределитель. Кажись, будет дождь, так что я и дворники заменил.

Что Тайлер планирует, спрашиваю.

Механик открывает пепельницу и возвращает прикуриватель на место. Он говорит: — Это тест? Ты проверяешь нас?

Где Тайлер?

— Первое правило бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе, — говорит механик. — А последнее правило проекта «Разгром» — не задавать вопросов.

Так что он может мне сказать?

Он говорит:

— Ты должен понять, что твой отец был твоей моделью Бога.

За нами — моя работа и мой офис, и они становятся всё меньше, меньше, меньше.

Я обнюхиваю пахнущие бензином руки.

Механик говорит:

— Если ты мужчина, христианин и живёшь в Америке, то твой отец — это твоя модель для Бога. И если ты никогда не знал своего отца, или он ушёл, или умер или его никогда не бывало дома, то во что же тебе остаётся верить?

Это всё догмы Тайлера Дердена. Накарябанные на кусочках бумаги пока я спал и отданные мне на набор и фотокопию на работе. Я всё это читал. Даже мой босс, возможно, всё это читал.

— И всё это кончается тем, — говорит механик, — что ты тратишь всю свою жизнь на поиски отца и Бога.

— Тебе надо прийти к убеждению, — говорит он, — что, возможно, Богу ты не нравишься. Возможно, Бог нас ненавидит. Это не самое плохое, что могло случиться.

Как увидел Тайлер, привлечение внимания Господня за грехи лучше, чем никакого внимания. Может потому, что гнев божий лучше, чем его безразличие.

Если ты можешь быть худшим врагом божьим или ничем, что ты выберешь?

Мы все нежеланные божьи дети, и, в соответствии с учением Тайлера Дердена, у нас нет ни особого места в истории, ни права на особое внимание.

Если мы не привлечём к себе внимание Господа, у нас не будет надежды на проклятие или искупление.

Что хуже — ад или ничто?

Только если нас поймали и наказали — мы спасены.

— Сожги Лувр, — говорит механик, — и подотри задницу Моной Лизой. Хотя бы тогда Бог узнает наши имена.

Чем ниже ты падаешь, тем выше взлетаешь. Чем дальше убегаешь, тем больше Богу надо, чтобы ты вернулся.

— Если бы блудный сын никогда не вернулся домой, — говорит механик, — то тучный телец был бы жив.

Недостаточно быть исчисленным вместе с песчинками на берегу и звёздами на небе.

Механик направляет чёрный «Корниш» на старую объездную автостраду без разделительного барьера, и за нами выстраивает колонна грузовиков, снижающих скорость до разрешённой. «Корниш» наполняется светом фар позади нас, и вот мы, ведущие разговор, отражённый изнутри ветровым стеклом. Идущие с разрешённой скоростью. Так быстро, как только позволяет закон.

Закон есть закон, мог бы сказать Тайлер. Вождение с превышением скорости — то же самое, что поджог, то же самое, что бомбу подложить, а это, в свою очередь — то же самое, что человека прикнокать.

Преступник — это преступник это преступник.

— На прошлой неделе мы заполнили ещё четыре бойцовских клуба, — сказал механик. — Возможно, Большой Боб возглавит ещё одно отделение, ежели мы найдём подходящий бар.

Так что на следующей неделе он пробежится по правилам с Большим Бобом и даст ему свой бойцовский клуб.

С сегодняшнего дня, когда руководитель начинает встречу в бойцовском клубе, когда все стоят вокруг светлячка в центре подвала, руководитель должен обходить их по внешнему кругу, в темноте.

Я спрашиваю, кто устанавливает новые правила? Это Тайлер?

Механик улыбается и говорит:

— Ты знаешь, кто устанавливает правила.

Новое правило — никто не должен быть центром бойцовского клуба, говорит он. Никто не будет центром бойцовского клуба за исключением двух бойцов. Голос руководителя будет раздаваться за спинами собравшихся, из темноты. Люди в толпе будут смотреть на других людей через пустое пространство ринга.

Так теперь будет во всех бойцовских клубах.

Найти бар или гараж, чтобы основать новый клуб, несложно; первый бар, ну, в котором всё начиналось и до сих пор проводятся встречи, так вот, они там за одну субботнюю ночь собрали месячную арендную плату.

По словам механика ещё одно новое правило бойцовских клубов — бойцовские клубы отныне и навсегда становятся бесплатными. Тебе ничего не стоит присоединиться к бойцовскому клубу. Механик кричит в окошко водителя встречным машинам, ночному ветру, дующему в бок автомобиля: — Нам нужны вы, а не ваши деньги.

Механик выкрикивает в окошко:

— Пока вы в бойцовском клубе, не имеет значения, сколько денег у вас в банке. Вы — это не ваша работа. Вы — это не ваша семья, и вы — это не те, за кого вы себя выдаёте.

Механик кричит навстречу ветру:

— Ты — это не твоё имя.

Обезьяна-космонавт на заднем сиденье подхватывает: — Ты — это не твои проблемы.

Механик выкрикивает:

— Ты — это не твои проблемы.

Обезьяна-космонавт орёт:

— Ты — это не твой возраст.

Механик кричит:

— Ты — это не твой возраст.

Механик сворачивает на встречную полосу, забитую автомобилями, бьющими в глаза светом фар, холодным, словно штыковой удар. Одна машина за другой идут на нас, вопя, сигналя, и механик сворачивает ровно настолько, чтобы их пропустить.

Фары идут на нас, нарастают, становятся больше, они постоянно сигналят, и механик наклоняется вперёд к отражению и шуму и кричит: — Ты — это не твои надежды.

Никто не подхватывает его крик.

В этот раз машине впереди приходится свернуть, чтобы спасти нас.

Приближается другая, фары мигают, есть-нет-есть-нет, завывает сигнал, и механик орёт: — Тебя не спасут.

Механик не сворачивает, сворачивает та машина.

Следующая, и механик орёт:

— Мы все когда-нибудь умрём.

В этот момент встречная машина сворачивает, но механик преграждает ей путь. Машина виляет, и механик точно повторяет её маневры.

В этот момент ты таешь и переполняешься чувствами. В этот момент для тебя ничто не имеет значения. Взгляни на звёзды, и ты ушёл. Ни твой багаж. Ни твоё плохое дыхание. Ничто не имеет значения. Окна затемнены, и вокруг орут сигналы машин. На твоём лице мигают фары, и тебе никогда больше не придётся ходить на работу.

Тебе никогда не нужна будет новая причёска.

— Быстрее, — говорит механик.

Машина снова виляет, и механик опять встаёт у неё на пути.

— Чего бы, — говорит он, — вам хотелось сделать перед смертью?

С мчащейся навстречу машиной, верещащей, сигналящей нам, механик проявляет недюжинное самообладание и отводит взгляд, чтобы посмотреть на меня, меня на переднем сиденье, и говорит: — Десять секунд до столкновения.

— Девять.

— Восемь.

— Семь.

— Шесть.

Моя работа, говорю. Я хотел бы бросить свою работу.

Крик продолжается, пока машина не сворачивает, и механик не поворачивает, чтобы столкнуться с ней.

Впереди ещё больше огней, и механик поворачивается к трём обезьянам-космонавтам на заднем сиденье.

— Эй, обезьяны-космонавты, — говорит он, — вы видели, как играют в эту игру. Включайтесь, или мы все умрём.

Машина обходит нас справа, у неё наклейка на бампере: «Я Лучше Вожу, Если Выпью». Газеты писали, что тысячи этих наклеек однажды утром появились на бамперах автомобилей. А на других наклейках было написано: «Сделай из меня отбивную», «Пьяные Водилы Против Материнства», «Животные Подлежат Переработке».

Читая газеты, я знал, что это протолкнул Комитет по Дезинформации. Или Озорной Комитет.

Сидя рядом со мной, наш чистый и шмыгающий носом механик из бойцовского клуба говорит мне, что да, «пьяные» наклейки на бамперы — часть проекта «Разгром».

Три обезьяны-космонавта притихли на заднем сиденье.

Озорной Комитет распечатал памятки пассажирам авиалиний, которые показывают, как пассажиры дерутся за кислородные маски, пока их охваченный пламенем реактивный самолёт падает со скоростью тысяч миль в час.

Озорники и Дезы соревновались друг с другом в разработке компьютерного вируса, который заставит банкоматы вырыгнуть десятидолларовые и двадцатидолларовые банкноты из чрева.

Прикуриватель разогрелся до невозможности, и механик говорит, чтобы я зажёг свечи на праздничном торте.

Я зажигаю свечи, и над тортом возникает маленький огненный нимб.

— Что бы вы сделали перед тем, как умрёте? — говорит механик и направляет нас на грузовик. Грузовик сигналит длинными очередями, а потом его фары становятся всё ярче и ярче, настолько яркими, что высвечивают улыбку на лице механика.

— Загадывайте желание, быстро, — говорит он, обращаясь к зеркальцу в салоне, которое показывает трёх обезьян-космонавтов, сидящих на заднем сиденье. — У нас пять секунд до забвения.

— Раз, — говорит он.

— Два.

Грузовик, рыча и сверкая, заслоняет собою всё впереди нас.

— Три.

— Прокатился бы на лошади, — донеслось с заднего сиденья.

— Построил бы дом, — звучит другой голос.

— Сделал бы татуировку.

Механик говорит:

— Доверьтесь мне, и вы умрёте навсегда.

Слишком поздно, грузовик сворачивает в сторону, и механик сворачивает в сторону, но сзади за нашим «Корниш» идёт передний бампер первого грузовика в колонне.

Но этого я в тот момент не знаю, а знаю я, что вижу огни, огни грузовика мигают и исчезают в темноте, и меня скидывает к дверце, а потом кидает к торту и к механику за баранкой.

Механик вцепляется в рулевое колесо, пытаясь с ним совладать и держаться ровно, а свечи будто гаснут. В одну великолепную секунду в тёплом салоне чёрной кожи нет света и наши крики сливаются воедино, на одной и той же глубокой ноте, на одинаково низком стоне сигнала грузовика, и у нас нет контроля над машиной, нет выбора, нет направления и нет спасения, и мы мертвы.

Моё желание сейчас — умереть. Я в мире ничто по сравнению с Тайлером.

Я беспомощный.

Я тупой, и всё, что я делаю, так это хочу это и то, и вот это, пожалуй.

Моя маленькая жизнь. Моя маленькая дерьмовая работа. Моя шведская мебель. Я никогда, нет, никогда не говорил об этом, но до того, как я встретил Тайлера, я хотел купить пса и назвать его «Антураж».

Вот какой хреновой может быть жизнь.

Убей меня.

Я хватаюсь за баранку и возвращаю нас на встречную полосу.

Сейчас.

К эвакуации души приготовиться.

Сейчас.

Механик вырывает колесо, чтобы съехать на обочину, а я вырываю, чтобы, чёрт побери, умереть.

Сейчас. Восхитительное чудо смерти, когда в один момент ты ходишь и говоришь, а потом неожиданно становишься неодушевлённым предметом. Объектом.

Я ничто и даже меньше, чем ничто.

Холодный.

Невидимый.

Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности перекрутился вокруг меня, будто рукав смирительной рубашки, и когда я пытаюсь сесть, я ударяюсь головой об рулевое колесо. И это больнее, чем может показаться. Моя голова покоится на колене механика, и я гляжу вверх и, присмотревшись, вижу вверху улыбающееся лицо механика, ведущего автомобиль, и вижу звёзды в окошке водителя.

Мои руки и лицо в чём-то липком.

Кровь?

Масляный крем.

Механик смотрит вниз.

— С днём рождения.

Я чувствую дым и вспоминаю о торте.

— Ты чуть руль не сломал своей головой, — говорит он.

И ничего другого, только ночной воздух и запах дыма, и звёзды, и механик, улыбающийся и ведущий машину, моя голова на его колене, и я не думаю, что мне обязательно нужно сесть.

А где торт?

Механик отвечает:

— На полу.

Только ночной воздух и всё более крепкий дым.

Исполнится ли моё желание?

Надо мной улыбается профиль на фоне звёзд: — Эти свечи, — говорит он, — они никогда не потухнут.

В свете звёзд мои глаза привыкают к темноте, и я вижу, что дым поднимается от маленьких огоньков вокруг нас на коврике в салоне.