"Волчье солнышко" - читать интересную книгу автора (Бушков Александр Александрович)

8

Точная дата прибытия Аспида Сизокрылого на границы государства так и осталась неизвестной — частью по причине аполитичной темноты, частью по причине того, что он, очевидно, будучи по природе скромным, не подавал ни световых, ни звуковых сигналов. Вечером его еще не было, а назавтра утром он уже был.

Первым незваного гостя заметил школяр Омельяшка, командир звездочки юных морлочат. Будучи воспитан в духе повышенной бдительности ко всему импортному, он примчался на ближайшую заставу и сообщил, что аккурат на порубежном холме сидит нечто здоровенное и сизокрылое, антиправительственной пропагандой и шпионажем вроде бы не занимается, однако кто его знает, вдруг оно такое какое-нибудь? Потрясти бы…

Омельяшке дали пустую гильзу, ласковым пинком под зад отправили восвояси и объявили тревогу. Трясти визитера отправили урядника Мамыкина с пятеркой охранников. Они лязгнули затворами, щелкнули каблуками, сели в машину и отбыли. Первым делом объявили Аспиду, что он арестован. К этому сообщению Аспид отнесся наплевательски, то есть попросту его проигнорировал, и Мамыкин отдал приказ вязать. Стали Аспида вязать. Вернее, попытались.

Что там у них произошло, в точности не известно. Через час пожарные едва сняли Мамыкина с верхушки абсолютно гладкого фонарного столба в версте от места происшествия. Урядник всех кусал, никого не узнавал, а говорить членораздельно категорически отказывался. Его подчиненных после долгих поисков с вертолетов обнаружили увязшими по шею в болоте возле хибары лешего Федьки. Все они тоже были жутко некоммуникабельны. Леший Федька ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знал. Поэтому был обвинен в пособничестве и государственной измене и взят. А машину так и не нашли.

Тогда местный воевода на свой страх и риск серьезно взялся за Аспида. К холму выдвинулась артиллерийская батарея с приказом молотить до полного изничтожения.

Молотила батарея, по ненадежным источникам, секунд около двадцати. Потом сгинула. Вскоре в кругах, близких к ЮНЕСКО, пронесся слух, что на одном из островов Микронезии папуасы обнаружили неизвестно откуда взявшегося детину в обрывках артиллерийского мундира. Первым делом он выдул ведро пальмового самогона, затем три часа пугал папуасов черными пророчествами, которых они по своей индустриальной отсталости не поняли, наконец скоропостижно женился на дочке вождя и зажил оседло. Но данные эти сомнительные.

После панических донесений воеводы столица зашевелилась.

Прямо на автостраду приземлились три реактивных транспортника, доставившие маршала Морлокова со свитой из психологов, зоологов, ботаников, секретарш и снайперов. Первым делом Морлоков расстрелял воеводу за саботаж, а его семью за недонесение. После чего приказал своей команде определить, что это за тварь расселась на холме и нагло игнорирует власти. Нужно заметить, что название «Аспид Сизокрылый» впервые употребил кто-то из пограничников, и оно автоматически привилось. Сам Аспид помалкивал. Скорее всего, даже наверняка, его звали абсолютно иначе.

Команда приступила к действиям, но уже через несколько минут выявилась ее полная несостоятельность. Филолога, попытавшегося было завести с Аспидом непринужденный разговор, Аспид молча зашвырнул в канаву. Через некоторое время там же оказался ботаник, а потом это стало напоминать беглый огонь — специалисты один за другим летели в канаву и сидели там тихо, не пытаясь выбраться.

Вукол Морлоков, стиснув зубы, наблюдал из-под расшитого золотом козырька фуражки, как покрывают себя позором и грязью лучшие специалисты, каких только он откопал у себя по лагерям. Рядом с ним маялся вольный — седенький профессор, специалист по старинному фольклору, прихваченный то ли по ошибке, то ли для количества.

Слева клубились над сопредельной стороной игривые облачка. Справа уныло опустили стволы пушек зеленые лобастые танки. Сзади, прихватив узлы с бельишком, кошек, самогонные аппараты и иконы, из деревни молча улепетывали землепашцы — подальше от Морлокова и криминально-научных сложностей жизни. В канаве смирнехонько сидели, стуча зубами, перемазанные специалисты. А впереди, на холме, разметав сизые крылища, скалился Аспид — нелепый, как знак лауреата премии «За укрепление мира между народами» на груди Сиада Барре, и страшный, как все непонятное.

— Ну что, старина? — почти ласково спросил Морлоков. — Пора бы и тебе, а? Парламентером-то?

— Не хочу, — признался профессор.

— А кто хочет? — философски заключил Морлоков. — Однако родина требует, пердун ты старый…

Он хотел махнуть охранникам, чтобы препроводили старца, но того вдруг осенило:

— А если это дракон?

— Ну и что? — искренне не понял Вукол.

— Прецеденты в мировом фольклоре отмечались неоднократно, — заторопился старичок, которому очень не хотелось к Аспиду. — Явление можно охарактеризовать как дракона, а все авторитетные источники отмечают, что дракону для того, чтобы он улетел, требуется взятка натурой, как-то: драгоценные металлы, драгоценные камни и лица женского пола, желательно сексапильные.

— А ведь это идея! — ахнул Морлоков. — Взятка — это весьма реалистично и жизненно…

Золотые слитки из государственной казны доставил бронированный реактивный спецдирижабль с глухонемой командой. Первый Заместитель Морлокова, как вихрь, пронесся со своей спецгруппой по ювелирным магазинам столицы, смахивая драгоценности в портфель. Иногда в спешке кое-какие колечки-бранзулетки попадали в карманы его мундира, но от волнения он не обращал на это внимания.

На украшенном розами грузовике добытое торжественно подвезли прямо к Аспиду. Аспид посмотрел на это великолепие, в беспорядке рассыпанное по грязным доскам кузова, потом разинул пастищу и загоготал:

— Что я вам — Гобсек?

Все были настолько поражены, услышав впервые его голос и узнав к тому же, что Аспид обладает кое-какими познаниями в литературе, что зажмурились и не увидели, как Аспид дунул — и драгоценности разлетелись по окрестностям.

Морлоков, науськиваемый профессором, не сдавался. Снова по столице помчались завывающие черные фургоны. К месту действия доставили кордебалет «Кисонька» в полном составе — сотню хныкающих прелестниц. Кое-как их успокоили, обрядили в сексапильные купальники и колонной погнали на холм под возбуждающую секс-музыку.

Аспид оглядел перепуганных стриптизеток, снова разинул пастищу и загоготал:

— Что я вам — халиф багдадский?

И кордебалет как хреном смело. Позднее кисоньки обнаружились в гареме некоего нефтяного шейха, который в ответ на дипломатические ноты твердил что-то о неисповедимых милостях Аллаха и девочек не отдавал.

Специалиста по фольклору не успели расстрелять — в суматохе он драпанул на сопредельную сторону. Так как недопустимо было оставлять криминал без виновных, на ближайшей сосне вздернули без воинских почестей Первого Заместителя.

Операция застопорилась. Специалисты сидели в канаве, вслух мечтая о водке и бабах. Охранники прочесывали лес, сгребая в карманы разбросанные ювелирные изделия и палили по осиротевшим после бегства пейзан коровам — на предмет шашлыка. Труп Первого Заместителя чинно болтался в петле и только временами просил водки, в чем ему регулярно отказывали — покойнику водочного довольствия не полагается. Танкисты понемногу меняли на самогон боезапас и горючку, ловили девок по окрестным селам; наконец принялись лупить куда попало зажигательными, подпалили спецдирижабль и так надоели Аспиду, что он забросил их неведомо куда. Вместе с танками.

Вукол Морлоков, захватив два ящика водки, заперся в вертолете. Трое суток он без шума и песен истреблял свои запасы, а на четвертое утро вывалился наружу и помчался в одних кальсонах по росной луговине, вопя, что за ним гонятся враги народа с обрезами и арбалетами. Его не сразу решились ловить, но все же поймали наконец и напичкали соответствующими препаратами. Проспав сутки, он преисполнился прежней хватки и деловой холодности, развесил по осинам наиболее расшалившихся рыцарей своего воинства, вытащил из канавы специалистов, ободрил их обещанием сбавить срока и дал им водки. После чего отправился к холму сам. Остановился перед Аспидом и рыкнул:

— Какого же рожна тебе нужно, падаль шизокрылая?

— Ну вот, наконец-то, — неожиданно мирно сказал Аспид. — Я, понимаешь, по свету летаю, я — как вирус. Вирус демократии. Демократию хочу.

— Чего? — не сразу сообразил Морлоков. — Это ты про что? Это кто? А-а, ты вон про что… Ну на кой она тебе?

— А у меня такой пунктик, — мрачно сказал Аспид. — Вирус я ейный, понял? Так что вынь да положь. Можно постепенно, но не черепашьими темпами.

— Никакой демократии не будет, — веско сказал Морлоков. — И не надейся, тварь. Для демократии мы исторически не подготовлены, так что лети себе с восходящими потоками. Иначе бяку сделаю.

— Шиш, — сказал Аспид и приготовился к дискуссии.

Но Морлоков, не слушая далее, спустился с холма и сел в самолет. Вскоре на равнине не осталось ни души.

Через час в небе загудел бомбардировщик, от него отделилось что-то черное, продолговатое и под ярким парашютом поплыло вниз, к холму, к Аспиду, с любопытством наблюдавшему за гостинцем.

— Ну-ка, что они там еще, стервы? — благодушно промурлыкал он, щекоча себя хвостом под мышкой.

И не закончил.

Грянул гром. Боги зажали уши.

Вихри закружились по равнине, из бугристой тучи ядовитой пыли взмыл к стратосфере косматый огненно-желтый разлапистый гриб. В багровом небе кружились пылающие ветки, и что-то печально блеснуло в солнечном луче — то ли слеза на дымящемся листке березы, то ли оптический обман.

И — ни следа, как и не было. Словно и не сидел, не окаянствовал, не требовал неприемлемого…

Но чьи это мощные крылья рассекают радиоактивный воздух над выжженной равниной? Чей немигающий взгляд, словно луч прожектора, поймал твое лицо?

Прочь! Слышишь! Прочь! Сгинь, морок, наваждение! Про-о-о-о-чь!

Ближе! Оно еще ближе! Спасите!

Морлоков проснулся на полу, облитый холодным потом. Тяжело дыша, он затравленно озирал комнату. Убаюкивающе светился розовый ночник — стеклянный бюст Иоанна Грозного. Блестели на столике три удобно разложенных пистолета. Маслянисто посверкивала кольчуга орденов на парадном мундире, приготовленном для завтрашних торжеств по случаю дня тезоименитства.

Дверь тихонько отошла, в щель просунулась жестяная рожа охранника с темными провалами глазниц:

— Маршал?

— Вон! — прошептал Морлоков.

Охранник исчез. Морлоков сидел на полу, и его тряс озноб. Легче не стало. Кто-то таился в темном углу, и в другом, и в третьем, зыбко колыхались портьеры, выдавая притаившиеся за ними фигуры, едва слышный шепот доносился от камина, от окна:

— Слыш-шишь? Слыш-шшишь!

— Нет, — прошептал Морлоков, сидя на полу, вжавшись в щель меж спинкой кровати и высоким сейфом. — Нет вас, нет…

— Здес-сь… — шептали призраки все слышнее. — Здессссь…

Порыв холодного ветра взметнул портьеру, засвистал по комнате, оборвал провод, и бюст Грозного погас. Бледный квадрат лунного света косо лег поперек спальни. Обрадованные темнотой, призраки выплыли из углов и заскользили к маршалу. Их белые лица выглядели обычными человеческими, и это было еще страшнее, чем если бы они были синие и клыкастые. Молодые и старые, мужчины и женщины, в форме и в штатском, в мундирах с оборванными погонами, в чем взяли, почти старики и почти девочки, расстрелянные в подвалах, приколотые штыками на этапах, забитые насмерть, изнасилованные, свалившиеся под тяжестью неуложенной в насыпь шпалы, они бесшумно смыкали полукруг, скользя к Морлокову, закостеневшему от страха в своем ненадежном убежище.

Он схватил бутылку, жадно глотнул, обливая вышитую эмблемой МУУ — волчьим солнышком — ночную рубашку, и швырнул бутылку в них, ненавистных.

Бутылка вылетела в окно и глухо рассыпалась далеко внизу.

Призраки молча надвигались.

И тогда Морлоков закричал тихо, тоненько, жалобно, забился, нащупал особую кнопку и бешено давил ее так, словно и она была врагом.

Налилась ослепительным светом огромная люстра. В кабинет вбежали, толкаясь, бросились к нему. Ощущая комариные укусы игл, Морлоков блаженно обвис в цепких, ко всему привычных руках. Теплота разлилась по телу, вытесняя затопившую череп пульсирующую боль. Урча, он грыз таблетки и не чувствовал их горечи. Медленно отпускало. Наконец он, жестами отослав всех прочь, велел погасить свет. Стало темно, врачи ушли. Прислушиваясь к себе, он долго лежал навзничь на ковре, не отрывая от него затылка, размеренно покачивал головой. Мир снова стал спокойным, и он встал, накинул халат, нырнул в потайную дверцу. Долго пробирался по узким ходам, построенным по приказу давно истлевших императоров изобретательным Солари, мимо застывших охранников, мимо истлевших ковров в нишах, где когда-то любили друг друга пылко и незамысловато — в соответствии с духом времени.

Дверца открылась. Морлоков почти бегом пересек комнату и упал на колени перед огромной кроватью с балдахином.

— Это ты? — хриплым со сна голосом пробормотала Наташа. — Опять? Задушат они тебя когда-нибудь…

— Страшно. — Морлоков сел рядом с ней, прижал к груди ее голову. — Душат, давят, подкрадываются… За что? Я ведь не садист, не палач, у меня идея, слышишь, Наташка? — Наташа слышала это в сотый раз и потому молчала.

— Натали, милая, это же так просто — все должны быть как все… Идеальное государство — это механизм, как когда-то у ацтеков, исполнительность и четкость, больше ничего не нужно, поэтому жизненно необходимо убирать всех, кто способен внести в механизм ноту разлада, и не важно, как называется эта нота — инициативность, сомнение, популярность в народе, свободомыслие, способность критически рассуждать, талант, гениальность и так далее… Я рыдал, когда повесили того бородатого, он был великий поэт, но он был и нота разлада… А другой был великий ученый, но он был диссонанс… Ну почему они не хотят меня понять и обзывают палачом и дураком? Глупые обвинения, какие у меня выдвигают, — это исключительно в целях стратегии. Глупость загадочна, порой сбивает с толку самых умных людей, с идиотскими обвинениями прямо-таки невозможно спорить и обсуждать их, дикая несуразность в паре с беспардонной ложью — это упряжка, способная обогнать все прочие и умчать на край света… Только бы не расшибло, только бы, только…

— Бедный, — сказала сонная и теплая Наташа, старательно моргая, чтобы не заснуть.

— Без страха нет и не может быть механизма — это отлично понимали и Иван Грозный, и Петр Первый. Петр Третий был преисполнен самых благих намерений, уничтожил тайную полицию, вводил вольности, свободу всем религиям, но вводил все это не кнутом и не плахой, вот его и скинули, а вдобавок ославили недоумком… Драть нужно было и топора не бояться… И Павел — тот здорово понимал насчет механизмов, но мало рубил голов, вот ему апоплексию и оформили. Победителю прощают все… И всех.

Он заплакал, обнял Наташу и жадно стал целовать, словно хотел растворить себя в ней, уйти, исчезнуть, не быть, растаять.

Наташа знала его насквозь, тем не менее по неисповедимо-дурацким законам женской логики, ничего не имеющей общего с подлинной логикой, она его любила. Может быть, даже хотела от него ребенка — кто их, дур, разберет?