"Кавалер Золотой Звезды" - читать интересную книгу автора (Бабаевский Семен Петрович)

Глава XXIII

Давно наступила ночь, а до Низков - небольшого степного хуторка - езды оставалось еще более часу. В степи гуляла метель, дорога, освещенная фарами, курилась и вздымалась поперечными рубцами. След постепенно терялся, колеса вязли в сугробе, с визгом вращались на месте,- гремели комочки льда о крылья, и зад машины точно кто-то сильными руками заносил то в одну, то в другую сторону. Сергей кутал лицо в бурку и одним глазом посматривал в маленькое отверстие на дымившуюся поземку. Ванюша поддал газу, и машина, прорезав сугроб, выскочила на совершенно голый пригорок. Ветер здесь свирепел еще сильнее, с яростью кружил снежную пыль, унося ее в темную ложбину, как в пропасть.

- Держи влево,- посоветовал шоферу Кривцов.- Нам бы проскочить этот яр.

Машина свернула влево, свет метнулся в глубокую низину, заваленную мягкими дымящимися сугробами. Проехали еще немного, и радиатор зарылся в белую стену; стало темно - фары точно кто укрыл шалью.

- Что-то я дорогу не вижу,- смущенно проговорил Ванюша, приглушив мотор.

- Погоди, сделаем разведку,- сказал Кривцов, вылезая из машины.

За ним молча, не снимая бурки, вышел и Сергей. Ванюша вывел машину задним ходом на расчищенную от снега площадку. Внизу, в глубокой ложбине, горой лежали завалы снега.

- Эге-ге,- негромко проговорил Ванюша,- тут нам не проехать…

Не подымая полы бурки и погружаясь в снег выше колен, Сергей взобрался на высокий карниз, но от ветра не мог удержаться на ногах и упал. Тут же стоял, сгибаясь, Кривцов. Сергей крикнул Ванюше, чтобы подъехал ближе и осветил низину. Когда свет раздвинул темноту, совсем близко показалась длинная, лежащая на снегу крыша,- вероятно, овечья кошара. В морозном воздухе Сергей уловил свежий запах кизячьего костра и разглядел над низкой трубой срезанную ветром сизую полоску дыма.

- Чую жилье и людей,- сказал Сергей.- А ну, пойдем к ним, они-то дорогу разыщут.

- Постой, постой,- заговорил Кривцов.- Теперь я распознал местность: перед нами овцеводческая ферма колхоза имени Калинина… Но как же мы сюда попали?

Домик чабанов, стоявший вблизи кошары, был завален снегом. Кривцов и Сергей отворили тяжелую, обитую войлоком дверь и вместе с холодным ветром и паром вошли в дом. Чабаны сидели у костра; двое из них вскочили и, схватив за ошейники рычавших собак, оттянули их в темный угол. Третий чабан - рослый, могучего телосложения мужчина с пышной бородой - подошел к Кривцову и посмотрел ему в засыпанное снегом лицо.

- Андрей Федорович! - воскликнул он.- Какими судьбами?

- Буран загнал.

Внутри чабанское жилье напоминало горскую саклю из двух комнат. В первой - прихожей, или кунацкой,- не было потолка, с крыши свисала труба, сплетенная из хвороста наподобие огромной корзины. Как раз под ней горел костер, на треноге стоял казанок. Вторая комната служила чабанам спальней,- там были и окна, и стол, и обычная печка, и нары вдоль стен, устланные сеном и овчинами… Сергей и Кривцов подсели к огню.

- Скажи, Мефодий,- обратился Кривцов к старшему чабану,- как нам добраться в Низки?

- Це дило неможное.- Мефодий развел руками.- На Низки отсюда не проедешь. Ложбину еще с утра так засугробило, что там ни пройти, ни проехать. А в объезд, на Суркули, тоже нельзя - там мост разобран.

- Катайте на Вросколеску,- посоветовал мужчина, сидевший на корточках у костра.- На Вросколеску - самое верное дело…

- А! Ефим Петрович! - сказал Кривцов.- Ты чего здесь?

- Пришел к брату, в его «имение»,- ответил Ефим, искоса посмотрев на Мефодия.- Мы с ним редко видимся, а тут выпал важный случай - готовимся к выборам. Наш завагитпунктом вызвал меня и сказал: «Ты, Ефим, как агитатор, сходи к чабанам и почитай им положение о выборах и расскажи о Тутаринове…» Вот я и явился.- Ефим взял из костра горевшую палочку, посмотрел на нее.- А вообще я чабанов недолюбливаю… Избалованный народ!

- Так ты советуешь ехать на Вросколескую? - спросил Кривцов.- Далеко же!

- Зато наверняка доедете.

- И такое ты, братуха, придумал! - обиделся Мефодий.- В такую вьюжную ночь - и ехать на Вросколеску? А дороги? Их же повсюду замело… Мой совет, Андрей Федорович, и вам и вашему товарищу, не знаю, как его звать,- Мефодий посмотрел на Сергея,- совет мой вам - заночевать у чабанов. Спальня у нас теплая, под бока постелем овчину, укроем шубами, а сверху буркой.

Кривцов взглянул на Сергея:

- Ну, как? Останемся?

- Надо сказать Ванюше, пусть подъезжает,- проговорил Сергей, потирая руки у огня.

- Вася, Коля,- обратился Мефодий к молодым чабанам, державшим в углу собак,- привяжите волкодавов, а сами бегите на бугор. Там стоит машина - скажите шоферу, чтоб подъехал сюда.

Молодые чабаны, погремев возле собак цепью, вышли из дома, а Мефодий обратился к гостям:

- Подсаживайтесь ближе к костру. У нас - как у черкесов: в доме огонь горит. Без костра не можем. В казанке доспевает баранина. А какая молодая да жирная! Кажись, ради такого случая у нас и по рюмочке найдется.

- Чабаны - народ богатый,- сказал Ефим, с любопытством посматривая на Сергея.- Чабаны завсегда при деньгах - как купцы, а только живут некультурно.

Мефодий, не отвечая брату, посмотрел в угол, где негромко рычали собаки.

- Ну, ну! - прикрикнул он.- Эх, и славные у нас волкодавы! Не собаки, скажу тебе, Андрей Федорович, а истинное зверье. Позавчера волка в шмотья разнесли… При себе мы держим только двоих, для личной охраны, а остальные там, в кошаре…

- Брось, братуха,- сказал Ефим.- У тебя иного и разговору нету, как только об этом зверье… Странный народ чабаны! Живут в степи, как кочевники, хвастают своими волкодавами и никакой техникой не интересуются.

- Ефим Петрович, а как там поживает твой «Герман»? - спросил Кривцов.

- Действует вовсю!

- Я вам зараз поясню,- шепотом заговорил Мефодий, подсев к Сергею.- Мой братуха привез из Германии моторчик и дал ему кличку «Герман». И была охота тащиться с таким грузом!

- Тяжесть невелика, а вещь в колхозе нужная,- ответил Ефим, взглянув на брата, как бы говоря: «Эх, голова! Ничего ты, окромя своих овец, не знаешь…»

- Ефим Петрович - человек хозяйственный,- одобрительно отозвался Кривцов.- Он знает, что ему нужно…

- И за границей себя хозяином держал? - спросил Сергей,

- Да это уже само собой,- с достоинством ответил Ефим, тронув ладонью усы.- Но отчего ж было и не взять нужную вещь? Трофей! А тут еще у меня была и такая думка: кончилась война, хозяйство наше от фашистов пострадало, а восстановить его необходимо в быстрые сроки. Так что тут всякий моторчик надобно к делу пристроить.

В это время вошли молодые чабаны и Ванюша.

- Ефим Петрович,- сказал Кривцов,- так ты пришел агитировать чабанов, чтобы они единодушно голосовали за Тутаринова? А в глаза видел этого Тутаринова?

- Не приходилось.

- А ты посмотри! - Кривцов кивнул на Сергея.

- Сергей Тимофеевич? - спросил Ефим.- А я посматриваю - и что-то мне твое обличие будто знакомое… На портрете видел… Доброго здоровья! - И Ефим крепко пожал Сергею руку.- Это получается так: нет худа без добра! Не случись на дворе пурги, ты проехал бы на Низки - так бы и не повидались, и агитировал бы я за тебя заочно.

- Пожалуй, верно,- согласился Сергей.- Ну, а что ж такое ты тут рассказывал обо мне?

- Все только хорошее. Хвалил! А как же! У меня есть твоя биография!

- А еще о чем рассказывал? - поинтересовался Сергей.

- Еще был кое-какой разговор,- неохотно ответил Ефим.

- Братуха, и чего ты умалчиваешь? - сказал Мефодий.- Скажи, что была у нас балачка насчет Черчилля. И еще про ту… как ее? Про Улсуриту, что ли…- Мефодий поперхнулся.

- Эх ты, чабан! - засмеялся Ефим.- Иностранное слово как следует выговорить не можешь!

- Да его сам дьявол не выговорит!

- Разговор, конечно, у нас был, но не специально про Черчилля,- сказал Ефим, обращаясь к Сергею.

- Слов нет, беседа у нас была интересная,- заговорил Мефодий, поправляя костер.- И все ж таки никак я не могу уяснить… Ну, допустим, Черчилль или там еще кто из той шатии-братии - понятно. Мы издавна сидим у них бельмом в глазу, оттого им и мерещится война,- болезня, ничего не поделаешь! - Мефодий погладил бороду.- Но вот я не могу разобрать, что оно такое - Улсурита? Человек это или же черт?

- И не то, и не другое,- ответил Ефим.- Какой же ты, братуха, нерассудительный! Русским же языком говорил: в главном американском городе есть такая улица…

- Опять про улицу! - перебил Мефодий.- Что ж, на этой улице одни сумасшедшие живут?

- Да ты послушай, голова! - сказал Ефим с досадой и посмотрел на Сергея, как бы говоря: «Вот и расскажи ему»…- Кто живет на той улице, я не знаю, а только называется она Уолл-стрит, и стоят на ней банки миллионщиков - они-то и мутят белый свет, и не дают трудовому народу жить спокойно… Теперь понятно?

- А-а… Оно-то вроде и понятно.- Мефодий задумался.- А скажи, этот Уолсурит и на нашу страну зарится?

- Око видит, да зуб неймет! - сказал Ефим.- Была у них такая думка, чтоб пустить свои щупальцы и в нашу землю, да и присосаться к ней…

- Ишь вражина! - воскликнул Мефодий.- Нет! К чертям собачьим! Мы у себя сами хозяева!

Пока варилась баранина и пока Мефодий готовил стол, Кривцов в самых кратких словах рассказал Сергею, кто такие братья Меркушевы… Выросли они в батраках, хотя и дед и отец у них были казаками. Петр Меркушев умер в бедности, оставив малолетних детей и жену в полуразваленной хате. Вскоре умерла и мать, и Мефодий и Ефим рано начали ходить по найму. Женились они тоже на батрачках. Жили у богатых хозяев, кочуя из одной станицы в другую. Мефодий со своей женой и с сыном-подростком обычно нанимались пасти отары овец, а Ефим то работал в кузне молотобойцем, то зубарем на молотилке, а то с женой поступил «на срок» - пахали, сеяли, косили траву и с весны до осени безвыездно находились в поле…

Но в тридцатом году кончилась батрацкая жизнь Меркушевых: в колхозе имени Калинина Мефодий был назначен чабаном, а Ефим - механиком молотильной машины. Шли годы, и братья Меркушевы постепенно обзавелись и хатами с подворьем, и коровами. Перед войной Мефодий уже заведовал овцеводческой фермой, а его брат руководил полеводческой бригадой. Еще в те годы Ефим критиковал чабанов. «И что за народ,- говорил он,- никакой механизации и знать не хотят. Положат герлыги на плечи и разгуливают по степи, как на курорте…»

На фронт братья Меркушевы уходили в один день. На станции, поджидая эшелон, Ефим сказал: «Жаль, братуха, нарушилась наша жизнь, а то бы я заставил тебя ввести на твоей ферме электрическую стрижку овец… Ежели успешно завершим войну да вернемся живы-здоровы, то тогда уж непременно я это сделаю…»

Ефим Меркушев праздновал День Победы в Берлине, а когда вернулся домой, Мефодий уже по-прежнему находился возле овец.

- Верно, Андрей Федорович,- подтвердил Ефим,- до войны была у меня думка электрифицировать чабанский труд, а теперь я раздумал.

- Почему?

- Чабаны могут подождать.- Ефим покручивал ус и о чем-то думал.- Сперва надобно урожай поднять… А как его поднять? Я уже знаю, как это сделать, и про все свои наметки написал в Москву. Жду ответа.

- Ефим, ради бога, не заводи балачку про свою механизацию,- сказал Мефодий.- Все уже слыхали!.. Зараз мы чин чином повечеряем, а после - кто куда: кто спать, а кто твои прожекты слушать… Лично я задам храпака!

Ужинали за низеньким круглым столиком - тоже горский обычай. Сидели кто на крохотном стульчике, кто на овчине, кто на свернутой бурке. Мефодий вынимал из котла дымящуюся баранину. В углу блестели черные глаза,- волкодавы, чуя сладкий запах мяса, положили морды на вытянутые лапы и не отрывали взгляда от чабанов…

У Мефодия и в самом деле нашлась бутылка водки - как раз всем хватило по рюмке. Ели с аппетитом и разговаривали о погоде, о покрове снега, о выпасах.

После ужина молодые чабаны наведались в кошару и, вернувшись, ушли спать и увели с собой Ванюшу. У костра остались Сергей, Кривцов и братья Меркушевы.

Мефодий бросил в огонь сухие чурки кизяка, и костер стал разгораться. Дым толстым столбом валил в засмоленное отверстие и, не вмещаясь в нем, на землю не садился, а висел, как облако, под крышей. На дворе гуляла пурга, слышался посвист ветра, иногда в дымовую трубу сыпался мокрый, тающий на лету снег. Костер вспыхнул пламенем - в закопченной кунацкой сделалось светло и уютно.

- Ефим Петрович, о чем же ты писал в Москву?- спросил Сергей.- Может, и нам расскажешь?

Ефим не спеша свернул цигарку, прикурил ее, держа в толстых, загрубелых пальцах уголек, и некоторое время молча смотрел на костер.

- Писал я о нашей жизни… Вернулся с фронта, пробыл дома вот уже более года, и все это время одна думка не дает мне покою: не так мы живем, как надо…

- Ого! Это ты, Ефим, далеко загнул! - отозвался Кривцов.- А как же ты еще хочешь жить?

- Как я хочу жить? А так, Андрей Федорович, я хочу жить, чтобы в калининском колхозе хлеба были горы, чтобы государство нами завсегда было довольно и чтобы никто не посмел нас ни в чем упрекнуть… А главное - облегчить труд колхозников, чтобы тяжесть легла, на плечи машины… Да чтобы и ты по осени не разъезжал по району, как угорелый, не хватался за голову и не кричал: «Проваливаем уборку! Ах, черт возьми, дожди льют, а у нас опять и там неуправка, и там не поспели!..» Вот как я хочу жить!

- Ты бригадир, от тебя и зависит, чтобы я часто не ездил по району.

- После войны дюже стал грамотный! - сказал Мефодий.

- Говоришь, от меня зависит? - продолжал Ефим.- Верно, за хлеб я в ответе в первую голову. Но я частенько примечаю: летом проезжаете по полю - и ты, и секретарь райкома, и все людей торопите, а в голове у вас, как я понимаю, тоже думка о темпах - что бы и то, и другое вовремя скосить и убрать. И на небо поглядываете, куда там уходят тучи… Будто и дожди не очень беспокоят, и люди наши стараются, а неуправка мучает. Урожай теряем… А отчего? Все от трудодня!

- Ай, шутник же ты! - Кривцов покачал головой.- При чем же тут трудодень?

- Все ему не так, все выдумывает,- бурчал Мефодий.

- Вы оба председатели райисполкома,- продолжал Ефим, не слушая брата,- и оба помоложе меня,- так вот что я вам скажу. В калининском колхозе нахожусь уже семнадцать лет. Знать, пережито немало годов, есть об чем вспомнить и есть на что взглянуть… В ту пору, как я вступил в колхоз, ты, Андрей Федорович, наверно, был еще комсомольцем, где-нибудь учился,- твою биографию я не знаю… А Сергею Тимофеевичу в тридцатом году, как мне известно, было всего восемь лет - совсем еще малыш. Про то, как рождались колхозы, вы знаете больше по книгам, а я их своими руками вынянчивал… Я-то хорошо помню, как мы первую весну пахали сообща, как учетчик писал мне за пахоту колья. Я вспахал два гектара, а мой сосед Никита Слюсарев - меньше гектара, а колья нам поставили одинаковые. Чего вы смеетесь? Теперь это смешно, а тогда нам плакать приходилось. Так вот. В скором времени все увидели, что на тех кольях далеко не ускачешь, потому была то не то что уравниловка, а черт знает что это было! Тогда стали учитывать так: вышел ты в поле, пробыл там до вечера - пишется тебе полный день, пробыл до обеда - получай половину дня. Тоже, сказать правду, статистика была незавидная! После этого придумали норму выработки - малость полегчало, стали платить и за труд и за день, и вот родился на свет божий наш теперешний трудовой день. С ним дело пошло веселее.

- Ну, вот и прекрасно! - воскликнул Кривцов.- Чего ж тебе еще надо?

- А он и сам не знает, чего ему хочется,- сердито отозвался Мефодий.- Как пришел с войны…

- А ты, братуха, помолчи,- сказал Ефим.- Я знаю, чего мне еще нужно, не беспокойся! - Ефим посмотрел на Сергея, как бы ища у него сочувствия.- Я хочу, чтобы труд колхозников полегчал, а трудодень потяжелел… Вот чего я хочу.

- Что же для этого необходимо? - спросил Сергей.

- Спаровать трудодень с машиной! - сказал Ефим и искоса посмотрел на Кривцова.

- И такое выдумал! - Мефодий даже махнул рукой.- Да это только молодых бычков спаровывают!

- Ефим Петрович,- заговорил Кривцов,- я тебя понимаю так: ты хочешь, чтобы у нас было больше тракторов, комбайнов и разных машин? Мысль правильная. Все, дорогой мой, идет к тому, что еще год-два - и недостатка в машинах не будет.

- Не о тракторах я веду речь.- Ефим на минуту задумался.- Тракторы и комбайны - это, сказать, в нашем деле тяжелая артиллерия, и надежда на нее большая… А загляни в полеводческую бригаду. Какая там техника? Для наглядности возьмем меня и моего соседа Андрея Селезнева,- ты его знаешь. Земли у нас одинаковые, лежат они рядышком, сеем поровну, людей, тягла, бричек, разного инвентаря тоже поровну, дажеть бригадиры - бывшие фронтовики - ни дать ни взять одинаковые бригады.

Ефим привстал на колени, выпрямился, взмахнул сильными руками, как бы собираясь взлететь, и начал рассказывать и о себе и о Селезневе с таким жаром, с каким только поэты читают свои стихи. Лицо его, бледное при слабом свете костра, вдруг почернело, глаза с широкими, нависшими бровями то хмурились, то загорались блеском.

- И вот прошло лето. Посмотрим на меня и на моего соседа… Я приспособил к долу моторчик, и получилась у меня совсем другая песня. Всякий мотор, как известно, трудодней не просит, а работает за десятерых. Веялку к нему приставишь - тянет, триер подвезешь - берет и триер. Транспортировку зерна пристроил - и тут дело пошло! Да что там говорить! Нужно мне поспешить с уборкой подсолнуха, а дня мало - ставлю «Германа» на загоне, включаю динамку, и на поле уже светло как днем. Кукурузу нужно ночью срезать - освещаю и кукурузу. Да я этим моторчиком и подсолнух молотил. Все можно делать. Дожди пошли, а у меня уже все убрано. А что получилось у Селезнева - ты, Андрей Федорович, это хорошо знаешь: и людей уморил, и зерно потерял… А к осени такая картина: Селезнев трудодней наколотил много, а дела сделал мало… Вот оно при чем тут трудодень и техника!

- Да, ты, Ефим, прав,- задумчиво проговорил Кривцов.- Честь тебе и хвала!

- Хвала? - с усмешкой переспросил Ефим.- Хвала невелика… Этот моторчик меня только раздразнил… Вот если бы электричество!.. В Усть-Невинской какое начали дело - завидки берут. Опередить бы нам устьневинцев…

- Э, Ефим, ты, однако, смелый! - сказал Кривцов.

- Зато ты, Андрей Федорович, дюже робковатый.- Ефим усмехнулся, склонил голову и потрогал усы.- Ты смотришь на колхозы так: план сева выполнили - хорошо, хлебопоставки завершили - молодцы! А как мы живем, чем болеем, как бы людям труд облегчить,- сказать правду, ты этого побаиваешься.

- Критику я, конечно, уважаю,- сказал Кривцов,- но при чем тут хлебопоставки?

- А при том они,- Ефим подсел к огню,- при том, что без техники в самой бригаде трудно своевременно управиться с большими планами.

- И чего ты, Ефим, разошелся! - вмешался в разговор Мефодий.- Может, людям пора спать, а ты про технику…

- Техника в самой бригаде - дело нужное,- сказал Кривцов, вставая.- К ней мы идем, но, к сожалению, не все делается быстро… Обидно, конечно, что соседи нас обгоняют… Ну, Мефодий, веди меня в чабанскую опочивальню… Сергей Тимофеевич, ты как насчет сна?

- Еще посижу.

Мефодий и Кривцов ушли в соседнюю комнату. Ефим долго сидел молча. Крупное его тело сгорбилось. Он подсел поближе к костру и начал не спеша подкладывать кизяки. Костер разгорался неохотно. В кунацкой стало холодно. За стенами бушевала метель, в трубу падал снег. Сергей, кутаясь в бурку, прилег на бок и долго смотрел в отверстие трубы, точно прислушиваясь к завыванию ветра.

- Не знаю, какой мне будет из Москвы ответ,- негромко заговорил Ефим.- Ты думаешь, я писал только о себе? Нет, обо всей станице. Две тетрадки исписал, может быть, и не все правильно, но я сужу так: техника нужна всюду, и того, кто ей противится, нужно силой заставить. А таких еще много! За примером далеко не ходи - мой брат. Человек малограмотный, всю жизнь вручную стриг овец, зимой сидел вот у этого костра, а жизнью, как я вижу, доволен. А почему? Не знаком с машиной и не знает, что такое для человека техника… А если бы, скажем, все трудоемкие работы да механизировать, то сколько бы освободилось людских рук! Тогда бы и трудодень возрос в цене, и вся наша жизнь стала бы культурная. Я читал, как на больших заводах - там умная, машина все сама делает. А разве в полеводческой бригаде этого нельзя достичь?.. И еще я писал насчет нашего домашнего житья. Сказать, живем еще по старинке. Тут нам тоже следует пример брать у рабочих, чтобы в хате у нас было чисто, ночью - электрический свет; захотел чаю - вскипятил чайник, пожелал искупаться - искупался в своей ванне. Да чтобы и в станице были и хорошая читальня, и клуб, и такое дело, как канализация, водопровод… Может, я тут и лишнее написал, а только с техникой все это достичь можно…

За стенами гуляла пурга, свистел над крышей ветер, и в дымовое отверстие все чаще и чаще сыпался снег. Костер постепенно чернел, сжимался и потухал, а Ефим все не умолкал.

Слушая Ефима и соглашаясь с ним, Сергей почему-то невольно вспомнил своих земляков - и тех, кого встречал на фронте, и тех, с кем познакомился после войны, и тех, кто давно покинул свой край и стал известен всей стране…

«Кубань, Кубань,- думал он,- как же ты богата хорошими людьми! Везде, в какой уголок ни заглянешь, встретишь либо какого-нибудь добродушного дядьку, либо сурового усача с надвинутой на брови кубанкой, либо дородную молодайку с насмешливыми глазами, либо молодцеватого парня. С виду обычные люди, нет в них ничего такого, что отличало бы их, а поговоришь по душам - и сразу перед тобой открывается такой самобытный характер, в котором, кажется, сама природа не поскупилась и соединила решительно все: тут и государственный деятель, и пытливый ум, и глядящий в будущее мечтатель, и рачительный хозяин…»

А Ефим Меркушев к тому же был еще и ярым поборником машин, страстно верующим в созидательную силу техники, а это особенно нравилось Сергею.

«Побольше бы нам таких бригадиров,- думал он, когда Ефим умолк и стал сворачивать цигарку.- Надо бы ему помочь осуществить мечту… Но как?»

- Сергей Тимофеевич,- заговорил Ефим,- скоро мы изберем тебя своим депутатом, по людям вижу - проголосуем дружно… Поедешь в Москву на сессию… разузнай там - будет ли мне какой ответ?

- Хорошо, я это сделаю,- сказал Сергей.

На пороге появился Мефодий в белых подштанниках и в накинутом на плечи тулупе.

- Ефим! Да кончай ты свою балачку! - сказал он.- Идите уж спать… Скоро и рассветать начнет.

- Да, пожалуй, будем спать,- сказал Сергей, вставая.- Ефим Петрович, мне хочется, чтобы ты приехал к нам в район.

- А что я там буду делать!

- Погостишь, я тебя познакомлю с нашими бригадирами и с Стефаном Петровичем Рагулиным - есть у нас такой председатель колхоза.

- Рагулина я немного знаю, в газетах о нем читал - завидный старик. Вот к нему бы я и поехал - на выучку по урожаю.

Утром Сергей и Кривцов позавтракали, поблагодарили чабанов за ночлег и сели в машину. Поехали они не в Низки,- туда не было дороги,- а в станицу Степную, лежавшую на шляху.

На восходе солнца ветер стих, день разгорался погожий, но морозный. По обочинам шоссе возвышались снежные заносы с зубчатыми, наподобие пилы, верхушками.

- Сергей Тимофеевич,- заговорил Кривцов, когда машина мчалась по ровной, слегка заснеженной дороге,- видал, какие у нас имеются бригадиры? Он и в международной жизни разбирается, и чутье у него насчет наших текущих дел верное.

- Толковый человек. Мы еще долго беседовали.

- А я ушел, и ты знаешь, почему?

- Спать захотел.

- Нет. Я еще долго не спал и все думал… Ты для него гость, можешь слушать и молчать. А мое положение? Я молчать не могу. Ефим меня критикует, и он, конечно, прав, но что я могу ему ответить? Я и сам хорошо понимаю, что время у нас такое, что одних тракторов да комбайнов мало. Нужно механизировать ручной труд, и этот паршивый немецкий моторчик ничего не поможет. Тут требуется не десять лошадиных сил… Все я отлично понимаю, но помочь бессилен.

- Нужно строить гидростанцию,- сказал Сергей,- по примеру устьневинцев.

- Думал я и об этом. И знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Надо бы нашим районам породниться. Подключил бы ты нас к устьневинцам! А? Вместе бы строили…

- Не смогу…

- Да почему же не сможешь? Скоро ты будешь в этих местах представитель верховной власти, и если захочешь, то сможешь.

- Нет, Андрей Федорович, и не проси,- сказал Сергей.- Не смогу, если бы даже и захотел… Мощность гидростанции не позволит.

- А мы ее увеличим.

- Нет, сперва мы попробуем, а потом уже и вы пойдете по нашему следу.

Кривцов тяжело вздохнул, сильнее натянул воротник шубы и умолк.

На снежной равнине показалась станица Степная.