"Кавалер Золотой Звезды" - читать интересную книгу автора (Бабаевский Семен Петрович)

Глава XII

На хутор давно опустилась ночь. В хатах светились огни, а по улице и на бригадном дворе маячил» во тьме фонари. Сергей стоял у калитки дома Лукерьи Ильинишны, подняв воротник шинели и опершись плечом о столб.

Остуженный заморозками ветер тревожно шумел в голых деревьях. С конца улицы доносились людской говор, смачная мужская ругань, стук колес, крики на лошадей. Сергей вслушивался в этот то нарастающий, то утихающий шум, видел мелькавшие огни, а сам думал о том, кем бы можно было заменить Нарыжного, и ему казалось, что самой подходящей кандидатурой была Лукерья Ильинишна Коломейцева.

- И чего вы стоите на холоде? - К Сергею подошла, кутаясь в шаль, Лена.

- Любуюсь вашим хутором.

- Да чего ж тут хорошего? - Лена подступила к Сергею так близко, что он в темноте увидел ее ласковые глаза.- Сергей Тимофеевич, идите в хату. Чай давно вскипел, а яичница совсем остыла.

- Пусть остывает. Я вашу матушку подожду.

- Не дождетесь! Куда там! Теперь они то зерно и до утра не соберут.

- Ну, хорошо, я скоро приду… Идите, а то вам холодно.

Лена не уходила. Видимо, ее и злило и обижало то, что Сергей был совершенно равнодушен и к ней и к ее просьбе. Кутаясь в шаль, она сказала:

- Сергей Тимофеевич, найдите мне работу.

- А что же вы умеете делать?

- Что-нибудь… каким-либо секретарем у вас в исполкоме.

- У нас такой должности нету.

- Но я же тут умру со скуки.

- Хотите, я помогу вам избавиться от скуки? Поезжайте на курсы электриков… будете большим специалистом.

- Какая ж у меня будет работа?

- Хозяйкой электричества в колхозе… Станцию строим большую, впереди столько дела! Так что скучать не придется…

- Хорошо, я подумаю.

Лена схватила Сергея за руку, а потом рассмеялась и убежала. На пороге остановилась и крикнула:

- Идите же, Сергей Тимофеевич, а то чай остынет!

Сергей промолчал. По улице, недалеко от него, подпрыгивая в темноте на камнях, гремели колеса. Лошадей не было видно. На бричке стояли, точно обнявшись, две фигуры. Дрожащий свет фонаря освещал мелькавшие спицы заднего колеса. Бричка подкатила ко двору и остановилась у калитки. На землю спрыгнула Лукерья Ильинишна, высоко подняв фонарь и осветив им лицо Сергея.

- И ты не спишь? - удивилась она.- А ужинал? Я же наказывала Лене, чтобы она тебя накормила.

- Поесть еще успею,- сказал Сергей.- Смотрю, как вы стараетесь.

- Стараются, да не все.- Лукерья Ильинишна взмахнула фонарем.- Ты думаешь, что члены правления собирают хлеб? Эге! Они только мастера его прятать! Нарыжный подседлал коня и куда-то ускакал, наверно в район. Евдокию Ивановну с перепугу лихорадка бьет. От нее мы свезли семь мешков… Только один дед Горшков не спрятался. Злится, матершинничает, а старается. Он с бригадиром поехал в тот конец, а мы с Глашей - по этой стороне.

- Мой муженек,- отозвалась Глаша, стоя на возу,- тоже совсем духом упал. Где-то успел выпить. Пришел домой пьяный, лег в кровать, стонет, вздыхает. Потом встал - не лежится. А вот и он плетется! Эй, Петро, садись, подвезем до дому!

- А ну вас всех к чертовой матери! - зло прохрипел Петро, подходя к Сергею.

- Оставь его, Глаша,- человеку, можно сказать, не до шуток.- Лукерья Ильинишна пошла во двор.- Пойдем, вынесем мешки, да и поедем дальше.

Сергей помог женщинам уложить на бричку мешки. Бричка снова загремела по хутору, и снова замелькали спицы заднего колеса, освещенные фонарем. Петр Несмашный стоял у плетня, тяжело навалившись на него спиной.

- Что ж нам теперь будет? - угрюмо спросил он.

- А как ты думаешь?

- Почем я знаю! От этих думок у меня уже голова трещит.

- Ты, я вижу, воевал?

- Неудачно… А при чем тут война?

Сергей угостил Петра папиросой.

- Ты спрашиваешь, при чем тут война? - Он зажег спичку, прикурил сам и дал прикурить Петру. - Не знаю, как тебя, а меня война многому научила. Да и на тебе она свою метку оставила. И, как я думаю, на войне ты вел себя куда лучше, чем в колхозе. Руки лишился - значит, отважно сражался. Так почему ж ты в колхозе пошел за Нарыжным? Зачем воровал хлеб у государства?

- Я не воровал! - крикнул Петро.- Понимаешь, не воровал!

- Не прямо воровал, так прятал, занимался жульничеством,- а это и есть преступление.

- Ты меня вором не обзывай. За всю жизнь я чужого гвоздя не взял и не возьму.- Петро ударил себя в грудь кулаком.- Ты в душу мне загляни, ежели ты грамотнее меня!

- Я твою душу и так хорошо вижу.

- Нет, не видишь.- Петро схватил Сергея за руку.- Давай сядем… Никому я не хотел говорить об этом, а тебе расскажу… Ты только меня извини, я малость выпил… Сердце болит, не мог… Да, тебе хорошо так говорить… Сегодня я в правлении смотрел на тебя, и мне так стало обидно на себя. Ведь мы с тобой, наверно, одногодки. А почему ж мы такие разные? Скажи, отчего не одинаковые?

- Ты какого года рождения? - спросил Сергей, опираясь спиной о потрескивающий плетень.

- Двадцатого.

- А я на год моложе.

- Видишь, почти что ровесники… Стыдно мне об этом даже подумать… Ведь это ж что ж такое получается? В двадцатом году я появился на свет, какая была жизнь до революции - не знаю, единоличником никогда не был, состоял в комсомоле… правда, неудачно. Когда была коллективизация - мальцом бегал. И вырос я в колхозе, другой жизни не знаю и знать не хочу, а вот что-то сидит у меня внутри, сосет оно меня, дорогой товарищ, как пиявка… Имеется у меня свой огородишко, корова, кабанчик, и ко всему этому есть у меня тяга, скажу, какая-то любовь, сердце радуется, ежели корова отелится или свою картошку копаешь и носишь ее мешками в погреб… Я, конечно, и колхоз уважаю, членом правления меня избрали,- значит, люди наши видят, что мне можно доверить…

- Ошиблись ваши люди,- сказал Сергей.

- Да ты погоди, я и сам знаю, что ошиблись… Но вот ты скажи: почему я не могу заступиться за колхоз, когда это требуется? Вижу, что многое делается не на пользу колхоза, а открыто сказать не могу… Или я еще молодой? Так нет же, моя жена Глаша моложе меня, а характер у нее совсем другой. Ежели Глаша видит, что делается не по ее, так она ни за что не смолчит. В прошлом году, помню, Нарыжный подсунул звену несеменное зерно,- так она этого Нарыжного, веришь, чуть зубами не загрызла. Злая изделалась, просто и подойти к ней страшно. А Нарыжный возьми и скажи ей, так, в шутку, что не себе сеешь, чего взбесилась?.. Так она к нему,- да за грудки! Было дело, смеху на весь хутор… Или узнает Глаша, что правление взяло не ту линию,- тогда ее уже не удержишь, куда угодно пойдет… А вот я не могу. Ведь я тоже знал, что план хлебозаготовок мы не выполнили, а в семенном зерне спрятали сто двадцать центнеров. Нарыжный поехал к Хохлакову, расплакался и сказал, что нечем выполнять хлебопоставки… Знал я об этом, а смолчал. А почему?.. Ходил я по хутору и о том зерне думал. Подойду к амбарам, погляжу-погляжу: нет, думаю, надо ехать в район и все рассказать. Думал, пойду прямо к Кондратьеву и скажу: так, мол, и так, Петро Несмашный, безрукий инвалид Отечественной войны, душой болеет… Думал, а не пошел и не рассказал… А почему? Раздвоился я на две половины. Одна половина тянет в хорошую сторону, будем говорить - за колхоз, а другая - против. Одна половина говорит: «Не жадничай, Петро, не прячь зерно, не иди на поводу у Нарыжного», а другая норовит свое: «Останется в колхозе хлеб - твой будет, колхозу на пользу…» Вот как рассуждал. И помнится, на том заседании, где мы решили развезти по дворам зерно, тоже я раздвоился. Нарыжный, хитрый чертяка, глазами завсегда играет, говорит: «Государство у нас большое, в государстве хлеба много, и если у него не хватит, то мы в любой момент отдадим даже последнее. А вот ежели, говорит, у нас не хватит хлеба к весне, то нам просить у государства совестно. Какие ж мы после этого хлеборобы!» Подумал я: правильно. А Нарыжный и говорит: «Ежели у нас будет лишнее зерно, то мы к весне подготовимся, посеем вовремя, колхоз свой сделаем передовым». Подумал я, подумал: правильно! А потом еще подумал: нет, неправильно! Хотел я не согласиться с Нарыжным, а не смог, духу не хватило,

- Вот в этом-то и беда твоя.

- Пришел я домой, посмотрел на Глашу, и так мне совестно стало! Рассказал я ей все, как у нас дело было, а она мне прямо в глаза: «Дурак ты, хоть и руки на войне лишился… Разве, говорит, так надо о колхозе печалиться?..»

- Молодец у тебя жена! Вот ты ее во всем и слушай.

- Да она-то молодец, а вот я кто?

Мимо проехала подвода. По твердому стуку колес можно было догадаться, что она была доверху нагружена зерном. Двое мужчин шли рядом с подводой и негромко разговаривали.

- Допрыгался наш Евсей! - сказал один.- Теперь ему суда не миновать.

- Так ему, шкуре, и надо,- ответил сиплый бас.

Подвода отъехала далеко, и голоса извозчиков стихли. В темноте гремели другие подводы - двигались они к бригадному двору, стоявшему на краю хутора.

Ко двору снова подъехали на нагруженной подводе Глаша и Лукерья Ильинишна.

- А вы все сидите? - спросила Лукерья Ильинишна, подходя с фонарем к плетню.- Сергей Тимофеевич, как же нам теперь быть?

- А что такое?

- Да то, что Нарыжный куда-то сбежал, а мы остались без всякой власти. Зерно собрали, его надо отвозить на элеватор, а как же так? Надо акты составить, а председателя нет, и я прямо и не знаю.

Сергей встал, застегнул на все пуговицы шинель.

- Я думаю, что акты мы можем составить и сами. А председателя надо избрать нового.- Он поднес руку к фонарю, посмотрел на часы.- Еще рано. Созывайте колхозников в школу, одну ночь не поспим, так зато все разом сделаем. Правильно, Лукерья Ильинишна?

- Да ночь-то еще большая,- сказала Лукерья Ильинишна, а Сергей, любуясь ее крепкой фигурой, подумал:

«Вот мы тебя и изберем председателем - лучшего и желать не надо…»

- Петро, а ты уже пришел в себя? - насмешливо спросила Глаша.- Иди на конюшню, седлай жеребца - и гайда по хутору. Созывай всех на собрание.