"Будущее уже началось: Что ждет каждого из нас в XXI веке?" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)

Сцена седьмая Полузабытье

Это книга о будущем, но часы идут для нее так же, как и для любого другого человеческого артефакта. И эта книга, бесспорно, является продуктом своего времени. Его истоки лежат еще в belle epoque, историческом периоде, начавшемся в 1989 году.

Исторические периоды заканчиваются, и заканчиваются одним из двух способов. Происходит либо скачок вверх, либо падение в пропасть.

Первоначальная belle epoque закончилась благодаря провокации террористов во время обострения соперничества великих держав, она скатилась к ужасам Первой мировой войны. Выжившие затем переименовали утраченный период в «серебряный век», так как в ретроспективе он оказался привлекательным.

Или исторический период заканчивается скачком – меняется благодаря собственным успехам. Феодальные дворы стали централизованными государствами, аграрные демократии – индустриальными. Падение может быть сокрушительным, но ничто так не меняет все вокруг, как успех. Удачный исторический период более или менее выполняет свое предназначение и более или менее получает то, чего добивается.

Каким он будет для нас?

Сентябрь 2001 года стал свидетелем решительной попытки спровоцировать новую мировую войну. Если между крупными странами действительно развяжется война, когда будут подавлены и население, и правительства, а столицы запылают, для людей настанут суровые, тревожные времена, во взрыве жестокой военной силы ближайшее прошлое будет описано как «золотой век», насквозь упаднический, избалованный, одетый в памперсы и печально наивный, а, возможно, в чем-то слишком феминизированный. Так было в прошлый раз, когда рухнула belle epoque – параллели довольно жуткие.

Однако параллели – это далеко не предопределение. Кто-то склонен предполагать, что belle epoque продолжится. Для великой войны нужны великие военные державы, готовые и даже стремящиеся рискнуть всем. Новому мировому беспорядку не хватает мышц для традиционных боевых действий. У нового мирового порядка их в избытке, но проблема в наличии достойного врага, с которым надо воевать.

Это не значит, что глобальный коллапс невозможен. Цивилизации разрушались бандитами и прежде, и, хотя современные государства обладают выраженным военным преимуществом над ордами кочевников, цивилизация очень уязвима. В этой главе мы уделим подробнейшее внимание самым страшным нашим тревогам. В конце концов, это седьмая глава: «Второе детство, полузабытье» – конец книги, и ее основная тема – смерть. Самое время честно поразмыслить по поводу этих болезненных вопросов.

Я родился в 1954 году и в течение первых тридцати пяти лет своей жизни постоянно готов к реальной возможности моментального тотального конца всему. В предшествующий исторический период, холодную войну, мы любили называть подобную перспективу «гарантированным взаимным уничтожением».

Поколение последней belle epoque – счастливчики, повзрослевшие после окончания холодной войны, которые гораздо лучше понимают теологическую жесткость нового времени. Но все же они часто забывают о действительно зловещей атмосфере, которая царила в 1945–1989 годы. В те дни напыщенных речей раздутые, прекрасно организованные правительства были готовы ответить политическим или экономическим оппонентам, поджарив всех оптом.

Атомный Армагеддон был неотъемлемым аспектом ограниченности мышления холодной войны. Армагеддон служил мысленным выходом из более острых проблем того времени: он стал своего рода молитвой. Люди наслаждались будничной перспективой неизбежного массового уничтожения, возбуждающим чувством, что в один прекрасный момент все, кого они знают, и всё, что они любят, может быть сожжено. Ожидание внезапной тотальной гибели в огне давало людям холодной войны ощущение сплоченности и солидарности. Это имело необыкновенный мифический резонанс. Эта мифология питала многие виды деятельности и настроения времен холодной войны, которые в ретроспективе кажутся наиболее эксцентричными и странными. Гонку в космосе, например. Повсеместное увлечение галлюциногенами. Отчаянную радость, которую находили во всем доступном: поп-арте, скандалах, бумажных платьицах и надувных креслах.

Все эти атомные технологии были унаследованы – они двигались вниз по течению потока истории. Хотя их количество сократилось со времен пика их развития в 1986 году, по-прежнему существуют тысячи атомных бомб, задравших носы, отполированных и готовых к пуску. Остались мрачные подозрения, что бомбы в плоских чемоданчиках могут быть взорваны какими-нибудь маньяками. Но Бомбы больше нет. Миф развеялся, потому что отношение общества, когда-то поддерживавшего искреннюю убежденность в святой смерти, изменилось. Бомба стала чем-то низкосортным. Она больше не имеет веса во властных коридорах планеты и вынуждена спрятаться на замусоренном, подержанном пейзаже Нового мирового беспорядка. Вероятность подвергнуться настоящей, реальной атомной бомбардировке сейчас значительно выше, чем во времена холодной войны. Бомбу или даже с полдюжины бомб можно запросто извлечь из шляпы. После 1945 года через каждые пять лет или около того новое государство училось делать эти бомбы, начиная от доблестных сверхдержав и заканчивая такими мрачными отсталыми режимами, как Северная Корея. Но реальная физически «гибель богов» уже не соблазняет.

Во время и после уничтожения Хиросимы и Нагасаки ядерный взрыв был действительно жестом, с которым считались. В конце концов он решил проблему окончания Второй мировой войны. Впоследствии он сыграл значительную роль и в замораживании государственных границ. Однако в XXI веке атомная бомба ничего не решает. Если вы живете в пугливой, беспокойной стране, например в Пакистане, обладание атомными бомбами сделает более, а не менее вероятным вторжение в вашу страну и ее покорение. Бомбу в наши дни лучше всего воспринимать как «геноцид в консервной банке».

В результате региональной ядерной войны, скажем между Индией и Пакистаном или Ираком и Израилем, погибнут многие миллионы людей. Она, возможно, уже произойдет, когда эта книга выйдет из печати. Это сулит значительные перемены, замену спокойно протекающей belle epoque новой мрачной эрой фарисейского возмездия в духе Нюрнберга. Но не будет ни «гарантированного взаимного уничтожения», ни «окончательного решения». Будет лишь очень грязная война с очень печальными осложнениями, а когда дым рассеется, – а это в конце концов обязательно случается с дымом, – авторы этих зверств будут, скорее всего, уже повешены собственными народами.

То же самое относится и к биологическому и химическому оружию, полубогам того же мифа, лишь с операционной системой подешевле. Микробам и газам всегда не хватало мифического ореола атома, потому что они так дешевы и просты в изготовлении. Некоторые горят желанием производить и применять это оружие, как продемонстрировали поклонники культа Аум Синрикё, когда рассыпали сибирскую язву и отравляли станции токийского метро зарином.

Геноцид, однако, – это не государственный переворот. У секты Аум Синрикё нет никаких шансов прийти к власти в Японии. И не только потому, что все ее члены были сумасшедшими, им просто было недостаточно людей для управления страной.

Применение биологического и химического оружия вполне может быть осуществлено в мрачной, отравленной слежкой разведки стране, где по-деловому втянут носом отравленный воздух и профессионально отдраят все поверхности швабрами с хлопчатобумажными тряпками. Но какую пользу извлекут из этого злоумышленники? Отдельные люди могут отправиться на поклон к рэкетирам, так как знают гангстеров лично. Но организованному государству будет трудно торговаться с законспирированной бандой коварных отравителей. Проблема лежит гораздо глубже понятий о национальной гордости и государственном престиже – не существует надежных способов подтверждения опасений. Невозможно понять, кому платить. Невидимые люди не могут гарантировать окончания конфликта. Местная мафия может и хочет безжалостно уничтожать соперничающие группировки, однако участники «газового» международного сговора не смогут защитить собственную территорию. Не имея ни законов, ни кодексов, ни традиций, ни законодательной процедуры, они не могут реально управлять даже собственными членами. Таким образом, подпольные организации весьма ненадежные партнеры в переговорах. Они способны на грубейшие акты насилия, но у них нет средств и возможностей последовательно добиваться своих целей.

Эпидемии по своей природе – очень ненадежное оружие, так как моментально распространяются на обе враждующие стороны. Каково условие победы в войне заразных болезней? Чума, возможно, является, а может быть, и нет «худшей из бомб человечества», но она, несомненно, худшая судьба для человека. Страны с организованными правительствами и системой общественного здравоохранения последними, а не первыми падут под напором бактерий и вирусов.

Худшей гримасой планов массового уничтожения является фактор сопричастности. Гранд Гиньоль оставляет страшные моральные шрамы, но что во втором акте? Нужна действительно фантастическая самонадеянность, чтобы решить, что ваши соратники являются единственными людьми, способными использовать это ужасающее оружие. Если этот вид «оружия» будет применен хоть раз, обязательно найдутся желающие это повторить. Удачный шантаж гарантирует продолжение. Вскоре возникнут новые террористические организации, также вооруженные газами и микробами. Их цель почти наверняка будет прямо противоположна целям первых террористов, уж очень сильно они будут на них злы, и они не захотят на публике ударить в грязь лицом.

Если начнется всеобщая хаотичная бойня, она закончится там, где острее всего в мире ощущаются разрушительные силы, – внутри беспорядка. Эпидемии не принесут особой пользы в шантаже богатых, здоровых стран. Больше смысла использовать заразу для разрушения бедных, уязвимых стран, чтобы сделать их неуправляемыми. Честно заработанная репутация постоянно нездоровых стран создаст выгодную зловещую завесу. Эпидемия удержит от вмешательства назойливые международные силы охраны правопорядка, наряду с докучливыми деятелями из благотворительных организаций и прочих глобалистов. Потом, в зараженных областях можно выращивать наркозелье, экспортируя эту заразу жаждущим потребителям всего мира. Подобный подход должен принести большие деньги.

Некоторые сторонники теории «асимметричной войны» утверждают, что по мере развития человеческого знания все меньшие и меньшие группы смогут получать и использовать все более и более страшное оружие. По логике мы неизбежно придем к выводу, что один башковитый парень в своем подвале сможет уничтожить весь мир. И такова наша участь. Достаточно разумные, чтобы сжигать все по прихоти, мы, люди, никогда не задумываемся о создании пожарной команды.

Есть нечто, приводящее к подобным мыслям, к мрачным подозрениям, что особи нашего вида способны до смерти перехитрить самих себя, потому что человеческое знание попросту несовместимо с выживанием человечества. Ядерная физика пока не сыграла с нами подобной шутки, но, без сомнения, любое направление научных исследований, продвинувшихся достаточно далеко и глубоко, принесет нам подручный метод массового уничтожения. Это экзистенциальная дилемма.

Если это действительно нам предначертано, мы должны честно раскрыть глаза на самые мрачные предположения. Что ж, хорошо, это вполне может оказаться группка фанатиков, вооруженных дешевыми, но смертельными технологиями, которая радостно подвергнет страшному концу всех и вся, включая самих себя. Мы, люди, будем ввергнуты в новую мрачную эру благодаря абсолютному злу и нашему врожденному безумию. Если такое случится, мы встретим свою судьбу. Мы будем ее достойны. Это значит, что мы просто не созрели до такой серьезной задачи, как оставаться разумными, интеллигентными и цивилизованными. По прошествии нескольких эпох, возможно, на сцену выйдут еноты и наверняка справятся со своей ролью лучше, чем мы.

А теперь давайте забудем об этой перспективе. Не стоит мрачно сосредоточиваться на последней и самой впечатляющей версии апокалипсиса. Предрекать, что часы всего мира остановятся лишь потому, что сломались наши наручные, – значит потворствовать собственной лени. Если оглянуться назад, то нет никого глупее антиобщественного пророка, разглагольствующего о Великом потопе, который должен очистить мир от людских грехов.

Когда приходит «второе детство», оно же Полузабытье, оказывается, что мы еще отскоблили не все черноты с поверхности алмаза. Человечество, возможно, и погрязло в грехах, но не стоит уж слишком наговаривать на себя. В этом мире есть и гораздо более страшные силы, чем наша страсть к самоуничтожению.

Для большего понимания хрупкости и случайности жизни достаточно поднять голову. Я имею в виду возможность глобальной космической катастрофы.

Это требует определенных умственных усилий, но важно понять объективный факт, что космос не имеет моральных обязательств в отношении выживания человечества. На соответствующей шкале наша планета – частица космической пыли.

Пока кажется не слишком правдоподобным, что наше Солнце неожиданно вспыхнет гигантским костром, который поджарит Землю, но если это случится, у нас нет достойного ответа. Мы совершенно никак не можем повлиять на «плохое поведение» собственного Солнца. Как бессильны и по отношению к другим ближайшим звездам. Если где-нибудь по соседству в галактике вспыхнет суперновая, нас зальет потоком смертоносных космических лучей, и мы будем обречены.

Насколько мы можем судить, этого не случалось в окрестностях нашей галактики уже четыре миллиарда лет, но это обязательно произойдет. Если бы звезды не взрывались, Земли попросту не было бы. Каждый земной элемент тяжелее железа возник из остатков взорвавшихся звезд. Мы изготовлены из взорвавшегося звездного мусора.

Более того, в нашем окраинном секторе внешнего космоса множество гигантских летающих гор изо льда и камня, большинство которых не исследовано и безымянно. Общество belle epoque в 1994 году пережило чувствительное потрясение, когда комета Шумейкера-Леви при всем честном народе с грохотом обрушилась на Юпитер. Она раскололась на двадцать одну глыбу, и если хотя бы один из осколков полуторакилометрового диаметра врезался не в Юпитер, а в Землю, то остался бы кратер, по площади превосходящий Вашингтон, а по глубине – двадцать поставленных друг на друга памятников Вашингтону. Случись такое, вы, без сомнения, не читали бы этого. Все выжившие дрожали бы под черными, промозглыми, насыщенными кислотой небесами «вынужденной зимы».

Мы записали произошедшее с Юпитером на пленку. Но подобные события зафиксированы и в летописи наших, земных, окаменелостей. За время своей длинной истории жизнь на Земле пережила пять катастроф первого класса. Во время катаклизма 438 миллионов лет назад погибло 85 процентов всего, что росло, дышало и двигалось. Девонский период 467 миллионов лет назад ознаменовался столь же жестоким концом, когда было утрачено 82 процента видов животных и растений. Третья и самая страшная катастрофа случилась 250 миллионов лет назад в конце пермского периода. Во время этого ужасающего события на Земле погибло 96 процентов всего живого; тогда, невозможно в это поверить, едва не перевелись тараканы. Триасовый период 208 миллионов лет назад завершился четвертой страшной оргией смерти, уничтожившей три четверти всех организмов. Великое бедствие номер пять – известное событие на границе мезозойской и кайнозойской эр, заслужившее наибольшего внимания, потому что вызвало массовое вымирание таких фотогеничных динозавров. Оно привело к потере добрых 76 процентов всего живого.

Сейчас совершенно ясно, что событие, ставшее границей этих периодов, было вызвано падением крупного метеорита в районе современной Мексики. Подобные подозрения есть и по поводу остальных пяти событий, хотя они могут быть вызваны изменением солнечной активности или гигантскими вулканами. Глубины Земли и ядро Солнца являются нашими друзьями не больше, чем кометы.

Все эти отдаленные события могут показаться невероятными. Но хотя массовое вымирание животных и растений на Земле не происходит регулярно по вторникам, оно все же случается. Сейчас наша планета переживает шестое массовое вымирание биологических видов. Жизнь на ней подвергается нелепой угрозе: всепроникающему взрыву разума. Десяткам тысяч видов угрожает опасность.

Затянутая вихрем глобальных трансформаций, наша планета стала биологическим тиглем, где древним видам, привыкшим к совершенно другой среде, неожиданно повсюду объявили войну. Северная Америка, в частности, представляет собой гигантскую мозаику из завезенных видов. И лишь самыми известными из этих экологических агрессоров, активно ведущих захват жизненного пространства, являются пуэрария волосистая, моллюск двустворчатый, зубатый карась, рыжие муравьи и пырей ползучий.

Когда речь идет об уничтожении окружающей среды, подвергаются критике сами люди, так как они любят говорить исключительно о себе, но многие другие виды, преследующие собственные эгоистические интересы, являются не менее опасными экологическими агрессорами. В отличие от людей эти необыкновенно конкурентоспособные и жестокие создания не имеют понятия об этике, экологии или законодательстве: они безжалостны и очень сильны.

Как мы узнали из первой главы, тело каждого человека – это экосистема из многих сотен видов бактерий. К этим видам относятся не только полная коробочка микробов и вирусов, но и специфические для человека грибки, вши, клещи и блохи. Эти биологические виды распространяются повсюду вместе с нами, как и многочисленные споры, семена и побеги, цветы, крысы, собаки, овощи и прочие наши любимцы. Растущий тоннаж человеческой плоти и человеческих симбионтов требует все больше и больше биологических ресурсов планеты. Для видов, оставшихся в стороне, вымирание – логичный результат.

Есть еще и сорняки, и животные агрессоры. Все это очень серьезно. Даже если люди завтра исчезнут, вымирание, вызванное нашими деяниями, продолжится еще тысячелетия. Это связано с тем, что, хотя мы, люди, любим дикую природу и довольно часто предпринимаем весьма существенные меры по ее защите, мы не в состоянии защитить растения и животных друг от друга. Завезенные рыжие муравьи прямо сейчас пожирают у меня во дворе своих местных сородичей, и против них существует мало средств – необходимы необычайно всеобъемлющие меры, достаточные для уничтожения этих муравьев на многих тысячах квадратных километров юга Соединенных Штатов. Козы и кошки, выпущенные на крошечные острова, становятся серьезной угрозой для многих их обитателей. «Негуманность» животного к животному заслуживает большего внимания, чем то, которое ему уделяется.

Трудно осознать, что аккуратная ухоженная лужайка, на которой малыш играет со щенком и с котенком, – биологический холокост. Но это так. Наблюдая столь идиллическую картину, вспомните, что на пятой части гектара поверхности планеты, прежде дававшей жизнь многим сотням разновидностей трав и жучков, количество видов сократилось всего до четырех (не считая их микробиологических обитателей). Таково истинное лицо шестого великого массового вымирания. И это зрелище мы, люди, находим весьма привлекательным. Ведь это не какой-то там бандит с дубиной, врывающийся к нам в дом. Цивилизованные люди могут спокойно играть на лужайке в бадминтон или пить лимонад.

Такие примеры могут довести до отчаяния, но постойте, есть еще очень, очень много всего! Страшный экологический ущерб был нанесен нашей планете еще 250000-10000 лет назад, когда катастрофическое развитие разума на планете только начиналось. Когда современные люди впервые появились, на Земле в разгаре был ледниковый период, а материки были покрыты ледяными щитами километровой высоты. По средним стандартам земного климата питание тогда было довольно скудным. Тем не менее по этому холодному суровому миру на собственных копытах бродили колоссальные живые запасы мяса: мамонты, носороги, гигантские бизоны, да еще и гигантские свирепые хищники, которые охотились на них, например ужасные волки и саблезубые тигры. В наши дни в Азии и Африке еще осталось несколько видов травоядных, весящих больше тонны. Все остальные, действительно крупные животные, исчезли еще тысячи лет назад.

Помимо гигантского выбора добычи в несколько тысяч килограммов, существовало и множество видов, весивших от сотни до тысячи килограммов. После того как поблизости появились люди, три четверти из них исчезли. Из множества вкусных животных от пяти кило до ста около половины было уничтожено. Кроме того, во время плейстоцена повсюду разгуливало и множество малорослых недоразумений, которых никто не удосужился бы есть в здравом уме. Из этих созданий вымерло лишь два процента. Шестое массовое вымирание очень избирательно. И продолжается оно довольно долго.

Так что давайте будем предельно откровенны: люди сами являются причиной шестого массового вымирания видов. Мы, люди, никогда не жили в гармонии с природой. Среди протолюдей и паралюдей было немного древних видов, которые более или менее овладели этим искусством, но, как только вышли на сцену мы, они исчезли, как динозавры, а возможно, по той же причине.

Вплоть до недавнего времени мы, люди, понятия не имели, что делаем. Перед нами, конечно же, не стояла проблема нравственного выбора. Просто так произошло, в шестой раз. Мы оказались достаточно разумными, чтобы вызвать опустошение, но недостаточно разумными, чтобы измерить его, зафиксировать, изучить последствия и принять меры. Масштаб бедствия выходил за пределы нашего понимания.

Подобный взгляд на мир коренным образом отличается от прежних, и вместе с ним приходит понимание скрытого смысла. Например, все новейшие техноиндустриальные гримасы человечества, как-то: сверхскоростные автострады, массовое производство, атомные реакторы, почти все сверхъестественные штуковины, осуждаемые многочисленными друзьями природы, – все это лишь очередная рюмка на нашей 250 000-летней пьянке. Мы нанесли серьезнейший ущерб природе задолго до изобретения письма. Мы, современные люди, понятия не имеем, как действительно должна выглядеть дикая природа. Потому что такой она была до человека. Ни один человек уже давно, после появления сельского хозяйства, не видел такой природы. Она нигде не описана, не сфотографирована, не зафиксирована, не задокументирована. Ее изображения сохранились лишь на стенах пещер.

Здесь, в моем родном Техасе, в этой заповедной природе господствовали гигантские броненосцы, ленивцы размером с бегемотов, три вида слонов, плотоядные свиньи на длинных ногах, бегавшие со скоростью антилоп, кондоры с размахом крыльев до пяти метров, ламы, верблюды, гигантские бизоны, волки и дикие медведи. Без человека все эти звери водились бы здесь по-прежнему. Первозданный мир Техаса выглядел бы так, словно обитатели Серенгети [48], выращенные на стероидах.

Так что, когда мы, американцы, восхищаемся нашими лосями, оленями, оставшимися бизонами и так далее, мы лишь наблюдаем катастрофически обедневшую фауну, жалкие остатки экологического коллапса. Даже животные, которых мы, американцы, считаем символами дикой природы, обитают здесь всего пятьсот лет. В Техас наши столь любимые дикие мустанги, бизоны и даже наше перекати-поле были завезены из Европы.

Я знаю, подобный взгляд на мир может показаться совершенно нереальным, словно я ударился в научную фантастику исключительно ради экзотики. Но правда часто кажется фантастической. Если научная фантастика способна предложить нам действительно глубокое понимание сути, жизнь по-настоящему фантастична. Человеческие представления о «нормальном» всегда носят локальный и временный характер. Точно так же, как и в теории относительности Эйнштейна, все меняется с изменением системы отсчета. От понимания того, что действительность фантастична, не наступит конец света – это еще не конец всему. Это лишь вопрос времени.

С точки зрения всего существования вида homo sapiens тот скучный мир, который окружает нас и который мы унаследовали, очень далек от первоначального, дикого. Люди разгуливали по планете уже 240 тысяч лет, до того как впервые начали нервничать из-за таких оторванных от жизни категорий, как грамотность и ирригация. Если посмотреть на нас с перспективы нашей геологической эпохи, а не с перспективы того периода, на который простирается наша письменная история, станет очевидно, что совершенно нормальной можно считать лишь жизнь человека в доисторический период. Абсолютное большинство времени всей своей истории люди провели в племени первобытных охотников и собирателей. Среднестатистическое нормальное поведение для человека – засесть в засаде в гуще высоченной травы с дюжиной собственных родичей и из-под полуприкрытых век с разгорающимся аппетитом наблюдать за здоровенными и очень вкусными зверями.

Люди, писавшие нашу историю, испытывали вполне естественное презрение к неграмотным, поэтому пропускали все, что не было зафиксировано документально. Доисторические люди не были столь несчастными и глупыми, какими их любят представлять историки. Например, на современных рисунках пещерные люди изображены с дубинками, но в действительности пока не было найдено ни одного пещерного человека с дубинкой. Более того, большинство доисторических людей не имели ничего общего с пещерами. Пещеры не слишком комфортабельны для жизни людей, просто впоследствии они оказались замечательными местами для находок свидетельств предыстории. В наших представлениях пещерные люди еще и одевались крайне нелепо – в мешок из медвежьей шкуры с дыркой для головы. Один из предков человека, австралопитек, живший два миллиона лет назад, возможно, и был одет так плохо, но люди не всегда были настолько немодными.

Для более глубокого понимания давно ушедшего каменного века нам понадобится главный герой, которого мы бросим в гущу событий, своего рода «всяк человек» [49] для главы «Второе детство, полузабытье». Так что давайте попробуем на эту роль Отци. Отци – замечательный герой для главы о смерти, потому что сам умер давным-давно. К тому же он прекрасно сохранился. Отци – джентльмен из ледникового периода, появившийся перед нами в эпоху belle epoque в 1991 году из одного растаявшего европейского ледника.

Самое интересное в Отци – его потрясающая экипировка. Этот доисторический и неграмотный человек одет в маленькую завязывающуюся под подбородком шапку, сплетенный из травы плащ по колено и двубортный жилет со стильными черными и белыми полосками. К тому же он щеголяет кожаными туфлями и имеет множество полезных безделушек: топор, силки для ловли птиц, огневую коробку из березовой коры, кремневый скребок, костяное сверло, каменное шило и с десяток других замечательных орудий и игрушек. Предметы его повседневного пользования изготовлены из шестнадцати сортов древесины. У него даже есть татуировки. Отци жил и умер около 3300 года до н. э., но это совсем не означает, что он, к нашему удовольствию, бесцельно болтался по округе, будучи «очень примитивным». Очевидно, что Отци был обычным человеком со сложившимся, логичным распорядком дня: регулярно чистил свои туфли, чинил плащ для охоты и жевал какую-то жвачку (оставившую говорящие пятна на его зубах).

Единственным действительно неординарным в Отци был его печальный конец. В результате несчастного случая, взбираясь по скалам в Альпах, он потерял свой лук со стрелами, да к тому же сломал и ребра. Так что Отци погиб, засыпанный снегом, и сохранился в горном леднике, поэтому люди спустя более двухсот поколений смогли полюбоваться на него, сочтя своего рода аномалией. С Отци произошел необычный фатальный казус, но с точки зрения статистики он – нормальный и обычный человек, которого мы можем встретить и в современном мире.

Этот житель каменного века был погребен под четырьмя видами камней (и одной впечатляющей глыбой металла будущего – медью), но практически вся его одежда не подверглась биологическому разложению. Если бы он был похоронен как положено и выкопан в наши дни, мы бы ничего не узнали о его щегольских штанах, плаще, поясе, рюкзаке и в первую очередь о десятке самых разных ремней. Если судить по Отци, каменный век на самом деле был веком ремней: человек тогда и шага не мог ступить без набора находящихся под рукой веревок.

Хорошо, допустим, около 3300 года до н. э. наш друг Отци жил в позднем, а не в раннем каменном веке. Он был современником первых шумеров и вышел из деревни неолита, где выращивали зерно и разводили скот. Но чтобы понять, как остальной мир страдал от шестого великого вымирания, надо представить естественный дикий мир, зараженный на 240 тысяч лет не тупыми, ленивыми пещерными людьми, а такими парнями, как Отци. Это был мир, где создания четырехметровой высоты в холке уничтожались людьми в неимоверных количествах. Немыслимые, неестественные хищники ворвались на ничего не подозревающую Землю. Умные хищники, которые могли гнать целые стада по скалам с помощью зажженного от молнии огня, травить их растительным ядом, рыть в грязи громадные ловушки. Создания, способные облачаться в шкуры собственных жертв, а затем смертельно ранить их родичей с сотни шагов. Умные, всеядные, которые могли сдирать шкуру практически с любого зверя и съедать его. Ни один другой хищник на земле не способен на это. Ни один другой хищник попросту не может представить себе этого.

Отци вышел из тающего ледника. И не случайно он появился среди нас именно в это время. Ледники тают по всему миру, как таяли во времена каменного века, только гораздо быстрее. Вот лишь краткий список тающих ледников по состоянию на 2000 год, любезно предоставленный Институтом мирового наблюдения, который взял на себя обязанность следить за вещами такого рода.

Гренландский ледник – Гренландия

После 1993 года ежегодно истончается на метр с южной и восточной сторон.

Ледник Колумбия – Аляска, США

Отступил приблизительно на 13 километров с 1982 года.

Ледник Национального парка – Скалистые горы, США

После 1850 года количество ледников сократилось со 150 приблизительно до 50.

Ледник Тасмана – Новая Зеландия

После 1971 года граница ледника отступила на 3 километра, а после 1982 года основная часть – на 1,5 километра.

Ледники Мерен, Карстенц и Нортволл Фирн – о. Ириан, Индонезия

Между 1936 и 1995 годами ледники сократились приблизительно на 84 процента. Ледник Мерен в настоящее время находится на грани исчезновения.

Ледник Докриани Бамак – Гималаи, Индия

После 1990 года отступил на 805 метров.

Пик Дусуганг – горы Улан-Ула, Китай

С начала 1970-х годов ледники сократились приблизительно на 60 процентов.

Горы Тянь-Шань – Средняя Азия

За последние сорок лет исчезло 22 процента объема льда.

Кавказские горы – Россия

В течение последнего столетия объем льда сократился на 50 процентов.

Альпы – Западная Европа

После 1850 года площадь ледников сократилась от 35 до 40 процентов, а объем – более чем на 50 процентов (именно благодаря этому Отци неожиданно появился на свет).

Гора Кения – Кения

С конца XIX века крупнейший ледник потерял 92 процента своей массы.

Ледник Спик – Уганда

Между 1977 и 1990 годами отступил более чем на 150 метров.

Ледник Упсала – Аргентина

В течение последних шестидесяти лет ежегодно отступает в среднем на 60 метров.

Ледник Кельккайя – Анды, Перу

В 1990-х годах средняя скорость отступления ледника увеличилась до 30 метров в год.

Все это происходит благодаря глобальному явлению, названному «парниковым эффектом». Парниковый эффект – очень неудачное название, потому что парник – замечательное теплое место, где добрые садовники выращивают редкие и ценные растения. В XXI веке парниковый эффект, вероятно, получит новое волнующее название, например «погодные катаклизмы», или «экогеноцид».

Парниковый эффект – сводная младшая сестра атомного Армагеддона. Они оба связаны с технологическими энергетическими источниками. Однако если атомная бомба мгновенно высвобождает громадное количество энергии, то горючие полезные ископаемые медленно распределяют завесу напрасно растраченной энергии по атмосфере всей планеты. Парник в ужасающем обличий Бомбы.

За время моей жизни содержание углекислого газа в атмосфере ежегодно увеличивалось на одну миллионную долю. Когда я родился, оно составляло 310 единиц, теперь же 360, и продолжает расти. В чем здесь проблема? Просто молекула углекислого газа, плавая в атмосфере, поглощает инфракрасное излучение. В частности, она поглощает лучи 2,5-, 4- и 15-микрометровой длины. Это значит, что энергия инфракрасного излучения, когда-то свободно уходившая в открытый космос, захватывается молекулами углекислого газа и остается внутри атмосферы планеты.

Углекислый газ далеко не единственный из газов, вызывающих парниковый эффект, хотя и самый объемный. Свое черное дело делают и метан, и фреоны. Выброшенные в атмосферу газы добавляют около двух с половиной ватт тепловой энергии на каждый квадратный метр поверхности планеты. На первый взгляд проблема может показаться очень абстрактной, связанной с волновой длиной и статистикой, но есть наглядные способы показать, как она приближает нас к пожару. Два с половиной ватта – энергия, образующаяся при сгорании свечки с именинного пирога. Поверхность стола равна приблизительно квадратному метру. Так что давайте представим, что вся поверхность нашей планеты, от полюса до полюса, заставлена столами и на каждом постоянно горит по свечке. Вот чего мы добились, создав парниковый эффект. Поэтому и тают ледники.

Парниковый эффект наступил из-за добычи горючих полезных ископаемых (которые гораздо древнее Отци) и их сжигания. Мы, люди, серьезно занимаемся этим уже двести лет. Сжигать давно вымершие формы жизни – важнейшее индустриальное предприятие человеческой расы. Тут замешаны все. Этот процветающий бизнес перевешивает практически все, что мы делаем.

Уголь, нефть и газ – гигантские, высокорентабельные индустрии. Почти все на земле зависят от этой ископаемой энергии. Даже у кочевников в далеком африканском Сахеле [50] есть радио и выращенное с помощью тракторов благотворительное продовольствие, которое поставляется по воздуху, когда погода шалит. Вновь повторяется история плейстоцена – только людей стало в тысячи раз больше.

В отличие от мифов о Бомбе, речь не идет об уничтожении человечества. Массовое вымирание в эпоху плейстоцена не погубило его. Но погубило невероятное количество всех остальных видов. Разрушение среды обитания и замещение одних видов другими – мощнейшие двигатели на пути к массовому вымиранию. Развившийся в полной мере парниковый эффект гарантирует и то и другое.

Сейчас на планете очень много людей – около сотни миллионов тонн живого веса. Мы, люди, весим в десять раз больше, чем все дикие млекопитающие мира. Все, что ударит по нам, в первую очередь и гораздо сильнее ударит по диким животным. Так что именно природе достанется от парникового эффекта, а не людям.

Для людей самое опасное последствие парникового эффекта – перспектива сокращения урожаев. Падение урожаев может легко заставить голодать многие сотни миллионов из нас. Однако падение урожаев не убьет людей в индустриальном мире, людей, извергающих в атмосферу большую часть углекислого газа. Индустриальные страны обладают сложнейшей системой транспортировки и хранения продукции, приводимой в действие за счет горючих полезных ископаемых. Это практически гарантирует хлеб насущный. Именно люди, живущие на земле в условиях наиболее приближенных к естественным, могут страшно пострадать от парникового эффекта. Они лишатся и того немногого, что имеют.

Наш друг Отци погиб в результате смены погоды. Отци не собирался замерзать до смерти во время неожиданного, внесезонного бурана. Отци был серьезным, деловым человеком, которому уже за тридцать, имевшим представление о жизни и, возможно, жену с детьми. Но что-то или кто-то сломал ему ребра, а ко всем прочим неприятностям в спине у него торчал кремниевый наконечник стрелы.

Кто-то считает, что он мог умереть от этого удара в спину, но, несмотря на боль в сломанных ребрах и осколок кремня в спине, он не дрогнул. У него осталось достаточно сил, чтобы нести свое имущество, методически изготовлять кое-какие мелочи и даже приступить к трапезе, в последний раз.

Отци направлялся к горному перевалу, который хорошо знал. Он совершал своего рода тактическое отступление. Он вооружился новым набором свежевыструганных стрел. Если бы он преуспел в своих планах, те, кто стрелял в него, скорее всего, пожалели бы об этом. Опытный альпийский охотник, Отци должен был знать, какую опасность представляет погода. Но под давлением обстоятельств он недооценил степень риска. Так что непогода застала его врасплох и разделалась с ним.

О парниковом эффекте говорят уже больше ста лет. Теперь тенденция совершенно очевидна. Если в XXI веке не будет найдено иных способов снабжать себя энергией, нас ждет катастрофа. Это не означает, что все мы умрем подобно Отци. Большинство людей слишком разумны и хорошо организованы, чтобы гибнуть в громадных количествах во время «естественных» катаклизмов, ставших последствиями парникового эффекта: засухах или небывалых наводнениях. Мы не находим целые армии замороженных Отци. Плохая погода обычно убивает людей, вырывая отовсюду по одному-два человека, не более.

Но последствия для дикой природы и окружающей среды в целом будут катастрофическими. После нескольких десятилетий изменения схем погоды логичное вымирание видов и окончательное отравление атмосферы благодаря сжиганию нефти и газа постепенно заставят деградировать и обесцениться все, что мы знаем. Это разрушит всю прелесть нашей belle epoque, превратив всю землю в подобие мрачных шахтерских городов в Восточной Германии, только без лягушек.

Задыхающийся от дыма мир – хроническая проблема, как и курение. Одна сигарета не убьет вас. Вы не подвергаетесь смертельной опасности, распечатывая пачку и закуривая сигарету. Но курение пачки за пачкой год за годом ведет к смерти. Этот процесс наблюдать практически невозможно. Поищите «научные доказательства» того, что сигарета принесла вам эмфизему или рак. Вы никогда их не получите. В это игольное ушко табачная индустрия пролезает все последние десятилетия, а топливные индустрии эксплуатируют ее сейчас. Таких доказательств не может быть. Есть только поколения курильщиков, сморщенных и хрипящих, в то время как некоторые смертельно больны.

Единственные свидетельства вреда, который вы получаете от сигареты, «анекдотичны»: дурной вкус во рту, желтые зубы, сухость в горле и постоянные простуды, а затем кашель и одышка, неприятное напряжение в области сердца и так далее. Но у всех этих феноменов могут быть и другие причины. Если вы не хотите отказываться от пагубной привычки и не способны смотреть в лицо реальности, их можно объяснить как угодно. Но, к сожалению, они никуда не денутся, пока вы не бросите курить.

Вот некоторые симптомы парникового эффекта. Типичные способы, которыми планета дает знать о своей болезни.

Восток США

Июльская жара 1999 года. Более 250 человек погибло от перегрева в результате невиданной жары, охватившей более двух третей востока страны. Температура свыше 38°C стала типичной на южных и центральных равнинах, достигнув рекордной отметки в 48°С в Чикаго.

Техас

Рекордный уровень выпадения осадков, 1998 год. Катастрофическое наводнение в результате двух сильных ливней в юго-восточном Техасе, когда выпало 30–40 сантиметров осадков, вызвало ущерб в 1 миллиард долларов и унесло 31 человеческую жизнь.

Флорида

Сильнейшие за последние 50 лет лесные пожары, 1998 год. Было сожжено более двухсот тысяч гектаров леса и уничтожено более 300 домов и других строений.

Средиземноморье

Сильная засуха и пожары в 1990-х годах. В 1994 году Испания потеряла около 800 тысяч гектаров леса, а в 1998 году Греция и Италия – по 150 тысяч.

Индонезия

Лесные пожары, 1998 год. Пожар охватил до 800 тысяч гектаров земли.

Восток США

Самый сухой вегетативный сезон, зафиксированный документально, 1998 год. Период с апреля по июль 1999 года был самым засушливым за 105 лет ведения документации в штатах Нью-Джерси, Делавэр, Мэриленд и Род-Айленд. Сельскохозяйственные угодья были объявлены зоной бедствий в 15 штатах, в одной Западной Виргинии потери, по оценкам экспертов, превысили 80 миллионов долларов.

Запад США

2000 год был годом сильнейших за последние 50 лет пожаров. Сорок восемь крупных пожаров произошли в Аризоне, Калифорнии, Флориде, Айдахо, Монтане, Неваде, Нью-Мексико, Северной Дакоте, Орегоне, Южной Дакоте, Техасе, Юте, Вашингтоне и Вайоминге. Для тушения пожаров были призваны федеральные войска.

Мексика

Сезон сильнейших пожаров за всю историю страны, 1998 год. Полмиллиона гектаров сгорело во время суровой засухи. Дым от пожаров достиг Техаса – во всем штате была объявлена санитарная тревога.

Этот последний симптом – мексиканские события 1998 года – стал последней каплей, окончательно заставившей меня поверить в парниковый эффект. Небо над моим родным городом где-то на две недели приобрело цвет телевизионных экранов. До этого я никогда не видел столь жутких погодных явлений. Позже, летом 2000 года, термометр на моем заднем дворе показал 45 °C – самую высокую температуру, когда-либо зафиксированную здесь.

Пожалуй, теперь мне лучше прекратить перечислять симптомы, чтобы не очутиться в нелепом положении. Как футуролог, я понимаю, что в последующие десятилетия люди посмотрят на список современных ужасов со снисходительной презрительной усмешкой. «И это вы считали парниковым эффектом? Ха!» Они сделают и гораздо более практичные и разумные вещи: запасут мешки с песком, выроют колодцы.

В 2000 году никто не предположил бы, что в Мозамбике разразятся три сильнейшие бури. Но если сигарета – гвоздь, который вы вбиваете в собственный гроб, то сгорающие пары бензина и ключ в замке зажигания – это ваш личный подручный интерфейс на пути к газовой камере в масштабах всей планеты. Если ядерный Армагеддон напоминает ситуацию, когда сосед подносит к вашему виску пистолет, то парниковый эффект – ситуацию, когда вы сами суете сигарету себе в рот. Не сомневайтесь, парниковый эффект уже есть, но худшее еще впереди. Сомнения остаются лишь по поводу того, насколько страшен он будет и сколько времени нам понадобится, чтобы эффективно взяться за решение проблемы.

У нас есть только два выхода: совершить скачок или быть насильно впихнутыми. Мы можем сами перепрыгнуть в новый мир чистых энергий, или нас затолкают туда, возможно под дулом пистолета.

Когда в спектре нашего неба преобладают мрачные серые тона, которые «наносят» полные танкеры, отчаянно дымящие в пробках автомобили, горящие нефтяные скважины, а вертолеты в камуфляже парят над распространяющимся беспорядком, – самое время рассмотреть более оптимистичный сценарий. Предположим, что мы совершим скачок.

Все проходит, но конец эпохи совершенно не является синонимом ее краха. Когда «Школьник» становится или «Любовником», или «Солдатом», или «Судьей», появляется повод отпраздновать это. Что же произойдет с нашей belle epoque, если мы действительно добьемся того, чего хотим?

Получить то, чего хочешь, – серьезное испытание. Это меняет гораздо больше, чем неудача. В отличие от поражения, которое остается в прошлом, успех обязательно изменит вас, принеся совершенно новые обстоятельства и полный комплект новых мотивов.

Если можно в одном слове выразить тайные надежды и самые сильные, страстные желания belle epoque, этим словом будет постчеловек. Постчеловек – заоблачная мечта нашей эпохи, которую она лелеет в своем горячем сердце. Постчеловек – единственная искренняя версия технологического возвышения belle epoque.

Что же такое «технологическое возвышение» и почему мы с таким придыханием говорим о нем? Почему мы так боготворим эту так глупо названную вещь? Технологическое возвышение – это проекция духовной потребности в трансцендентальном на технические достижения человечества. Возвышенное вызывает удивление и благоговейный ужас. Оно совершает прорыв в повседневности. Возвышенное – это поистине революционное действо, поднимающее человеческий дух до вершин неограниченного воображения. Самый соблазнительный и заманчивый способ иметь дело с технологией заключается в том, чтобы представить ее чем-то оторванным от нормальной повседневной жизни.

Корни технологического возвышения можно проследить еще в Европе XIX века, в неожиданном прорыве готических соборов, по-театральному зрелищных, конкурирующих друг с другом и выдержанных в хайтечном духе. С тех пор западная цивилизация, как только у нее появляется шанс, лакирует технологические инновации духовным трансцендентализмом. Печать становится Проповедью Слова Божьего. Электричество – Жизненной Силой. Пар – самой Энергией. Телеграф уничтожает Время. Авиация становится «распахнувшимися над миром крыльями». Автомобили становятся Покорителями дорог. Галлюциногены – Просветлением. Распад урана – Ядерным Армагеддоном. Ракеты – Завоевателями Звезд. Это стандартный метод, с помощью которого западное общество рекламирует перемены, называемые им прогрессом.

Технологическое возвышение не просто иллюзорная потребность романтизировать машины. Любая принципиально новая технология действительно обладает какими-то фантастическими трансцендентальными возможностями. Например, полет, без всякого сомнения, удивительное достижение, изменившее мир. Последовавший в результате прогресс – путь от золотых медалей и всенародной славы Чарльза Линдберга [51] в 1927 году до скучающих и зевающих пассажиров в парижском аэропорту Орли, которым до смерти надоели реактивные двигатели, – не разочарование и не освобождение от иллюзий. Это привычка, своего рода проба, поставленная на успехе.

Возвышенное похоже на удивление. Это одна из присущих человеку эмоций, но наше сознание устроено так, что чувство это крайне недолговечно. Если бы все вокруг нас было возвышенным, мы бы попросту застыли на месте с отвисшими челюстями, не способные думать, не способные есть, не способные жить. Человек, не способный удивляться, духовно мертв, но это чувство, пожалуй, относится к тому, что выходит за пределы человеческой шкалы понимания, как геологические периоды времени или физические масштабы галактик. Если вас поразит наповал какая-нибудь техноштуковина, изготовленная живущим по соседству парнем, вы ничего не выиграете – лишь опустошите собственные карманы.

Наша belle epoque, подобно большинству эпох западной цивилизации, обожествляет технологию, но, так как население в общей массе теперь технологически подкованное, мы стали здесь гораздо более пресыщенным, чем прежде. Вооружившись новой идеей о постчеловеке, мы, наконец, бросим все технические новинки на решение основной проблемы – модификации самих себя. Вместо того чтобы наивно надеяться, что машина заменит нам крылья, мы поставим цель изменить самого человека.

Это не пустая мечта. Это вполне достижимо. Существует почти бесконечное число технических способов трансформации человека. Мы можем начать с нашего кровного родства с микроскопическим миром и двигаться вверх по всем ступеням. Генетические методы. Изменения на уровне митохондрий, тканей, костей, нервов; через кровь, лимфу и гормоны. Через наши чувства, через наши нейроны. Мы большие, физические, многоклеточные организмы, и каждый аспект нашего бытия предлагает широчайшие возможности научных, технических и индустриальных изменений.

Практически все, что можно проделать с лабораторной крысой, можно проделать и с человеком. Лабораторные крысы сейчас подвергаются всевозможным техническим модификациям: от спинномозговых имплантантов до вмешательства на генном уровне. Не случайно активисты, защищающие права животных, ведут свои культурные боевые действия на этом важном участке фронта. Постгрызун – стандартный носитель качеств будущего постчеловека, и то, что неприглядно и неестественно в отношении жалкой меланхоличной мыши, покажется во сто раз более неприглядным в отношении ваших внуков. Перед постчеловеком будут и постгрызуны, и постдрозофилы, и постнематоды, и, что очень интригующе, постчеловеческие образцы прежде человеческих тканей.

Культуры эмбриональных клеток, культуры раковых клеток, человеческая плоть, лишенная прав, гражданства, бюджета и права голоса, способности чувствовать боль, испытывать счастье или неудовлетворение – парачеловеческий материал необычайной важности. Это индустриальный источник, из которого последует все остальное – постчеловеческое. Эквивалент нефти для производства пластмассы. Культуры человеческих клеток – это футуристическое консоме будущего состояния человечества.

Биотехнические исследования – это не «медицинские исследования». Думать так – значит серьезно ошибаться. Медицина не единственный предмет биотеха. Врачи – это социальная каста, а не хозяева жизни и смерти. Биотехнологии не ставят цели восстанавливать больную человеческую плоть до исходного, здорового состояния. Биотех намерен развить способность изменять плоть любых видов до любых заданных параметров. А это: зерновые, растущие на солончаках и болотах; козы, испражняющиеся гормонами; мыши, на спинах которых растут человеческие уши; кролики, которые светятся в темноте.

Существует табу по поводу свободного и открытого обсуждения подобных трансформаций в отношении людей, но оно смягчается год от года. Табу – слабый и ненадежный барьер для технологических перемен в сравнении с очень жестким барьером – неспособностью сделать что-то. Как только вы сможете сделать это, вы станете очень убедительными. Вы сможете обратиться к магии техновозвышения, пересмотреть аргументы и переоценить парадигмы. Вы сможете сделать табу старомодным, очередной приметой ушедшей эпохи. Даже самые ожесточенные защитники морали могут отступить и отступят при подобном обращении. «Расовая наука» означала все для нацистов, угроза «смешения рас» когда-то вызывала панику среди американцев. Теперь виагра считается обычной пищевой добавкой, а не средством стимуляции сексуального влечения и половых функций. А RU-486 – пилюлей завтрашнего дня, а не препаратом, вызывающим выкидыш. Закон и философия не побьют собственными козырями инженерию. В мире, полностью распоряжающемся материальным базисом, идеология слаба.

Разрушение определенных условностей, принятых в обществе, – не результат зловещего заговора сумасшедших ученых-гениев. У кучки сумасшедших гениев нет реальной власти. Они никогда не являются серьезными игроками в реальной трансформации общества. Человеческие ценности меняются, потому что этого искренне хочет наша культура. Это сильнейшее желание отражается в публичном переименовании признаков деградации в болезни, поддающиеся лечению. Старческий маразм превращается в болезнь Альцгеймера. Менопауза – в то, что лечится пилюлями. Морщины отступают перед ретином-А, а плешивость – перед рогаином. Рестлеры стали иконами по всему миру не потому, что рестлинг страшно занимательный вид спорта, а потому, что рестлеры – это громадные люди с неестественно развитой мускулатурой, которые выпускают пар на публике, что очень популярно.

Женщины нашей belle epoque, занимающиеся бодибилдингом, – феномен, не имеющий исторических прецедентов. Даже действительно свирепые и кровожадные женщины, скажем жены и сестры кочевников монгольской орды, бежали бы в ужасе при виде современных женщин-культуристок.

Современные актеры и актрисы, модели, равно как и мужчины и женщины, демонстрируют рельефную мускулатуру на животах и спинах. Если люди любят осуждать их как «нереальные образцы для подражания», это потому, что они таковыми являются для следующей исторической эпохи, не нашей. Они нереальны, но лишь для нас. Когда наша версия «реализма» отомрет и уйдет в прошлое, тогда наша эпоха по логике вещей должна будет смениться следующей.

Мы не хотим реализма – мы хотим то, чего мы хотим. Никто особо не хочет стать Франкенштейном или Робокопом. Это мифологические версии постчеловека. Из нас могут отлить подобные матрицы под нажимом террора или государственного принуждения, но мы не хотим этого. То, чего мы хотим, открыто демонстрируется на каждой афише, в каждом журнале, на каждом экране – все, без сомнения, хотят быть сильными и привлекательными. Смерть, полузабытье становятся обратимыми состояниями, поддающимися лечению.

Люди поддаются трансформации, но как и где будет применена энергия трансформаций? Это зависит от характера общества, которое откроет и использует эту энергию. Общество нашей эпохи не аскетичное абстрактное царство правителей-философов Платона. Это не засекреченное государство времен холодной войны. Наша belle epoque – это гудящий, растущий как на дрожжах глобальный капиталистический рынок. Самые влиятельные и важные его институты – не армии, не государства, не академии и не церкви. Это Всемирная торговая организация, Международный валютный фонд и пестрая толпа гиперактивных и проникающих повсюду неправительственных организаций, в рамках национальных границ и вне их, в частном секторе и вне его. Советы директоров, транснациональные инфраструктуры, квазиавтономные неправительственные организации, как «Врачи без границ», Европейское общество биомеханики, Федерация азиатских фармацевтических ассоциаций. Если жители belle epoque получат то, чего хотят, постчеловек станет основным требованием рынка, а не этической проблемой, навязанной местными учеными мужами.

Люди получат то, чего хотят. Завтрашние конечные пользователи / потребители получат не то, что врачи и пасторы считают благом для них, для их тел и душ. Вместо этого люди получат удовольствие. Когда это случится, эпоха belle epoque умрет, потому что получить то, что вы хотели, означает перестать быть тем, кем вы были.

Постчеловек – не утопия (синоним слова «полузабытье»). Ничто не совершенно, ничто не решается окончательно. Но это означает новую цивилизацию с принципиально новыми схемами поведения и средствами жизнеобеспечения. Это не просто революционная перемена. Это глубокий и окончательный разрыв в культурной и исторической преемственности. Революция просто «насильственное свержение одного класса другим». «Постчеловек» непременно означает пересмотр понятия «быть живым». Это сокрушительный удар по многим вечным истинам человечества, в том числе – смерти. Одним из непременных последствий появления постчеловека станет решительная отмена «семи возрастов человека», описанных Шекспиром. В типичной постчеловеческой среде термины Шекспира утратят смысл. Естественные процессы роста, взросления и старения изменятся, собьются в кучу, смешаются или исчезнут. Человеческая жизнь утратит свою естественную цикличность. На сцене человеческого театра опустится занавес, а когда поднимется вновь – уже новые актеры будут топтать ее доски.

Что это значит? Как мы это ощутим? А это значит, что некоторые традиционные фантомы футурологов XX века вряд ли станут реальностью. Как мы отмечали в первой главе, на рынке едва ли возникнет спрос на генетически модифицированных детей. Никто, обладающий хоть крупицей здравого смысла, не захочет стать первым покупателем, который опробует данный продукт, потому что, как бывает и с компьютерным программным обеспечением, первые версии вскоре всегда превращаются в утиль.

Однако старики – это совершенно другое дело. Существует почти неограниченный рыночный запрос на победу над старением и смертью, в особенности в обществе, подобном американскому, с беспрецедентным количеством состоятельных людей, перешагнувших черту так называемого пенсионного возраста. Существуют легионы ожесточенных уличных бойцов, стремящихся воевать в клиниках, защищая права нерожденных детей, но защитников права на смерть, готовых возглавить движение и требовать, чтобы им лично позволили умереть, очень мало. В любом случае, добившись успеха, они немедленно исключат себя из дальнейших дебатов. Покупатели увеличения продолжительности жизни будут очень сосредоточенными и преданными своему делу людьми. Жизнь – это ходовой товар.

Плата за удлинение жизни, скорее всего, будет очень похожей на плату за информацию. Вам никогда не удастся получить сам товар непосредственно, целиком и полностью. Он будет попадать к вам частями и кусками, со многими оговорками, предупреждениями, ловушками и подводными камнями.

Если belle epoque станет эпохой, предшествующей рождению постчеловека, не стоит ожидать никакого крупного драматического прорыва, подобного спонсированной правительством высадке на Луну или произведенному военными атомному взрыву. Будут десятки мелких и незначительных побед. Они будут связаны друг с другом мудреными способами, их будут эксплуатировать небольшие, гоняющиеся за прибылями группы, работающие совместно благодаря электронике через слабеющие и хрупкие государственные границы. Это не будет похоже на «Фонтан юности» Понсе де Леона. Это, скорее, будет напоминать производство программного обеспечения, но только медицинского. Более мокрого. Значительно более болезненного. Борьба за товар, ляпанье на скорую руку из створок сканеров, из игольных ушек.

Правительства, проводящие покровительственную политику, не будут предпринимать решительных мер по уравнительному распределению этих благ, как было в XX веке с правом на всеобщее голосование и телефонизацией. Вначале их «достанут» уже технологически адаптировавшиеся представители общества, а уж затем рынок наводнит массовая продукция, подверженная периодическим апгрейдам.

Большинство занятых в новой индустрии не будет иметь специального образования. У них не будет ни морального кодекса, ни понятий о профессиональной солидарности. Они будут затянуты в это предприятие рыночным спросом из других индустрии и отраслей. Они сами подготовят себя, изучая Сеть.

Добившиеся успеха компании, как обычно, распадутся, потому что каждый откроет собственное дело. Спокойные области индустрии с предсказуемым демографическим фактором и устойчивым спросом будут поглощены предприятиями-гигантами, стремящимися к масштабной экономике. Некоторые области исследований и развития будут парализованы или уничтожены благодаря социальному сопротивлению, превратившемуся в вонючую трясину культурной войны или бесконечные проповеди. Это ампутированные области, которые могут быть обнулены одним звуковым байтом, например «Чернобыль», «Бои на выживание», «Love Canal», «Бхопал».

«Постчеловек» – звуковой байт. Как и термин «киберпространство», это довольно неуклюжий неологизм, с трудом покрывающий неадекватно определенные и слишком многочисленные области. Люди, относящиеся к постчеловечеству, не будут считать себя пост-чем-то. Постчеловек означает конец нам и нашим предприятиям, но лишь начало для них и их предприятий.

Современным людям трудно представить себе подобную ситуацию. В научной фантастике эта проблема воображения известна как «сингулярность Винджа». Сингулярность – это область, где вещи, страшно интересные и необыкновенно важные для футурологов, не поддаются описанию только потому, что мы, футурологи, в силу обстоятельств являемся людьми. Будучи людьми, мы унаследовали типичные для людей ограничения: культурные, вербальные, интеллектуальные и так далее. Мы никогда не справляли своего двухсотлетия, у нас никогда не было IQ равного 312, внутри наших клеток нет генетически измененного ДНК. Мы понимаем, что, хотя эти вещи еще выглядят более или менее достоверными, они настолько далеки от человеческого опыта, что мы попросту не можем постичь их.

Как невозможно увидеть свет из черной дыры, так не может быть никаких связей между нами и сингулярностью. Наша обычная человеческая реальность поглощается искривленным эйнштейновским пространством, и ни один информационный фотон не может выбраться из него, чтобы доползти обратно к нам.

Хотя приближение «сингулярности Винджа» несложно чересчур драматизировать, это имеет мало общего с тем, что должно действительно случиться в реальном постчеловеческом мире. Постчеловечество не волнует, сумеют ли современные научные фантасты, такие как я сам или мой многоуважаемый коллега доктор Вернор Виндж, адекватно представить его. Наше невежество ничуть его не смущает – это просто нормальное свидетельство нашей человеческой ограниченности.

Тем не менее у нас еще остается несколько способов проникнуть в «черную дыру» сингулярности, как и существуют способы нанести на галактические карты всех потенциальных кандидатов в «черные дыры». Вот четыре вещи, которые мы определенно можем утверждать по этому поводу:

1. Нет одной сингулярности. Любая область научных исследований, продвинувшихся достаточно далеко, способна предоставить нам собственную доморощенную версию трансформирующего катаклизма: биологическую, когнитивную, механическую, кибернетическую и т. д. Если человек является мерилом всему, тогда нет систем отсчета, по которым мы можем стать большим, чем просто людьми. Мы можем стать нестареющими, гениальными, состоящими из протезов, кибернетизированными или стать и тем, и другим, и третьим одновременно. Мы можем быть жестоко трансформированы неизвестной технологией, которую мы пока просто не можем представить.

2. Сингулярность кладет конец нынешнему состоянию человечества (потому что это заложено в его определении), но больше ничего не решает. Почти наверняка сразу же за ней последуют мгновенные масштабные прорывы следующих сингулярностей. Эти ультракатаклизмы подорвут первую сингулярность даже больше, чем первая сингулярность подорвала изначальные возможности человечества. Если мы будем жить дольше, мы начнем стремиться к бессмертию; если мы станем сверхумными, наши возможности приведут к прорывам в непредсказуемых областях. Постчеловек не удовлетворится человеческими достижениями, он лучше разберется в постчеловеческом, чем мы.

3. Постчеловечество банально. Оно поразительно, эсхатологично и онтологично, но лишь по человеческим стандартам. Ах, конечно, мы можем стать подобными богам (или каким-то образом превратиться в генетических гибридов-химер или в подлинно разумные компьютеры), но возбуждение быстро проходит, потому что это возбуждение – простое человеческое качество, свидетельствующее об ограниченности. По новым постсингулярным стандартам постчеловек так же скучен и несостоятелен, как и любой человек во все времена. Он не волшебник, он такое же банальное существо, состоящее из песчинок и атомов и базирующееся на законах физики. Он вскоре сочтет себя несовершенным и, набив синяков, будет остановлен границами собственных возможностей, какими бы эти границы и возможности ни были.

4. Беспорядочное, беспокойное, противоречивое, глупое, нерегулируемое постчеловеческое общество политически предпочтительнее прилизанного, идущего в едином строю, предсказуемого и совершенного постчеловеческого общества Окончательного Решения. Лучший способ встретиться с сингулярностью выглядит следующим образом: вы тайком пробираетесь за горизонт событий на минуту-другую, но имеете рядом того, кто сумеет втащить вас обратно. Тогда все мы сможем выслушать ваш доклад, оценив, насколько вы смогли поделиться опытом с помощью языка.

Лизергиновая кислота, например, громко рекламировалась как средство, изменяющее жизнь, по впечатлениям не уступающее полету в космос, но действие ЛСД в организме, слава богу, продолжается всего восемь часов. И это просто замечательно. Если бы действие ЛСД было постоянным, мы были бы окружены миллионами людей среднего возраста, находящимися под постоянным кайфом.

А вот и пятая вещь, которую мы тоже можем утверждать наверняка:

5. Трудно быть слегка беременным, но еще труднее быть слегка мертвым. Смерть, когда-то прозванная «великим уравнителем», скорее всего, будет уравнивать значительно меньше, чем прежде.

Как только обмен веществ прекратится, вы будете ничуть не более и ничуть не менее мертвы, чем наш друг Отци. Понимание мрачной истины может стать источником великого утешения. Мертвых неисчислимое множество, но каждый из них умирал всего один раз. Умереть всего однажды считают необходимым все умирающие люди.

Традиционной реакцией человека на смерть является попытка справиться со злостью и отказ смириться с ней. Обычно мы, люди, воображаем, что посланы сюда высшей силой, которая заберет нас, когда придет нужное время. У постчеловека не будет ни «нужного» времени, ни смирения перед своей участью. Он, возможно, будет обладать большей властью над своей биологической жизнью, но какой ценой ему это достанется? Когда его собственная «странная, насыщенная событиями история» закончится, это будет не акт милосердия ангела скорби, а его собственный выбор.

Для нас эта проблема носит теоретический характер, для них станет практической. Смерть – величайшая абстракция, но она должна выразиться в физическом процессе, которому подвергнется индивид. Никто другой не может умереть за вас. Увеличение продолжительности жизни, это замечательное изобретение, внедряется вместе с мрачной изнанкой – «увеличением продолжительности смерти». Смерть, прежде краткий биологически необходимый интервал, может растянуться до фантастических сроков, далеко выходящих за пределы скромного человеческого опыта. Постчеловек подвергается риску провести немыслимое время в нечеловеческом состоянии, будучи более или менее живым.

Возможно, власти назначат кого-то, кому вменят в обязанность должным образом позаботиться о вашей смерти. Но остается открытым вопрос, сможете ли вы доверить должностному лицу столь жизненно важную, личную и интимную проблему. Не думаю, что профессиональные энтузиасты будут более способными или неподкупными, чем их сегодняшние эквиваленты – врачи у постели смертельно больных и судьи, решающие вопросы о смертной казни.

Ситуация запутанна – этой проблемы попросту не существует в наше время. Это проблема завтрашнего дня, у нас нет соответствующих привычек и обычаев. И едва ли мы создадим их, по крайней мере прочно и глубоко укоренившиеся. У эпохи постчеловеческой трансформации едва ли найдется время для дружеского отношения к человеческим традициям и обычаям. У постчеловечества будет достаточно и собственных проблем.

Возможно, вы уже не будете человеком, но вы и не станете богом или суперменом. У вас по-прежнему будет какая-то будничная рутина, вы по-прежнему будете иметь дело с банальным пространством и временем. Но смерть заслужит уважение.

Понимание этого – последнее и самое глубокое откровение футуролога, это возвышает истинного футуролога над мелководьем мошенников и шарлатанов. Будущее – прекрасная тема для размышлений, но, когда мы завершим анализ, выяснится, что мы должны умереть. Шекспир это знал и, так как был великим художником, прекрасно понимал, что достаточно упомянуть об этом, а потом надо остановиться. Его пророчество должно было кончиться, как и эта книга.

Мир продолжит существовать и после нашей смерти, и, если нам повезет, мы сможем продолжить говорить. Но смерть – событие, которое мы не можем обмануть. Подлинная футурология – это пристальный взгляд прямо в вашу могилу, как и в могилы всех и всего, что вы знаете и любите.

Возможно, какие-то слова и помогут. Меланхолик Жак, мой верный проводник по страницам этой книги, был большим мастером слова. Он умел слышать проповедь в камне и видеть хорошее во всем. Слова – это очень мало, что можно предложить, но слова на могильной плите – это наше воздаяние. Таким образом, мы можем придумать полезный для будущего документ, своего рода прощальное послание постчеловека. Оно может выглядеть так:

Болтать по поводу оглашения последней воли – весьма сомнительный поступок. Но это профессиональный риск футуролога. Сочиняя эту книгу, я ворвался в воображаемый мир собственных детей. Что ставит в неловкое положение все заинтересованные стороны; все это очень напоминает папашу, заявившегося на дискотеку к подросткам со своим убогим буги-вуги. Я бесцеремонно проник даже в мир своих внуков, сочинив абсолютно вымышленных персонажей. В столь нелепой ситуации я подобен призраку, который пишет для неродившихся фантомов. Ну и что же призрак может рассказать вам, люди?

Как только дедуля, прошаркав белыми тапочками, покинул этот бренный мир, его бессвязная болтовня из совершенно недостойной внимания превратилась в откровенно сверхъестественную. Говорить из могилы – странная вещь, достойная сожаления. Поверьте мне, я знаю это из собственного опыта.

Когда кто-то посещает кладбище, пытаясь общаться с дорогими покойниками, его охватывает сильнейшее чувство скорби. Викторианские кладбища самые распространенные в моем уголке планеты. Эти самые викторианцы не просто одни из умерших, знаете, они все мертвы! Из рожденных в 1880 году не осталось выживших, ни одного!

Обычное дело – внимательно рассматривать эти истертые каменные проповеди скорби и печали. Редко случается увидеть эпитафию, которая заставит вас поближе познакомиться с обитателем могилы. У человечества нет потребности в этих выдолбленных проповедях. Они всегда расплываются в этом «жизнерадостном» культе поклонения предкам – временная, преходящая особенность нашей специфической заботы о потомках. Довольно часто мы откровенно игнорируем собственное потомство. Иногда мы оказываем им одолжение, целуя их. Но когда мы общались с ними по-дружески? Никто не хочет быть на равных со своими потомками: рассказывать им что-то действительно смешное, посплетничать с ними без всяких претензий. Дело в осуждении потомства, словно все наши потомки обязаны на всю жизнь облачиться в траурные одежды и тратить все свое время лишь на то, чтобы оплакивать и ценить нас.

Викторианские кладбища невольно привели меня к ошеломляющему прозрению – какое ужасающее количество детей там похоронено! Молодых жен, которым не исполнилось двадцати или тридцати, уйма юношей, погибших на войнах или умерших от эпидемий. Мертвые старше семидесяти там большая редкость. Все эти молодые люди полегли в землю, как стрекозы после заморозка.

Но вовсе не так думали о себе викторианцы, даже когда рыдали и рыли эти могилы. Напротив, никто не знал эпохи более прогрессивной и процветающей. Очень немногим из них была дана привилегия обладать современным мышлением, и именно это дало им возможность находиться на вершине мира. Эти люди под потемневшими надгробиями, даже самые кроткие и необразованные из них, понимали, что живут в суровую эпоху беспредельной эксплуатации, завоевания мира и отважного освоения новых земель.

Самая известная древняя могила в этих местах принадлежит молодой женщине, которую мы, местные, прозвали Линдертальской Леди. «Лин» жила в палео-Техасе десять тысяч лет назад – несколькими тысячелетиями раньше сеньора Отци. Ее друзья и родственники похоронили ее с зубом доисторической акулы, бывшим, я практически уверен в этом, ее тотемом и любимой игрушкой. И несмотря на ужасающую пучину времени, из которой приплыла к нам эта доисторическая акула, кажется, что все мы: и Лин, и я, и Отци, и даже толпа викторианцев – флиртуем и смеемся в одной кадрили, мы танцуем под одним зеркальным шаром на одной дискотеке.

Мертвая стрекоза – существо одного сезона, – она вмерзла в грязный лед с четырьмя своими мозаичными крыльями и изогнутыми хрупкими ногами. Но в своем собственном мире, который это создание видело зоркими фасетчатыми глазами, она была летающим тигром. Она плавала, убивала и ела, затем летала, убивала и ела, и, хотя ее жизнь коротка по нашим дубовым стандартам млекопитающих, ее генетическое наследие гораздо древнее нашего, древнее даже, чем у динозавров. Беда – в нашем «патетическом заблуждении». Мы проектируем собственную жалость на потенциальное нечто внутри себя.

Некоторых людей отделяет от нас не расстояние, а время. Писатель лишь берет взаймы у прошлого – он ничего не может сказать людям, жившим тогда. Но если я взял на себя труд говорить здесь с вами, теми, кто должен прийти… Дорогие мои дети, как умерший целиком и полностью, я никогда не осмелился бы взвалить на вас такую ношу, как горе. Я бы хотел станцевать с вами на своих поминках, пусть старомодно и неуклюже.

Да, да, я – ваш отдаленный предок и духовный прародитель и все в таком духе, не могу и не буду отрицать этого, а скромно соглашусь. Но я не требую от вас тащиться к моему надгробию, одевшись в траур и посыпав головы пеплом. Я не брюзжу и не ворчу по поводу ваших эксцентричных и странных занятий. Напротив, мне нравится ваше ощущение неадекватности, ваше затянувшееся неприятие грязи и лицемерия. Насколько это возможно, а это всегда более возможно, чем кажется на первый взгляд, я бы хотел, чтобы мы устроили отвязную вечеринку по этому поводу. Нам стоит больше ценить иронию и слабости друг друга. Не обещая вам звездной дороги в блестящее будущее, я хотел бы помочь вам оценить кратковременную привилегию – гордо войти в космическую эру или просто жить, быть здесь и сейчас! Вы этого заслуживаете!

Мы отвергаем нерожденных как неведомых фантомов. Мы опекаем умерших, осыпая их незаслуженными милостями запоздалого прозрения. Но лучше постараться испытывать и к тем, и к другим, и друг к другу всегда и во все времена чувство искренней солидарности. Если мне удалось занять место в ваших мыслях, неизвестные дети, я хотел бы стать призраком, которого не надо бояться. Призраком, испытывающим к вам сильнейшие чувства: любовь и доброту. Время может разделять нас, но и в прошлом и в будущем мы должны быть счастливы вместе, счастливы оттого, что живем в этом мире.