Брейер Майлс ДжКуздра и бокры

МАЙЛС ДЖ. БРЕЙЕР

КУЗДРА И БОКРЫ *

Перевод Н. Евдокимовой

- Полноте! Да это же все равно, что тащить самого себя за волосы! - изумился я, не веря своим ушам. - Абсурд, да и только.

Волишенский ответил снисходительной улыбкой. Он в своем кресле возвышался надо всем, словно его всеобъемлющий разум в своей бесконечной доброте понимал и прощал дурацкие слабости беспомощных карликов, именующих себя людьми. Физик-теоретик пребывает в бескрайних просторах, где световой год-всего лишь шаг, где зарождаются и гаснут Вселенные, где пространство развертывается вдоль четвертого измерения на поверхность, продолженную из пятого. Смертные с их заботами представляются ему мелкими и ничтожными.

- Относительность, - пояснил он с незаурядным терпением и выдержкой - что-то уж очень туго до меня доходило. - Просто относительность. Ведь при малейшем нашем усилии луна заскользит вдоль верхушек деревьев! Для этого достаточно пройтись по аллее.

Я вытаращил глаза, а он продолжал:

- Допустим, кто-то говорит: "Глокая куздра... будланула бокра..." Мы с вами не знаем, что это значит. Но если мы предположим, что это наш родной язык, то нам станет ясно: куздра что-то сделала с бокром. Мы будем знать, кто будланул бокра: куздра. Будем даже знать, какая она, эта куздра: глокая. Будем знать, что куздра способна будлануть бокра. И так далее, и тому подобное" *.

* Академик-лингвист Л. В. Щерба придумал этот пример для своих учеников и неоднократно приводил его в лекциях для доказательства образной силы грамматики. - Прим. перед.

- Если бы вы родились и выросли в движущемся поезде, то вас бы никто не убедил, что пейзажи стоят на месте. Точно так же относительна и наша концепция Вселенной. Сэр Исаак Ньютон пытался с помощью формул создать модель Вселенной, какую бы видел бесконечно удаленный и абсолютно неподвижный наблюдатель. С тех пор, осознав тщетность таких попыток, математики стали принимать в расчет, что суть вещей зависит от того, кто их наблюдает. Математики пытались выразить общеизвестную истину - например, закон тяготения в виде уравнений, справедливых для любого наблюдателя. Но даже их вождю и величайшему из гениев Эйнштейну не удалось выразить истину в чисто относительных терминах; он вынужден был считать, что произвольная скорость света-константа. Отчего же скорость света должна быть более определенной и постоянной, чем все другие величины во Вселенной?

- Но при чем тут переход в четвертое измерение? - нетерпеливо прервал я.

Он продолжал, как если бы я не произнес ни слова.

- То, что нас сейчас интересует, что ставит втупик современных математиков, - это вопрос движения, или, точнее, перемещения. Существует ли абсолютное перемещение? Возможно ли движение-перемещение иного типа, кроме перемещения относительно чего-то? Всякое известное нам движение есть движение относительно других предметов, будь то прогулка по улице или обращение Земли вокруг Солнца. Перемена относительного положения. Но просто перемещение изолированного предмета, одиноко существующего в пространстве, с математической точки зрения немыслимо, ибо пространства в таком смысле не бывает.

- Мне показалось, вы что-то говорили о переходе в иную Вселенную, - перебил я опять.

Что толку перебивать Волишенского? Ход его мыслей нисколько не нарушился.

- Под термином "перемещение" мы подразумеваем переход из одного места в другое. "Мы куда-то отправляемся" - первоначально это значило, что передвигаются наши тела. Но ведь если мы едем в автомобиле, то "отправляемся куда-то", хоть наши тела и неподвижны. Пейзаж вокруг нас меняется; мы попадаем в другое место, а ведь сами мы вовсе не двигались. Или вообразите, что на какое-то время вы уничтожили силу тяжести, и Земля под вами вращается; вы перемещаетесь, оставаясь в неподвижности...

- Это же только теория; с силой тяжести шутки плохи...

- Мы ведь шутим с силой тяжести изо дня в день. Когда вы нажимаете кнопку верхнего этажа в лифте, ваше давление на пол (но не вес) возрастает; кажущееся тяготение между вами и полом лифта становится больше, чем прежде... а сила тяжести и есть не что иное, как инерция и ускорение. Но мы говорили о перемещении. Положение любого предмета в рассматриваемой Вселенной следует соотнести с какими-то координатами. Допустим, мы изменили угол наклона или направление координатных осей - вот вы отправились куда-то, хотя даже не шевельнулись, да и ничто другое не сдвинулось с места.

Я смотрел на него, сжимая виски ладонями.

- Не могу поклясться, что понял вас, - проговорил я медленно. - Повторяю, это все равно что тащить самого себя за волосы.

Безыскусность сравнения не привела его в ужас. Он ткнул в меня пальцем.

- Вы видели, как пляшет щепка по ряби пруда? То вы думаете, что движется щепка, то думаете, что движется вода. Между тем и то, и другое неподвижно; движется лишь абстракция, именуемая волной. Вы видели чертежи-иллюзии - например, вот этот набор кубиков? Внушите себе, будто вы смотрите на верхние грани: вам покажется, что кубики внизу, а вы наверху. Но передумайте, вообразите, будто вы стоите внизу и смотрите вверх. Внимание - вы видите нижние грани; вы стоите ниже, чем кубики. Вы "отправились куда-то", но ведь ничто не перемещалось. Изменились лишь координаты.

- Что, по-вашему, скорее сведет меня с ума - если вы покажете мне, в чем дело, или если будете продолжать в том же духе, не показывая?

- Постараюсь показать. Бывают, знаете ли, умы определенного склада, неспособные усвоить идею относительности. Математика тут ни при чем; просто уму определенного склада не дано усвоить, что мысль наблюдателя наделяет окружающую среду какими-то свойствами, не имеющими абсолютного значения. Например, когда вы гуляете вечером в саду, луна плывет от верхушки одного дерева - к верхушке другого. Может ли ваш мозг все перевернуть: заставить луну стоять неподвижно, а деревья - двигаться? Умеете вы это? Если да, то можете "отправиться куда-то", в другое измерение.

Волишенский встал и подошел к окну. Его кабинет служил подходящей декорацией для столь модернистского спора, как наш: он был расположен в новом ультрасовременном здании на территории университета, полированная мебель сверкала, стены сияли чистотой, книги чинными рядами выстроились за прозрачным стеклом, на письменном столе царил образцовый порядок; кабинет был так же современен и чудесен, как мозг его хозяина.

- Когда вы хотели бы отправиться? - спросил Волишенский.

- Сейчас же!

- В таком случае остается разъяснить вам еще два пункта. Четвертое измерение присутствует здесь ничуть не менее, чем где-нибудь еще. Прямо здесь, вокруг нас с вами, предметы существуют и движутся в четвертом измерении, но мы их не видим и не ощущаем, потому что скованы привычными тремя измерениями. Во-вторых, если вслед за Эйнштейном обозначить четыре координатные оси х, у, г и t, то мы существуем в системе х, у, г и свободно в ней передвигаемся, но не можем двигаться по оси t. Почему? Да потому что t - временное измерение, а это трудное измерение для биологических структур: ведь само их существование зависит от необратимых химических реакций. А вот биохимические реакции могут происходить на любой из этих осей и, в частности, на оси t. Поэтому давайте повернем систему координат так, чтобы химическая необратимость перешла с оси t на ось г. Поскольку наше органическое существование (или, по крайней мере, восприятие) возможно лишь в трех измерениях сразу, нашей новой осью времени станет г. Мы перестанем ощущать г и не сможем передвигаться по этой оси. Наша деятельность, наше восприятие пойдут по осям х, у, t. Если верить романистам, для перехода на ось t обязательно нужна какая-то аппаратура, создающая силовое поле. Ничего подобного. Для перехода на ось t нужно сделать то же самое, что вы делаете, когда останавливаете луну и движете деревья... или когда переворачиваете кубики. Все дело в относительности. Я давно уже не пытался понять или удивиться.

- Покажите! - вот все, что я мог из себя выдавить.

- Успех опыта по замене координаты г координатой t определяется тем, что мне посчастливилось найти благоприятное местоположение. Точно так же, если вы хотите, чтобы луна скакала по верхушкам деревьев, топография местности должна этому благоприятствовать, иначе ничего не выйдет. Стена этого здания и тропинка между двумя шеренгами тополей образуют как бы угол между плоскостями в измерениях г и t. Вам кажется, будто аллейка уходит вниз, не так ли? А теперь идите отсюда к концу аллеи, но воображайте, что поднимаетесь в гору. Вот и все. Представьте, что здание не позади и вверху, а позади и внизу. Точно так же, гуляя при лунном свете, вы убеждаете себя, будто луна неподвижна и мимо вас проплывают деревья. Можете вы это сделать? Ну, давайте.

Он говорил уверенным тоном, словно заранее знал, что случится. Отчасти из легковерия, отчасти из любопытства я медленно вышел на улицу. Волишенский уселся за стол с карандашом и блокнотом в руках и забыл обо мне прежде, чем я успел повернуться к нему спиной. Я с любопытством оглядел знакомую стену здания и еще более знакомую аллею, обсаженную тополями, ожидая увидеть непривычный пейзаж, неведомую картину другого мира. Но передо мной были все те же старые кирпичи и деревья, знакомые мне издавна; правда, мое воспаленное, изумленное воображение внезапно наделило их необычностью. Они мне давно примелькались, но доводы Волишенского поразили меня настолько, что я уже мнил себя в другой Вселенной. По теории относительности предметы во Вселенной х, у, г должны выглядеть иначе, если обозревать их из Вселенной х., у, t.

Как ни странно, хоть я спускался, мне не составило особого труда вообразить, будто я поднимаюсь в гору. Я внушил себе, что здание находится позади меня в низине, и, действительно, мне казалось - так оно и есть. Я зашагал по обсаженной тополями аллее, знакомой до мельчайших деталей, но через несколько минут до меня дошло, что аллея чересчур длинна. Прямо скажем, гораздо длиннее, чем мне помнилось. Когда я заметил, что аллея уходит вдаль, меня пронизало странное ощущение, словно Алису в стране чудес. Тогда я оглянулся назад.

И ахнул, потрясенный. Здание действительно оказалось за мной, в низине. Я смотрел на него с вершины холма, сверху вниз. Едва я оправился от изумления, как допустил, что там внизу действительно стоит здание; но какое? Уж во всяком случае, не новый Мортон-Холл. Длинное трехэтажное кирпичное строение напоминало Мортон-Холл, но не было им. А за строением виднелись деревья и другие дома, но это не был знакомый мне университетский городок.

Я замер, охваченный слепым страхом. Что мне теперь делать? Нахожусь я неизвестно где. Как сюда попал - понятия не имею. Что предпринять? Куда податься? Каким образом я вернусь? Странно, что я не позаботился о возвращении. Я сделал вывод, что нахожусь на оси t. Непростительная глупость с моей стороны - не выяснить, как надо возвращаться.

Я быстро зашагал вниз по холму, к зданию. Если я и питал слабые надежды на то, что это Мортон-Холл, то через секунду они развеялись. Здание было совершенно чужое, старинное и старомодное. Я видел его впервые в жизни. И все же оно казалось как нельзя более заурядным и естественным - явно аудиторный корпус университета.

Некоторое время - не могу сказать, час или день - я отчаянно метался от дома к дому, вот-вот решался войти, но в последний миг, полный сомнений, отступал, покрываясь холодным потом. Мне казалось, что прошел год, но, возможно, это были считанные минуты. Потом я заметил людей, большей частью молодых, юношей и девушек. Студенты, разумеется. Очевидно, я попал в университетский городок. Совершенно обычная, нормальная молодежь. Если я действительно находился в x-измерении, то оно бесспорно весьма напоминало z-измерение. В конце концов я решился. Дальше терпеть было невмоготу. Выбрал одиноко идущего, на вид тихого юношу и остановил его.

- Где я?

Он уставился на меня в изумлении. Я ждал ответа, а прохожий все глазел на меня и не проронил ни словечка.

Я уж было заподозрил, что он не понимает английской речи.

- Вы говорите по-английски? - безнадежно спросил я.

- Конечно! - пылко ответил он. - Что у вас неладно?

- Где-то что-то неладно! - воскликнул я. - Понятия не имею, где я нахожусь и как сюда попал.

- Синтетическое вино? - спросил он с сочувствием.

- Если бы! Не считайте меня дураком. Послушайте, есть у вас на факультете толковый физик-теоретик? Проводите меня к нему.

- По-моему, вам нужен психолог, - заметил он, вглядываясь в меня. - Или психиатр. Но я учусь на юридическом факультете и ничего в этом не смыслю.

- Помиримся на физике-теоретике, и я буду вам признателен.

Словом, проводили меня к физику. Студент отвел меня в то самое здание, что стояло на месте Мортон-Холла, в кабинет, расположенный точь-в-точь как у Волишенского. Однако кабинет был старый и запыленный; вместо современного стиля здесь царил викторианский. Профессор Вайбенс оказался лысым человечком с проницательным взглядом. Пока я благодарил студента-юриста и готовился к своему повествованию, профессор хранил скучающий вид, словно удивлялся, почему именно ему я решил поведать свои небылицы. Только я начал, как он слегка выпрямился; чуть погодя насторожился, а уж потом замер в кресле и слушал меня раскрыв глаза. Когда я кончил, он дал короткий комментарий - этот человек явно привык мыслить четко и по существу.

- Очевидно, вы попали в наш мир из другой системы координат. Поскольку мы находимся в z-измерении, вы, должно быть, явились к нам из t-измерения... - Он не обратил внимания на мою попытку возразить. - По-видимому, в теории относительности ваш Волишенский добился большего, чем мы, хотя гипотеза Монпитерса почти вплотную приближается к его выводам. Поскольку я не представляю, как вернуть вас назад, вы будете моим гостем. С удовольствием послушаю про ваш мир.

- Вы очень любезны, - сказал я с благодарностью. - Принимаю ваше приглашение. По крайней мере до тех пор, пока я не найду себе места в вашем мире или не вернусь в свой: выбора у меня нет. К счастью, - прибавил я, подумав, - меня там никто не хватится, разве что две-три группы студентов, да и тех утешат неизбежные каникулы, пока мне будут искать замену.

С замиранием сердца (до того не терпелось мне выяснить, в какой мир я попал) вошел я в его дом. Могу сразу заметить, что меня гораздо меньше удивило бы и поразило, окажись там все по-заморски причудливо и вверх ногами. А так, начиная с первого вечера, когда мы с профессором Вайбенсом прошли несколько жилых кварталов до его добротного и респектабельного дома, и кончая всеми моими прогулками по городу и вне его за те годы, что я оставался в мире t-измерения, вещи и люди казались мне абсолютно заурядными и привычными. Они были похожи на наши, их дома и предметы обстановки были такими же, как у нас. Трудно вообразить, чтобы чужой мир и народ до того походили на наши, будучи в то же время иными. Прошли месяцы, прежде чем я избавился от иллюзии, будто всего лишь забрел в незнакомый район родного города. Только многочисленные путешествия и экскурсии, да уверенность в том, что в моем мире нет такой обширной страны, где говорили бы поанглийски, убедили меня, что я нахожусь в другом мире - скорее всего, в мире t-осном.

- Этот джентльмен нашел к нам дорогу из другой Вселенной, - представил меня профессор рослому парню, который подстригал газон.

Профессорского сына звали Джоном! Бывает ли что-нибудь банальнее?

- Завтра мы с вами обойдем город, я вам все покажу, сердечно сказал Джон, после того как без удивления выслушал историю о моем прибытии.

Рыжая служанка, на обед жареная свинина и кисель из ревеня, после обеда шашки, перед сном горячая ванна, телефонные звонки где-то в глубине дома - стоит ли удивляться, если только много месяцев спустя я поверил, что действительно попал в другую Вселенную?

Мелкие отличия между людьми и мирами еще сильнее подчеркивали сходство. Например, мне казалось, что жители t-мира чуть гостеприимнее и "старомоднее", чем мы. Даже если сделать скидку на то, что мой случай - из ряда вон выходящий, все равно в профессорском и других домах меня принимали гораздо радушнее, чем приняли бы у нас; люди, отвлекаясь от повседневных дел, уделяли мне больше времени и внимания, чем при аналогичных обстоятельствах уделили бы в таком же городе США.

Джон нашел время обойти со мной город, показать банки, магазины и учреждения. Он водил маленький приземистый автомобиль на высоких колесах с чихающим бензиновым мотором. Автомобиль уступал нашим современным машинам, да и лошади на улицах не были редкостью. А ведь Джон преуспевал - заведовал районным отделением страхового агентства. Подумать только!

Страхование жизни в эйнштейновом t-измерении.

- Вы слишком молоды для такой ответственной должности, заметил я.

- Рано начал, - ответил Джон. - Папаша разочарован, что я не стал терять время на колледж. Позор семьи, вот я кто такой.

Что собственно сказать о городе? Такой же, как сотни американских городов. Но только не совсем такой. Отличные трамваи, но окрашенные в зеленый цвет; их как будто привезли из Ошкоша или Талсы.

Магазины тысячи мелочей с золотыми буквами на вывесках, аптеки с безалкогольными напитками, сумасшедшая свалка на бирже, крикливая вывеска зазывалы-дантиста, залитые огнями двери кинотеатров - тут было все. Косметические салоны творили чудеса с головами женщин, выставляя наши, насколько я мог судить, в самом невыгодном свете; правда, в то время у меня не было более важного занятия, чем размышлять о женских головках. Мальчишки-газетчики выкрикивали: "Покупайте "Ивнинг Стар" и "Морнинг Гейл"!"; непривычные буквы сообщали о законодательных актах, убийствах и разводах, и все это я читал без запинки, как дома в своей "Трибюн". Года два назад, когда я приехал в Квебек, меня порядком раздражали странности и несуразности; здесь же, в t-измерении, я их почти не замечал.

Первые три-четыре недели я был почти целиком поглощен новизной ощущений: прогулки, осмотры достопримечательностей, знакомства с людьми, посещения концертов, театров и универсальных магазинов. Радушие профессора Вайбенса было настолько искренним, что я пользовался его гостеприимством без угрызений совести; правда, я все уверял профессора, что отблагодарю его, как только устроюсь в этом мире. Через несколько дней я окончательно убедился, что пути назад нет. Придется жить здесь, по крайней мере до тех пор, пока я не научусь странствовать в разных измерениях не хуже Волишенского. В конце концов профессор Вайбенс выхлопотал мне должность в университете.

Вскоре после того, как я стал преподавать экспериментальную физику и начал входить в рабочую колею, мне бросилось в глаза странное волнение среди жителей города. Вообще-то я книжный червь, людей воспринимаю умозрительно, как сторонний наблюдатель, вместо того чтобы участвовать в их затеях. Поэтому сперва я лишь в подсознании отметил: люди собираются группами, волнуются, жестикулируют, глаза у всех блестят, необычайно возрос тираж экстренных выпусков газет, атмосфера накалена до крайности. Все это меня не очень заинтересовало, даже несмотря на то, что я лишь недавно вернулся, проделав триста миль по железной дороге и проведя целую неделю в другом городе; я порядком-таки освоился в этом мире и, когда мне понадобилось изучить лабораторную методику другого университета, поехал без сопровождающих. Лабораторные проблемы до того поглотили меня, что лишь краем глаза я уловил всеобщую сумятицу и взволнованность и только впоследствии вспомнил о них. Но однажды вечером меня вдруг осенило: похоже, в стране какие-то непорядки.

В тот вечер я сидел в гостиной у Вайбенсов, вся семья была в сборе. Джон включил радио. Я не слишком внимательно вслушивался: у меня своих забот хватало. Все это мне знакомо. Здесь это означает то же самое, что и в нашем мире, и точно так же действует универсально. Но кто сформулировал этот закон? В нашем мире - Ньютон. Завтра, во время лекции, фамилия понадобится. Павье, вот кто. Ну и путаница же с фамилиями. Только я порадовался, что физические законы здесь выражаются в той же форме и даже теми же буквами (иначе я бы хлебнул горя - такая была бы неразбериха), как вдруг ни с того, ни с сего радио зычно взревело: "Куздра будланула бокров!"

Джон вскочил с места.

- Вот именно, черт возьми! - прогремел он, стукнув кулаком по столу.

Отец с матерью уничтожили его презрительным взглядом, и Джон бочком выскользнул из комнаты. Я обалдело таращил глаза. Так продолжалось, пока профессор не выключил радио и, извинившись за себя и жену, тоже покинул гостиную. Тут уж я насторожился.

Я схватился за кипу газет, так как не читал их уже несколько дней. На первых полосах красовались размашистые заголовки:

КУЗДРА БУДЛАНУЛА БОКРОВ

На мгновение я замер, пытаясь восстановить в памяти, где я слышал эти слова. Они мне что-то напоминали. Ага, есть! В тот же день в университетском городке, под моим окном, разгорелись страсти. Я-то был занят - репетировал опыт, который собирался поставить на другой день при студентах, - поэтому с отсутствующим видом выглянул в окно. Группа молодых людей, шедших с занятий, остановилась как раз под моим окном.

- Послушайте, куздра будланула бокров! - сказал какой-то красивый юноша. Его лицо было бледным и напряженным.

Другой юноша издевательски хмыкнул.

- Да ну, рассказывай своей бабушке! Не будь дураком...

Он так и не договорил. Первый юноша ударил его кулаком по лицу. На землю посыпались учебники. Миги эти двое сцепились, повалили друг друга наземь, в воздухе замелькали кулаки, оба расквасили друг другу в кровь физиономии. Прочие окружили их и сперва как будто наслаждались зрелищем, но внезапно вспомнили, что в университетском городке такое безобразие недопустимо, и, несмотря на бурный протест, розняли противников. Человек двадцать с трудом оттащили их друг от друга.

Первый юноша все пытался высвободиться; его бледное лицо было забрызгано кровью, он тяжело дышал.

- Оскорбляют! - крикнул он, в очередной раз рванувшись из рук. Но его держали крепко. Он с презрением огляделся по сторонам. - Всей компании не мешало бы научиться отстаивать свою честь. Куздра будланула бокров!

Об этом поразительном случае мне и напомнили заголовки. Я вернулся к газетам.

"Лозунг Увлек Всю Страну, - возвещали подзаголовки. Мощное Проявление Национального Духа! Энтузиазм Разгорается Как Лесной Пожар!"

"Новый патриотический лозунг быстро завоевывает признание, - говорилось в передовой статье. - Он охватил страну почти мгновенно, а это доказывает, что он, по-видимому, удовлетворил насущную и давно назревшую потребность людских сердец. Впервые этот лозунг провозгласил в своей речи в Уокингдоне выдающийся государственный деятель современности сенатор Хэроб. Благородная возвышенность чувств, изумительная эмоциональность этой грандиозной мысли войдут в историю. Великая концепция делает честь великому человеку и достойна служить путеводной звездой великому народу..."

Вот, в сущности, и все, что мне удалось выяснить из газет. Я заснул по-прежнему озадаченный. Озадаченный потому, что (теперь я это понимаю, а тогда не понимал) я был дока по части аналитических методов физики и, мягко выражаясь, не очень разбирался в поведении и эмоциях людских масс.

Утром, едва я пробудился, бессмысленное словосочетание пришло мне на ум. Я решил ухватить за пуговицу первого же попавшегося члена семьи Вайбенсов и потребовать от него разъяснений. Первым мне попался Джон.

- Джон, что такое куздра?

Джон просиял от удовольствия. Он выпятил грудь колесом, и удовольствие на его лице сменилось гордостью. Сверкнув глазами, он крепко, с энтузиазмом пожал мне руку; так апостолы веры жмут руку неофиту, радостно приветствуя его в своих рядах.

- Куздра! - воскликнул он. - Да здравствует куздра!

- Но я не понимаю - какая-то куздра...

- Не какая-то куздра! Та самая куздра. Куздра - это... будлатель бокров, понятно? Она их будланула, понятно?

- Да-да. Но что такое "будлануть"? Как берутся за это дело?

- Нет-нет! Будлануть может только куздра. Куздра будланула бокров. Понятно?

- Ага, понятно! - вскричал я. Право же, я всегда гордился быстротой своей реакции. - А что такое бокры? Да то самое, что будланула куздра. Очень даже просто!

- Молодчина! - в приливе энтузиазма Джон хлопнул меня по спине. - Я считаю, это просто чудо, что вы нас так хорошо понимаете, хотя пробыли здесь совсем недолго. Вы настоящий патриот.

Я скрипнул зубами, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.

- Профессор Вайбенс, что такое куздра? - спросил я часом позже в уединении профессорского кабинета.

На лице профессора отразилось страдание.

Он откинулся на спинку кресла, подчеркнуто оглядел меня с головы до ног и не сразу ответил.

- Тсс! - прошептал он наконец. - Ученый может думать что угодно, но если он слишком много говорит, люди, как правило, выносят о нем неверное суждение. Прямо скажем, большинство ученых принимают этот так называемый патриотизм всерьез. Но математик не имеет права вольно обращаться со словами; в нем глубоко укоренилась привычка тщательно продумывать все употребляемые им термины.

- Разве эта белиберда ровным счетом ничего не означает?

Я был озадачен не на шутку.

- Для меня - ровным счетом ничего. Но, по-видимому, она очень много значит для общества в целом. Она заставляет людей горы сдвигать, разве не так?

Я постоял в тупом молчании. Чтобы целый народ, да притом великий, помешался на бессмысленном вздоре! Поразительнее всего, что, я не мог не признать, немало таких прецедентов было и в истории моего z-осного мира. Нация истребляла сама себя в гражданской войне, решая, которая из распутных королевских династий должна проматывать на троне народное достояние; десятки тысяч крестоносцев шли на смерть за идею, ничего для меня не значащую; бессмысленная, лживая реклама всучивала народу, в ущерб его здоровью, сигареты на миллионы долларов - разве не видим мы этого снова и снова?

- Сегодня вечером в Первом Храме Спасителя будет лекция на эту тему, - сказал профессор Вайбенс.

- Приду, - ответил я. - Мне хочется уяснить для себя этот вопрос.

Днем улица опять была засыпана экстренными выпусками газет; люди собирались кучками, развертывали газеты и жестикулировали.

- Война! Мы им покажем! - доносились до меня возгласы.

"Неужто мы позволим втаптывать в грязь нашу национальную честь?" - вопрошали передовицы.

Насколько я понял из газет, за океаном есть такие государства, где куздру не принимают всерьез. Какой-то корабль с антикуздринским лозунгом на флаге отказались впустить в ангтальянский порт, оттого что на корабле не было национального флага. Глава исполнительной власти направил дипломатическую ноту. В Иттании какой-то евангелист попытался проповедовать евангелие от будланутых бокров, за что был вывалян в перьях и вообще подвергнут всяческим поношениям. Глава исполнительной власти продолжал направлять ответную дипломатическую ноту.

Нарастало общественное негодование. Щедро сыпались уничижительные реплики в адрес инакомыслящих. Слышались призывы к "священной войне". В тот вечер, едва войдя в битком набитую церковь, я ощутил, как накалена атмосфера. Меня уверяли, будто изречение о куздре и бокрах будет подробно разъяснено - даже самые бесхитростные и необразованные поймут, что к чему. У меня было полным-полно дел в университете, но события принимали такой удивительный и загадочный оборот, что я решил пожертвовать вечером, лишь бы проникнуть в суть лозунга.

Перед началом лекции долго пели. Всем раздали отпечатанные на мимеографе листочки со словами, но я не позаботился сохранить их и теперь уже забыл тексты. Помню, что был там торжественный гимн, гулко звучавший под сводами церкви; в припеве повторялось "Куздра будланула бокров". Еще был военный марш - он начинался: "Ах, Куздра! Ах, Куздра!" и кончался бравурной каденцией; "Куздра Будланула Бокров!" У лектора был бархатный выразительный голос и импозантный вид. Он вышел на кафедру и торжественно поклонился.

- Куздра будланула бокров, - отчеканил он внушительно. Разве не отрадно знать, что существует куздра; разве не испытываем мы прилива гордости от того, что бокров будланули? Во всей Вселенной нет более значительного, более впечатляющего факта: куздра будланула бокров. Мыслимо ли что-нибудь более исчерпывающее и в то же время напряженно-выразительное? Куздра будланула бокров! (Аплодисменты.) Эта волнующая истина пронзает нас до глубины души! Что бы мы делали, не будлани куздра бокров? Что бы мы делали без куздры, без бокров? Что бы мы думали? Как бы мы жили? (Бурные аплодисменты.)

Поначалу я думал, что это вступление. Слишком мал был мой опыт прослушивания общедоступных речей, лекций и проповедей. Почти всю свою жизнь я посвятил изучению физики и связанных с нею наук. Я не мог не сделать попытки вникнуть в смысл того, что слышу. Не найдя никакого смысла, я стал терять терпение. Выждал еще немного, полагая, что скоро лектор приступит к настоящему разъяснению. После тридцатиминутного переливания из пустого в порожнее я и слушать-то перестал. Просто сидел и надеялся, что лектор вот-вот закруглится. Публика аплодировала и все больше распалялась. Через час я стал беспокойно ерзать; то свертывался клубком на сиденье, то выпрямлялся. Два часа спустя я отчаялся, встал и вышел из церкви. Большинство присутствующих было слишком возбуждено, чтобы это заметить. Лишь немногие косо посмотрели на мой уход.

На другой день начался какой-то кошмар. Сперва город захлестнула волна экстренных выпусков с известием о том, что ангтальянский крейсер потопил какое-то торговое судно. Конфликт начал капитан судна с первым помощником, которые рассорились с администрацией порта, ибо последняя дерзко глумилась над куздрой. Торговое судно снялось с якоря и вышло в море, не покончив со всеми таможенными формальностями. Крейсер настиг торговое судно и приказал ему вернуться. В ответ капитан заявил, что куздра будланула бокров, после чего крейсер дал два залпа и потопил торговое судно. Днем появились экстренные выпуски с сообщением, что глава исполнительной власти объявил войну.

Открылись вербовочные пункты; из университета исчезли молодые люди; по городу маршировали войска, набитые солдатами составы челноками сновали туда-сюда. Кампании военных займов, гражданские патрули, женские вспомогательные части, дамские общества милосердия, девушки за рулем санитарных машин-война по всей форме; и все это под беспрестанно повторяемый лозунг: "Куздра будланула бокров!"

Мне с трудом верилось, что это не сон. Повод казался несерьезным для войны. Огромный, могучий народ взял с потолка дурацкий лозунг и швырнул его в лицо всему миру. За океаном группа стран объединилась в союз, утверждая, что они вынуждены защищаться от навязываемого им принципа, который для них нежелателен. Вся эта история яйца выеденного не стоила. Казалось, до военных действий не дойдет; скорее было похоже, будто разыгрывается долгий и сложный спектакль.

Лишь после того как опубликовали сообщение о крупной морской битве с сомнительным исходом, о потопленных кораблях и тысячах человеческих жертв, я понял, что здесь не шутят. На рукавах и в окнах появился траурный креп. Произошло вторжение в одну из союзных стран, и определилась линия фронта. Сообщали о дивизии, уничтоженной воздушным налетом; о сорока тысячах человек, павших в пятидневном сражении; о том, что нужны новые солдаты и новые деньги - в свете этих сообщений вскрылась истинная сущность событий. На улицах появились изможденные люди с забинтованными головами, с руками в гипсе; какую-то церковь и какую-то аудиторию университета переоборудовали под госпитали; эшелоны с ранеными прибывали один за другим. Чтобы удостовериться в реальности войны, я посетил госпитальные палаты и воочию увидел длинные ряды коек; хирургов, обрабатывающих страшные раны; людей с оторванными ногами или с чудовищно изуродованными лицами.

Еду стали ограничивать; не было белого хлеба, сахар выдавали по карточкам. Ухудшилось качество одежды, уголь и нефть продавали только по разрешению правительства. Многие предприятия закрылись. Джон ушел на фронт; родители получили извещение, что он числится пропавшим без вести,

Все это было явью; больше не приходилось сомневаться. Ярче всего убеждал в этом безнадежный калека, человеческий обрубок, вернувшийся с передовой, - воплощение протеста против ужасов войны. Но вот кто-нибудь говорил: "Куздра будланула бокров!"-и увечный бедняга расправлял плечи, гордо выпячивал грудь, и в глазах его загорался неугасимый огонь. Он не жалел, что пожертвовал собой во имя лозунга. Мне не дано было этого понять.

Явью была и мобилизация. Требовалось больше пушечного мяса; добровольцев было недостаточно. Вместе со всеми я, согласно приказу, зарегистрировался, но проделал это механически, не раздумывая. И вдруг ко мне пришла неумолимая уверенность в реальности событий: я получил извещение, что на меня пал жребий и я должен идти воевать!

До сих пор я смотрел на всю эту заваруху как бы со стороны, как на нечто, касающееся иного мира, к которому я не принадлежу. Но вот повестка призвала меня в учебный лагерь. Этот мир с его множеством смертей и увечий где-то за кадром меня попросту не интересовал. Я был нездешний. Испытывать на себе тяготы солдатской жизни, подвергаться риску ужасной смерти, и все это ни за что ни про что! Из-за дурацкого нагромождения бессмысленных слов.

Доведенный до белого каления, я провел бессонную ночь. Утром из зеркала на меня глянула исступленная, осунувшаяся физиономия - эдакая карикатура. Но в душе я восстал. Не собирался нести воинскую повинность. Если слова "принципиально уклоняющийся" * хоть что-то да значат, то они сказаны про меня. Даже если меня расстреляют на месте за государственную измену, это все же лучше, чем выйти на поле боя и отдать все силы и саму жизнь за... да ни за что!

Мои опасения подтвердились полностью. Несмотря на то что в душе у меня все клокотало, я с присущим мне самообладанием явился на мобилизационный пункт и уведомил присутствующих, что не верю в правоту их дела и не считаю нужным за него сражаться. Очевидно, там уже подозревали нечто подобное, так как наручники на мне защелкнулись прежде, чем я закончил речь.

* "Принципиально уклоняющийся" - так в Англии и в США называют человека, отказывающегося от военной службы по политическим или религиозно-этическим мотивам. - Прим. перев.

- Чрезвычайное положение, - сказал какой-то мускулистый тиран из-за письменного стола. - Не время разводить антимонии в суде. Вас ждет военный трибунал!

Он проговорил это мстительным тоном, и охранники грубо поволокли меня по коридору; даже их возмутила моя позиция. Военный трибунал уже собрался. С тех пор как я ушел с лекции в церкви, меня держали под тайным надзором и потому отлично знали о моих настроениях. Это было первое, что сообщил мне председатель трибунала.

Суд вершился недолго. Мне сказали, что у меня нет веских причин уклоняться от военной службы. Уклонение по религиозным, национальным и тому подобным мотивам все бы поняли; за него обычно сажают в тюрьму вплоть до окончания войны. Но я признал, что ничего не имею против войн как таковых; значит, я просто издеваюсь над священным и правым делом. Это тягчайшее государственное преступление.

- Расстрелять на заре! - объявил председатель трибунала.

Все окружающее поплыло у меня перед глазами, но только на секунду. Выручило самообладание. С удивительной самоотрешенностью, которая приходит к нам в чрезвычайных обстоятельствах, я заметил, что трибунал заседает в кабинете профессора Вайбенса - закопченной комнате викторианской эпохи, там,где я впервые рассказывал повесть о своем путешествии и впервые понял, что попал в t-осный мир. По всей видимости, она же была и последней комнатой, которую мне предстояло увидеть в этом мире. Я не питал ложных надежд на то, что казнь вернет меня в родной мир, как это случается иногда в художественной литературе. Уж если отняли жизнь, то ее отняли, на какой бы оси это ни произошло. В t-измерении я буду мертв точно так же, как и в z-измерении.

"Ну, Эйнштейн, теперь или никогда! - подумал я. - Придите ко мне на помощь, о Риман, о Лобачевский! Если что-нибудь меня и спасет, то либо тензор, либо геодезическая".

Думал я об этом с иронией. Меня завела сюда относительность. Может ли она вывести меня отсюда?

А что ж! Почему бы и нет?

Если характер законов природы, если физическое тело изменяется вместе с описывающим его наблюдателем, то, может быть, истинность и смысл лозунга о куздре тоже проверяется теорией относительности? Это все равно что еще раз заставить луну скользить вдоль верхушек деревьев. Будь я более способным сторонником этой теории и поставь себя на место этих людей, - возможно, я бы и осмыслил куздру. Возможно, даже охотно сражался бы за нее.

Тут меня осенило. Наверное, я даже поднял голову и лицо у меня прояснилось; во всяком случае, мои конвоиры посмотрели на меня как-то странно, и хватка их стала еще цепче. Мы как раз спустились по парадным ступеням и зашагали по аллее.

Заставить луну плыть между верхушками деревьев! Вот что я должен сделать. Но это звучало так же глупо, как и куздра. А куздра казалась теперь не такой уж глупостью. Я вздохнул поглубже, и это меня приободрило. Мне удалось снова встать на точку зрения относительности. Нужда многому научит. Я понял, как люди могут сражаться за куздру, будланувшую бокра. Мне даже захотелось излить душу этим людям. Удивительная штука - относительность. Меня вели вверх по склону холма, между двумя шеренгами тополей.

Вдруг у меня в голове все прояснилось: ведь я попал сюда оттого, что изменил систему координат, внушил себе, будто иду вверх. Точно так же мы останавливаем луну или, когда ночью едем в машине, заставляем убегать назад деревья. Теперь я шел вверх. В моем мире, в t-измерении, та же аллея идет вниз по склону.

"Она внизу!" - убеждал я себя. С закрытыми глазами я внушал себе, что здание позади меня и вверху. С закрытыми глазами мне казалось, будто так оно и есть. Я долго шел вслепую. Потом открыл глаза и стал озираться.

Я стоял в конце тополевой аллеи. Меня это удивило. Аллея казалась короткой. Во всяком случае, она как-то укоротилась; я не ожидал, что так быстро дойду до конца. А где же конвоиры в оливковой форме? Возле меня никого не осталось.

Я обернулся назад. За моей спиной вздымался склон холма. Я и вправду шел вниз. Охранников в поле зрения не было, а на вершине холма виднелось светлое новое здание.

На ступеньках его стоял Волишенский.

- А теперь что вы думаете о t-измерении? - обратился он ко мне.

Волишенский!

И новое, современное здание! Кабинет Вайбенса находился в старом здании викторианской постройки. Что общего между Вайбенсом и Волишенским? Я набрал побольше воздуху в легкие. На меня нахлынуло блаженное чувство - я вернулся в родной мир. Куздра и война остались где-то там. А тут - мир и Волишенский.

Захлебываясь, я стал излагать свои впечатления.

- Что все это значит? - спросил я, когда выговорился до конца. - У меня смутное подозрение, что тут, должно быть, кроется какой-то смысл.

- Быть может, на самом деле мы живем в четырех измерениях, - ответил он, как всегда, рассудительно и ласково. Частица нас и нашего мира - частица, которую нельзя ни увидеть, ни ощутить, - проецируется в другое измерение, как в книжном шкафу - обрезы книг, скрытые от нашего взора. Вам известно, что сечение конуса плоскостью у непохоже на сечение того же конуса плоскостью t? Возможно, вы видели наш собственный мир и нас самих в сечении другой системы координат. Относительность, как я и утверждал с самого начала.