Брехт БертольдХудожник и общественная борьба (статьи, заметки, стихи)

Бертольд Брехт

Художник и общественная борьба

СОДЕРЖАНИЕ

Сожжение книг. Перевод Б. Слуцкого

Открытое письмо актеру Генриху Георге. Перевод Е. Эткинда

Пять трудностей пишущего правду. Перевод Н. Португалова

Посещение изгнанных поэтов. Перевод Б. Слуцкого

О немецкой революционной драматургии. Перевод М. Вершининой

Опасения. Перевод Э. Львовой

Речь на Первом международном конгрессе писателей в защиту культуры. Перевод М. Вершининой

Легенда о Хорсте Весселе. Перевод Э. Львовой

Примкнувшим. Перевод Б. Слуцкого

Речь о силе сопротивления разума. Перевод Э. Львовой

Зачем называть мое имя? Перевод Е. Эткинда

Обращение к Союзу немецких писателей во Франции. Перевод И. Фрадкина

Искусство или политика? Перевод М. Подляшук

Речь на Втором международном конгрессе писателей. Перевод Н, Португалова

Скверное время для лирики. Перевод Е. Эткинда

Величайший из художников. Перевод М. Подляшук

Литература будет проверена. Перевод И. Елина

Совет деятелям изобразительного искусства касательно судьбы их произведений во время будущей войны. Перевод Б. Слуцкого

Письмо Томасу Манну. Перевод И. Фрадкина

Обращение к комиссии Конгресса. Перевод И. Фрадкина

Наброски предисловия к "Жизни Галилея". Перевод Е. Михелевич

Искусство в эпоху переворота. Перевод М. Подляшук

Из речи на Общегерманском конгрессе деятелей культуры в Лейпциге. Перевод Н. Португалова

Открытое письмо немецким деятелям искусств и писателям. Перевод Н. Португалова

Конгрессу народов в защиту мира. Перевод Н. Португалова

Неуловимые ошибки Комиссии по делам искусств. Перевод А. Исаевой

Ведомство литературы. Перевод И. Фрадкина

Культурная политика и Академия искусств. Перевод М. Вершининой

Не то имелось в виду. Перевод И. Фрадкина

Речь по случаю вручения Ленинской премии "За укрепление мира и взаимопонимания между народами". Перевод Е. Михелевич

Выступление на IV съезде писателей ГДР. Перевод И. Млечиной

Выступление на секции драматургии. Перевод И. Млечиной

Открытое письмо немецкому бундестагу, Бонн. Перевод М. Вершининой

СОЖЖЕНИЕ КНИГ

После приказа властей о публичном сожжении

Книг вредного содержания,

Когда повсеместно понукали волов, тащивших

Телеги с книгами на костер,

Один гонимый автор, один из самых лучших,

Штудируя список сожженных, внезапно

Ужаснулся, обнаружив, что его книги

Забыты. Он поспешил к письменному столу,

Окрыляемый гневом, и написал письмо власть

имущим.

"Сожгите меня! - писало его крылатое перо,

сожгите меня!

Не пропускайте меня! Не делайте этого! Разве я

Не говорил в своих книгах только правду? А вы

Обращаетесь со мной как со лжецом.

Я приказываю вам:

Сожгите меня!"

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АКТЕРУ ГЕНРИХУ ГЕОРГЕ

Мы вынуждены обратиться к Вам с вопросом. Не можете ли Вы нам сказать, где сейчас Ганс Отто, Ваш коллега по театру "Штатлихес шаушпильхаус"?

Говорят, что штурмовики его увели и некоторое время где-то прятали и что потом, со страшными ранами, он был доставлен в больницу.

Нам известно, что Вы стоите вне подозрений в смысле Вашего отношения к нынешнему режиму. По слухам, Вы весьма своевременно признали, что совершили ошибку, выразившуюся в длительном сотрудничестве с нами, коммунистами. Полной покорностью Вы снискали высшую похвалу наших, а до недавнего прошлого и Ваших врагов. Мы поэтому вправе предположить, что Вы разгуливаете вполне свободно и можете навести справки о Вашем коллеге Отто.

Вы же знаете, дело идет о человеке незаурядном. Он был из числа людей, размышлявших о том, что для настоящего актерского искусства необходимо. Это были не какие-нибудь пустые отвлеченности, но размышления, которым его вынуждало призвание - игра в театре, и которые привели его к выводу, что для рождения большого актерского искусства и театра, достойного культурной нации, нужно не больше и не меньше, как коренное изменение всех общественных отношений. Менее крупные люди могли бы возразить: для того чтобы актер играл в театре, вовсе не нужно предъявлять таких радикальных требований. Они могли бы сказать, что актеру для игры требуется лишь одно - талант. Но у Вашего коллеги Отто было другое представление об игре в театре: ему казалось, что одного таланта недостаточно. Ему казалось, что талант можно слишком легко купить, что это ненадежная статья бюджета, что всякий платежеспособный покупатель может им овладеть и поставить его на службу любому делу, в том числе и самому грязному.

Такие таланты обычно обходятся даже без лжи: их легко воодушевить и затем использовать для любых целей, причем на проверку этих целей у них не хватает либо образования, либо ума, либо чувства ответственности. У Вас ведь тоже есть талант, но его явно недостаточно, - он не может удержать Вас от того, чтобы принимать аплодисменты, которыми Вас награждают кровавые палачи, сидящие перед Вами в первых рядах партера.

Вот почему наш друг Отто пришел к выводу, что настоящее искусство актера требует большего, чем талант. Он даже пошел так далеко, что заявил: только абсолютное изменение имущественных отношений, окончательная ликвидация возможности эксплуатировать людей, полное устранение тунеядцев, наживающихся на чужом труде, разрушение угнетающего государственного аппарата может привести к такому состоянию народной жизни, когда станет возможным то высокое актерское искусство, о котором он мечтал, то есть чистое, правдивое, полезное актерское искусство. Мысль эту он додумал до конца. Он до малейших деталей предусмотрел такой переворот и, в частности, ту роль, которую он мог сыграть в нем в качестве актера. Задача заключалась в том, чтобы подвигнуть и актера на борьбу против общественного порядка, который своим экономическим давлением вынуждает актера быть прислужником господствующего класса, шутом нескольких тунеядцев.

Занятый этой мыслью, он не гнушался любой, даже самой незаметной работы, которая могла бы принести людям помощь, и выполнял ее добросовестнейшим образом. Он заботился о материальном положении своих собратьев и занимался даже вопросами повседневной практики, - например, трудоустройством. Для него "бороться" означало: внести свой вклад в великое дело человечества, сбитого с пути, беспризорного или постоянно обманываемого. Решение, которое он принял относительно себя, не было мимолетным. Он считал его безусловно окончательным. Наступило время, когда для борьбы против эксплуатации и угнетения потребовалось большое мужество, и он продолжал бороться до тех пор, пока не оказался в больнице - со страшными ранами.

Об этом человеке мы и просим Вас побеспокоиться.

У Вас ведь теперь времени много. Едва ли Вам придется решать какие-нибудь сложные задачи. То, что Вам надо будет представлять на сцене, вряд ли стоит доброго слова, - какая-нибудь напыщенная, скверно состряпанная дешевка. Более ранние пьесы, созданные в период восхождения буржуазии, Вам придется разыгрывать кое-как и уж наверняка технически устарелыми методами. Вам останется одна только забота: как бы выгоднее продать остатки Вашей мимики. Однако мы отнюдь не думаем, будто позади у нас - эпоха расцвета искусства!

Бушующая повсюду эксплуатация, постоянное угнетение широких народных масс, насильственное превращение искусства и образования, способностей и знаний всякого рода в товар - все это растлевало, губило всю общественную жизнь, а вместе с нею театр. И все же театр в лице его лучших представителей принадлежал к тем техническим средствам, которые помогали борьбе против могущественной силы, сковывающей человечество и именуемой частной собственностью. Театр и в самом деле был близок к тому, чтобы, соревнуясь с некоторыми науками и политическими движениями, в союзе с ними выступить против господствующего общественного порядка. Он старался дать истинные, не фальсифицированные картины жизни, такие картины, которые позволили бы найти решение для различных проблем.

Импрессионизм начала века, экспрессионизм двадцатых годов были преодолены. Первый, который был расплывчатым натурализмом, показал неотвратимую зависимость человека от среды, при этом он, однако, представлял все общественные установления, как порождение законов природы. Второй, который был столь же расплывчатым идеалистическим течением, провозгласил освобождение человека и не осуществил его.

Война оказалась для искусства великим переломом. Человек, терзаемый страшной мукой, закричал. Истязаемый взошел на кафедру. Изуродованный стал произносить проповедь. Судорожная позиция самозащиты - при полном непонимании причин и целей испытываемых людьми страданий - породила в театре драматургию, напоминавшую трагедию рока. Художники возлагали все надежды на истерзанного человека, который "добр".

Теперь театр подошел к тому, чтобы назвать своими именами, причем именами людей, те "тайные силы", которые управляют человеком, и показать, что "тайное" всего лишь спрятано. Было установлено, что среда, экономика, судьба, война, право - все это практика, осуществляемая людьми, и людьми же она может быть изменена. Темные силы исчезли в театре, как исчезли они в науке. Люди стали выступать как активно действующая сила, в понятных и обозримых ситуациях. Все, что было в искусстве нового и современного, старалось ослабить великую сковывающую силу собственности.

Теперь фашистская контрреволюция, грандиозная попытка спасти частную собственность на средства производства, круто останавливает во всех областях человеческого знания и человеческой практики все то, что могло бы нанести частной собственности ущерб; она, таким образом, уничтожает всякое завоевание прогресса. Скоро представители власти рявкнут свое "стоп!" даже тем ученым, которые изучают звездные орбиты.

Вы и Ваши коллеги, сами того не заметив, стали паяцами. Унылые чиновники-актеры, вы приравнены к самой низкой черни и "под водительством" палачей будете исполнять свою работу, которая состоит в том, чтобы дарить доверие лжецам, и будет иметь настолько ничтожное влияние на людей, что ее никто не назовет даже злодейством. Вот что Вы очень скоро поймете: в Ваших устах слово станет тошнотворным, - как выплюнутая вода, - ведь и его уже однажды выплюнули. Какого бы Вы ни представляли драматического героя, он будет говорить, как лжец, и действовать, как умалишенный, как человек, отравленный наркотиками... Вы будете вести себя так, как ведут себя люди в присутствии шпика, донос которого грозит им расправой без суда и следствия. В качестве доблестей Вам придется представлять то, что, одерживая верх, взрывает всякую человеческую общность, в качестве порока то, что могло бы эту общность создать. Всякая исполнительность будет использована угнетателями: на сцене это сразу обернется гнусной фальшью. Потому что дисциплина будет лишь послушанием, не более того. В тех драмах, которые Вы будете играть, судьба будет тайной силой, ибо отныне снова придется таить от людей, что человеческая судьба- это человек. Музыка будет выполнять ту задачу, которая стояла перед ней в эпоху крысолова из Гамельна: она станет чистым "колдовством". Немало Вам придется поколдовать, дорогие мои! Ваш коллега Ганс Отто знал, против чего он борется! Где он?

Мы обращаемся к Вам не зря. Мы просим Вас побеспокоиться о совершенно необыкновенном, совершенно необходимом человеке, который особенно важен для того дела, которому Вы себя посвятили, о человеке редчайшем, неподкупном. Где он?

Поверьте, Вашего времени для этого не жаль. Никакое интервью, где Вы в энный раз выразите полнейшую преданность тем, кто сейчас осуществляет кровавое господство над народом, не должно удержать Вас от того, чтобы приступить к поискам Вашего коллеги Отто и пойти вслед за ним по тому пути, которым он шел. Возможно, что тем самым Вы окажетесь вырваны из того настроения, в котором, по словам корреспондента "Фелькишер беобахтер", Вы обычно восклицаете: "Какая это радость - жить в наши дни!" Но поверьте нам: это было бы только благом. В конце концов могут же когда-нибудь некоторые (а быть может, и очень многие?) люди спросить: "_Где_ радовался жизни он?"

Мы даже хотим убедительно посоветовать Вам: не благодарите с таким усердием за успех, выражающийся в хлопках ладоней, покрытых кровью. Времена меняются - мы призываем подумать об этом Вас и Ваших собратьев, которые выражают столь скорую готовность "сотрудничать", слишком твердо веря в незыблемость варварства и непобедимость палачей.

1933

ПЯТЬ ТРУДНОСТЕЙ ПИШУЩЕГО ПРАВДУ

Каждому, кто в наши дни решил бороться против лжи и невежества и писать правду, приходится преодолеть по крайней мере пять трудностей. Нужно обладать мужеством, чтобы писать правду вопреки тому, что повсюду ее душат, обладать _умом_, чтобы познать правду вопреки тому, что повсюду ее стараются скрыть, обладать _умением_ превращать правду в боевое оружие, обладать _способностью_ правильно выбирать людей, которые смогут применить это оружие, и, наконец, обладать _хитростью_, чтобы распространять правду среди таких людей. Эти трудности особенно велики для тех, кто пишет под властью фашизма, но они ощутимы и для тех, кто изгнан из родной страны или добровольно ее покинул, и даже для тех, кто пишет в странах буржуазных свобод.

I. МУЖЕСТВО, НЕОБХОДИМОЕ, ЧТОБЫ ПИСАТЬ ПРАВДУ

Само собой разумеется, что тот, кто пишет правду, не должен ни заглушать, ни замалчивать ее. Пишущий правду отвергает любую ложь. Он не склоняет голову перед сильными и не обманывает слабых. Не склонять голову перед сильными, конечно, трудно, зато обманывать слабых весьма выгодно. Попасть в немилость к богатым означает вообще отречься от богатства. Отказаться от вознаграждения за труд иногда равносильно необходимости отказаться от труда. Не искать славы у сильных мира сего часто означает пренебречь любой славой. Для этого нужно обладать мужеством. Во времена жесточайшего гнета больше всего говорят о высоких материях. Нужно обладать мужеством, чтобы в такие времена под неумолчные крикливые призывы к самопожертвованию, в котором якобы заключается весь смысл жизни, говорить о таких мелочах, как хлеб насущный и жилище труженика. Когда крестьянина осыпают почестями, лишь мужественный человек скажет, что машины и дешевые корма крестьянину нужнее: они облегчили бы его столь почетный труд. Когда радио, надрываясь, кричит, что образование вредит людям и что лучше не портить простого человека знаниями, нужно обладать мужеством, чтобы спросить: "Для кого лучше?" Когда твердят о полноценных и неполноценных расах, лишь мужественный человек может спросить: не являются ли голод, невежество и войны причиной самой безобразной наследственности? Не меньшим мужеством должен обладать побежденный, чтобы сказать правду о самом себе. Преследуемые люди часто теряют способность осознавать свои ошибки. Преследования кажутся им чуть ли не самым большим злом, а преследователи его единственными носителями. Себя самих они считают носителями добра, которых именно за это и преследуют. Но их добро потерпело поражение и было, следовательно, слабым, негодным и непрочным. Нельзя считать, что слабость так же органически присуща добру, как мокрость дождю. _Нужно обладать мужеством, чтобы сказать: "Вы побеждены не потому, что защищала доброе дело, а потому, что оказались слабыми"_. Пишущий правду, разумеется, должен вести постоянную борьбу с неправдой, но правда не должна у него превращаться в нечто многозначительное, высокопарное и абстрактное. Ведь именно неправде свойственны многозначительность, высокопарность и абстрактность. Когда говорят: "Этот человек сказал правду", - то подразумевают, что до него кто-либо - немногие или многие - утверждал нечто другое, нечто ложное или слишком абстрактное, а вот _он_, именно этот человек, сказал правду, то есть нечто истинное, неоспоримое, имеющее практическую ценность.

Особого мужества не требуется, чтобы в тех странах, где это еще позволено, пожаловаться в общих словах на испорченность мира, на торжество грубой силы и пригрозить грядущим торжеством разума. А ведь многие ведут себя при этом так, будто на них направлены жерла пушек, тогда как в действительности на них направлены лишь театральные бинокли. Они громко предъявляют свои общие требования миру, который любит безобидных людей. Они требуют всеобщей справедливости, для достижения которой они не сделали ровно ничего, и всеобщего права на ту добычу, в дележе которой они сами давно уже участвуют. Правда для них - лишь красивая фраза. Но правда сухих чисел, правда фактов, правда, которую нелегко найти, правда, требующая упорного изучения, чужда им и не вдохновляет их. Внешне эти люди выглядят правдолюбцами, но вся их беда в том, что _правды они не знают_.

2. УМ, НЕОБХОДИМЫЙ ДЛЯ ПОЗНАНИЯ ПРАВДЫ

Правду повсюду душат, и писать правду трудно. Поэтому большинству людей кажется, что от характера человека зависит, будет он писать правду или нет. Полагая, что одного мужества здесь достаточно, люди забывают о второй трудности - _трудности поисков правды_. Не может быть сомнений в том, что найти правду очень нелегко.

Прежде всего совсем не просто решить, о _какого рода_ истинах стоит говорить. Так, например, в наши дни великие культурные страны у всех на глазах погружаются одна за другой в пучину страшного варварства. К тому же каждому ясно, что война, которую ведут внутри страны, не останавливаясь ни перед какими жестокостями, в любой момент может превратиться во внешнюю войну, в результате чего от всего нашего континента, возможно, останутся лишь груды развалин. Это истина, но, конечно, истина далеко не единственная. Так, например, вполне соответствует действительности и то, что на стуле можно сидеть или что дождь льется с неба на землю. Многие писатели сообщают нам истины именно такого рода. Они подобны художнику, который стал бы расписывать натюрмортами стены тонущего корабля. Для таких писателей не существует первой из названных трудностей, но, несмотря на это, совесть их спокойна. Равнодушные к сильным мира сего, они не обращают внимания и на крики насилуемых, спокойно малюя свои картинки. Бессмысленность собственного поведения порождает у них "глубокий" пессимизм, которым они торгуют не без прибыли. Право же, этим пессимизмом с большим основанием могли бы проникнуться те, кому приходится наблюдать за подобными художниками и их сделками. При этом не так-то легко понять, что возвещаемые ими истины ничем не отличаются от упомянутых истин о стульях и дожде. Ведь обычно они звучат совсем не так банально и похожи на истины весьма значительные. Профессиональное мастерство художника в том и заключается, что он может придать значительность любой вещи.

Лишь вглядевшись внимательней, можно заметить, что они говорят всего только: "стул есть стул и не более" или "дождь льется с неба на землю, и тут уж ничего не поделаешь".

Такие люди не видят правды, о которой стоило бы писать. Но есть и другие. Их волнуют действительно самые животрепещущие вопросы, они не страшатся ни гнева власть имущих, ни бедности и все же не могут постигнуть правду: им не хватает знаний. Эти люди живут в плену старых суеверий и общеизвестных предубеждений, нередко красивых по форме, которую им придали еще в далеком прошлом. Мир для таких людей слишком сложен. Они не знают фактов, не видят взаимосвязи явлений. Одних благородных убеждений недостаточно - нужно еще приобрести знания и овладеть определенным методом. Тому, кто пишет в наше время, в дни, полные великих перемен, необходимо знание материалистической диалектики, знание экономики и истории. Обладая достаточным упорством, можно почерпнуть эти знания из книг и из практической жизни. Можно и более простым путем открыть немало истин, являющихся лишь частью большой правды, понять многое из того, что ведет к познанию правды. Для того чтобы поиски были успешными, хорошо иметь метод, однако кое-что можно найти и без всякого метода, а иногда даже и без поисков. Но тому, кто надеется на случай, едва ли удастся отобразить правду так, чтобы она помогла людям узнать, что им делать. Те, кто описывает лишь мелкие факты, не могут никого научить, как познавать и использовать то, что происходит в жизни земной. А в этом единственная цель правды-другой цели у нее нет. Этим людям писать правду не по плечу. Тому же, кто отважился писать правду и способен познать ее, остается преодолеть еще три трудности.

3. УМЕНИЕ ПРЕВРАЩАТЬ ПРАВДУ В БОЕВОЕ ОРУЖИЕ

Правду надо говорить ради тех практических выводов, которые из нее можно сделать. Примером истины, которая вообще не приводит к практическим выводам, а если приводит, то к ложным, может послужить широко распространенное мнение, будто нетерпимые порядки, установившиеся в некоторых странах, идут от варварства. Фашизм, согласно этому мнению, есть не что иное, как волна варварства, _стихийная сила_, обрушившаяся на некоторые страны.

Согласно этому мнению, фашизм представляет собой якобы некую новую третью силу и существует наряду с капитализмом и социализмом (или стоит над ними); отсюда следует вывод, что капитализм может якобы в дальнейшем существовать без фашизма и т. п. Это, разумеется, утверждение фашистского толка, капитуляция перед фашизмом. Фашизм является современной исторической фазой развития капитализма, и в этом смысле он - нечто и новое и старое одновременно. В фашистских странах капитализм существует теперь только как фашизм, и поэтому _бороться против фашизма можно только как против капитализма, капитализма самого неприкрытого, в его наиболее наглой, жестокой и демагогической форме_.

Что же получится, если противник фашизма попытается сказать правду о нем, не затрагивая при этом капитализм, его порождающий? Где уж тут дойти до истины, годной для практического применения!

Противники фашизма, не являющиеся противниками капитализма, с их жалобами на варварство, идущее от варварства, напоминают людей, которые не прочь вкусить от тельца, но не хотят, чтобы его зарезали. Они любят мясо, но не выносят вида крови. Пусть мясник вымоет руки перед тем, как принести мясо, - это их вполне удовлетворит. Они ведь не против имущественных отношений, порождающих варварство, а лишь против варварства как такового. Они поднимают свой голос против варварства, находясь в странах, где господствуют те же имущественные отношения, но где мясники пока еще моют руки, прежде чем принести мясо.

Громогласные обличения варварских порядков, может быть, и приносят какую-то пользу на протяжении недолгого времени, пока слушатели убеждены, что в их стране ничего подобного не случится. Некоторые страны пока еще в состоянии сохранять господствующие в них отношения собственности с помощью средств, которые не носят столь насильственного характера, как в других странах. Демократия еще выручает их там, где другие страны уже не могут обойтись без насилия, - она гарантирует частную собственность на средства производства. Частная собственность монополий на заводы, шахты и землю повсюду порождает варварские порядки, но в этих странах они не так бросаются в глаза. Варварство становится явным в тот момент, когда защитить монополистов может лишь прямое насилие.

Некоторые страны, где нет еще необходимости принести в жертву варварским монополистам формальные гарантии гражданских прав, могут разрешить себе такие вольности, как искусство, философия, литература и другие приятные вещи. В таких странах особенно охотно выслушивают гостей, которые ставят своей родине в вину отказ от этих приятных вещей. Выслушивают, ибо рассчитывают, что это принесет им пользу в будущей войне. Можно ли в этом случае утверждать, что познали истину те люди, которые во всеуслышание требуют повести беспощадную борьбу против Германии, ибо "она в наше время воистину превратилась в вотчину зла, в филиал преисподней и стала страной антихриста!"? Едва ли! Правильней будет сказать, что это глупые, беспомощные и вредные люди. Вывод из их болтовни только один: уничтожение Германии, всей страны со всем ее населением. Ядовитые газы убивают всех на своем пути - и правых и виноватых.

Безответственный человек, не знающий правды, изъясняется абстрактно, высокопарно и неточно. Он болтает о "немцах" вообще, жалуется на "зло", и слушающий его даже в лучшем случае не знает, что же делать. Может быть, перестать быть немцем? А может быть, преисподняя исчезнет сама, если он будет хорошим и добрым? Так же обстоит дело и с разговорами о варварстве, проистекающем от варварства. Утверждают, что варварство порождается варварством, а конец этому может положить лишь моральное совершенствование, источником которого является просвещение. Все это общие фразы. Они не заключают в себе никакого руководства к действию и, в сущности говоря, обращены в пространство.

Подобные рассуждения указывают лишь на немногие звенья причинной цепи, изображая определенные движущие силы как силы стихийные, непреодолимые. Такие рассуждения, как мгла, скрывают силы, грозящие катастрофой. Но стоит только лучу света проникнуть в эту мглу, как начнут вырисовываться люди истинные виновники катастрофы. Судьбы человеческие в наше время определяются только людьми! Фашизм - это не стихийная катастрофа, причины которой кроются якобы в самой "человеческой природе". Впрочем, даже стихийные бедствия можно отображать способами, достойными человека, пробуждая его волю к борьбе.

После большого землетрясения, разрушившего Токио, многие американские журналы поместили фотографии развалин города. Подпись под ними гласила: "Сталь выстояла!" И в самом деле, прочтя эту надпись, читатель замечал на фотографии среди развалин несколько уцелевших высоких зданий, которые сразу не бросились ему в глаза. Несравненно большее значение, чем все возможные описания землетрясения, будут иметь выводы инженеров-строителей, которые, учтя смещение почвы, силу подземных толчков и максимальные температуры, спроектируют здания, способные выдержать землетрясение. Тот, кто хочет писать о фашизме и войне - катастрофах большого масштаба, но вовсе не стихийных, - должен стремиться к тому, чтобы его правда имела практическую ценность. Он должен показать, что эти катастрофы подготавливаются собственниками средств производства и направлены против огромных масс трудящихся, лишенных средств производства.

Чтобы действенно высказать правду о бесчеловечных порядках, нужно вскрыть те их причины, которые можно предотвратить. Когда причины вскрыты, против бесчеловечных порядков можно успешно бороться.

4. СПОСОБНОСТЬ ПРАВИЛЬНО ВЫБИРАТЬ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ СМОГУТ ДЕЙСТВЕННО

ИСПОЛЬЗОВАТЬ ПРАВДУ

Сложившиеся веками обычаи купли-продажи на рынке печатного слова, где любые мнения и писания легко сбываются с рук, освободили пишущего от всякой заботы за судьбу написанного. У писателя укоренилось представление, что его заказчик или издатель посредничает между ним и остальным миром. "Мое дело говорить; имеющий уши да слышит", - так думал писатель. В действительности же он говорил, а слышал его лишь тот, кто мог заплатить за это. Его слова доходили не до каждого, а тот, кто слушал, далеко не все хотел услышать. Об этом говорилось много, хотя и недостаточно. Здесь мне хочется только подчеркнуть, что понятие "писать для кого-либо" превратилось ныне в "писать вообще". Но правду нельзя "писать вообще", не обращаясь ни к кому. Писать правду надо обязательно _для кого-либо_, а именно для того, кто сможет применить ее на деле. И писатель и читатель приходят к познанию правды общим путем. Истинно хорошее можно сказать, только если хорошо слышишь, и слышишь истину. Высказывая правду и слушая ее, надо преследовать определенную цель. Для нас, писателей, важно, кому мы говорим правду и от кого мы ее слышим.

Правду о нетерпимых порядках мы должны говорить тем, для кого они наиболее нетерпимы, и узнавать ее мы должны от тех же людей. Обращаться надо не только к людям определенных убеждений, но и к людям, убеждения которых соответствовали бы условиям их жизни. Помните, что убеждения ваших слушателей не всегда неизменны. Даже палачи могут прислушаться к вашему голосу, если им перестанут платить или если их ремесло станет для них опасным; люди меняются. Баварские крестьяне в свое время были против каких бы то ни было переворотов, но когда их сыновья, сытые войной по горло, вернулись с фронта и не нашли для себя места в родных деревнях, то убедить их в необходимости переворота оказалось не столь уж трудным делом.

Пишущему правду важно найти нужный тон. Обычно принято говорить правду тоном скорбным и всепрощающим - сразу видно, что говорящий и мухи не обидит. Тот, кто в несчастье услышит такой тон, становится еще несчастнее. Подобные люди, быть может, и не враги, но уж, во всяком случае, не соратники. Правда должна быть воинствующей. Она поражает не только неправду, но и ее носителей.

5. ХИТРОСТЬ, НЕОБХОДИМАЯ, ЧТОБЫ РАСПРОСТРАНЯТЬ ПРАВДУ

Написавший правду гордится проявленным мужеством. Он счастлив, что познал ее. Он, быть может, утомлен трудом, затраченным на то, чтобы превратить правду в боевое оружие. Он с нетерпением ждет, когда же люди, интересы которых он защищает, воспользуются этим оружием. Но если, как то часто бывает, он не сочтет нужным прибегнуть еще и к особого рода хитрости для того, чтобы донести правду до этих людей, весь его труд может пойти насмарку. Испокон веков люди прибегали к хитрости, распространяя правду там, где ее запрещают и скрывают. Конфуций подделал для этой цели казенно-патриотический календарь, изменив в описаниях исторических событий лишь определенные слова: там, где говорилось, что "правитель Кун приказал казнить философа Вана за мысли, высказанные им", Конфуций вместо "казнить" написал "убить". Если же говорилось, что какой-либо тиран был убит заговорщиками, он писал вместо "убит" "казнен". Так Конфуций пролагал путь к новому пониманию истории.

Писать "_население_" вместо "_народ_" и "_землевладение_" вместо "_земля_" в наше время уже само по себе означает во многих случаях отказ от неправды, очищение этих понятий от мистической шелухи. Понятие "народ" включает в себя наличие определенного единства, предполагает общность интересов. Его можно, следовательно, употреблять лишь в тех случаях, когда речь идет о нескольких народах, ибо тогда еще есть какие-то основания говорить об общности интересов. Различные группы людей, населяющих какую-либо территорию, имеют также различные и даже противоположные интересы. Такова правда, и правда эта - под запретом. Поэтому человек, который пишет просто о "земле", о цвете и запахах пашни, поддерживает тем самым неправду, распространяемую власть имущими. Все зависит не от плодородия почвы, не от любви пахаря к земле и не от трудолюбия его, а прежде всего от цен на зерно и от оплаты затраченного труда. Одни люди ходят за плугом, другие ходят на биржу пожинать плоды их трудов; а на биржах пахнет не черноземом, а прибылью. Напротив, "землевладение" - слово правильное, употребляя его, труднее обманывать. Там, где царит гнет, слово "_повиновение_" следует предпочесть слову "_дисциплина_". Дисциплина мыслима и без повелителя и является поэтому понятием более благородным, чем повиновение. Точно так же лучше писать не "_честь_", а "_человеческое достоинство_". При таком словоупотреблении каждый отдельно взятый человек не исчезает так легко из поля зрения. Ведь какой только сброд не присваивает себе право защищать честь народа. Известно также, что сытые не скупятся на почести, лишь бы голодные не роптали и продолжали кормить их. Хитрость Конфуция - замена неправильной оценки событий национальной истории правильной - применима и в наши дни. Англичанин _Томас Мор_ описал в своей "Утопии" страну, где господствует справедливость. Эта страна была совсем не похожа на Англию того времени и все же напоминала ее во многом - во всем, кроме справедливого устройства.

В_. И. Ленин_, преследуемый царской полицией, хотел написать о том, как русская буржуазия угнетает и эксплуатирует население Сахалина. Вместо России он взял Японию, а Сахалин заменил Кореей. Методы японской буржуазии сразу напоминали читателям методы русской буржуазии на Сахалине, но брошюру не запретили, поскольку Россия враждовала в то время с Японией. Многое, касающееся Германии, о чем в самой Германии запрещено говорить, может быть сказано применительно к Австрии.

Существует много приемов, чтобы усыпить бдительность государства-цербера.

В фривольных стихах поэмы "Орлеанская девственница" _Вольтер_ нанес тяжелый удар церковному учению о чудесах. Он рассказал о таких чудесах, без которых Иоанне несомненно не удалось бы сохранить свою девственность и в армии, и при дворе, и даже среди монахов.

Описывая в изящных, остроумных стихах любовные приключения, подобные тем, какими была полна праздная жизнь власть имущих, Вольтер склонял знать к отказу от религии, хотя именно религия давала ей средства для такой жизни. Более того, Вольтер таким путем добивался, чтобы его книги окольными путями доходили до тех, для кого он их писал, так как знатные читатели поощряли или по крайней мере допускали их распространение. Тем самым знать наносила удар в спину полиции, призванной охранять ее праздность. Таких примеров много. Великий _Лукреций_ прямо говорил, что красота его стихов поможет ему распространить атеизм Эпикура.

Действительно, совершенство литературной формы может иногда спасти произведение от преследований. Но, с другой стороны, такое совершенство часто вызывает и подозрение. В подобных случаях умышленно прибегают к снижению художественного уровня. Так, например, описания, обличающие бесчеловечные порядки, можно незаметно, "контрабандой" помещать и в книгах столь низкопробного жанра, как бульварный детективный роман, вполне оправдывая тем самым использование этого жанра. Великий _Шекспир_ также прибегал к намеренному снижению художественного уровня, причем по соображениям гораздо менее значительным. Так, например, монолог матери Кориолана, которая пытается убедить сына не обращать оружие против родного города, написан им бледно, невыразительно. Поступая так, Шекспир стремился показать, что не какая-либо реальная причина и не пережитое душевное потрясение заставили Кориолана отказаться от своего замысла, а известного рода косность и неспособность освободиться от старых традиций и взглядов. У Шекспира можно найти и примеры хитроумного распространения правды. Такова речь Антония у трупа Цезаря. Постоянно напоминая своим слушателям о том, что убийца Цезаря - Брут - весьма достойный человек, Антоний одновременно, но гораздо более выразительно говорит и об обстоятельствах, вредящих Бруту. Оратор как бы уступает напору фактов, более красноречивых, чем он сам. Примерно тем же приемом воспользовался один древнеегипетский поэт, живший четыре тысячи лет назад. То было время великих классовых битв, когда господствовавшему классу становилось все труднее отражать удары своего грозного противника - класса людей, дотоле угнетенных и порабощенных. Поэт рассказывает о том, как некий мудрец, представ перед властелином, призывает к борьбе против внутренних врагов. Он обстоятельно, во всех подробностях описывает смуту, вызванную восстанием низших слоев общества. Вот как выглядит это описание:

Воистину: Благородные в горе, простолюдины же в радости. Каждый говорит: "Изгоним сильных из наших пределов".

Воистину: Вскрыты архивы, похищены списки платящих подати, и рабы превратились в господ.

Воистину: Сына благородного человека не отличить теперь от простолюдина. Сын госпожи стал сыном рабыни.

Воистину: Свободные и зажиточные склонились ныне над ручными мельницами. Те, которые не видели сияния дня, вышли на свободу.

Воистину: Разломаны жертвенники из эбенового дерева. Драгоценное дерево расколото в щепы.

Смотрите: Столица разрушена. За один час ее не стало.

Смотрите: Богатым стал бедняк!

Смотрите: Кто раньше не имел хлеба, владеет теперь закромами. Чужим добром полны амбары его.

Смотрите: Благоденствует человек, который ест свой хлеб.

Смотрите: Тот, кто не имел зерна, владеет теперь амбарами; кто брал в долг зерно, теперь сам раздает его.

Смотрите: Тот, кто не имел даже упряжки волов, стал теперь владельцем стада; кто не имел волов для пахоты, владеет теперь стадами.

Смотрите: В собственном доме живет тот, кто не мог построить себе даже хижину.

Смотрите: Вельможи находят себе пристанище лишь в амбарах. Тот, кому даже у стен не было места, спит теперь на собственном ложе.

Смотрите: Тот, кто никогда не строил для себя даже простой лодки, владеет теперь кораблями. Бывший владелец кораблей смотрит на них, но они уже не принадлежат ему.

Смотрите: В лохмотьях ходит тот, кто владел некогда роскошными одеяниями. Тот, кто никогда не ткал для себя, ныне владеет тонкими полотнами.

Смотрите: Богатый проводит ночь, страдая от жажды. Тот, кто раньше выпрашивал опивки его, завладел его кувшинами и пьет теперь вдоволь.

Смотрите: Тот, кто ничего не понимал в музыке, теперь владеет арфой. Музыка и пение услаждают слух того, перед кем никогда раньше не пели певцы.

Смотрите: Тот, кто спал без жены из-за бедности, находит теперь благородных женщин. Зеркало есть теперь у той, которая лишь в воде видела отражение свое.

Смотрите: Правители спасаются бегством, не находя себе дела. Сильным ничего не докладывают больше. Тот, кто сам был на посылках, теперь посылает гонцов.

Смотрите: Вот пятеро рабов. Господин послал их в путь, но они говорят: "Идите сами этой дорогой - мы уже достигли своей цели".

Совершенно очевидно, что крушение старого порядка, описанное здесь, претворяет в жизнь чаяния угнетенных, и все же поэта трудно в чем-либо уличить. Он ведь осуждает происходящее, хотя и не очень резко...

_Джонатан Свифт_ в одном из своих памфлетов предложил убивать и засаливать в бочках детей бедняков, а мясо пускать в продажу, чтобы таким путем привести страну к процветанию. Он приводит точные расчеты, показывая, с какой выгодой можно вести дела, если не останавливаться ни перед чем.

Свифт нарочно прикидывается дурачком. В вопросе, где вся гнусность ненавистного ему образа мыслей выступала наиболее неприкрыто, он яро и со знанием дела защищал его. Возможность проявить в этом вопросе больше ума или по крайней мере больше человеколюбия Свифт предоставил любому читателю, в особенности же читателю, который до тех пор не задумывался над практическими выводами, вытекающими из тех или иных воззрений.

_Пропаганда мышления всегда приносит пользу делу угнетенных, в какой бы области она ни велась_. Такая пропаганда крайне необходима. Ведь там, где правительство служит угнетателям, мыслить почитается делом низменным.

Низменным, недостойным человека объявляется там все, что приносит пользу угнетенным. Низменной объявляется постоянная забота об утолении голода. Солдаты не хотят защищать "отечество", в котором они голодают, и с презрением отвергают обещанные им за это почести? - Это низость. Люди усомнились в фюрере, считают, что он ведет страну к катастрофе? - Это тоже низость. Угнетенные испытывают отвращение к труду, который не дает им достаточных средств к существованию, протестуют против бессмысленных действий, к которым их принуждают, проявляют равнодушие к семье, видя, что они уже не в силах чем-либо помочь ей? Все это также объявляется низменным. Голодных там презрительно называют обжорами, а людей, которым нечего защищать, клеймят как трусов. Тех, кто не доверяет угнетателям, изображают как маловеров, сомневающихся в своих собственных силах, а людей, желающих получить плату за свой труд, объявляют лодырями. В странах, где подобные правительства у власти, мыслить вообще почитается низменным делом человеческая мысль там в опале. Думать людей не приучают, а думающих преследуют. И все-таки в определенных областях можно говорить о достижениях человеческой мысли, не рискуя подвергнуться нападению. Это те области, в которых даже подобные диктатуры не в силах обойтись без мышления. Так, например, можно указать на достижения человеческой мысли в военной науке и технике. Когда не хватает шерсти, приходится различными способами ограничивать ее потребление и изобретать всевозможные эрзацы. Готовясь к войне, продукты питания заменяют низкокачественными суррогатами и усиленно обучают молодежь военному делу. Все это тоже своего рода достижения человеческой мысли, которая служит здесь совершенно бессмысленной цели войне. Но их можно описать, искусно избежав при этом каких-либо восхвалений самой войны. Описанные таким образом достижения человеческой мысли, обеспечивающие наиболее эффективное ведение войны, могут навести на мысль о том, есть ли смысл начинать войну, и заставят в конце концов задуматься над тем, как эту бессмысленную войну предотвратить.

Поставить такой вопрос открыто, разумеется, было бы весьма затруднительно. Может ли, следовательно, пропаганда достижений человеческой мысли приносить пользу, может ли она убеждать людей? Бесспорно, может!

В наше время режим угнетения, режим, при котором одна, меньшая часть населения эксплуатирует другую, большую часть, можно сохранить лишь в том случае, если население придерживается определенного мировоззрения, охватывающего все области жизни. Научное открытие в зоологии, подобное открытию англичанина Дарвина, может внезапно оказаться опасным для эксплуататоров. Однако блюстители порядка долгое время не замечали этой опасности, и только церковь сразу забила тревогу. Исследования, проведенные физиками в последние годы, привели к определенным выводам в области логики, которые подрывают в той или иной мере целый ряд догм, оправдывающих угнетение. Казеннопрусский философ Гегель, исследуя сложные вопросы логики, разработал метод, который стал в руках классиков пролетарской революции Маркса и Ленина незаменимым оружием. Науки связаны друг с другом в своем развитии. Но развиваются они неравномерно, и государство не в состоянии сразу за всем уследить. Области, за которыми наблюдают не особенно внимательно, являются хорошим полем боя для борцов за правду. Самое главное - научить людей правильно мыслить. Они должны распознавать в предметах и явлениях то, что отмирает, и то, что постоянно подвергается изменениям. Резкие изменения ненавистны власть имущим. Им хочется, чтобы все шло по-старому. Пусть ничто не меняется по меньшей мере тысячу лет, А еще лучше, если луна остановится и солнце прекратит движение свое. Тогда никто не проголодается к вечеру. Если уж они открыли огонь, то противник и думать не смей им отвечать. Последний выстрел должен остаться за ними. Мировоззрение, которое подчеркивает преходящий характер всего существующего, - хорошее средство поднять дух угнетенных; побежденные должны помнить, что и после поражения растут и множатся противоречия, грозящие сегодняшнему победителю. Таким мировоззрением является диалектика - учение о всеобщем движении и развитии. Научиться владеть методом диалектики можно в тех областях, которые до поры до времени не привлекают внимания власть имущих. Он применим и в биологии, и в химии. Описывая судьбы какой-либо отдельной семьи, также можно воспользоваться этим методом, не рискуя вызвать подозрения. Мысль о том, что любой предмет, любое явление зависит от множества других, постоянно изменяющихся предметов и явлений, таит в себе опасность для диктаторов. Можно различными способами выразить эту мысль, не давая властям повода для преследования. Иногда достаточно во всех подробностях описать многочисленные препятствия, с которыми сталкивается человек, решивший открыть табачную лавочку, чтобы нанести диктатуре чувствительный удар. Всякий, кто над этим поразмыслит хоть немного, поймет, почему это так. Правительства, которые обрекают массы на тяжкую, беспросветную долю, не могут допустить, чтобы в годину бедствий обездоленные задумывались о своем правительстве, и стараются поэтому все свалить на судьбу. Судьба - вот источник всех бед. Всякого, кто попытается разобраться в причинах человеческих несчастий, бросят в тюрьму, прежде чем он заговорит о правительстве. И все-таки имеется возможность выступить вообще против разглагольствований о судьбе. Нужно только показать, что судьбы людей определяются самими людьми.

Это достигается опять-таки разными способами. Почему бы, например, не описать историю простой крестьянской семьи? Пусть действие происходит где-нибудь в Исландии. Все село говорит, что над этой семьей тяготеет проклятье: недавно у них невестка в колодец бросилась, а еще раньше один из зятьев повесился. И вот в один прекрасный день в семье празднуют свадьбу: сын хозяина женится на девушке, за которой дали в приданое добрый надел пахотной земли. И проклятье исчезает. Крестьяне в селе по-разному объясняют счастливую перемену. Одни приписывают ее открытой душе молодого парня, другие склонны считать, что дело скорее в приданом жены, ибо хорошая земля оживила развалившееся хозяйство. Впрочем, даже описывая природу в лирических стихах, можно кое-чего добиться в том же направлении. Стоит лишь увидеть на фоне природы творения рук человеческих.

Нельзя обойтись без хитрости, распространяя правду среди людей.

ВЫВОДЫ

Наш континент погружается в пучину варварства, которое порождено формой собственности на средства производства, сохраняемой лишь путем прямого насилия. В этом непреложная истина нашей эпохи. Познать эту истину - еще не означает добиться осязаемых результатов, но, не познав ее, вообще невозможно постигнуть другие сколько-нибудь значительные истины. Какой прок мужественно писать о том, что мы погружаемся в пучину варварства (хотя это, конечно, правда), если вопрос о причинах, порождающих варварство, останется без ответа. Мы должны говорить: людей подвергают насилиям и пыткам потому, что определенные силы отстаивают отжившие формы собственности. Мы должны это говорить, хотя бы это и оттолкнуло от нас тех друзей, которые выступают против насилий и пыток лишь потому, что верят в возможность сохранения старых форм собственности без насилия (а это уже неправда!).

Мы должны рассказать правду о варварстве в нашей стране, должны показать, что ему можно положить, конец, лишь изменив старые формы собственности.

Далее, мы должны обращаться со словами правды к тем, кому эти отношения собственности приносят наибольшие страдания, к тем, кто больше всех заинтересован в их изменении, а именно - к рабочим. Мы должны обращаться также к людям, которые хоть и имеют долю в прибылях, но по сути дела не являются собственниками средств производства. Таких людей мы можем превратить в союзников рабочего класса.

Наконец, в борьбе мы должны уметь прибегать к хитрости.

И все эти пять трудностей мы должны преодолевать одновременно. Постигая правду о варварских порядках, нельзя забывать о тех, кто больше всего страдает при этих порядках. И если писатель, поборов в себе понятный страх, решил говорить правду тем, кто готов ею воспользоваться, то он должен сказать ее так, чтобы тем самым вложить в руки этих людей надежное боевое оружие. Но в то же время нужно еще перехитрить врага, чтобы он не смог обнаружить и уничтожить это оружие.

Вот почему, требуя писать правду, мы требуем от писателя многого.

1934

ПОСЕЩЕНИЕ ИЗГНАННЫХ ПОЭТОВ

Когда - во сне - он вошел в хижину

Изгнанных поэтов, в ту, что рядом с хижиной

Изгнанных теоретиков (оттуда доносились

Смех и споры), Овидий вышел

Навстречу ему и вполголоса сказал на пороге:

"Покуда лучше не садись. Ведь ты еще не умер. Кто

знает,

Не вернешься ли ты еще назад? И все пойдет

по-прежнему, кроме того,

Что ты сам не будешь прежним". Однако

Улыбающийся Бо Цзю-и заметил, глядя сочувственно:

"Любой заслуживает строгости, "то хотя бы однажды

назвал несправедливость - несправедливостью".

А его друг Ду-фу тихо промолвил: "Понимаешь,

изгнание

Не место, где можно отучиться от высокомерия".

Однако земной,

Совершенно оборванный, Вийон предстал перед ним

и спросил: "Сколько

Выходов в твоем доме?" А Данте отвел его в сторону,

Взял за рукав и пробормотал: "Твои стихи,

Дружище, кишат погрешностями, подумай

О тех, в сравненьи с которыми ты - ничто!"

Но Вольтер прервал его: "Не забывай про деньжата,

Не то тебя уморят голодом!"

"И вставляй шуточки", - воскликнул Гейне.

"Это не помогает,

Огрызнулся Шекспир. - С приходом Якова

И я не мог "больше писать". - "Если дойдет до суда,

Бери в адвокаты мошенника! - посоветовал Еврипид,

Чтобы знал дыры в сетях закона". Смех

Не успел оборваться, когда из самого темного угла

Послышался голос: "А знает ли кто твои стихи

Наизусть? И те, кто знает,

Уцелеют ли они?" "Это забытые,

Тихо сказал Данте,

Уничтожили не только их, их творения - также".

Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться.

Пришелец

Побледнел.

О НЕМЕЦКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДРАМАТУРГИИ

За полтора десятилетия, прошедшие после мировой войны, немецкая драматургия пережила известный подъем. Она стала рупором тех глубоко недовольных слоев, которые испытывали все большие сомнения в способности и возможности господствующего класса устранить чудовищную нищету. Немецкая революционная драматургия стремилась рассказать правду о положении дел в стране. Империалистическую войну, которая обошлась человечеству в десять миллионов жизней, а принесла выгоду лишь ничтожной кучке эксплуататоров, невозможно было бы вести, если бы людям в школах, на военных сборах, в буржуазной печати не вдалбливались без конца определенные идеи. Теперь эти идеи необходимо было развенчать. И для развенчания этих идей революционная драматургия вместе с революционным театром выработала определенные методы, которые необходимо было продумать не менее тщательно, чем методы расщепления атомов в физике. Лишь совершенно определенное освещение событий позволило зримо раскрыть истинную взаимосвязь между ужасающим ростом нужды и господством буржуазии. Само собой разумеется, что чем полнее революционной драматургии удавалось раскрыть перед своими зрителями правду, тем более пристальное внимание полиции она к себе привлекала. Полицейский стал ее самым заинтересованным критиком.

Развитие революционного немецкого театра и немецкой революционной драматургии было прервано фашизмом. Театр Пискатора, воспитавший целое поколение драматургов, подвергся методичному разрушению, а театр на Шиффбауэрдамм, объединивший в единый ансамбль таких талантливых актеров, как Оскар Гомолка, Лотта Ленья, Петер Лорре, Карола Неер и Елена Вайгель, прекратил свое существование. Народный же театр, хотя он и утратил после ухода Пискатора свою политическую направленность, некоторое время еще оставался первоклассным театром, но затем попал в руки беспринципных рутинеров. Преодолевая большие цензурные и финансовые трудности, более мелкие группы продолжали бороться с усиливавшейся реакцией.

Инсценировка повести Горького "Мать" учила нелегальной революционной борьбе, печатанью листовок, нелегальной работе в тюремных условиях, умению скрытно противоборствовать духу милитаризма. Исполнительницу роли матери, Елену Вайгель, буржуазная печать за ее редкий талант вынуждена была признать величайшей немецкой актрисой, но на спектаклях с каждым днем присутствовало все больше чиновников полиции, и кончилось все тем, что Елену Вайгель прямо со сцены увезли в тюрьму. Для великой революционной актрисы это было, конечно, высшим признанием со стороны буржуазного государства, но ее творческой деятельности, увы, пришел конец! Революционные театральные и агитпроповские коллективы, как, например, труппа, возглавляемая выдающимся режиссером Максимом Валентином, и пролетарские певческие общества ожесточенно боролись. Театральные деятели, поставившие в Средней Германии пьесу "Мероприятие", музыку к которой написал Ганс Эйслер, были арестованы. Процесс над "виновными", к коим вскоре были причислены автор и композитор, начался в имперском суде. Затем к власти пришел оголтелый фашизм. Одни актеры и режиссеры угодили в тюрьму, другие эмигрировали.

В то время как немецкий революционный театр временно был подавлен фашизмом, революционная драматургия благодаря меньшей уязвимости сумела продолжить свою деятельность. В своем творчестве она перекликается с советским театром, в наши дни самым прогрессивным, в высшей степени живым и открытым для всего нового. Общественные, революционные задачи драматургии и ее ответственность перед революцией еще более возросли.

1935

ОПАСЕНИЯ

Случайно я наткнулся на книгу одного французского ученого, в которой он доказывает, что массовые психозы имеют _микробоподобного_ возбудителя: это заразная болезнь.

Я не мог судить, насколько безошибочны его доказательства, но мысль, что он может быть прав, преследовала меня весь день. Не хочу хвастаться, но с первой же минуты я понял, как это было бы ужасно.

И с самого первого момента особенный ужас внушала мне мысль, что во время одной из таких эпидемий я мог бы остаться незараженным.

Это вполне возможно; по моим сведениям, нет ни одной заразной болезни, которая поражала бы всех людей без исключения. Даже чума щадит некоторых.

Известные признаки в настоящем и воспоминания прошлого заставляют меня опасаться, что при определенных обстоятельствах я оказался бы невосприимчив. Даже во время мировой войны, в возрасте не старше шестнадцати лет, окруженный одержимыми, я был не в состоянии разделить всеобщее воодушевление. При этом моим идеалом был Наполеон I; я изучал его битвы и битвы Фридриха II в течение нескольких лет и с восторгом. У меня не было недостатка в фантазии - по крайней мере в фантазии заурядного человека мне отказать нельзя, - и я не отличался особенным миролюбием. И тем не менее я оставался холодным пред этими бушующими волнами! Должно быть, я невосприимчив. Но это ужасно.

Предположим, снова возникнет один из массовых психозов, хорошо знакомых нам по истории, к примеру, что-нибудь вроде охоты за ведьмами. Разумеется, я не смогу помешать людям мучить и сжигать абсолютно невинных, но в противоположность всем остальным, кто, будучи убежден в необходимости этих действий, со сверкающими глазами глядит на аутодафе, я стоял бы во взбесившейся толпе без малейшего воодушевления, испытывая разве что отвращение. Уже античность считала одним из главных преимуществ счастливого человека неспособность к состраданию. Как же я, невосприимчивый к всеобщему бешенству, смогу удержаться от разрушительного сочувствия? Никто не смог бы удержаться от сочувствия; оставаясь совершенно трезвым, следовательно, понимая, что ты творишь, нельзя участвовать в подобных злодеяниях.

Ну, а что будет, если я не приму участия? Не говоря уже о презрительной холодности моих ближайших родственников, которые будут глазеть на меня, как на типа, не способного по-настоящему повеселиться, будут стыдиться меня за то, что я не настолько проникся верой, чтобы притащить полено для костра, что будет, если я, лишившись спасительных инстинктов и полагаясь только на свой разум, выдам себя полиции? Как инаковерующего, который, значит, может быть только неверующим? Как критикана и государственного преступника?

Но может вспыхнуть еще и внезапный психоз типа "явление мессии". Тогда идол проходит через толпу, которая, ликуя, склоняется пред ним, и снова стою я, невосприимчивый к суматохе, неспособный распознать божественные черты и, еще чего доброго, путая их с чертами самодовольного мещанина! Несчастный, я слышу не опьяняющий звук голоса, а содержание речи. И все-таки я тоже должен, разумеется, шаркать ножкой, но только со зрячими глазами, а значит, унижая себя гораздо глубже, чем остальные. Конечно, я мог бы попытаться убежать, услышав, что где-то вынырнул великий человек. Но и в этом случае я не мог бы рассчитывать на то воодушевление, которое овладевает людьми, когда они во имя справедливости или из чувства собственного достоинства готовы претерпевать любые неудобства: для этого тоже нужен микроб, который со мной ничего не может поделать. Я, следовательно, чувствовал бы только неудобства изменчивого неистовства толпы.

Удивительно, что массовые психозы, во время которых люди готовы вредить другим, встречаются не намного чаще, чем психозы, во время которых, не моргнув глазом, люди вредят сами себе. Я говорю о войнах.

Мое отрицательное отношение к происходящему, разумеется, не спасло бы меня от необходимости маршировать со всеми вместе. Но иначе, чем все остальные, я смотрел бы на человека, на которого должен броситься со штыком: к сожалению, я видел бы в нем не врага, а просто бедного парня. Мне было бы невозможно поверить, что он намерен... отобрать у меня какие-то рудники или угольные шахты, хотя бы потому, что сам я ничем таким не владею.

Надевши противогаз, будучи полностью свободен от благотворного патриотизма, я, пожалуй, думал бы о том, что мне еще в мирное время навязывали бросовый товар. Я сомневался бы в бескорыстии тех, кто зарабатывает на поставках для войны, сомневался бы в чувстве ответственности государственных деятелей и генералов, которые, организуя, как то от них требуется, побоища, не находят свободного времени участвовать в них лично.

С какой завистью смотрел бы я на всех, кто, повиснув на проволочных заграждениях, под воздействием микробов твердо верит, что это необходимо и неизбежно.

Вот какие опасения одолевали меня, когда я читал эту французскую книгу.

1935

РЕЧЬ НА ПЕРВОМ МЕЖДУНАРОДНОМ КОНГРЕССЕ ПИСАТЕЛЕЙ В ЗАЩИТУ КУЛЬТУРЫ

Товарищи, я хотел бы, не претендуя на особую оригинальность, сказать несколько слов о борьбе с теми силами, которые сейчас собираются растоптать в крови и грязи западную культуру, вернее, остатки культуры, доставшиеся нам в наследие от века эксплуатации. Мне хотелось бы обратить ваше внимание лишь на один-единственный вопрос, в котором, на мой взгляд, необходима полная ясность, если мы намерены бороться с этими силами действенно и до победного конца. Писатели, испытавшие ужасы фашизма на собственной или на чужой шкуре, как бы они ни возмущались этим и сколь бы ни были умудрены горьким опытом, еще не в состоянии уничтожить фашистскую скверну. Возможно, некоторые полагают, что достаточно лишь описать фашистские зверства, особенно если большой литературный талант и подлинный гнев придают этому описанию полную убедительность. Такие произведения действительно очень важны. Творятся зверства. Этого не должно быть. Избивают людей. Этому не должно быть места. Тут все предельно ясно. Люди поднимутся и преградят дорогу мучителям. Нет, товарищи, тут не все ясно.

Возможно, люди и поднимутся, это нетрудно. Но затем надо врага одолеть, а это уже труднее. Гнев есть, противник известен, но как его уничтожить? Писатель может сказать: моя задача обличать несправедливость, а уж расправиться с нею - дело читателя. Но тогда писатель сделает неожиданное открытие. Он заметит, что гнев, как и сострадание, определяется количеством, он имеет свою меру и вес и может иссякнуть. И, что самое страшное: гнев иссякает тем скорее, чем он более необходим. Товарищи говорили мне: когда мы в первый раз рассказали, - что наши друзья зверски замучены, ответом был крик ужаса и помощь со всех сторон. Тогда было убито сто человек. Но затем, когда были уничтожены тысячи и не стало конца убийствам, воцарилось молчание, ослабела помощь. Так оно и бывает: когда преступления совершаются слишком часто, люди перестают их замечать. Когда страдания становятся невыносимыми, люди перестают слышать крики. Одного человека избивают, а другой, который это видит, падает в обморок. Это естественно. Но когда злодеяния сыплются как дождь с неба, никто больше не кричит "Остановись!".

Вот что происходит, оказывается. Как с этим бороться? Разве нет средств помешать человеку равнодушно отвернуться от творящихся ужасов? Почему он отворачивается? Он отворачивается, если не видит никакой возможности вмешаться. Человек недолго переживает чужое горе, если он бессилен ему помочь. Можно остановить удар, если знаешь, когда он последует, куда он придется и почему, с какой целью он будет нанесен. И если удар можно остановить, если есть хоть малейший шанс на успех, тогда люди еще способны сочувствовать жертве. Можно, конечно, сочувствовать, когда уже нет никакой надежды помочь, но недолго, и уж, во всяком случае, это сочувствие угасает раньше, чем на жертву обрушится последний удар. Итак: почему наносится удар за ударом? Почему культура, вернее те остатки культуры, которые еще сохранились, выбрасываются за борт как балласт, почему жизнь миллионов, жизнь подавляющего большинства людей так обеднена, обездолена, наполовину или полностью загублена?

Некоторые из нас дают ответ на этот вопрос. Они говорят: из-за жестокости. Они считают, что мы переживаем приступ жестокости, охватывающий все большую часть человечества, что мы стали свидетелями ужасных событий, лишенных видимых причин, бурной вспышки долго сдерживаемых, дремавших до времени варварских инстинктов, которые, будем надеяться, исчезнут столь же внезапно, сколь внезапно возникли.

Те, кто это утверждает, сами чувствуют, что такой ответ не очень убедителен. Они понимают также, что жестокость нельзя приписывать действию сил природы, неодолимых сил ада.

Эти люди говорят, что воспитанию рода человеческого не уделялось должного внимания. Что-то здесь было упущено или в спешке не было сделано. Нужно это наверстать. Жестокости и злу надо противопоставить добро. Надо вернуть к жизни великие слова, заклинания, такие непреходящие ценности, как любовь к свободе, достоинство, справедливость, которые однажды уже помогли человечеству: ведь их действие проверено на опыте истории. И эти люди обратились к человечеству со своими заклинаниями. Что же произошло? На обвинения в жестокости фашизм ответил фанатическим восхвалением жестокости. Обвиненный в фанатичности, он принялся восхвалять фанатизм. Обвиненный в оскорблении разума, фашизм, не задумываясь, отверг разум.

Дело в том, что и фашизм находит немало недостатков в воспитании человечества. Он возлагает огромные надежды на обработку умов, на закалку душ. К жестокостям застенков, пыток он добавляет жестокость, пропагандируемую школами, газетами, театрами. Он воспитывает всю нацию и воспитывает ее каждый день. Огромному большинству фашизм не может дать многого, поэтому он особенно заботится о воспитании этих людей. Фашизм не в состоянии дать людям еду, вот и приходится воспитывать в них самодисциплину. Он не может упорядочить производство, и ему нужны войны, вот и приходится воспитывать в людях физическое мужество. Фашизму нужны жертвы, вот и приходится воспитывать готовность к самопожертвованию. Это тоже идеалы, требования к человеку, некоторые из них - даже высокие идеалы, высокие требования.

Теперь мы знаем, чему служат эти идеалы, кто выступает в роли воспитателя и кому они приносят пользу, - понятно, они нужны не тем, кого воспитывают. А как обстоит дело с нашими идеалами? Даже те из нас, кто видит основное зло в жестокости, в варварстве, говорят, как мы убедились, лишь о воспитании, лишь о вмешательстве в душевный мир - во всяком случае, они не упоминают ни о каком другом вмешательстве. Они говорят о необходимости воспитывать в людях добро, но оно не зародится от одного только требования быть добрыми, три любых, даже самых страшных обстоятельствах, так же как жестокость не порождается одной жестокостью.

Я лично не верю в жестокость ради жестокости. Необходимо защитить человечество от обвинения в том, что оно было бы столь же жестоким, даже если бы это не было так выгодно. Мой друг Фейхтвангер в своем остроумном парадоксе утверждает - общественная подлость выше личной пользы. Но он неправ. Жестокость порождена не жестокостью, а делами, которые без жестокости невозможно осуществить.

В небольшой стране, из которой я прибыл, господствуют менее жестокие порядки, чем во многих других странах; но каждую неделю там уничтожают пять тысяч голов отборного убойного скота. Это печально, - но это не внезапный кровожадный порыв. Если бы дело обстояло именно так, то было бы не так уж печально. При уничтожении рогатого скота и культуры главной движущей пружиной отнюдь не являются варварские инстинкты. В обоих случаях _часть_ с трудом произведенных благ уничтожается, потому что они стали балластом. Перед лицом голода, который свирепствует во всех пяти частях света, такие действия, вне всякого сомнения, преступны, но они не имеют ничего общего с беспричинной жестокостью. В настоящее время в большинстве стран земного шара господствует такой порядок, при котором всякого рода преступления вознаграждаются, а добродетель обходится дорого. "Добрый человек беззащитен, а беззащитного бьют. Жестокостью же можно всего добиться. Подлость удобно устраивается на десять тысяч лет вперед. А доброта нуждается в личной охране, но, увы, ее не находит".

Поостережемся же просто требовать от людей, чтоб они были добрыми! Ведь и мы не должны требовать невозможного! Не следует давать повод для упреков в том, что и мы якобы взываем к людям и требуем совершить деяния, которые выше человеческих сил, а именно, руководствуясь высокими добродетелями, терпеливо сносить жестокие порядки, которые, хотя и можно, но не должно изменять силой! Давайте выступать не только в защиту культуры!

Пожалеем культуру, но сначала пожалеем людей! Культура будет спасена тогда, когда будут спасены люди.

Не дадим же увлечь себя утверждением, будто люди существуют для культуры, а не культура для людей! Это слишком напоминало бы картину, обычную для больших рынков, где люди существуют для убойного скота, а не убойный скот для людей!

Друзья, давайте подумаем о корне зла!

Ныне великое учение, охватывающее все большее число людей на нашей планете, которая очень молода, говорит, что корень всех зол - это частная собственность. Это учение, простое, как все великие учения, овладело умами огромной массы людей, которые больше всего страдали от существующих частнособственнических отношений и от варварских методов, с помощью которых капиталисты защищают эти отношения. Новое учение претворено в жизнь в стране, составляющей одну шестую часть земного шара, где угнетенные и неимущие захватили власть. Там не уничтожают больше продовольствие и культуру.

Многие из нас, писателей, испытавших ужасы фашизма и до глубины души возмущенных ими, еще не поняли этого учения, еще не открыли корней жестокости, вызывающей гнев в наших сердцах. И сейчас сохраняется опасность, что эти писатели рассматривают зверства фашизма как бессмысленные жестокости. Они, эти писатели, крепко держатся за частнособственнические отношения, ибо верят, что для их защиты жестокости фашизма не нужны. Но для сохранения господствующих частнособственнических отношений подобные жестокости необходимы. Тут фашисты не лгут, в этом случае они правы. Те из наших друзей, которые столь же сильно возмущены зверствами фашизма, как и мы, но хотят сохранить частнособственнические порядки или относятся к ним безразлично, 'не в силах достаточно упорно и долго вести борьбу против все более и более усиливающегося фашистского варварства, потому что они не в состоянии вскрыть пороки существующего общественного строя и так изменить его, чтобы фашистское варварство стало невозможным. Те же из писателей, которые в своем стремлении добраться до истоков зла столкнулись с властью частнособственнических отношений, опускались все ниже и ниже, по кругам ада, пока не попали туда, где небольшая горстка людей вершит свое беспощадное господство. Эта горстка людей, намертво став на якорь в пристани частной собственности, использует ее для эксплуатации ближнего и защищает свои привилегии когтями и зубами. При этом культура, не согласная либо не способная больше защищать частную собственность, выбрасывается за борт, как выбрасываются за борт и все законы человеческого общежития, во имя которых человечество так долго и мужественно боролось.

Друзья, давайте же говорить о частнособственнических отношениях!

Вот что я хотел сказать по поводу борьбы с усиливающимся варварством, чтобы это было сказано и здесь или хотя бы повторено также и мною.

Париж, 1935

ЛЕГЕНДА О ХОРСТЕ ВЕССЕЛЕ

Веют с крестами

Крючкастыми флаги.

Эти крюки

Для тебя, для бедняги!

Почти невозможно представить себе, какие трудности приходится преодолевать, чтобы в наше время создать такой образ героя, который найдет мало-мальский сбыт. И не потому, что требования мелкобуржуазной публики, на которую рассчитана пропаганда, стали выше: эта публика, как и прежде, отличается трогательной непритязательностью. Но товар, который должен быть разрекламирован, стал заметно хуже по качеству. А состояние товара для того, кто его рекламирует, некоторое значение все-таки имеет. Разумеется, хороший пропагандист может из ничего сделать что-то; чем лучше он, тем хуже может быть товар. Для того чтобы продать селедку как селедку, первоклассного продавца не требуется, но для того, чтобы выдать селедку за щуку, первоклассный продавец необходим. Ибо это совсем не так просто. Пропагандист не может, конечно, рассчитывать на зоологов, но и все остальные люди тоже поверят ему не совсем слепо. Лучше всего иметь дело с теми, кто еще никогда не ел щуки. Его клиенты должны быть очень сытыми или очень голодными. А он сам должен быть в состоянии поглощать бесчисленное множество селедки с выражением самого искреннего удовольствия. Короче говоря, во всем этом есть немало такого, на что не каждый способен, тем не менее приходится признать, что национал-социалистское движение в целом, когда оно выдает свою селедку за щуку, выручает неплохую прибыль.

Нацистское движение должно выбирать своих героев с величайшей тщательностью. Не следует говорить, что здесь невозможен никакой произвольный выбор и все решает счастливый случай. Чтобы имя было у всех на устах, его надо вложить каждому в рот. А вложить можно то или другое имя. Общее правило, правда, несколько грубое, - выбирать мертвецов, ибо, рассказывая о мертвых, мы, хотя и можем наткнуться на людей, которые также наживаются на историях о них, но одним рассказчиком у нас все-таки будет меньше - самим покойником. Жизнеописания некоторых людей выглядели бы получше, если б их жизнь была покороче. Многие из тех, кто сидит сейчас в виллах и дворцах, еще несколько лет назад ютились в жалких комнатушках; насколько легче было в те времена рассказывать об их абсолютном бескорыстии, и если бы смерть унесла их из этих жалких, плохо обставленных комнат, они в эти виллы так и не переехали бы. Смерть - вот, пожалуй, единственное, что могло удержать их от этого переезда. Однако главное: герой должен быть выбран так, чтобы даже людям с самой бедной фантазией было понятно, что он символизирует собой движение. Он должен подходить для этого, и не одной какой-либо чертой или одним поступком, а так, чтобы, думая о нем, мы думали о движении, а думая о движении, думали бы о нем. Очень многое здесь зависит от профессии. Например, совсем не все равно, скажем ли мы о гражданской профессии какого-нибудь фюрера "маляр" и "шпик рейхсвера" или "художник" и "чиновник службы информации". Шпик - это уже с самого начала звучит плохо. Маляр всего-навсего мажет краской более или менее разрушенные стены, - не слишком-то созидательная деятельность. Художник зато может скрыть трещины и изъяны стен прекрасными фантастическими картинами, подлинными произведениями искусства, которые, если и не облегчают жизнь за этими потрескавшимися стенами, могут облегчить сдачу квартир за ними и послужат удовольствию прохожих.

В поисках подходящего героя, такого, чтобы, думая о нем, мы думали бы о движении, а думая о. движении, мы сейчас же подумали бы о нем, национал-социалистское движение, наверное после долгих колебаний, остановилось на сутенере.

Разумеется, они не восклицали: где взять сутенера? Они спрашивали: где sex appeal, красноречие, невежество и жестокость? На это отозвался сутенер. То, что обладатель столь ценных качеств был сутенером, делало его почти непригодным. Еще и сегодня создатели легенды продолжают отрицать его знакомство с этой профессией.

Профессия сутенера не очень красивая профессия. Он выступает в качестве предпринимателя на самом глубоком дне большого города, на том рынке, где акт любви обменивается на горячие сосиски. Он заставляет работать на себя тех, кто не может поддерживать свою жизнь иначе, чем продавая себя, и он извлекает из этой работы прибыль. Конечно, он совсем маленький предприниматель, разумеется, он не Крупп.

Мелкий буржуа считает проститутку "плохой", а если он пописывает, то изображает ее романтической фигурой, жертвой общественного строя. Рабочий видит ее недостатки, он не романтизирует ее, а последствия общественного устройства он чувствует на своей шкуре. Он смотрит на нее как на профессионалку и видит, что профессия у нее тяжелая. Он понимает, что она нуждается в защитнике, но он знает, что ее защитник эксплуататор-кровопийца.

Иозефа Геббельса не устраивало, что его герой или то, что должно было стать его героем, - тот ком глины, в который он хотел вдохнуть свой дух, был сутенером, то есть сам открыл свои качества: sex appeal, красноречие, невежество и жестокость, - и решил стать сутенером. Вся Большая Франкфуртская улица знала и каждый может на ней узнать о том, что Вессель, студент-правовед, жил с Эрной Енике в доме 18 по Большой Франкфуртской улице и какая у нее была такса.

Почему Вессель жил на Большой Франкфуртской? Иозефу Геббельсу ясно, что его герой или то, что должно было стать его героем, жил там совсем по иным причинам, чем все остальные. Такой, как Вессель, должен иметь в высшей степени идеальные, потрясающие, героические причины для этого. Без этих причин нечего было и думать о причислении его к лику святых.

Для создания окончательного жизнеописания юного героя Геббельс выписал специалиста и обратился к преуспевающему порнографу. Этот эксперт по имени Ганс Гейнц Эверс среди прочего написал книгу, в которой изображалось изнасилование извлеченного из могилы трупа. Этот автор удивительно подходил для составления жизнеописания мертвого Весселя: трудно было сыскать во всей Германии другого человека с такой фантазией.

Мастер порнографии и мастер пропаганды, специалист по обнажению и специалист по охмурению, объединились и выработали идеальные, потрясающие и героические причины, которые заставили студента-правоведа переехать на Большую Франкфуртскую улицу к проститутке. Они открыли, что он снял дешевую комнату в квартале, пользующемся дурной славой, не потому, что она была дешевой, а потому, что он хотел быть ближе к народу. Народ жил в этом районе потому, что у него не было денег, чтобы жить в приличных квартирах, следовательно, по очень низменной причине, потому-то эта местность и пользовалась дурной славой. Но национал-социалист отправился в народ, чтобы придать хоть какой-нибудь блеск этому району, и, несмотря на всевозможные неудобства, решил поселиться там. Одни только коммунисты порочат память героя, распространяя слухи, что у него просто не было денег. Нет, он не был одним из них, он был не пролетарием, а студентом. Разве кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы студенты жили в дешевых комнатах из-за того, что у них нет денег, как у пролетариев? Они живут там потому, что они любят народ. Они хотят разделить с народом свою судьбу, хотя и не свои деньги, - о чем говорит хозяйка квартиры (Вессель редко платил за комнату). Этот студент хотел поднять народ до себя, но не приглашая его в лучшие квартиры.

Правда, коммунисты говорят, что люди с Большой Франкфуртской улицы предпочли бы, вероятно, переехать к национал-социалистам в отель Кайзерхоф, чем смотреть, как национал-социалисты переезжают к ним.

Но летописцы Третьего рейха очень трогательно повествуют о том, как "студент" - поистине новый _Барабанщик_ - снизошел до жалкой квартиры на трущобной улице. Германия проституток тоже должна была пробудиться от сна. Она должна была пробудиться от сна на ложе совокуплений, на которое она была повержена (за наличные деньги).

Штурмовые отряды Третьего рейха преподали бы Эрне Енике высокие идеалы национал-социализма: честная работа {Работа Енике была нечестной. В ее профессии было что-то нечистое. Но не те, кто забрасывал ее грязью, она сама была грязной. Нечестными были не те, кто имел кусок хлеба и давал его ей в награду за совокупление, но она, у которой не было хлеба и которая брала этот хлеб. Не те, кто покупал страсть и испытывал страсть, были развратны, но она, та, которая продавала страсть, не испытывая ее. Разве речь идет не о легкомысленной девушке? Ее легкомыслие состояло в том, что она не хотела, подобно многим девушкам своего класса, умереть от туберкулеза в подвальной квартире, а предпочитала смерть от сифилиса в больнице призрения. Она не хотела стоять в ожидании работы у фабричных ворот, где стоят уже так много людей. Она предпочитала ложиться в постель с мародерами любви, а ведь и в них тоже был недостаток.}, связь с народом, борьба против Версаля и т. п.

Нельзя не признать, что в легенду о Хорсте Весседе вложено немало пропагандистской работы. Честолюбие министра и порнографа не позволяло им просто обойти молчанием некоторые не вполне благовидные поступки своего героя. Они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы именно эти поступки представить наиболее героическими. Мастеру своего дела это ничего не стоит. Допустим, что его герой в какой-то период своей жизни украл серебряные ложки. Вместо того чтобы доказать, что он был героем, несмотря на это, пропагандист, сияя, говорит: он герой именно благодаря этому. Студент не хотел учиться: что же, ему предстояло нечто более великое. Он жил с проституткой: ну что ж, он делал это из любви к Германии. Чего только не сделал бы он из любви к Германии! Если это нужно Германии, он разрешил бы проститутке и содержать себя.

Отсюда следует, что раз он разрешал проститутке содержать себя, значит, он должен был это сделать из любви к Германии.

Но работа не была еще закончена. У легенды еще не было конца. Уже было не вполне ясно, почему юный национал-социалист жил на Большой Франкфуртской улице. Теперь оставалось разрешить проблему, почему он умер.

Он умер профессиональной смертью. Один сутенер застрелил другого.

Желательный вариант героической смерти юного гения было не так-то легко сфабриковать, за один присест этого не сделаешь. Здесь нужны прилежание и дотошность. Прежде всего надо было решить все относительно виновников.

О сутенере, который стрелял, конечно, не могло быть и речи. Грязные свары среди сутенеров не редкость. Здесь требовались коммунисты. Но существовало одно препятствие. Когда уже сочинили начало легенды - а это был роман с продолжениями, - в деле фигурировал судебный приговор, оправдывавший коммунистов, которых привлекали к суду. Суд вновь проявил вполне понятную нервозность, которую всегда проявляют наши суды при виде сутенеров, словно при взгляде в зеркало. Генерал Геринг еще не заполнил навозом авгиевы конюшни Пруссии, а полиция, к которой можно было спокойно причислить суды, каждый день показывала свою слабость. Только после того как эта слабость была устранена посредством поджигательных аргументов генерала, министр пропаганды мог позволить себе (наклеив фальшивую бороду и надев настоящую мантию) в качестве судьи приговорить к смерти двух коммунистов, якобы за политическое убийство студента {11 апреля 1935 года коммунисты Ганс Циглер и Салли Эпштейн были казнены якобы за участие в убийстве Хорста Весселя.}.

Вот теперь Можно было закончить легенду. У нее было начало, теперь появился и конец. Хорст Вессель, его жизнь (идеальная, потрясающая, героическая) и его смерть (идеальная, потрясающая, героическая). Это и в самом деле была отличная пропаганда.

Из целого ряда темных пятен возник такой же ряд сияющих бликов. Вот что такое пропаганда.

Это не коммунистическая пропаганда, у нее нет ничего общего с низменной, приземленной материалистической пропагандой коммунистов, которая вообще не понимает таких бескорыстных поступков, как поступки Весселя, и предпочитает масло для народа пушкам на пустой желудок.

Но ведь коммунисты-то и убили юного героя. И сделали они это потому, что боялись его. Даже квартирная хозяйка боялась его, потому что он всегда размахивал револьвером, когда она требовала у него квартирную плату. Но коммунисты боялись его гораздо сильнее, потому что он все больше и больше открывал глаза жителям Большой Франкфуртской улицы. Все больше проституток узнавали от него, что и для них пушки важнее, чем масло, и даже настоящие рабочие начинали понимать, что лучше пойти войной на французов, чем на фабрикантов, как они думали до сих пор.

Коммунисты отрицали, что его убили по политическим причинам, они говорили: его убил другой сутенер за то, что он отбил у него Эрну Енике. Но коммунисты отрицают все, даже то, что у фюрера нет ни денег, ни виллы. Коммунисты - это вообще люди, у которых нет веры и которым всегда нужны доказательства. Но приличные люди, порядочные люди не всегда должны приводить друг другу доказательства своей порядочности; они просто верят в нее.

Так как коммунисты низкие и неверующие люди, в основе своей преступники, - это следует хотя бы из того, что верховные судьи приговаривают их к смерти и к многолетнему заключению, а так поступают только с преступниками, - то лучше их не слушать и просто верить, что Вессель не был сутенером.

Кем же он в таком случае был? Кем он был, если действительно переехал на Большую Франкфуртскую улицу только для того, чтобы вербовать народ для национал-социалистов? Если он пришел туда не как бедный студент, а как национал-социалист?

По нашему мнению: _в таком случае он был сутенером_.

Что же это означает; он не был сутенером, значит, он был сутенером? Это означает следующее.

Существуют разные сорта сутенеров. Есть обычные сутенеры, те, которые заставляют проституток зарабатывать для них деньги, и есть сутенеры политические.

Если обычный сутенер становится между работающей проституткой и ее клиентом, контролирует акт сделки и вносит в дело порядок, то политический сутенер становится между рабочими и их покупателями, контролирует акт продажи товара - рабочей силы и вносит в дело порядок.

Действительно, для национал-социализма нет лучшей школы, 'чем сутенерство. Национал-социализм - это политическое сутенерство. Он живет за счет того, что поставляет эксплуататорскому классу классы эксплуатируемые. Соединению капитала и труда, чудовищному насилию он придает законность и, став тотальным государством, заботится о том, чтобы законность не содержала ничего такого, что не служило бы этому насилию. Используя наготу и голод неимущего класса, используя вожделение алчущего прибылей 'имущего класеа, огромный паразит, казалось бы, поднимается над обоими классами, на самом же деле он целиком и полностью служит имущему классу.

Как обычный сутенер "защищает" проститутку, так сутенер политический защищает пролетариат; как первый защищает проститутку не от проституции, а только от нарушений правил игры, от недозволенных приемов, так второй защищает пролетариат не от эксплуатации, а лишь от недозволенных приемов эксплуатации. Обычный сутенер, если он находится поблизости, отклоняет иной раз чрезвычайные требования клиента при половом акте, которые выходят за пределы обычного и богоугодного. Он требует нормального полового общения. С проституткой-де тоже надо обходиться как с человеком. Она вправе требовать, чтобы не оскорбляли ее честь (у нее тоже есть честь). Национал-социалист очень против отдельных лестниц для прислуги. Прислуга-де имеет право таскать рыночные сумки по парадной лестнице.

Обычный сутенер требует от клиента, что вполне понятно, определенной чистоплотности при сношениях и доказывает, что это в интересах самого клиента. Со своей стороны, он гарантирует клиенту определенную гигиену со стороны проститутки.

Однако иногда он очень строг по отношению к клиенту, что весьма импонирует проститутке. Он не скрывает, что, по его мнению, интимные отношения за деньги вещь весьма сомнительная с нравственной точки зрения. Да-да, он даже разыгрывает иногда, к ужасу клиента, весьма неприятные сцены в гостиничных номерах, появившись вдруг в качестве законного мужа проститутки, и его возмущение развратом принимает такие формы, что унять его можно только _добровольным пожертвованием_ значительных сумм.

Во всех случаях он требует, чтобы условленная цена была уплачена полностью; правда, затем он удерживает часть выручки своей подопечной, тоже часто в форме добровольного пожертвования, которое и здесь не всегда добровольно, ибо часто выколачивается побоями. Он дает понять, что охотно примет и самые малые дары, если они идут от чистого сердца, а если нет тоже. Каждую попытку протеста он жестоко подавляет, но он готов вступить в любовные отношения со своей подопечной, чтобы таким образом _дать ей силу через радость_, а именно силу для ее любовной деятельности в другом месте. Если проститутка наденет новое платье, она говорит всем, что ей подарил его ее сутенер, хотя оно, конечно, куплено на ее деньги.

Он воспитывает в ней строжайшую бережливость и выступает перед ней в роли экономного, рачительного отца семейства, который день и ночь заботится о ней. Он часто упоминает о сберегательной книжке, которую он, мол, для нее завел, и хотя он и не называет цифр (малейший признак сомнения глубоко огорчает его и приводит к побоям), она должна знать, что там есть кое-что на черный день. Если она недовольна, он говорит ей, что найдутся и помоложе. Он сторонник _молодежи_, с нею лучше работается. За то, что он обеспечивает ей надежное положение, он требует от нее некоторых жертв. Он учит ее не очень ценить все материальное. Чего стоит хлеб с маслом по сравнению с его взглядом? Он заботится о ней, она должна чувствовать это, раз он ее поколачивает. Разве ей не нужен кто-то, кто заботился бы о ней? Он осыпает ее не только побоями, но и похвалами. Она лучше всех проституток, ни одна не сравнится с ней. И именно он приведет ее к богатству. Впрочем, сам он лишен какой-либо корысти, у него нет ни именья, ни текущего счета в банке.

Разумеется, он придает очень большое значение своей одежде, он заботливо подбирает галстуки и ботинки, не оставляя без внимания ни одной мелочи. Он вообще художественная натура. Целыми часами он может рассказывать, как будет выглядеть домик, который он ей построит, когда времена станут получше. Речи - его главная страсть, лучше всего ему удаются моральные проповеди. Когда измученная, своей работой проститутка борется со сном, он без устали указывает ей на ее ошибки и перечисляет все, что он для нее сделал.

Его главная заслуга перед ней - _обеспечение ее работой_. Без него она лежала бы в постели одна.

В интересах дела он выучил ее подавлять некоторую враждебность по отношению к клиентам, которая легко возникает вследствие мизерности оплаты и мучительности совокупления. Он без устали доказывает ей, что плохие отношения между проституткой и клиентом - прежде всего приносят вред ей. В момент соединения - на производстве, как он цинично выражается иногда, - она должна во всем подчиниться руководству клиента. Она должна радостно _следовать его указаниям_.

Она должна - так он учит ее - показывать клиентам, что вступает с ними в сношения ради самого сношения, а не ради денег.

Что она стала бы делать, если бы клиенты совершенно отказались от сожительства? _Это было бы просто концом проституции_! Об этом она, конечно, не подумала. Кто, как не она, призван утверждать ценность -частной инициативы_?

Но независимо от того, принимает она подобные аргументы или нет, он железной рукой заставляет ее продолжать свое ремесло. Всякую попытку отказаться от проституции и покончить с положением, которое принуждает ее продавать любовь, он безжалостно пресекает. Ибо куда бы девался тогда он?

Таков сутенер, и каждый с легкостью откроет все эти черты в образе действий национал-социализма, этого политического сутенера, который обращается с пролетариатом, как с проституткой капитала.

И каждый может понять, что вопрос о том, был ли Вессель обычным сутенером, хотя и не праздный, но и не столь важен, потому что политическим сутенером он был определенно, а это гораздо хуже. "Кого он "спасал"? - Эрну Енике или Германию?" "На чьи средства жил? - Енике или Германии? Кого из них двоих он посылал на панель?"

Национал-социалисты проделали с Весселем удачный трюк. Правящий триумвират из провалившегося студента, отставного офицера и армейского шпика нашел в нем символ своего движения, юного героя, про которого можно сказать: думая о нем, мы думаем о движении, думая о движении, мы думаем о нем.

1935

ПРИМКНУВШИМ

Чтобы не лишиться куска хлеба

В эпоху растущего гнета,

Иные решили, не говоря больше

Правды о преступлениях власти,

Совершенных, чтобы сохранить угнетение,

Точно так же не распространять

Вранье власть имущих, иными словами,

Ничего не разоблачать, однако

Ничего и не приукрашивать.

Поступающий таким образом

На первый взгляд действительно решил

Не терять лица, даже в эпоху растущего гнета,

Но на самом деле

Он только решил.

Не терять куска хлеба. Да, эта его решимость

Не говорить неправды отныне помогает ему

Замалчивать правду. Конечно, так

Может продолжаться недолгое время. Но даже в то

время,

Когда он шествует по учреждениям и редакциям,

По лабораториям и заводским дворам с видом

человека,

С губ которого не может сорваться неправда,

Он уже вреден. Тот, кто при виде кровавого

преступления

Не моргнет глазом, тем самым свидетельствует,

Что не происходит ничего особенного,

Он помогает ужасающему злодеянию выглядеть

чем-то малозначительным,

Вроде дождя,

И чем-то неотвратимым, вроде дождя.

Так, уже своим молчанием

Он поддерживает преступника, однако вскоре

Он замечает, что, дабы не лишиться куска хлеба,

Нужно не только замалчивать правду,

Но и говорить ложь. Его, который решил

Не лишаться куска хлеба,

Угнетатели принимают без всякого

недоброжелательства.

Нет, он не выглядит подкупленным.

Ему ведь ничего не дали.

У него просто ничего не отняли.

Когда на пиршестве у властителя

Лизоблюд разевает пасть

И люди видят остатки угощенья, застрявшие у него

в зубах,

Его похвалы вызывают недоверие.

Тот, кто еще вчера хулил и не был зван на банкет

в ознаменование победы,

Куда ценнее.

Ведь он - друг угнетенных. Они его знают.

Он-то скажет все по правде.

Он умолчит только о нестоящем слов.

И вот он говорит,

Что нет никакого угнетения.

Убийца охотней всего

Подкупает брата убитого

И заставляет его заявлять,

Что причиной смерти была черепица,

случайно упавшая с крыши.

Эта нехитрая ложь

Выручает того, кто не хочет лишиться куска хлеба,

Но не слишком долго. Вскоре

Приходится вступать в жестокую драку

Со всеми, кто не хочет лишиться куска хлеба.

Желания лгать теперь мало.

Требуется умение лгать и особая любовь

К этой работе.

Со стремлением не потерять кусок хлеба смешивается

стремление

Овладеть особым искусством

Сказать несказанное

И придать таким образом

Смысл бессмысленной болтовне.

Доходит до того, что ему приходится

Восхвалять угнетателя громче всех,

Поскольку висит подозрение,

Что когда-то ранее

Он оскорбил угнетение. Итак,

Знающие правду становятся страшными вралями,

И это длится до тех пор,

Пока не приходит некто, уличающий его

В былой честности, в прежней порядочности,

И тогда он лишается куска хлеба.

РЕЧЬ О СИЛЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ РАЗУМА

Чрезвычайно строгие меры, которые в настоящее время применяют фашистские государства против разума, меры столь же методические, сколь и насильственные, заставляют спросить, в состоянии ли вообще человеческий разум противостоять этому мощному натиску. На общих оптимистических уверениях, вроде "в конце концов всегда побеждает разум" или "чем больше преследуют разум, тем больше он развивается", далеко не уедешь. Подобные увещевания сами по себе не очень разумны.

Удивительное дело, до какой степени может быть повреждена человеческая способность мыслить - идет ли речь о разуме отдельного человека или о разуме целых народов и классов. История человеческого мышления знает длительные периоды частичного или полного бесплодия, примеры устрашающего регресса и упадка. Надлежащими средствами можно организовать тупоумие в очень большом масштабе. В известных обстоятельствах человек может выучить, что дважды два - не четыре, а пять. Английский философ Гоббс еще в XVII веке сказал: "Если бы утверждение, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым, пришло бы в противоречие с интересами дельцов, то дельцы тотчас же сожгли бы все учебники геометрии".

Будем исходить из того, что никакой народ никогда не производит разума больше, чем ему может понадобиться, а меньше - часто (а если бы когда-нибудь наступило перепроизводство разума, то он не нашел бы сбыта). Следовательно, если мы не можем указать вполне определенного применения для разума, вполне определенной в данный момент необходимости в нем для сохранения существующего строя, то мы не можем и утверждать, что разум выдержит нынешние тяжелые преследования.

Когда я утверждаю, что для того, чтобы разум смог выдержать, он должен быть необходим для сохранения существующего строя, я говорю это вполне обдуманно. Я умышленно не говорю, что разум был бы необходим для преобразования существующего строя.

Одного того, что без участия разума нельзя улучшить существующий очень скверный строй, по-моему, недостаточно для того, чтобы надеяться, что разум будет проявлен.

Скверное общественное устройство может существовать невероятно долго. Правильнее сказать: "чем хуже порядок, тем меньше разума", а не: "чем хуже порядок, тем больше разума производится".

И все же я полагаю, как я уже говорил, что разума производится столько, сколько нужно для поддержания существующего строя. Следовательно, вопрос состоит в том, какое же именно это будет количество. Потому что, повторяю еще раз, спрашивая, сколько будет произведено разума в ближайшее время, мы должны спросить, сколько его необходимо для поддержания существующего строя.

Вряд ли есть сомнения в том, что общественное устройство в фашистских государствах - очень плохое общественное устройство. Жизненный уровень в них падает, и всем им до единого, чтобы сохранить себя, нужны войны. Однако не следует полагать, что для поддержания столь плохого строя требуется особенно мало разума. Разум, который для этого необходим и должен постоянно производиться, не мал по количеству, хотя он и особого качества.

Можно сказать так: разум в этих странах должен быть изуродован; это должен быть регулируемый, механически увеличиваемый или уменьшаемый по мере надобности разум. Он должен бегать быстро и далеко, но возвращаться по свистку. Он должен уметь сам себе свистнуть "на место", уметь наступать сам на себя, сам себя разрушать.

Исследуем тот вид разума, который здесь требуется. Физик должен быть в состоянии сконструировать оптические приборы для войны, обеспечивающие большую дальность обзора, но вместе с тем он должен уметь не замечать опасных для него самого явлений в непосредственной близости от себя, скажем, в своем университете. Он должен конструировать оборонительные устройства против нападений чужих наций, однако он не смеет думать о том, как защититься от нападок собственных властей. Врач в своей клинике ищет средство против рака, который грозит его пациентам, однако не смеет искать средств против иприта и авиабомб, которые грозят ему самому в его собственной клинике. Ибо единственным средством против отравления газом было бы средство против войны. Работники умственного труда должны постоянно совершенствовать способность логически мыслить в своих узких областях, но они должны уметь не переносить эту способность на главное. Они должны заботиться о том, чтобы война была ужасной, но решение вопроса о том, быть войне или миру, они вынуждены доверить людям, обладающим явно небольшими умственными способностями. В этих главных областях жизни они сталкиваются с методами и теориями, которые в приложении к их специальным областям, таким, как физика или медицина, показались бы средневековыми.

Количество разума, в котором нуждаются господствующие классы общества, чтобы вести текущие дела, не зависит от их воли; при современном государственном устройстве оно очень значительно и будет еще значительнее, когда эти дела придется продолжать иными средствами, а именно во время войны. Современная война потребляет огромное количество разума.

Современная народная школа была создана не потому, что правящие классы общества руководствовались идеальными соображениями служения разуму, а потому, что нужно было повысить общий умственый уровень широких слоев населения, чтобы обслуживать современную промышленность. Если чрезмерно снизить интеллектуальный уровень трудящихся, промышленность не сможет существовать. Следовательно, как бы по известным причинам ни хотели этого правящие классы, этот уровень нельзя слишком снижать. Для современной войны неграмотные не годятся.

Если количество потребного разума не зависит от воли господствующих классов, то этому необходимому и тем самым гарантированному количеству разума нельзя также без помех придавать то качество, которое было бы желательно господствующим классам.

Мощное распространение разума, связанное с введением народной школы, способствовало кроме подъема промышленности еще и необычайному подъему требований широких народных масс во всех отношениях: это подвело крепклй фундамент под их стремление к власти. Мы можем сформулировать следующий тезис: господствующим классам требуется для подавления и эксплуатации широких масс наличие такого огромного количества разума у этих масс и разума такого высокого качества, что само подавление и эксплуатация ставятся под угрозу. Подобного рода трезвые рассуждения могут привести к выводу, что кавалерийские наскоки фашистских правительств на разум со временем окажутся пустым донкихотством. Они _вынуждены_ допускать существование большого количества разума и даже способствовать его накоплению. Они могут ругать разум на чем свет стоит. Они могут объявлять его болезнью, они могут называть его животным началом, но даже для этих речей им необходимо радио, которое обязано своим существованием разуму. Для сохранения господства им необходимо ровно столько разума у масс, сколько необходимо для свержения этого господства.

1936

ЗАЧЕМ НАЗЫВАТЬ МОЕ ИМЯ?

1

Я подумал: в далекие годы, когда

Развалится дом, где я проживаю,

И сгниют корабли, на которых я плавал,

Люди имя мое назовут

Вместе с другими.

2

Потому ли, что я славил полезное, то,

Что в мои времена не считалось высоким.

Потому ли, что с религией бился,

Потому ли, что с угнетеньем боролся или

Еще по какой причине.

3

Потому ли, что я был за людей, и на них

Полагался, и чтил их высоко,

Потому ли, что сочинял стихи и любил свой язык,

Что учил их активности или

Еще по какой причине.

Вот почему я подумал, что имя мое

Назовут, на гранитной плите

Начертают, из книг

Возьмут его в новые книги.

5

Но сегодня

Я согласен - пусть оно будет забыто.

Зачем

Спрашивать о пекаре, если вдоволь хлеба?

Зачем

Восхвалять уже растаявший снег,

Если скоро выпадет новый?

Зачем

Нужно людям прошедшее, если у них

Есть будущее?

6

Зачем

Называть мое имя?

1936

ОБРАЩЕНИЕ К СОЮЗУ НЕМЕЦКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ВО ФРАНЦИИ

Дорогие коллеги,

я узнал, что в последнее время имели место большие споры, которые вызывают все больший разброд среди писателей-эмигрантов. Кое-кто придерживается якобы мнения, что борьбу против фашизма можно вести отдельно от коммунистов. Вопреки этому я хотел бы констатировать, что коммунисты в нашей среде шли всегда на любые жертвы ради совместной борьбы за свободу и демократию для Германии. Пожелание, чтобы перед всеми антифашистами было поставлено требование вести себя так же, не кажется мне чрезмерным. В наше время все усиливающейся путаницы главная задача антифашистских писателей это развивать умение отделять важное от не влажного. А важна лишь неустанная, всеобъемлющая, проводимая всеми средствами и на широчайшей основе борьба против фашизма.

С товарищеским приветом Берт Брехт.

1937

ИСКУССТВО ИЛИ ПОЛИТИКА?

Мне понятен ваш вопрос. Вы видите, что я живу здесь, любуюсь Зундом, и ничто не напоминает мне в этих краях о войне. Почему же меня так занимает борьба испанского народа против своих генералов? Но подумайте только, почему я здесь оказался. Разве я могу вытравить из своей работы то, что так повлияло на мою жизнь? Да и на работу тоже? Ведь я здесь словно в ссылке, и, главное, меня лишили слушателей и читателей, на языке которых я пишу. А это не только те, к кому обращены мои книги, это люди, чья судьба глубоко волнует меня. Я могу писать только для тех, кто мне не безразличен, тогда книги все равно, что письмо. Сейчас на их долю выпали тяжкие испытания. Могу ли я вытравить это из моих произведений? И куда бы я не взглянул, стоит только бросить взгляд за пределы Зунда, везде люди, которых заставляют жестоко страдать. А ведь там, где попрана человечность, умирает искусство. Нанизывать красивые слова - разве это искусство? Как может искусство волновать людей, если оно безразлично к их судьбе? Если я глух к человеческим страданиям, тронет ли людей то, что я создаю? И если я не сделаю все возможное, чтобы указать им дорогу к избавлению, найдут ли они дорогу к моим произведениям?

В небольшой пьесе, о которой идет речь, говорится о борьбе андалузской рыбачки против генералов. Я пытаюсь показать, как трудно ей было вступить на этот путь; только крайность заставила ее взяться за оружие. Эта пьеса зовет угнетенных во имя человечности подняться против своих угнетателей. Есть времена, когда человечность должна перейти в наступление, чтобы не быть уничтоженной. К тому же эта пьеса - мое письмо рыбачке, в котором я заверяю ее, что не все, кто говорит по-немецки, заодно с генералами, не все они шлют на ее родину бомбы и танки. И это письмо я пишу от имени многих немцев, живущих в Германии и за ее пределами, от имени большинства немецкого народа. Я в этом уверен.

1937

РЕЧЬ НА ВТОРОМ МЕЖДУНАРОДНОМ КОНГРЕССЕ ПИСАТЕЛЕЙ

Уже четыре года прошло с тех пор, как мою страну потрясли страшные события, которые показали, что смертельная угроза нависла над человеческой культурой во всем ее многообразии. Фашистский переворот вызвал страстные протесты в целом ряде стран, а сопровождавшие его бесчинства и насилия возбудили отвращение у множества людей. Но лишь немногие из них оказались в состоянии уже тогда понять огромное значение происходящего, постигнуть его подлинный смысл. Некоторые из этих событий ни для кого не являлись тайной, но далеко не все понимали, что они ставят под вопрос дальнейшее существование культуры человечества.

Чудовищные злодеяния в Испании, бомбардировка беззащитных городов и сел, массовые убийства мирных жителей заставляют все большее число людей понять наконец, что означали злодеяния в странах, где фашизм захватил власть, - злодеяния на вид не столь драматические, но, в сущности, столь же чудовищные. Люди приходят к выводу, что одни и те же ужасные причины привели к разгрому немецких профсоюзов и конфискации их имущества в мае 1933 года -и к разрушению Герники в наши дни. Предсмертные вопли людей, которых убивают сегодня на улицах и площадях, напоминают нам о предсмертных воплях безвестных жертв в застенках гестапо. Фашистские диктаторы начали расправляться с пролетариатом в чужих странах точно так же, как они расправлялись с пролетариатом у себя. Они поступают с испанским народом так, как они поступили с германским и итальянским народами. Создавая авиацию, фашистская диктатура лишает свой народ масла, чтобы щедро наделить бомбами чужие народы. Профсоюзы стояли за масло и против бомб - вот почему они были разогнаны. Никто уже не сомневается ныне в том, что фашистские диктаторы всегда преследуют одни и те же цели: и когда одалживают друг другу свои дивизии и когда вводят в интересах капитала всеобщую трудовую повинность, выбрасывая на рынок рабочей силы огромные массы организованных в рабочие батальоны "добровольцев".

Наступление на экономические и политические завоевания рабочих Германии и Италии, разгром в этих странах рабочих союзов, ликвидация свободы печати, удушение демократии - все это явилось началом всеобщего наступления на культуру.

Далеко не сразу стало ясно, что уничтожение профсоюзов и уничтожение древних соборов - явления одного и того же порядка. А ведь разгоняя профсоюзы, фашисты наносили культуре удар в самое сердце.

Лишившись своих экономических и политических завоеваний, народы Германии и Италии лишились возможности создавать культурные ценности Геббельс и тот скучает в собственных театрах. Испанский народ, отстаивая с оружием в руках свою землю и свободу, отвоевывает принадлежащие ему творения человеческого гения: на каждом километре испанской земли он защищает бесценные сантиметры холстов галереи Прадо.

Если это так, если духовная культура народа неотделима от его способности создавать материальные ценности, тогда один и тот же акт насилия лишает народ и масла и сонета. Культура, следовательно, сама является благом в высшей степени материальным. Как же следует защищать ее?

Способна ли культура сама постоять за себя? Может ли она сама наносить удары врагу? Она уже наносит их - стало быть, может! Эта борьба проходит различные этапы. Сначала отдельные деятели культуры стараются отмежеваться от злодеяний, которые творятся в их странах. Часто они делают это еще неосознанно, повинуясь голосу совести. Но называть вещи своими именами, то есть назвать варварство варварством, означает в данном случае начать борьбу, а для того чтобы успешно бороться, необходимо объединить свои силы. Объединяясь, деятели культуры переходят от протеста к призыву. Там, где не помогают жалобы, нужно призывать к активным действиям. И они указывают уже не только на преступления, но и на самих преступников, требуя для них суровой кары. Проклиная угнетение, они начинают понимать, что настало время уничтожить угнетателей, что жалость к жертвам насилия должна сделать людей безжалостными к палачам, скорбь - превратиться в гнев, а отвращение к насилию - вырасти в грозную силу. Насилию фашистских диктаторов, насилию господствующего класса капиталистов нужно противопоставить всесокрушающую силу народа.

Ибо войнам их не видно конца. Не успело остыть масло в моторах итальянских самолетов, обрушивших смертоносный груз на несчастную Абиссинию, как они появились вместе с немецкими эскадрильями в небе Испании, сея разрушение и смерть. Еще не отгремела эта битва, а другой империалистический хищник уже начал новую: японские самолеты кружат над китайскими городами.

Всем этим войнам надо объявить в свою очередь беспощадную войну, войну не на жизнь, а на смерть.

Культуру слишком долго защищали лишь на словах, тогда как удары наносились ей вполне материальными средствами. Сама культура - это не только творения духа. Она также, и даже в большей степени, является материальным благом. Отныне ее нужно защищать с оружием в руках.

1937

СКВЕРНОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЛИРИКИ

Знаю, что только счастливый

Любим. Его голос

Радует всех. Он красив.

Уродливое дерево посреди двора

Говорит о скудости почвы, и все же

Прохожие бранят его уродцем,

И они правы.

Я не вижу на Зунде ни лодок зеленых,

Ни веселого паруса. Вижу

Только дырявую сеть рыбаков.

Почему я твержу лишь о том,

Что сорокалетняя батрачка бредет, со гнувшись?

Груди девушек

Теплы, как в прежние дни.

В моей песне рифма

Показалась бы мне щегольством.

Во мне вступили в борьбу

Восторг от яблонь цветущих

И ужас от речей маляра,

Но только второе

Властно усаживает меня за стол.

Конец 30-х годов

ВЕЛИЧАЙШИЙ ИЗ ХУДОЖНИКОВ

Расстелись, скатерть-самобранка!

Маленький старый континент снова содрогается от воинственных речей и парадного марша многотысячных армий. Народы ждут, что скажет им вождь второй германской республики - Байрейтской. Он перенес ежегодный театральный фестиваль в Нюрнберг, и там произносит речи. Первая речь - о культуре.

Как уже неоднократно упоминалось, он заново строит тысячелетний рейх со всеми его причиндалами, а следовательно, и с культурой. Разумеется, у него есть свои взгляды на этот предмет. Главным образом они касаются искусства, он ведь и сам художник - величайший, как заверяет его министр пропаганды.

Вот завтра он выступит перед рабочими. Тогда он будет, собственно говоря, рабочим, сегодня речь идет о культуре и искусстве - и он не кто иной, как художник. Признания он не получил: его затерли евреи - он ведь не декадент, и, чтобы свести счеты с евреями и попутно еще кое с кем, ему пришлось идти обходными путями. Но он все же остался художником, он любит поговорить об искусстве - теперь-то ему никто не может помешать, даже генералы. Он утверждает: все значительные эпохи рождают большое искусство.

Науки он касается мимоходом. Ученые - это люди, поставляющие нам эрзацы. Они могут сделать из дерева не только обеденный стол, но и обед. Теперь премиями по искусству награждают инженеров-строителей военных автострад и бомбардировщиков. Но этого он касается вскользь. И о втором после него художнике, о Шахте, он ничего не говорит (тот не получает премий, в последнее время он что-то сдает, переживает творческий спад).

Из искусств он меньше всего любит поэзию. О ней и говорить не стоит. Музыка, без которой он жить не может, должна - так он требует - обходиться без слов. Она не нуждается в словах. Каждый может сам придумать слова. Музыка должна воздействовать звуками. Он как оратор тоже ведь в конце концов воздействует больше звуками. Во всяком случае, когда в музыке появляются слова - это уже от лукавого. Одно неосторожное слово, и появляется определенный смысл, и тут уже нужно принимать меры. А музыка - это искусство, против которого не нужно принимать мер, ее можно только переживать. И он с удовольствием отмечает, что музыкальность и ум не обязательно сопутствуют друг другу. Музыканты - неплохие ребята - оставим их в покое. О живописи он на сей раз не распространяется. В прошлом году он уже сказал все, что мог. С критикой теперь покончено (можно уже не опасаться за этот фестиваль; никто не рискнет, к примеру, критиковать то, что он тут говорит); место критиков заняли врачи. Нынче не критикуют, а сразу стерилизуют. Критиканы, верно, призадумаются, прежде чем мазать все черной краской.

Даже против войны они в свое время подняли голос! У этих молодчиков нет ничего святого! Ну, а теперь - об архитектуре.

Архитектура - его любимое искусство. Никаких слов. Никаких слов, а как впечатляет! Вот этот камень переживет века. И он молчит. Строитель его дорог - он тоже художник, награжденный премией, - говорит, что из пыли, поднятой им во время земляных работ, получилось больше трех (а может, четырех?) пирамид Хеопса. Эти пирамиды, кстати, тоже созданы в почтенную эпоху. То было обеспечение работой огромного масштаба. Но то, что он делает теперь, в три (а может, и в четыре) раза значительнее, даже на одном этом поприще. Он строит казармы, гигантские сооружения. Грядущие поколения будут взирать на них с удивлением, как мы смотрим на средневековые соборы. Все произведения архитектуры отражают свою эпоху. Сейчас это казармы (и министерства). Церкви больше не строятся, это уже в прошлом. Там люди только бы и знали, что произносили слова.

Да, о его сооружениях потомки еще скажут свое слово. Об этом он позаботится. Его голос звучит уверенно. Но фразу, которая станет заключительной, фразу: "Какой художник погибнет со мной" - он еще, видимо, репетировать не начал.

1938

ЛИТЕРАТУРА БУДЕТ ПРОВЕРЕНА

Мартину Андерсену Нексе

1

Будет время, и тех, кто пишет,

Сидя на стульях из золота,

Спросят о тех, кто ткал им одежду.

И будут тогда искать в их книгах

Не полет высоких мыслей,

А будут читать с интересом беглую фразу о тех,

Кто ткал им одежду, - в ней, в этой фразе,

Люди смогут увидеть

Черты знаменитых предков.

Целые литературы,

Со всем их отборным стилем,

Будут проверены, - нет ли в них где указанья,

что там,

Где был произвол, угнетение,

Были также мятежники.

И все мольбы к неземным созданиям

Докажут, что здесь, над земными, царили

Другие земные создания.

И дивная музыка слов лишь откроет,

Как много тут было голодных.

2

Но в то же время будут прославлены те,

кто писал,

Сидя на голой земле.

Кто сидел средь униженных.

Кто сидел бок о бок с борцами,

Кто писал о деяньях борцов

Благородным, возвышенным стилем,

Каким прославляли когда-то

Разве лишь королей.

Их описанья нужды, их призывы

Будут нести на себе отпечаток

Пальцев простых людей. Ибо им, этим людям,

их поручили,

И они их несли под своей пропотевшей рубахой,

Сквозь цепь полицейских кордонов,

К своим собратьям.

Да, настанет время,

И все эти мудрые, все эти добрые,

Гневные и радостно ждущие,

Те, кто писал, сидя на голой земле,

В тесном кругу борцов и униженных,

Вот кто будет прославлен!

1939

СОВЕТ ДЕЯТЕЛЯМ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА КАСАТЕЛЬНО СУДЬБЫ ИХ

ПРОИЗВЕДЕНИЙ ВО ВРЕМЯ БУДУЩЕЙ ВОИНЫ

Сегодня я думал о том,

Что и вам, друзья мои, пишущие маслом и

рисующие,

Да и вам, владеющие резцом,

Во время неотвратимо грядущей большой войны

Будет не до смеха.

Вы основываете свои надежды,

Без коих не создашь произведений искусства,

Главным образом на грядущих поколениях!

Поэтому поищите надежные укрытия

Для ваших полотен, рисунков и скульптур,

Созданных со столькими лишениями.

Подумайте, что однажды утром между девятью

и четвертью десятого

Несколько фугасок могут превратить в пыль,

Например, все сокровища Британского музея,

Награбленные подо всеми небесами,

Стоившие столько людей и денег,

Творения погибших народов,

Ныне хранимые в одном квартале.

Как же быть с произведениями искусства?

Недостаточно надежны пароходные трюмы.

Лесные санатории и стальные сейфы банков

недостаточно надежны!

Вам нужно попробовать получить разрешение

Спрятать ваши картины в туннелях метрополитена

Или, еще лучше, в самолетных ангарах,

Вбетонированных на глубину семи этажей

в землю.

Картины, написанные непосредственно на стенах,

Не занимают много места,

А пара натюрмортов и пейзажей

Не помешают экипажам бомбардировщиков.

Разумеется, вы должны на видном месте.

Прикрепить таблички с разборчивыми надписями,

Что на такой-то и такой-то глубине

под тем или иным зданием

(или же грудой камней)

Положено вами небольшое полотно,

Изображающее лицо вашей жены.

Благодаря этому грядущие поколения,

ваши, покуда еще нерожденные утешители,

Узнают, что в наше время было искусство,

И произведут розыски, разгребая лопатами

мусор,

А караульные в медвежьих шкурах

Засядут на крышах небоскребов, с винтовками

на коленях

(Или же с луками), высматривая врага

Или же коршуна,

Чтоб можно было набить пустое брюхо.

1939

ПИСЬМО ТОМАСУ МАННУ

Глубокоуважаемый господин Манн!

Вы знаете, как дороги мне усилия, направленные на то, чтобы добиться объединения немецких эмигрантов - противников Гитлера. Ведь именно раздоры между двумя крупными рабочими партиями республики были главной причиной захвата Гитлером власти. Зная,как велик может быть Ваш вклад в дело единства, я считаю себя обязанным сообщить Вам о том горестном изумлении, которое испытали все, с кем я говорил после собрания, по поводу столь подчеркнуто выраженного Вами сомнения в существовании резкой противоположности между гитлеровским режимом с его охвостьем и демократическими силами в Германии. И представители бывших рабочих партий и Пауль Тиллих, исходящий, видимо, из глубоко религиозного чувства, не считают ни своим долгом, ни своим правом занимать по отношению к немецкому народу место за судейским столом; они чувствуют, что их место на скамье защиты. Преступления гитлеровской Германии очевидны, и мы, изгнанники, были первыми, кто их вскрывал и призывал мир, в течение долгого времени не веривший нам или остававшийся равнодушным, к отпору. Но мы знаем также и о преступлениях этих монстров против собственного народа и о сопротивлении этого нашего народа их режиму. Немецкие методы ведения войны с ужасающей ясностью показывают, что физический террор этого режима нанес отданным ему во власть людям чудовищные духовные и моральные увечья. И все же, считая лишь до 1942 года, свыше трехсот тысяч человек в Германии пожертвовали жизнью в большей частью невидимых боях с режимом и не менее двухсот тысяч активных противников Гитлера к началу войны сидело в гитлеровских концентрационных лагерях. Еще и сегодня противники Гитлера сковывают в Германии свыше пятидесяти дивизий отборных гитлеровских войск, так называемые войска СС. Это - немалый вклад в победу над Гитлером. Мы, сумевшие сделать намного меньше, несем перед этими борцами тяжелую ответственность - так мне кажется. И я констатирую также у всех наших друзей настоящий страх, что вы, глубокоуважаемый господин Манн, Вы, к которому Америка прислушивается более, чем к кому бы то ни было из нас, можете умножить сомнения в существовании значительных демократических сил в Германии: ведь будущее не только Германии, но и Европы, зависит от того, будет ли этим силам оказана помощь для одержания победы. Я потому пишу это письмо, что честно убежден, как важно было бы, если бы Вы могли успокоить наших друзей относительно позиции, занимаемой Вами в этом важнейшем из всех вопросов.

Ваш

Бертольт Брехт

1 декабря 1943 г.

ОБРАЩЕНИЕ К КОМИССИИ КОНГРЕССА

Я родился в Аугсбурге (Германия) в семье директора фабрики и изучал естественные науки и философию в университетах Мюнхена и Берлина. Двадцати лет, будучи военным санитаром во время первой мировой войны, я написал балладу, на которую спустя пятнадцать лет гитлеровский режим указал как на причину лишения меня германского гражданства. Стихотворение было направлено против войны и тех, кто хотел ее затянуть.

Я стал драматургом. В течение некоторого времени казалось, что Германия идет по пути демократии. Существовала свобода слова и художественного творчества.

Однако во второй половине двадцатых годов старые реакционные милитаристские силы снова укрепились. Как драматург, я в то время находился на подъеме, моя пьеса "Трехгрошовая опера" ставилась по всей Европе. Но в Германии уже раздавались голоса, требовавшие уничтожения свободы художественного творчества и свободы слова. Гуманистические, социалистические, даже христианские идеи именовались "антинемецкими" - это слово я уже едва могу себе представить без волчьей интонации Гитлера. Одновременно подвергались злобным нападкам культурные и политические организации народа.

При всех своих слабостях Веймарская республика обладала могучим девизом, который признавался лучшими писателями и художниками всех направлений: искусство - народу. Немецкие рабочие, интерес которых к искусству и литературе был действительно велик, составляли особенно важную часть публики, читателей и зрителей. Нас тревожили их бедствия во время страшного экономического кризиса, пагубно сказывавшегося и на их культурном уровне, и все усиливавшаяся власть старого милитаристско-феодального и империалистического отребья. Я начал писать стихи, песни и пьесы, выражавшие чувства народа и клеймившие его врагов, которые выступали уже открыто под знаменем с гитлеровской свастикой.

Гонения в области культуры постепенно усиливались. Известные художники, издатели, редакторы газет и журналов подвергались судебным преследованиям. В университетах устраивались "охоты за ведьмами", против таких фильмов, как "На Западном фронте без перемен", организовывалась травля. Но это, разумеется, было лишь подготовкой к еще более решительным действиям. Когда Гитлер захватил власть, художникам было запрещено рисовать, писателям писать, а нацистская партия завладела издательствами и киностудиями. Но даже и эти покушения на культурную жизнь немецкого народа были лишь началом. Они были задуманы и осуществлены как духовная подготовка тотальной войны, которая является тотальным врагом культуры. Последовавшая война всему положила конец. Немецкий народ живет ныне без крова над головой, без достаточного питания, без мыла, без самых элементарных условий культуры.

Вначале лишь очень немногие были в состоянии увидеть связь между реакционными ограничениями в области культуры и последовавшим в итоге покушением на самое физическое существование народа. Усилия демократических, антимилитаристских сил оказались слишком слабыми.

Мне пришлось покинуть Германию в феврале 1933 года, на следующий день после поджога рейхстага. Начался исход писателей и художников, какого мир еще никогда не видел. Я поселился в Дании и, работая над пьесами и стихами, посвятил всю свою дальнейшую литературную деятельность борьбе против нацизма.

Некоторые мои стихотворения были нелегально завезены в Третью империю, и датские нацисты, поддержанные гитлеровским посольством, вскоре начали требовать моей высылки. Датское правительство отклонило это требование. Но в 1939 году, когда ощущалось уже приближение войны, я переехал с семьей в Швецию. Там я смог задержаться лишь на год. Гитлер вторгся в Данию и Норвегию.

Мы продолжили наше бегство на север и прибыли в Финляндию. Гитлеровские войска следовали за нами. Финляндия была уже полна нацистских дивизий, когда мы в 1941 году выехали в Америку. Мы пересекли СССР в сибирском экспрессе, который вез немецких, австрийских и чешских беженцев. Через десять дней после того, как мы отплыли на шведском судне из Владивостока, Гитлер напал на Советский Союз. Наш пароход принял груз копры в Маниле. Через несколько месяцев на этот остров напали союзники Гитлера.

Я догадываюсь, что вызвать меня сюда Комиссию Конгресса побудили некоторые мои пьесы и стихотворения, написанные в период антигитлеровской борьбы.

Вся моя деятельность, даже антигитлеровская, всегда была чисто литературной и совершенно независимой. Будучи гостем Соединенных Штатов, я в своей деятельности, в том числе и литературной, ни в какой форме не касался этой страны. Между прочим упомяну, что я не киносценарист. Я не представляю себе, какое влияние - будь то политическое или художественное - мог бы я оказать на кинематографию.

Все же, будучи вызван Комиссией Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности, я впервые чувствую себя обязанным высказать несколько соображений об американских делах. Оглядываясь на свой опыт драматурга и поэта в Европе двух последних десятилетий, я могу сказать, что великий американский народ многим бы рисковал и многое потерял бы, если бы позволил кому-нибудь ограничить свободное соревнование идей в области культур и или вмешиваться в вопросы искусства, которое, чтобы быть искусством, должно быть свободно.

Мы живем в опасном мире. Уровень нашей цивилизации таков, что человечество могло бы уже достичь самой высокой степени богатства, но в целом оно _все еще_ страдает от бедности. Мы пережили большие войны, впереди, говорят, еще большие. Весьма возможно, что одна из них уничтожит все человечество. Может быть, мы - последнее поколение рода человеческого на земле. С того времени, когда лошадь заставили делать то, что не под силу человеку, идеи использования новых производственных возможностей мало ушли вперед. Не кажется ли вам, что при таком незавидном положении дел любая новая идея должна быть тщательно и свободно изучена? Искусство способно прояснять идеи и даже облагораживать их.

1947

НАБРОСКИ ПРЕДИСЛОВИЯ К "ЖИЗНИ ГАЛИЛЕЯ"

"Жизнь Галилея" была написана в те мрачные последние месяцы 1938 года, когда многие считали наступление фашизма неудержимым, а окончательное крушение западной цивилизации делом самого ближайшего будущего. И действительно, близился конец той эпохи, которая принесла миру расцвет естественных наук и новый этап в развитии музыкального и театрального искусства. Ожидание эпохи варварства и "безвременья" захватило почти всех. Лишь немногие видели зарождение новых сил и верили в жизнеспособность новых идей. Стерлись даже границы понятий "старое" и "новое". Учение классиков научного социализма потеряло прелесть новизны и казалось наследием давно прожитой эпохи.

Буржуазия изолирует науку в сознании ученого, представляет ее некоей самодовлеющей областью, чтобы на практике запрячь ее в колесницу _своей_ политики, _своей_ экономики, _своей_ идеологии. Целью исследователя является "чистое" исследование, результат же исследования куда менее чист. Формула Е = mC^2 мыслится вечной, не связанной с формой общественного бытия. Но такая позиция позволяет другим устанавливать наличие этой связи: город Хиросима внезапно стирается с лица земли. Ученые притязают на безответственность машин.

Вспомним родоначальника экспериментального естествознания Фрэнсиса Бэкона, недаром говорившего, что природе надо повиноваться, чтобы ею повелевать. Его современники повиновались его природе, подкупая его, и тем самым обеспечили себе право повелевать им, лордом-канцлером, до такой степени, что парламенту пришлось в конце концов посадить его за решетку.

Пуританин Маколей отделял Бэкона-политика, которого он осуждал, от Бэкона-ученого, которым он восхищался. Что же, и нам так поступать по отношению к немецким врачам^нацистам?

Помимо всего прочего, война содействует развитию науки. Какие великолепные возможности! Она приводит к научным открытиям, а не только к грабежу и насилию. Высшая ответственность (ответственность верхов) приходит на смену низшей (ответственность перед низами). Повиновение порождает произвол. Всеобщий беспорядок многое упорядочивает. Врачам, боровшимся с желтой лихорадкой, приходилось экспериментировать на самих себе; фашистские же врачи получали подопытный человеческий материал в любом количестве. Справедливость соблюдалась и тут: они замораживали только "преступников", то есть инакомыслящих. Для опытов по размораживанию с помощью "животного" тепла они получали проституток, женщин, преступивших заповедь нравственной чистоты. Женщины эти служили пороку, теперь им предоставлялась возможность послужить науке. Между прочим, выяснилось, что горячая вода оживляет лучше, чем женское тело, она на своем скромном посту может больше сделать для родины. (На войне мы не должны забывать об этике.) Прогресс - куда ни глянь! В начале века политические деятели из простонародья были вынуждены тюрьмы считать своими университетами. Теперь же тюрьмы стали университетами для охранников (и врачей). Конечно, даже если бы государство оказалось не в состоянии оставаться "в границах этики", считалось бы, что эти эксперименты в порядке вещей, так как проводятся "в интересах науки". Тем не менее буржуазный мир все еще имеет некоторые основания для возмущения. Даже если речь идет всего лишь о мере допустимого, что ж - важна и мера. На процессе генералов фон Макензена и Мельтцера в Риме английский представитель обвинения полковник Холе, касаясь расстрелов заложников, признал, что в военной обстановке "reprisal killings" (расстрелы заложников) не могут считаться противозаконными действиями, если жертвы схвачены на месте происшествия, если они не слишком многочисленны и если предпринимаются попытки разыскать лиц, ответственных за происшедшее. Однако немецкие генералы превзошли границу дозволенного. Они арестовывали по десять итальянцев за каждого убитого немецкого солдата (впрочем, не по двадцать, как того требовал Гитлер) и расправлялись с ними чересчур быстро, примерно в течение двадцати четырех часов. Итальянская полиция по ошибке схватила нескольких лишних итальянцев, и по ошибке же немцы и их расстреляли за компанию, чересчур положившись на своих итальянских коллег. Но при этом заложников брали главным образом из тюрем - заключенных или задержанных по подозрению и ожидавших суда, - а если их все же не хватало, то вакансии заполнялись евреями. Таким образом, определенная гуманность проявлялась не только в отклонении от предписанной численности. И все же они нарушили меру допустимого, за что и понесли наказание.

Тем не менее в наше время глубочайшего морального падения буржуазии можно доказать, что лохмотья падших из того же материала, что и былые их чистые одежды.

Таким-то образом ученые наконец получают то, что им нужно: государственное финансирование, планирование ключевых аспектов экономики, руководящее положение в промышленности; таким-то образом наступает для них золотой век. И их подъем производства начинается с производства средств разрушения, их планирование приводит к крайней анархии, ибо они вооружают одно государство для войны с другими. Презрение, которое народ всегда испытывал к кабинетным ученым, превратилось в нескрываемый ужас с тех пор, как они стали столь серьезной угрозой для всего человечества. И в тот момент, когда, уйдя целиком в свою науку, начисто оторвались от народа, они с ужасом обнаружили вдруг свою связь с ним, ибо угроза нависла и над ними самими; их собственная жизнь оказалась в опасности, серьезность которой они осознают лучше, чем кто бы то ни было. С их стороны раздается уже немало протестов, направленных не только против давления на их науку, которую, дескать, тормозят, стерилизуют и толкают на ложный путь, но и против порождаемой их наукой угрозы всему человечеству и им лично.

Совсем недавно немцы пережили одно из таких потрясений, из которых очень тяжело делать практические выводы. Руководство страной попало в руки невежественного человека, который с помощью банды беспощадных и "темных" политиков развязал чудовищную войну и привел страну к полному разорению. Перед самой катастрофой и в течение довольно длительного периода после нее всю вину взваливали на этих людей. Они провели в свое время почти тотальную мобилизацию интеллигенции, то есть направили во все основные отрасли науки и техники высококвалифицированных специалистов, и если иногда и ставили им палки в колеса, то все же нельзя на одни эти палки сваливать ответственность за катастрофу. Даже политическая военная стратегия тех лет не производит впечатления просто-напросто глупой, а стойкость армии и гражданского населения не вызывает никаких сомнений. В конце концов победило превосходство противников в людях и технике, вызванное к жизни целым рядом событий, которые было трудно предусмотреть.

Многие, знающие или по крайней мере догадывающиеся о недостатках капитализма, готовы мириться с ними ради свободы личности, которую он им якобы дает. Они верят в эту свободу главным образом потому, что почти никогда ею не пользуются. Правда, при гитлеровском терроре эта свобода оказалась в какой-то степени утраченной; ее можно было сравнить с небольшой суммой на текущем счету, которой при нормальном режиме можно было в любой момент воспользоваться, но, конечно, лучше было не пользоваться; теперь же она была, так сказать, заморожена, то есть ею хоть и нельзя было больше располагать по своему усмотрению, но все же было известно, что она существует. Они рассматривали гитлеровский режим как ненормальный; они считали его извращением капитализма или даже антикапиталистическим строем. Чтобы поверить в последнее, пришлось, правда, воспользоваться определением капитализма, данным национал-социалистами, а что касается теории извращений, то весь капитализм представлял собой не что иное, как систему, на каждом шагу порождавшую извращения, ни предотвратить, ни искоренить которые интеллигенция явно была не в силах. В любом случае лишь катастрофа могла восстановить свободу. Когда же катастрофа разразилась, она - даже она! - не восстановила свободы.

После многочисленных и разнообразных описаний страшной материальной нищеты, воцарившейся в обезгитлеренной Германии, я услышал однажды описание нищеты духовной. "Немцам сейчас необходимо одно: откровение свыше", говорили мне. "Разве им еще не было откровений свыше?" - спросил я. - "Ты только посмотри на духовное оскудение, - последовал ответ, - и полное отсутствие руководителей". - "Разве мало было у них руководителей?" спросил я и напомнил о разрухе. - "Но им нужна какая-то надежда", возражали мне. - "Разве им еще не надоели надежды? - спросил я. - Я слышал, они достаточно долго жили надеждой - или избавиться от своего фюрера, или получить из его рук весь мир на поток и разграбление".

Как раз тогда, когда труднее всего обходиться без знания, его труднее всего приобретать. Последняя ступень духовного обнищания наступает тогда, когда кажется, что можно обойтись и без знания. Ни на что нельзя уже твердо рассчитывать, все критерии рухнули, ближние цели заслоняют дальние; остается лишь уповать на добрую волю случая.

ИСКУССТВО В ЭПОХУ ПЕРЕВОРОТА

Тяга эксплуатируемых и угнетенных пролетарских масс к искусству с особой силой проявляется в период их раскрепощения. Это тяга к радостной жизни - частица могучей, но подавленной жажды жизни. В грозную и удивительную пору окончательной схватки, когда идет "последний и решительный бой", да и во время первых серьезных сражений восстановительного периода, когда еще откровенно властвует физический голод, утолить духовный - гораздо проще. К тому же народ видит в искусстве средство борьбы.

Когда буржуазный корабль начинает тонуть, буржуазия прежде всего выбрасывает за борт искусство, и это происходит не только потому, что лучшие художники уже раньше стремились пустить его ко дну. Пролетариат призывает их к себе, как только берет власть в свои руки.

Удивительна забота, которую молодое Советское правительство, со всех сторон теснимое внутренним и внешним врагом, в разгар войны, в самый разгар голода проявило к театрам. Оно снабжало их углем, давало актерам специальные пайки, загружало работой.

И это повторилось в покоренном Берлине, двадцать пять лет спустя, когда советский комендант отдал приказ отворить двери театров, закрытых при Гитлере. Противник, побежденный ценой таких усилий, был приглашен в театр. Снабжение населения хлебом, восстановление водопровода и открытие театров вот первые шаги победителей! После революции, еще не построив тяжелой промышленности, русский пролетариат создал свою кинематографию. А через двадцать пять лет русская армия-победительница помогает немецкому народу, который нанес тяжелый урон советской индустрии, создать свою, новую кинематографию.

Нет сомнений: эпоха великих переворотов открывает великие возможности перед искусством. Станет ли оно великим?

ИЗ РЕЧИ НА ОБЩЕГЕРМАНСКОМ КОНГРЕССЕ ДЕЯТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ В ЛЕЙПЦИГЕ

Когда мы по окончании войны, развязанной Гитлером, вернулись к театральному творчеству, главная трудность заключалась, быть может, в том, что ни артисты, ни зрители не представляли себе истинных масштабов произведенных разрушений. Каждый ясно понимал, что восстановление заводов, лежавших в развалинах, и жилых домов, стоявших без крыш, потребует огромных усилий, но что касается театра, где усилиями одних лишь рабочих-строителей нельзя было восстановить все разрушенное, то здесь все требования и предложения, казалось, сводились к лозунгу: "Продолжать в том же духе". Считали, что дело осложняет лишь нехватка хлеба и кулис. В действительности же картина упадка была чудовищна. Варварство и глупость торжествовали; они были явно исполнены решимости пережить эпоху своего расцвета.

В постановках величайших творений нашей драматургии они обрели особенно надежное пристанище. Однако этот упадок оставался незамеченным, ибо способность к оценке переживала упадок столь же чудовищный.

Быстрый распад искусства в период господства нацистского режима произошел, судя по всему, почти незаметно. То обстоятельство, что разрушение театральных зданий, то есть материальный ущерб, понесенный театром, гораздо больше бросался в глаза, чем ущерб, нанесенный актерскому и режиссерскому мастерству, объяснить, пожалуй, нетрудно: ущерб материальный театр понес в годы крушения нацистского режима, а моральный - в годы его становления. В самом деле, даже в наши дни продолжают еще говорить о "блестящей технике игры" в геринговских театрах, будто эту технику можно перенять независимо от того, чему именно она придавала блеск. Будто технику, которая служила для сокрытия общественных закономерностей, можно применить для их раскрытия.

Когда мы по окончании войны, развязанной Гитлером, вернулись к театральному творчеству, стремясь возродить его в духе прогресса, в духе исканий, направленных на столь необходимое преобразование общества, в это время изобразительные средства театра, создание которого потребовало так много времени, были, по сути дела, уничтожены, разъедены духом регресса и авантюризма. Театр выродился, поэзия превратилась в декламацию, искусство в искусственность, внешние эффекты и фальшивая чувствительность стали главным козырем актера. Образцы, достойные подражания, сменились подчеркнутой пышностью, а подлинная страсть - наигранным темпераментом. Целое поколение актеров состояло из людей, подобранных неправильно и воспитанных в духе ложных доктрин.

Каким же путем следовало нам идти, чтобы осуществить новые постановки для нового зрителя в театре, который до такой степени оскудел духовно и утерял техническое мастерство?

Каким путем можно создать на сцене такого театра образ нового человека, образ, столь необходимый для нашей страны? Как воплотить в сценическом действии основные факторы столь необходимых общественных преобразований? Как отобразить окружающую среду, которая с недавнего времени превратилась из постоянной величины в переменную? Как создать драматургию противоречий и диалектических процессов, подлинную драматургию, свободную от объективизма? Наконец, каким образом нужно развивать у нового зрителя, зрителя-труженика, способность к новой плодотворной критике?

Ответ содержится в самом вопросе. Исцелить гибнущий театр можно было, лишь решая труднейшие задачи, а не какие-либо совсем несложные. У театра, который в тот момент едва ли был способен просто развлечь даже самого непритязательного зрителя, оставался один единственный шанс на спасение взяться за решение таких задач, которые никогда еще перед ним не стояли. Театру, самому по себе несовершенному, предстояла напряженная борьба за изменение окружающей его среды. Отныне он мог отображать мир, лишь участвуя в созидании мира.

Здесь, в этой части Германии, где одни из вас дома, а другие в гостях, ведется большая, напряженная работа в области театра. И я заверяю вас, что она ведется не только для этой части Германии. Я заверяю вас также, что мы, ведущие такую работу, сознаем, сколь бесплодной оказалась бы в конце концов она без тех усилий, которые предпринимаются в другой части Германии. Призыв классиков сохраняет свое значение и поныне: "Либо у нас будет национальный театр, либо не будет никакого!.."

Май 1951 г.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО НЕМЕЦКИМ ДЕЯТЕЛЯМ ИСКУССТВ И ПИСАТЕЛЯМ

Я прочел речь Отто Гротеволя, в которой он требует созыва общегерманского совещания по подготовке свободных выборов во всей стране, и, подобно многим другим, содрогнулся, узнав, насколько серьезным считает правительство Германской Демократической Республики положение в Германии.

Разразится ли у нас война? Ответ один: если готовить войну - она разразится. Будут ли немцы стрелять в немцев? Ответ один: если они не захотят говорить друг с другом, они будут стрелять друг в друга.

В стране, которая в течение долгого времени осуществляла единое управление всеми своими делами показалась вдруг насильственно разорванной на части, повсеместно и ежечасно возникает множество конфликтов. Разрешить их можно различными путями. Если создать армии, конфликты будут разрешаться военным путем. Если появилась опасность возникновения этих армий, нужно, не теряя ни минуты, при любых условиях предпринять .новые усилия для того, чтобы добиться воссоединения мирным путем. Таким образом будут устранены все конфликты, не говоря уже о всех прочих неисчислимых выгодах подобного единства. Людям всех профессий опасность грозит в равной степени, и все они должны способствовать устранению создавшегося напряжения. Как писатель, я призываю всех немецких писателей и деятелей искусств обратиться к своим парламентам с просьбой начать переговоры, к которым мы так стремимся, с обсуждения следующих предложений:

1. Полная свобода литературного творчества, с одним ограничением.

2. Полная свобода театрального искусства, с одним ограничением.

3. Полная свобода изобразительных искусств, с одним ограничением.

4. Полная свобода музыкального творчества, с одним ограничением.

5. Полная свобода кино, с одним ограничением. Ограничение таково: запрету подлежат произведения литературы и искусства, прославляющие войну, проповедующие ее неизбежность и разжигающие ненависть между народами.

Три войны вел великий Карфаген. После первой он еще сохранил свое могущество, после второй в нем еще жили люди. После третьей войны от него не осталось и следа.

26 сентября 1951 г.

КОНГРЕССУ НАРОДОВ В ЗАЩИТУ МИРА

У человечества удивительно короткая память: слишком быстро оно забывает перенесенные страдания. Но представить себе грядущие бедствия люди, очевидно, и вовсе не в состоянии. Жуткие описания атомной войны, кажется, не очень испугали жителей Нью-Йорка. Жителей Гамбурга и по сей день окружают развалины, и все же они не решаются поднять голос против новой войны. Ужасы сороковых годов, которые потрясли мир, как видно, забыты. "Вчерашний дождь не вымочит", - говорят многие.

Эта бесчувственность в крайних своих проявлениях подобна смерти. Ее нужно преодолеть во что бы то ни стало. Очень многие люди уже сейчас представляются нам мертвецами. Они так мало делают, чтобы предотвратить грядущее несчастье, словно их уже постигла страшная участь, пока еще только грозящая им.

И все же ничто не сможет убедить меня, что бороться против врагов разума во имя его торжества - безнадежное дело. Повторим уже тысячу раз сказанное! Лучше повторить лишний раз, чем промолчать, когда сказанное могло бы подействовать. Пусть иногда нам кажется, что предостережения уже набили оскомину. Наш долг - вновь и вновь предостерегать человечество, ибо ему угрожают войны, по сравнению с которыми все предыдущие покажутся детской забавой. Эти войны, без сомнения, разразятся, если вовремя не ударить по рукам тех, кто подготавливает их открыто, у всех на глазах.

30 ноября 1952 г.

НЕУЛОВИМЫЕ ОШИБКИ КОМИССИИ ПО ДЕЛАМ ИСКУССТВ

Приглашенные на заседание Академии искусств

Большие начальники из Комиссии по делам

искусств,

Платя дань доброму обычаю признавать свои

ошибки,

Бормотали, что они тоже

Признают свои ошибки. Правда,

Когда их спросили, какие ошибки они признают,

Они, как ни старались, не могли припомнить

Никаких определенных ошибок. Все,

Что ставили им в вину, оказывалось

Как раз не ошибкой, потому что Комиссия

зажимала

Только произведения, не представляющие

интереса, и то, собственно,

Не зажимала, а просто не продвигала.

Несмотря на усерднейшие размышления,

Они не смогли вспомнить

Ни одной определенной ошибки, однако

Твердо стояли на том,

Что допустили ошибки - как и требует добрый

обычай.

1953

ВЕДОМСТВО ЛИТЕРАТУРЫ

Ведомство литературы, как известно, отпускает

Издательствам республики бумагу,

Столько-то и столько-то центнеров дефицитного

материала

Для издания желательных произведений.

Желательными

Являются произведения с идеями,

Которые Ведомству литературы знакомы по газетам.

Такой подход

Должен был бы, учитывая особенности наших газет,

Привести к большой экономии бумаги, если бы

Ведомство литературы на каждую идею наших

газет

Пропускало по одной книге. К сожалению,

Оно легко посылает в печать все книги,

пережевывающие

Одну идею наших газет.

Таким образом,

Для произведений некоторых мастеров

Бумаги не хватает.

1953

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА И АКАДЕМИЯ ИСКУССТВ

Академия искусств опубликовала свои предложения, касающиеся работы деятелей искусств в ГДР, а также состояния и содержания работы таких культурных институтов, как кино, радио и печать. Однако ее право на критику было подвергнуто сомнению. Доводы ее противников сводились к тому, что академия в прошлом не сумела выработать марксистскую точку зрения, стать на позиции социалистического реализма и действенно поддержать политику правительства в области культуры. Насколько справедливо это утверждение?

Академия искусств - институт и новый, и старый. Основана она была в 1696 году, а 1950-й, благодаря усилиям правительства ГДР, стал годом ее возрождения. Новыми членами академии были избраны наиболее известные деятели искусств; основным критерием при избрании служила прогрессивность взглядов. Местожительство художника не имело решающего значения. Однако в известном смысле немецкие художники представлены в академии далеко не полно, ибо многие крупные мастера, живущие в ФРГ, не могли вступить в нее, не подвергаясь преследованиям со стороны властей.

Об опасном самообмане некоторых наших руководителей в области культуры говорит тот факт, что они предъявляют к академии требования, которые можно предъявлять лишь к марксистам. Но академию в том виде, как она есть, нельзя рассматривать как марксистскую, и, если допустимо критиковать результаты ее работы с марксистских позиций, то было бы совершенно неправильно относиться к ней так, будто это марксистский синклит. В лучшем случае можно сказать, что академики-марксисты, а многие из самых известных членов академии марксисты, упустили возможность привить и остальным марксистские взгляды.

Я сам, разумеется, придерживаюсь того мнения, что художник, который прогрессивен лишь в общем и целом, не сумеет извлечь из своего таланта максимум возможного. Едва ли в академии имела место какая-либо дискуссия, в ходе которой марксистское мировоззрение подвергалось бы сомнению. (А дискуссии, приведшие к выдвижению вышеупомянутых предложений, продемонстрировали отрадное единство взглядов по некоторым важнейшим принципам политики ГДР). Однако нельзя отрицать, что многие наши деятели искусств по ряду важных вопросов отнеслись к политике правительства в области культуры довольно неприязненно и без понимания. Причину такого отношения я вижу в том, что эта политика не обогатила художников идейно, а была просто-напросто навязана им. Порочная практика всяческих комиссий, плохо аргументированные предписания, чуждые искусству административные меры, вульгарно-марксистский язык оттолкнули художников (в том числе и марксистов) и помешали академии занять передовую позицию в области эстетики. Как раз художники-реалисты восприняли некоторые требования комиссий и критики как требования чрезмерные.

Ни одно новое государство не может быть построено, если отсутствует уверенность. Только избыток творческих сил создает новое общество. А поверхностный оптимизм может поставить его под удар.

Необходимо расчистить путь пробивающимся росткам общественной жизни. Лакировка и украшательство - самые страшные враги не только всего прекрасного, но и политической мудрости. Жизнь трудового люда, борьба рабочего класса за осмысленную и творческую деятельность - вот окрыляющая тема для искусства. Но одно только присутствие рабочих и крестьян на полотне или на экране не имеет ничего общего с глубоким раскрытием этой темы. Искусство должно добиваться того, чтобы его понимали. Но общество, борясь за всеобщее образование, должно тем самым воспитывать в себе более глубокое понимание искусства. Культурные запросы людей необходимо удовлетворять. Но только непримиримо борясь с привычкой к безвкусице. Под сенью правильных требований процветало ложное и скверное.

Вероятно, для удобства служащих соответствующих учреждений и в целях безошибочного администрирования следовало бы разработать простые и четкие схемы для произведений искусства. Тогда художникам останется "лишь" облечь свои мысли (а возможно, мысли администрации?) в определенную форму, и все будет в порядке.

Но тогда требовать живого слова в искусстве все равно, что требовать живого слова от мертвецов. Искусство имеет свои собственные законы.

Социалистический реализм - это большая и широкая генеральная линия, и тут оригинальное видение художника и индивидуальный стиль не мешают, а только помогают. Борьбу против формализма следует не только рассматривать как политическую задачу, но и наполнить политическим содержанием. Она является составной частью борьбы пролетариата за правильное решение социальных проблем и потому с неверными решениями в искусстве следует бороться как с неверными социальными решениями, а не рассматривать их как эстетические заблуждения. Некоторых политиков это, вероятно, удивит, но политический язык для многих деятелей искусств более понятен, чем составленный наспех эстетический лексикон, который содержит лишь категорические утверждения туманного свойства.

Была ли наша культурная политика последних лет реалистичной с точки зрения искусства? Наши художники работают для неоднородного в классовом отношении зрителя. Степень хорошего вкуса, как и степень безвкусицы у этого зрителя весьма различны. Равным образом различны и его запросы, которые призвано удовлетворить искусство. Государство думает прежде всего о рабочем классе, следовательно, и наши лучшие художники должны первым делом думать о нем. Однако необходимо учитывать также запросы и вкусы других классов. Все это возможно лишь при высоком и глубоко дифференцированном искусстве. Качество произведения - решающий политический вопрос для подлинно социалистического искусства.

Политическое качество играет огромную роль. Задача художественной критики - бороться с политическим примитивом. В этой области наша критика добилась некоторых успехов. Мы не можем требовать, чтобы за немногие годы был достигнут политический уровень Советского Союза, и все же примеры нам помогают. Правда, следование этим примерам не принесло бы нам пользы, если бы мы воспринимали их без учета наших специфических условий. У нас, грубо говоря, меньше нового и больше старого. Значительные слои населения еще глубоко проникнуты капиталистическими представлениями. Это можно сказать даже об определенной части рабочего класса. В разрушении этих представлений призвано сыграть свою роль и искусство. Мы слишком рано повернулись спиной к недавнему прошлому, жадно стремясь обратиться к будущему. Но ведь будущее зависит от того, как мы разделаемся с прошлым. Где произведения искусства, воссоздающие картину трагического поражения немецкого рабочего класса в 1933 году, поражения, от которого он все еще не оправился? Такие произведения должны были бы показать героические примеры упорной борьбы. И они вдохновляли бы нашу сегодняшнюю борьбу, вооружив ее знаниями и примерами из прошлого.

Наш социалистический реализм должен быть одновременно и критическим реализмом.

Культурные достижения нашей республики значительны. Предпосылки для новых успехов созданы. Если нам удастся поднять не только некоторые показатели производства, но и всестороннюю творческую активность народа, искусство получит новый стимул и само будет стимулировать движение вперед. В наши театры, библиотеки, на выставки и концерты хлынет огромное число людей, все более и более образованных, вдохновленных новыми целями. Когда великая идея социалистического реализма, идея высокогуманного земного искусства, раскрывающего все способности человека, освободится от административных пут, наши лучшие художники увидят в ней, как это и есть в действительности, чудесный дар революционного пролетариата.

1953

НЕ ТО ИМЕЛОСЬ В ВИДУ

Когда Академия искусств

Потребовала от узколобых властей

Свободы искусства,

Вокруг нее раздались визг

И возгласы возмущения,

Но, все перекрыв,

Грянул оглушительный гром рукоплесканий

По ту сторону секторальной границы.

Свободу! - орали там. - Свободу художникам!

Свободу во всем! Свободу всем!

Свободу угнетателям! Свободу поджигателям

войны!

Свободу рурским картелям! Свободу

гитлеровским генералам!

Так-то, любезные!

Сперва иудин поцелуй рабочим

Затем иудин поцелуй художникам.

Злорадно ухмыляясь,

Поджигатель с канистрой бензина

Крадется к Академии искусств.

Но мы потребовали свободу рук

Не для того, чтоб его обнять, а чтобы вышибить

Канистру из его грязных лап.

Даже самые узкие лбы,

За которыми скрыта

Преданность делу мира,

Ближе к искусству, чем "почитатель искусства",

Который прежде всего чтит

Искусство войны.

1953

РЕЧЬ ПО СЛУЧАЮ ВРУЧЕНИЯ ЛЕНИНСКОЙ ПРЕМИИ "ЗА УКРЕПЛЕНИЕ МИРА И

ВЗАИМОПОНИМАНИЯ МЕЖДУ НАРОДАМИ"

Одна из самых замечательных традиций вашей страны, Советского Союза, ежегодное присуждение ряду лиц премии за заслуги в деле сохранения мира во всем мире. Эта премия представляется мне высшей и, пожалуй, наиболее почетной наградой из всех существующих ныне. Что бы ни пытались внушить народам, они твердо знают: мир - это альфа и омега всякой деятельности на благо человека, всего процесса производства материальных ценностей, всех видов искусств, в том числе и искусства жить на земле.

Мне было девятнадцать лет, когда я услышал о вашей великой революции, двадцать, когда я увидел отблески ее великого пламени и на своей родине. Я был санитаром в одном из военных госпиталей Аугсбурга. Казармы и даже госпитали опустели. Старинный город вдруг заполнился новыми людьми, огромными бурлящими толпами, повалившими из предместий в чопорные кварталы богачей, чиновников и коммерсантов. В течение нескольких дней женщины из рабочих семей заседали в наскоро созданных советах и задавали жару молодым рабочим в солдатских шинелях, а фабриками управляли рабочие.

Всего несколько дней, но каких! Все так и рвутся в бой, но в то же время и жаждут мира, созидательной деятельности.

Как вам известно, борьба эта не увенчалась победой, и вам известно почему. В последовавшие затем годы Веймарской республики произведения классиков социализма, возродившиеся к новой жизни благодаря Великому Октябрю, и сообщения о смелом строительстве нового общества в вашей стране сделали меня горячим сторонником этих идеалов и обогатили меня знаниями.

Самым важным для меня было осознание того, что будущее человечества можно предвидеть лишь "снизу", лишь встав на точку зрения угнетенных и эксплуатируемых. Лишь борясь в их рядах, можно бороться за все человечество.

Отгремела чудовищная война, назревала еще более чудовищная. Отсюда, снизу, были отчетливо видны тайные причины этих войн; этому классу приходилось расплачиваться за них - как за проигранные, так и за выигранные. Здесь, в самых низах, и мир оборачивался войной.

И в сфере производства, и вне ее царило насилие. То открытое- как мощь реки, прорывающей плотину, то скрытое - как мощь плотины, обуздывающей реку. Дело заключалось не только в том, производить ли пушки или плуги, - в борьбе за цены на хлеб плуги играют роль пушек. В постоянной ожесточенной борьбе классов за средства производства периоды относительного мира - это лишь передышки между битвами. Не какая-то стихия разрушения и войны то и дело врывается в мирный процесс производства, а само это производство основано на принципе разрушения и войны.

При капитализме люди всю свою жизнь ведут борьбу за существование друг против друга. Родители враждуют из-за детей, дети - из-за наследства, мелкие торговцы борются за свои лавки между собой и все вместе против крупных воротил. Крестьянин воюет с горожанином, школьники - с учителем, народ - с властями, фабрики - с банками, концерны - с концернами. Как же тут народам не воевать друг с другом!

Народы, добившиеся для себя социалистической экономики, находятся в изумительных - для дела мира - условиях. Движущие людьми стимулы приобретают мирный характер. Борьба всех против всех превращается в борьбу всех за всех. Приносящий пользу обществу приносит пользу и себе. Приносящий пользу себе, приносит пользу обществу.

Хорошо живется полезным членам общества, а не вредоносным, как прежде. Достижения науки уже больше не козыри в азартной игре, они не утаиваются, а делаются достоянием всех. Технические изобретения внушают радость и надежду, а не ужас и смятение, как прежде.

Мне пришлось пережить две мировые войны. Теперь, на пороге старости, я знаю, что вновь готовится страшная война. Но четвертая часть человечества занята мирным строительством. И в других странах идеи социализма пробивают себе дорогу.

Повсюду на земле простые люди страстно желают мира. Многие представители интеллигентных профессий также и в капиталистических странах, в разной степени осознавая происходящее, борются за мир. Но наша главная надежда в борьбе за мир - это рабочие и крестьяне социалистических стран и стран капитализма.

Да здравствует мир! Да здравствует ваша великая мирная держава, государство рабочих и крестьян!

25 мая 1955 г.

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА IV СЪЕЗДЕ ПИСАТЕЛЕЙ ГДР

В той части Германии, где проходит этот съезд, будет и впредь продолжаться в интересах всей Германии решительная борьба за новый, лучший образ жизни и за новый, лучший образ мыслей. Мы будем вести ее во всех областях, в области искусства - всеми средствами искусства. Большая часть Германии все еще живет в болоте буржуазного варварства, и болото это опять становится глубоким и вязким. Во Фридланде крупная буржуазия устами своих ораторов восторженно приветствует несчастных, из которых она в свое время воспитала волков; сейчас она снова дрессирует несчастных в новой захватнической армии. Неутомимо превращая мир в ругательное слово, она стремится к войнам - своему варварскому образу жизни. При этом литература, за некоторыми, но великолепными исключениями, становится литературой бесстыдного приспособленчества или отчаяния.

Мы пишем в новых условиях. Социалистический и реалистический метод творчества, который мы как социалисты и реалисты создаем для наших новых читателей, строителей нового мира, может, как мы видели, многообразно совершенствоваться для великой борьбы, особенно, мне думается, путем изучения материалистической диалектики и изучения народной мудрости. Ведь мы строим наше государство не для статистики, а для истории, а что такое государство без мудрости народа?

Январь 1956 г.

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СЕКЦИИ ДРАМАТУРГИИ

Союз писателей обратился по моей просьбе к нескольким молодым драматургам ГДР и попросил сообщить мне о некоторых проблемах создания и постановки пьес. Письмо! было разослано поздно, и потому пришло не очень много ответов; но все-таки ответы были, и, я думаю, на основе этих ответов можно обсудить ряд вопросов. Речь идет главным образом о трех проблемах, о трех трудностях, которые упоминаются в письмах.

Первое - это проблема сотрудничества с театрами. Она представляется мне действительно весьма сложной. Я думаю сначала остановиться на практических вопросах, потому что самая большая часть этих ответов действительно касается вопросов практических, и заставляет предположить, что база, то есть попросту материальная и организационная база, у многих весьма ненадежна, из-за этого до эстетических вопросов у них пока не доходит дело.

Касаясь сотрудничества с театрами, драматурги жалуются, что на посланные пьесы совсем не получают ответа или получают очень поздно. - Я говорю по порядку, вы можете потом дополнить. - Далее они жалуются на то, что есть только один отдел распространения пьес. Кроме того, у них имеются трудности с допуском на репетиции в театры. Речь идет не о репетициях собственных пьес, а о репетициях других пьес.

Они даже не получают контрамарок. Это играет определенную роль, потому что - и тем самым я подхожу ко второму вопросу - действительно возникает проблема, на что жить, если пишешь пьесы. Это совсем не просто. Имеются некоторые трудности, которые вам следовало бы обсудить. Например, тот факт, что театры интересуются только правом первой постановки, так что пьесы ставятся лишь в одном театре, а на это, конечно, никто не может жить.

Возможно, вы внесете предложения по этому вопросу. Я над этим думал и беседовал с некоторыми людьми и пришел к выводу, что отдел распространения должен принципиально давать право постановки обязательно нескольким театрам одновременно, причем совсем не важно, состоится ли премьера в один и тот же день. Это означало бы, что завлиты отдельных театров, заинтересованных в какой-то пьесе, работали бы совместно. Таким образом, они не стали бы, как говорится, выхватывать пьесы друг у друга из-под носа.

Третья проблема - это трудности, связанные главным образом с заказами. Кажется, об этом много говорят. А следовало бы реально изучить эту проблему. Очевидно, в наше время очень быстрой перестройки и очень быстрых перемен драматургам уже в процессе письма нужен совет. Ведь и раньше тем, кто писал пьесы, приходилось многое изучать, и обычно было очень трудно составить себе полное представление о проблемах, которые должны быть затронуты, независимо от того, были ли это проблемы современные или исторические. Это одна сторона.

Вторая заключается в том, что здесь, по-видимому, слишком много разговаривают и спорят, а у семи нянек дитя без глаза; к тому же все еще даются слишком схематичные, ограниченные или совсем не художественные советы.

Но начать я хочу не с этого - может быть, это сделаете потом вы, - а с обсуждения одной мысли, которая также касается материальной или практической стороны дела и содержится в одном или двух из этих писем.

Кажется, значительная часть наших театров в ГДР находится в очень плохих руках. Есть очень скверные директора из породы опереточных простаков. И потом часто встречается этакая благотворительность. Людей, которые состарились, неохотно отпускают. И вообще людей неохотно увольняют - это кажется мне неправильным, потому что условия за это время значительно изменились. Итак, руководство рядом театров - я пометил себе некоторые из них и передам список Министерству культуры, - судя по письмам, осуществляется на низком провинциальном уровне. Сложность заключается, видимо, в том, - тут меня можно, разумеется, поправить - что директора театров приглашаются на работу местными инстанциями. Поэтому я предложил бы вам поддержать нововведение, которое запланировано и которое заключается в том, что директора приглашаются на работу Министерством культуры. Это означало бы, что директора имели бы определенную поддержку в Министерстве культуры и не зависели бы только от местных инстанций, художественный вкус которых разумеется, не всегда может быть гарантирован. Здесь помощь со стороны Союза писателей действительно могла бы сыграть немаловажную роль.

После изучения писем я пришел также к мысли, что для руководства театрами следовало бы привлекать свежие силы и приглашать в литературную часть и в дирекцию писателей-драматургов, которые, в общем-то, имеют или должны иметь некоторую связь с этими учреждениями. То есть я предлагаю заинтересованным писателям поступить в литературную часть (возможно, лучший путь в дирекцию театра лежит через литературную часть, но этого я не утверждаю) или стать директорами театров, включиться в нашу работу, и мы передадим эти предложения Министерству культуры.

Мне кажется, что материально можно было бы несколько помочь, если бы автор, пишущий пьесы, стал, скажем, помощником завлита в театре. Во-первых, он будет получать зарплату, а не единовременные пособия, которые, в конечном счете, действуют очень плохо и деморализующе. Во-вторых, он будет работать в театре и его отношение к театру станет совсем другим.

При этом я думаю о себе, о том, что я, руководя театром, могу ставить свои пьесы. (Оживление.) Это тоже необходимо, потому что театры Германской Демократической Республики относятся, - к моему сожалению - к тем немногим театрам Европы, которые не ставят моих пьес. Таким образом, я просто вынужден ставить самого себя и советую вам как можно скорей оказаться в аналогичном положении. (Снова оживление.) Таким путем вы сможете избавиться от громадного количества затруднений, которые у вас имеются в ваших взаимоотношениях с театрами. У меня очень мало затруднений с "Берлинским ансамблем".

Я узнавал в Министерстве культуры: возможно, будут созданы определенные дополнительные, кажется, это называется "штатные единицы" в театрах для вторых завлитов. Я советовал бы добиваться такой должности, поскольку она во всех случаях позволит заниматься собственной работой. (Оживление.) Конечно, тогда первым завлитам пришлось бы работать больше, чем теперь.

Я хотел затронуть еще один вопрос, тоже связанный с некоторыми из этих писем. Это вопрос о том, как нам, независимо от больших пьес для театров, вновь возродить малые, гибкие боевые формы, вроде тех, что были у нас в свое время - агитпропгруппы. Это представляется мне чрезвычайно важным.

Я не хочу сказать, что надо уйти из театров и перейти в агитпропбригады, но я считаю, что и для драматургии театров очень многое мог бы дать тот боевой дух, который необходим для маленьких, непосредственно агитационных трупп и который (может в них возникнуть. У нас для этого гораздо большие возможности, чем были раньше у таких трупп. В нашем распоряжении имеются грузовики, в наших театрах есть молодые профессиональные актеры, которые, вероятно, участвовали бы в этом. Все это нужно только организовать. Короче говоря, мы можем организовать это в гораздо большем масштабе и с большим комфортом. У нас есть издательства пьес для самодеятельности, которые также могли бы помочь, которые даже могли бы финансировать это дело. Правда, я должен сказать, что отдел литературы, судя по моему собственному опыту, ставит на этом пути всяческие препоны. Так, например, молодые литсотрудники "Берлинского ансамбля" обрабатывали пьесы для самодеятельности, а опубликовать эти пьесы, чтобы самодеятельные коллективы могли их поставить, не удается, потому что отдел литературы с поразительным отсутствием политического такта - я не говорю уже об эстетическом такте - не дает дополнительных ассигнований, которые для этого необходимы. Это, между прочим, скандальное обстоятельство.

Во всяком случае, я за то, чтобы действительно изучить вопрос, как снова поставить на ноги эти маленькие, маневренные труппы и труппки, как нам обеспечить их текстами, скетчами, куплетами, боевыми песнями, в которых они нуждаются. У нас есть образцы, которые самым молодым из вас, возможно, вообще неизвестны. Куба вчера рассказывал мне, что, например, Фюрнберг написал множество великолепных текстов для агитпропа, которых никто не знает. Надо бы попросить его обязательно издать эти тексты как образцы и как непосредственный материал для таких трупп.

Я знаю, что имеется серьезное предубеждение против агитпропа. Взяв в свои руки театры, мы должны были, конечно, работать для больших театров. Но не было ни малейшего основания для того, чтобы обходить или ликвидировать эту разновидность народного театра, который дал животворные импульсы большим театрам. Таково, во всяком случае, мое мнение, и я за то, чтобы вы обсудили этот вопрос, потому что здесь налицо необходимость, а я думаю, необходимость всегда должна быть у нас решающим фактором.

(Эрвин Штриттматтер. Особенно в деревне имеется такая необходимость!)

ЗАХВАТЫВАТЬ ИНИЦИАТИВУ!

Правда, я согласен с тем, что теперь эти труппы можно было бы организовать на более профессиональном уровне, чем раньше. Но, во-первых, мне кажется, у нас есть специфический недостаток, который заключается в том, что когда хотят что-нибудь организовать, сразу призывно глядят на начальство: пусть сделает министерство! Кое-что из прежнего можно спокойно сохранить - я имею в виду самостоятельность в работе. Это был бы громадный, настоящий прогресс. Вы не должны ждать, чтобы министерства за вас делали ваши революции. (Оживление.) Это, конечно, особая форма немецкого убожества, от которой мы еще не освободились, - привычка смотреть на других: пусть они это сделают или пусть они этого не сделают. А что сделаем мы? Такие маленькие труппы могут в любое время, так сказать, посредством самовоспламенения организоваться во всех театрах республики. Мне не трудно это себе представить; в нашем театре мы можем это организовать за полчаса, значит, могут и в других театрах.

Далее: почему бы этим труппам не заниматься повседневными вопросами. (Г. В. Кубш. В том числе!) Не в том числе, а именно и исключительно ими! Вот опять эта идея: бедных крестьян нужно приучать к большому театру, сперва надо ввести малую дозу, чтобы затем можно было впрыснуть большую порцию "воспитания". Нам в наших театрах следует заниматься не столько воспитанием, сколько перевоспитанием. Это, впрочем, одно и то же: воспитание в форме перевоспитания. У нас вообще, как мне кажется, в основном воспитывающий театр, а нам следовало бы иметь театр перевоспитывающий, это касается и больших театров. А маленькие труппы могут совсем освободиться от очень важных обязанностей больших театров и действительно заняться конкретными делами своих слушателей, их насущными, порой очень маленькими будничными проблемами. Ибо, как известно, существуют не только высокие проблемы. Нам вовсе не обязательно перенимать от буржуазии утверждение, что всегда существуют высокие чувства и низменные чувства, ибо на самом деле всегда существовали только чувства высших и чувства низших. Мы можем здесь действовать вполне "низменно".

Я не знаю, насколько драматурги могли бы и здесь захватить инициативу. Мне думается, могли бы. Сейчас, судя по всему, между драматургами и театрами большая пропасть. Драматурги пишут пьесы и предлагают их театрам; театры месяцами заставляют их ждать и не берут пьес. Во многих городах есть драматурги и есть театры. Драматурги могут, по-моему, объединиться с актерами. В театре есть ведь и актеры, не только директора. Это большое преимущество (оживление), и оно может быть использовано самым различным образом. Можно объединиться, организовать, например, труппу, независимо от дирекции, которая слишком стара, или слишком привязана к оперетте, или слишком заинтересована в выполнении плана и которая непременно хочет ставить "Дон Карлоса". Это очень хорошо, почему бы и не "Дон Карлоса"; но мы говорим сейчас о реальных нуждах. Почему бы драматургам не пойти к молодым актерам? Правда, я знаю совершенно точно, что и молодые и старые актеры, вообще актеры, сейчас очень перегружены. Мы гигантски расширили круг зрителей, и это большое достижение. Мы охватываем гораздо больше зрителей, чем раньше. Это означает для театров громадную работу сверх нормы - дополнительные выступления, порой по два спектакля в день, в очень плохих условиях, без отдыха, недостаточное время для репетиций и т. д. Возможно, перегруженным артистам очень трудно взять на себя еще и эту задачу. Тогда я поставил бы вопрос о том, что вовсе не обязательно все отдавать в профессиональный, театр, что надо попробовать обратиться к самодеятельности. Почему бы и нет?

Маленькие местные труппы могли бы непосредственно быть связаны с местной политикой. Это еще одно очень большое преимущество. Здесь в значительной мере можно было бы опереться на секретарей райкомов, на их знания проблем и трудностей; маленьким труппам было бы легче воспользоваться этим материалом, чем большим театрам. Потому что это гораздо более гибкая, действенная форма. Она может быть непосредственно политической. Превращение в песню происходит гораздо быстрее, чем в пьесу, которая должна быть многоплановой, которая сложна и которая в наше время вообще не может быть написана без применения материалистической диалектики. Вообще ни одна политическая пьеса не может быть написана без применения материалистической диалектики при создании характеров, ситуаций, при разработке основной линии, при оценке функций пьесы и импульсов, которые она вызывает. Малая форма позволяет непосредственно включиться в борьбу. А нам придется считаться с необходимостью борьбы и нам придется когда-нибудь отбросить, побороть свое благодушие вместе с другими мелкобуржуазными устремлениями.

ДРАМАТУРГИЯ В БОРЬБЕ ЗА СОЦИАЛИЗМ

Еще несколько слов. Мы уже говорили об искре, которая тлеет в золе. Я думаю, что уж если мы ищем искры, то мы должны теперь искать искры политического боевого духа. Вопрос стоит так: как нам приобщить драматургию к борьбе за социализм? Вот в чем действительно сложность. Вы мне скажете, что многие пьесы уже отражают проблемы ГДР, что в них уже показывается борьба старого с новым. Вы скажете мне также - и справедливо, - что эти пьесы выступают в защиту нового. Но если вы внимательно к ним присмотритесь, то увидите, что защита эта осуществляется каким-то странным способом: драматург предоставляет поборнику нового как можно большую свободу слова, так что его точка зрения действительно побеждает точку зрения противника. Вы не должны, однако, забывать, что даже при наличии определенной точки зрения борьба вовсе не всегда должна выступать на сцене в боевом облике. Мы должны добиться того, чтобы в публике разгоралась борьба нового против старого. То есть мы должны добиться того, чтобы своими пьесами и своими постановками действительно' расколоть публику. Это нечто совсем иное, нежели то, что теперь обычно происходит. Мы пишем пьесы и ставим их так, что публика рассматривает эту борьбу как борьбу весны с зимой или рыбака с рыбой - то есть как естественное событие. Публика сидит в зале, смотрит на все это " воспринимает новое, скажем, как дождь в воскресенье, а это неприятное явление природы. Это не борьба. Если мы хотим создать боевую сценическую литературу, мы действительно должны многое передумать. Я записал себе об этом несколько строк - не слишком много.

Если мы хотим "художественно-практически освоить" новый мир, мы должны создать живые художественные средства, а старые перестроить. Изобразительные средства Клейста, Гете, Шиллера надо изучать; но их уже недостаточно, чтобы показать новое. Непрерывным поискам революционной партии, которые перестраивают и преображают нашу страну, должны соответствовать поиски в искусстве, такие же смелые и такие же необходимые. Отказываться от поисков означает довольствоваться достигнутым, то есть отставать. Отображение нового - дело нелегкое. Это вопрос воодушевленности новым, знания диалектики и, тем самым, художественных средств. Метод социалистического реализма требует постоянного совершенствования, преобразования, новаторства. Прежде всего он должен быть боевым, и как бойцу ему нужны все виды оружия - все лучшего оружия, все более нового оружия.

12 января 1956 г.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО НЕМЕЦКОМУ БУНДЕСТАГУ, БОНН

Разрешите мне как писателю высказать свое мнение по внушающему тревогу вопросу о введении воинской повинности.

В годы моей молодости в Германии существовала воинская повинность. Началась война, и страна проиграла ее. Воинская повинность была отменена, но в мои зрелые годы она была введена снова, и разразилась вторая мировая война, куда более кровопролитная, чем первая. И снова Германия -потерпела поражение, причем еще более сокрушительное, и воинская повинность снова была отменена. Преступники, которые ее ввели, были повешены по приговору международного суда, правда, не все, а лишь те, кого удалось поймать. И вот теперь, на пороге старости, я узнаю, что воинскую повинность собираются ввести в третий раз.

Против кого готовится третья война? Против французов? Поляков? Англичан? Против русских? А может быть, против немцев? Мы живем в атомный век, и двенадцать дивизий не могут выиграть войну - однако могут, чего доброго, ее начать. Но возможно ли, чтобы при всеобщей воинской повинности дело ограничилось двенадцатью дивизиями?!

Неужели вы действительно хотите сделать первый шаг, первый шаг к войне? Тогда последний шаг, шаг в никуда, мы сделаем уже все вместе.

Но ведь мы знаем, что имеются мирные возможности для объединения страны, разумеется, только мирные. Нас разделяет ров, так что же, нужно расширять его? Нас разъединила война, но не война может нас объединить снова.

Ни один из наших выборных парламентов не получал от народа мандата или разрешения на то, чтобы ввести всеобщую воинскую повинность.

Я против войны, поэтому я также и против введения воинской повинности в обеих частях Германии, и, поскольку это вопрос жизни и смерти, я предлагаю провести референдум в обеих частях Германии.

Июль 1956 г.

КОММЕНТАРИИ

В пятом томе настоящего издания собраны наиболее важные статьи, заметки, стихотворения Брехта, посвященные вопросам искусства и литературы. Работы о театре, занимающие весь второй полутом и значительную часть первого, отобраны из немецкого семитомного издания (Bertоld Brecht, Schriften zum Theater, B-de 1-7, Frankfurt am Main, 1963-1964). Статьи и заметки Брехта о поэзии взяты из соответствующего немецкого сборника (Bertolt Brect, Uber Lyrik, Berlin und Weimar, 1964). Для отбора стихотворений использовано восьмитомное немецкое издание, из которого до сих пор вышло шесть томов (Bertolt Brecht, Gedichte, B-de 1-6, Berlin, 1961-1964). Все остальные материалы - публицистика, работы по общим вопросам эстетики, статьи о литературе, изобразительных искусствах и пр. - до сих пор не собраны в особых немецких изданиях. Они рассеяны в частично забытой и трудно доступной периодике, в альманахах, сборниках и т. д., откуда их и пришлось извлекать для данного издания.

В основном в пятом томе представлены работы Брехта начиная с 1926 года, то есть с того момента, когда начали складываться первые и в то время еще незрелые идеи его теории эпического театра. Весь материал обоих полутомов распределен по тематическим разделам и рубрикам. В отдельных случаях, когда та или иная статья могла бы с равным правом быть отнесена к любой из двух рубрик, составителю приходилось принимать условное решение. Внутри каждой рубрики материал расположен (в той мере, в какой датировка поддается установлению) в хронологическом порядке, что дает возможность проследить эволюцию теоретических воззрений Брехта как в целом, так и по конкретным вопросам искусства. Лишь в разделе "О себе и своем творчестве" этот принцип нарушен: здесь вне зависимости от времени написания тех или иных статей и заметок они сгруппированы вокруг произведений Брехта, которые они комментируют и разъясняют.

ХУДОЖНИК И ОБЩЕСТВЕННАЯ БОРЬБА

СОЖЖЕНИЕ КНИГ

Это стихотворение имеет значение документально-исторического свидетельства. Действительно, 10 мая 1933 года в Берлине, на площади перед оперой, фашисты в "торжественной" обстановке, при свете прожекторов произвели публичное сожжение неугодных им книг. И действительно, случайно "обойденный" гитлеровцами немецкий писатель-антифашист Оскар Мария Граф (р. 1894) опубликовал тогда страстный протест: "Сожгите меня!" - обошедший вслед за тем мировую прессу.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АКТЕРУ ГЕНРИХУ ГЕОРГЕ

Это письмо было написано в декабре 1933 года по поручению Союза революционно-пролетарских писателей Германии.

Стр. 61. Георге Генрих (1893-1946) - немецкий актер, известный исполнением ролей Валленштейна, Франца Моора, Макбета и др. В 20-х годах симпатизировал коммунистам, но после фашистского переворота запятнал себя активным сотрудничеством с гитлеровцами и участием в милитаристских и расистских фильмах.

Отто Ганс (1900-1933) - немецкий актер. Его главные роли - Фердинанд, Эдуард II (в пьесе Брехта и Фейхтвангера), Эгмонт, Поза и др. Был коммунистом, активным антифашистским борцом. Подвергся зверским истязаниям и был убит гитлеровцами.

Стр. 64. Художники возлагали все надежды на истерзанного человека, который "добр". - В настоящем абзаце характеризуется искусство немецкого экспрессионизма. Заключительные слова содержат в себе намек на название сборника новелл писателя-экспрессиониста Леонгарда Франка (1882-1961) "Человек добр" (1917).

Стр. 65. ...в эпоху крысолова из Гамельна. - Старинная немецкая народная баллада рассказывает о злом колдуне-крысолове, который, приглашенный отцами города Гамельна спасти город от нашествия крыс, игрой на дудке увлек крыс в реку и утопил их там, а затем в отместку нанимателям, обидевшим его при расчете, таким же способом погубил всех детей Гамельна.

Стр. 66. "Фелькишер беобахтер" - ежедневная газета, официальный орган национал-социалистской партии.

"Какая это радость - жить в наши дни!" - перифраз известного восклицания немецкого писателя-гуманиста Ульриха фон Гуттена (1488-1523): "О, время! О, науки! Какая это радость - жить!"

ПЯТЬ ТРУДНОСТЕЙ ПИШУЩЕГО ПРАВДУ

Эта статья была предназначена для распространения подпольным путем в гитлеровской Германии. Она дважды издавалась и нелегально завозилась в Третью империю в маскировочной обложке: один раз под видом "Устава имперского союза немецких писателей", другой раз - как "Практический справочник для оказания первой помощи". Одновременно первая, значительно более краткая редакция этой статьи появилась 12 декабря 1934 года в газете "Pariser Tageblatt", a в полном объеме она была напечатана в журнале "Unsere Zeib, 1935, Э 2-3.

Стр. 74. Конфуций, или Кун Фу-цзы (551-478 до н. э.) - китайский мыслитель, создавший целую систему морально-политической философии.

Стр. 75. В. И. Ленин... хотел написать о том, как русская буржуазия угнетает и эксплуатирует население Сахалина. - Здесь Брехт имеет в виду работу Ленина "Империализм, как высшая стадия капитализма". В предисловии к этой работе, датированном 26 апреля 1917 года, Ленин сам раскрыл иносказательный смысл своего примера с Японией и Кореей, указав, что необходимость в иносказании была вызвана цензурными условиями царского времени (см.: В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 22, стр. 175-176).

Стр. 76. Лукреций Тит Кар (99-56 до н. э.) - римский поэт и философ-материалист, развивавший в своей поэме "О природе вещей" философию Эпикура.

Стр. 77. ...один древнеегипетский поэт... - См. "Речение Ипувера". Лейденский папирус, Э 344, М., Соцэкгиз, 1935.

Стр. 78. Джонатан Свифт в одном из своих памфлетов... - Имеется в виду памфлет Свифта "Скромное предложение в пользу того, чтобы помешать детям бедных ирландцев быть в тягость своим родителям или своей родине и сделать их полезными для общества".

ПОСЕЩЕНИЕ ИЗГНАННЫХ ПОЭТОВ

Все упомянутые в этом стихотворении поэты подвергались изгнанию или другим формам преследования и в этом смысле были сотоварищами Брехта.

Стр. 84. "С приходом Якова и я не мог больше писать". - Исторически неточно. Шекспир отошел от литературной и театральной деятельности лишь с 1613 года, то есть спустя десять лет после восшествия на престол Якова I.

О НЕМЕЦКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДРАМАТУРГИИ

Эти заметки представляли собой набросок для выступления по радио.

Стр. 85. Пискатор Эрвин (р. 1893) - крупнейший немецкий режиссер-новатор, прославившийся в 20-х годах своими исканиями в области революционного театра. Друг Брехта. В годы фашизма находился в эмиграции. В последние годы осуществил ряд значительных, имевших международный успех спектаклей.

Гомолка Оскар (р. 1901) - немецкий актер, связанный с движением левого революционного театра 20-х годов. В 1933 году эмигрировал в Англию, а затем в США, где снимался в ряде кинофильмов.

Ленья Лотта - немецкая актриса, известность которой началась с исполнения роли Дженни в "Трехгрошовой опере" Брехта. Эмигрировала из гитлеровской Германии вместе с мужем, композитором Куртом Вейлем.

Лорре Петер (р. 1904) - немецкий актер, играл в ряде пьес революционных драматургов. Эмигрировав в США, стал известным киноактером, снимался в фильме "Преступление и наказание" и др.

Меер Карола (1900-?) - немецкая актриса, известная исполнением ролей в пьесах Брехта, Ведекинда, Клабунда и других. Эмигрировала в СССР. Погибла в период культа в результате незаконных репрессий.

Вайгель Елена (р. 1900) - немецкая актриса, особенно прославившаяся исполнением ролей в пьесах Брехта (вдова Бегбик, Пелагея Власова, Кураж и др.). Художественный руководитель театра "Берлинский ансамбль", член Академии искусств, лауреат Национальной премии ГДР.

Валентин Максим (р. 1904) - немецкий режиссер, в последние годы Веймарской республики руководитель коммунистической агитпропгруппы. После возвращения из эмиграции был директором Театрального института в Веймаре, ныне - художественный руководитель театра им. Максима Горького в Берлине, член Академия искусств ГДР.

Эйслер Ганс (1898-1963) - немецкий композитор, долголетний друг и сотрудник Брехта. В 20-е годы прославился, в частности, боевыми революционными песнями на слова Брехта, Вайнерта, позднее - Бехера. Писал кантаты, симфонии, камерную музыку. Автор музыки к ряду брехтовских спектаклей. Член Академии искусств, лауреат Национальной премии ГДР.

ОПАСЕНИЯ

Статья впервые была опубликована в Швейцарии, в "National Zeitung", 19 марта 1936 года.

РЕЧЬ НА ПЕРВОМ МЕЖДУНАРОДНОМ КОНГРЕССЕ ПИСАТЕЛЕЙ В ЗАЩИТУ КУЛЬТУРЫ

Эту речь Брехт произнес в Париже в июне 1935 года.

Стр. 91. Общественная подлость выше личной пользы (Gemeinheit geht vor Eigennutz). - Эта насмешливая формула Фейхтвангера представляет собой пародию на официальный фашистский лозунг: общественная польза выше личной пользы (Gemeinnutz geht vor Eigennutz).

В небольшой стране, из которой я прибыл... - С 1933 по 1939 год Брехт жил в Дании.

ЛЕГЕНДА О ХОРСТЕ ВЕССЕЛЕ

В этом памфлете Брехт разоблачил фальсифицированную фашистами историю "героя" и "мученика" их "движения", автора национал-социалистского "партийного гимна", известного под названием "Песня Хорста Весселя".

Стр. 95. ..."маляр" и "шпик рейхсвера"... - Имеется в виду Гитлер, который в молодости пытался стать художником, а в период первой мировой войны и Ноябрьской революции был секретным осведомителем армейского командования.

Sex appel - сексуальная привлекательность (англ.).

Стр. 96. Эверс Ганс Гейнц (1871-1943) - третьестепенный немецкий литератор, автор ряда порнографических книг. После прихода Гитлера к власти поставил свое перо на службу фашистской пропаганде.

Стр. 97. Отель Кайзерхоф - постоянная берлинская резиденция Гитлера до прихода фашистов к власти.

Германия проституток тоже должна была пробудиться от сна. - Пародийный намек на официальный лозунг гитлеровцев: "Германия, пробудись!"

...борьба против Версаля... - то есть против условий Версальского мирного договора, подписанного 28 июня 1919 года.

Стр. 99. ...эта слабость была устранена посредством поджигательных аргументов генерал а... - Намек на провокационный поджог рейхстага, организованный 27 февраля 1933 года фашистами под руководством Геринга и использованный ими как повод для массовых репрессий против политических организаций трудящихся.

...предпочитает масло для народа пушкам на пустой желудок. - Намек на пропагандистский лозунг нацистов: "Пушки вместо масла!"

Стр. 102. ...дать ей силу через радость... - Намек на фашистскую "культурно-просветительную" и туристическую организацию "Сила через радость", созданную для того, чтобы демагогически демонстрировать "заботу" гитлеровского режима о трудящихся.

...обеспечение ее работои... - Обеспечение, работой, то есть ликвидация безработицы, было одним из главных рекламных девизов германского фашизма.

Стр. 103. Правящий триумвират из провалившегося студента, отставного офицера и армейского шпика... - Имеются в виду Геббельс, Геринг и Гитлер.

ПРИМКНУВШИМ

Это стихотворение в 19Э5 году передавалось по московскому радио на Германию.

РЕЧЬ О СИЛЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ РАЗУМА

Речь эта осталась непроизнесенной. Впервые была напечатана в журнале "Sinn und Form", 1962, Э 5-6.

ОБРАЩЕНИЕ К СОЮЗУ НЕМЕЦКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ВО ФРАНЦИИ

Это обращение было оглашено на общем собрании Союза и напечатано в нескольких немецких антифашистских изданиях.

ИСКУССТВО ИЛИ ПОЛИТИКА?

Брехт отвечает на вопрос, заданный ему в связи с написанной в 1937 году пьесой "Винтовки Тересы Каррар", посвященной событиям гражданской ;войны в Испании.

РЕЧЬ НА ВТОРОМ МЕЖДУНАРОДНОМ КОНГРЕССЕ ПИСАТЕЛЕЙ

Эта речь была предназначена для конгресса, заседавшего в Мадриде, на подступах к которому шли ожесточенные бои между республиканскими войсками и франкистскими мятежниками, поддержанными германскими и итальянскими фашистами. Брехту не удалось приехать в Испанию; речь была опубликована в журнале "Das Wort", 1937, Э 10.

Стр. 112. Герника - мирный испанский город, подвергшийся во время гражданской войны 26 апреля 1937 года варварской бомбардировке со стороны немецко-фашистской авиации.

Стр. ИЗ. Галерея Прадо - картинная галерея в Мадриде, обладающая ценнейшими полотнами лучших испанских мастеров.

СКВЕРНОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЛИРИКИ

Стр. 115. ...ужас от речей маляра... - Здесь и во многих других произведениях Брехта "маляр" - условное наименование Гитлера (который пытался в молодости стать художником).

ВЕЛИЧАЙШИЙ ИЗ ХУДОЖНИКОВ

Эта статья была написана в связи с речью Гитлера о культуре на очередном национал-социалистском партейтаге в Нюрнберге. Напечатана в журнале "Die neue Weltbuhne", 22 сентября 1938 года.

Стр. 115. ...вождь второй германской республики - Байрейтской. Он перенес ежегодный театральный фестиваль в Нюрнберг... - Республика, которая сменилась в Германии гитлеровской диктатурой, носила имя Веймарской (по названию города, в котором жили Гете и Шиллер и в котором в 1919 году была провозглашена республиканская конституция). Брехт, имея в виду склонность Гитлера к безвкусной и напыщенной "театральности", иронически именует фашистскую империю Байрейтской республикой (по названию города, в котором жил Рихард Вагнер, любимый композитор Гитлера, и который известен своими традиционными вагнеровскими театральными фестивалями), а ежегодные фашистские партейтаги в Нюрнберге уподобляет байрейтским театральным фестивалям.

Стр. 116. Шахт Ялмар (р. 11877) - в годы фашизма президент имперского банка и министр имперского хозяйства, представитель монополистического и финансового капитала в гитлеровском правительстве.

Стр. 117. "Какой художник погибнет со мной" - по преданию, последние слова известного своим деспотизмом и жестокостью римского императора Нерона гласили: "Какой великий актер погибнет со мной".

ЛИТЕРАТУРА БУДЕТ ПРОВЕРЕНА

Это стихотворение было написано к 70-летию друга Брехта, известного датского писателя Мартина Андерсена-Нексе. Впервые напечатано ,в журнале "Die neue Weltbuhne", 6 июля 1939 года.

ПИСЬМО ТОМАСУ МАННУ

Настоящее письмо было вызвано полученной Брехтом (видимо, не совсем точной) информацией о докладе, с которым Т. Манн выступил в ноябре 1943 года в Колумбийском университете. О письме Брехта Т. Манн упоминает в своей "Истории "Доктора Фаустуса". Он ответил Брехту письмом от 10 декабря 1943 года, в котором изложил основные положения своего доклада, подчеркнув, что в нем не было ничего, что могло бы "умножить сомнения в существовании значительных демократических сил в Германии", и в то же время отметил некоторые свои тактические расхождения с Брехтом в понимании ближайших задач немецких эмигрантов-антифашистов. Независимо от степени обоснованности упреков, которые Брехт адресовал Т. Манну, его (Брехта) письмо очень важно как документ, характеризующий его последовательно антифашистскую и вместе з тем национально-патриотическую позицию.

Стр. 120. Тиллих Пауль-Иоганнес (р. 1886) - немецкий теолог, до 1933 года - профессор Берлинского университета, затем эмигрировал в США, был профессором американской богословской семинарии.

ОБРАЩЕНИЕ К КОМИССИИ КОНГРЕССА

В связи с преследованием американских прогрессивных кинодеятелей и делом о так называемом "коммунистическом заговоре в Голливуде" Брехт 30 октября 1947 года был подвергнут допросу пресловутой Комиссией Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности. Настоящее обращение он заранее подготовил в письменном виде, чтобы огласить его во время допроса, но в этом ему было отказано.

Стр. 121. ...я написал балладу... - Подразумевается стихотворение "Легенда о мертвом солдате".

Стр. 122. "На Западном фронте без перемен" - антивоенный фильм, экранизация известного одноименного романа Э.-М. Ремарка.

Стр. 123. ...союзники Гитлера - то есть японские войска.

НАБРОСКИ ПРЕДИСЛОВИЯ К "ЖИЗНИ ГАЛИЛЕЯ"

Настоящие фрагменты приводятся в той последовательности, в какой они были смонтированы немецким издателем Вернером Хехтом,

Стр. 124. Формула E = mC^2 - основополагающая формула эйнштейновской новой физики.

Стр. 125. Mаколей Томас Бабингтон (1800-1859) - английский историк и политический деятель-либерал.

ИЗ РЕЧИ НА ОБЩЕГЕРМАНСКОМ КОНГРЕССЕ ДЕЯТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ В ЛЕЙПЦИГЕ

Речь была напечатана в альманахе "Theaterarbeit", изданном театром "Берлинский ансамбль".

Стр. 131. "Либо у нас будет национальны и театр, либо не будет никакого!" -Здесь Брехт имеет, видимо, в виду статью Шиллера "Театр, рассматриваемый как нравственное учреждение".

НЕУЛОВИМЫЕ ОШИБКИ КОМИССИИ ПО ДЕЛАМ ИСКУССТВ

Стихотворение было опубликовано в "Berliner Zeitung" 11 июля 1953 года. В нем (как и в последующем стихотворении и статье) подвергались критике догматические взгляды в области искусства и методы грубого администрирования, которые применялись в период культа личности некоторыми органами руководства культурой.

ВЕДОМСТВО ЛИТЕРАТУРЫ

Это стихотворение появилось вслед за предыдущим в "Berliner Zeitung" 15 июля 1963 года.

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА И АКАДЕМИЯ ИСКУССТВ

Эта статья была напечатана в газете "Neues Deutschland", 13 августа 1953 года. В ней Брехт как вице-президент Академий искусств ГДР выражал не только собственную точку зрения, но и коллективное мнение крупнейших деятелей искусств - членов Академии.

НЕ ТО ИМЕЛОСЬ В ВИДУ

Настоящее стихотворение было достойным ответом на демагогический маневр реакционных кругов на Западе, объявивших с политически провокационной целью о своей солидарности с той критикой догматических извращений в области культуры, которая исходила от Академии искусств ГДР, и особенно яркое выражение нашла в статье Брехта "Культурная политика и Академия искусств",

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА IV СЪЕЗДЕ ПИСАТЕЛЕЙ ГДР

Стр. 142. Во Фридланде крупная буржуазия устами своих ораторов восторженно приветствует несчастных... - Фридланд, небольшой городок в ФРГ, близ Геттингена, на самой границе ГДР. В расположенном во Фридланде лагере для перебежчиков из ГДР западногерманские пропагандисты подвергали их усиленной идеологической обработке и вербовали в бундесвер.

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СЕКЦИИ ДРАМАТУРГИИ

Стр. 147. Куба - псевдоним Курта Бартеля (р. 1914). Поэт и драматург ГДР.

Фюрнберг Луи (1909-1957) - немецкий поэт и драматург.

Штриттматтер Эрвин (р. 1912) - немецкий прозаик и драматург, ученик Брехта.

Кубш Герман Вернер (р. 1911) - немецкий драматург и киносценарист.

И. Фрадкин