"Высшее из блаженств" - читать интересную книгу автора (Бредбери Рэй)Рэй Бредбери Высшее из блаженствДвое мужчин сидели бок о бок, покачиваясь в такт поезду, который прокладывал себе путь сквозь холодные декабрьские сумерки. Когда позади осталось уже полпути, старший тихо пробормотал: "Идиот, идиот!" – Что? – младший оторвался от "Таймс". Старший мрачно показал на дверь: – Видели, как он сейчас бросился за той, от которой "шанелью" пахнет? – За той? – спросил младший с таким видом, словно не мог решить, радоваться ему или огорчаться. – Я и сам за ней как-то выскочил. Старший фыркнул и закрыл глаза. – Я тоже… пять лет назад. Младший не поверил – неужели и он тоже? – И когда дошли до края платформы, произошло то же самое? – Может быть. Так что же именно? – Ну, пошел я за ней, а когда почти нагнал, на станцию является муж с целым выводком детей! Бах! Дверца машины захлопнулась. Когда она уезжала, то улыбнулась – ну прямо чеширский кот! До следующего поезда было полчаса, и я промерз до костей. Хороший был урок, ей-богу! – Никакой это не урок, – холодно ответил старший. – Козлы мы все – вы, я и эти глупые мальчишки, дергаемся, как подопытные лягушки, словно нам и вправду невтерпеж. – Мой дедушка однажды сказал: "Похоть и блуд нас по жизни ведут". – Мудрый был человек. Ну, а о ней-то что вы скажете? – О той? Любит покрасоваться. У нее, наверное, печенка лучше работает, если знает, что, стоит ей разок-другой состроить глазки, и весь поезд ее. Это для нее высшее из блаженств, вам не кажется? Муж, дети, прекрасно "упакована", а тут еще пять раз в неделю все от нее балдеют – и при этом все вполне невинно. А по правде говоря, и смотреть-то особенно не на что. Просто духи хороши. – Да бросьте, – ответил старший, – не в этом дело. Все гораздо проще: она женщина. Все женщины – женщины, а все мужчины – грязные козлы. И если этого не понять, то всю жизнь можно мыслить гениталиями и успокоиться, только когда тебе под семьдесят. А поймешь, так и угомонишься, даже если будет соблазн – и бровью не поведешь. Те, кто эту истину усвоил, держатся. Спроси кого-нибудь: "Ты счастлив?" – и он сразу решит, что ты спрашиваешь, хорошо ли ему в постели. Насытиться – вот самая заветная мечта мужчин со времен Адама, но я лично видел лишь одного, кто действительно познал, как вы выразились, высшее из блаженств. – Да ну? – удивился младший, и глаза его заблестели. – Интересно. – Время, надеюсь, у нас еще есть. Так вот, жен и подружек у этого счастливейшего барана хоть пруд пруди, а он – самое беззаботное существо на всем белом свете. Никаких сомнений, угрызений совести, бессонных ночей, самобичевания. – Не может быть, – закричал младший. – Разве можно каждый день лакомиться пирожными и при этом их даже не переваривать? – И тем не менее он так делал, делает и будет делать. Ни потрясений, ни следов морской болезни после ночных качек – ничего. Удачливый бизнесмен. Квартира в Нью-Йорке, на лучшей улице, не слишком шумной, плюс клочок земли в Бакском округе – прекрасное место с речушкой, – там он и пасет своих козочек, счастливый фермер. Мы познакомились в прошлом году – он только что женился. За обедом его женушка была бесподобна – белые ручки, сочные губки, прямо чернозем, только и снимай урожай. Полный рог меда, свежие фрукты всю зиму – такой она казалась не только мне, но и мужу: он ее мимоходом пощипывал. В полночь я собрался уходить и неожиданно поймал себя на том, что уже поднял руку, чтобы похлопать ее по бокам, словно породистую кобылицу. А когда спускался в лифте, то почувствовал себя как выжатый лимон и вдруг загоготал. – Как вы хорошо рассказываете, – вставил младший, тяжело вздохнув. – На работе рекламу сочиняю, – ответил старший. – Но продолжу. Следующий раз встречаю я Смита – давайте называть его Смитом – недели две спустя по чистой случайности: один приятель пригласил меня в Бакс на вечеринку, и оказалось, что она у Смита. Когда мы вошли, рядом с ним, в центре гостиной, стояла смуглая красавица-итальянка, этакая рыжевато-коричневатая пантера, одетая в цвета всех оттенков и тонов буйной спелой осени, и прямо светилась. За болтовней я не расслышал ее имени. А позже увидел, как Смит сдавил ее в объятиях, словно большую спелую гроздь сочного октябрьского винограда. Экая скотина, подумал я. Счастливая скотина. Жена в городе, любовница за городом. Топчет такие ягоды – и все ему нипочем. Счастливчик. Нет, решил я, хватит с меня праздников виноделия. И незаметно выскочил за дверь. – Не могу больше, – сказал младший и попытался поднять окно. – Не перебивайте, – буркнул старший. – На чем я остановился? – Как он топтал виноград. – Ах да. Ну, а когда пир закончился, я все-таки вспомнил, как звали прекрасную итальянку. Ее звали миссис Смит. – Он что, еще раз женился? – Вряд ли, не успел бы. Озадаченный, я принялся соображать. Должно быть, у него два круга друзей: одни знают его жену в городе, другие – любовницу, ее он тоже называет женой. Иного объяснения я не находил, слишком умен Смит, чтобы слыть двоеженцем. И все же есть здесь какая-то загадка. – Дальше, дальше, – с нетерпением перебил младший. – В тот же вечер Смит в превосходном настроении подвез меня до станции. По дороге он спросил: – Ну, что вы думаете о моих женах? – Женах – во множественном числе? – в свою очередь спросил я. – Да, черт возьми, во множественном, – ответил он. – За последние три года у меня их было аж двадцать – причем каждая следующая лучше предыдущей. Двадцать, посчитайте, двадцать! Вот. – Мы уже подъехали к станции, и он достал маленький, но пухлый фотоальбом, протянул его мне, посмотрел в глаза и засмеялся. – Да нет, я не Синяя Борода, и нет у меня подвала, набитого старыми театральными сундуками, в которых покоятся мои былые супруги. Посмотрите! Я листал альбом, страницы мелькали передо мной, словно кинокадры. Блондинки, брюнетки, рыжие, обыкновенные, экзотические, предельно высокомерные и столь же кроткие – все они улыбались или, напротив, хмурились. Сначала я совсем обалдел, а потом стал вглядываться: в каждой из них было что-то ужасно знакомое. – Смит, – сказал я, – ведь нужно быть очень богатым, чтобы содержать всех этих жен. – Богатым? Да нет же. Посмотрите внимательнее. Я еще раз перелистал альбом и глубоко вздохнул. Все стало понятно. – Есть миссис Смит, красавица-итальянка, я ее сегодня видел, она – подлинная и единственная миссис Смит, – сказал я. – Но, с другой стороны, женщина, с которой я общался в Нью-Йорке две недели тому назад, тоже подлинная и единственная миссис Смит. Отсюда я делаю вывод, что это одно и то же лицо. – Верно! – закричал Смит, гордый моей проницательностью. – И все-таки быть этого не может! – выпалил я. – Может, – оживившись, начал объяснять он. – Моя жена – удивительная женщина. Когда мы познакомились, она была одной из лучших актрис на Бродвее. Но я страшный эгоист и поставил ей условие: либо она бросит сцену, либо мы расстаемся. Нашла коса на камень, но страсть перевесила: она сделала театру ручкой и села в мое купе. Первые шесть месяцев нашего брака земля не только двигалась – она сотрясалась. Но все же было ясно, что рано или поздно такой негодяй, как я, начнет поглядывать и на других, а другие, словно чудесные маятники, раскачивались неподалеку. Жена видела, как я на них взирал, и как раз в это время театр снова обрел над ней власть. Я застал ее однажды всю в слезах за чтением рецензий из "Нью-Йорк тайме". Это конец! Разве могут существовать рядом не находящая сцены актриса и петух, плотоядно взирающий на несушек? – Однажды вечером, – продолжал Смит, – я открыл окно, чтобы проводить взглядом уплывавшую вдаль пышнотелую Мелбу – сквозняк закружил по комнате старую театральную программку, жена ее подхватила. И эти два маленьких события словно вдохнули жизнь в наши отношения. Она вдруг схватила меня за руку: – Актриса я или не актриса? – Да. – Ну что ж, тогда хорошо. – Она сказала, чтобы я дал ей ровно сутки и в это время не появлялся – что-то, видно, задумала. Когда на следующий день в грустный час – так называют сумерки французы – я вернулся домой, жены не было. А ко мне тянула руки смуглая итальянка. – Я подруга вашей жены, – сказала она и набросилась на меня, принялась кусать за уши, бить под ребра. Я пытался ее остановить, но вдруг, заподозрив неладное, заорал: – Какая подруга, это же ты! – И мы оба от смеха повалились на пол. Это была моя жена, но с другой косметикой, другой прической, другой манерой держаться. – Моя актриса! – сказал я. – Твоя актриса! – засмеялась она в ответ. – Милый, кем ты скажешь, тем я и стану. Кармен? Хорошо, я буду Кармен. Брюнхильдой? Почему бы нет? Выучу роль, войду в нее, а когда тебе надоест, сыграю еще кого-нибудь. Я начала посещать танцкласс – скоро научусь сидеть, стоять и ходить тысячью различных способов. Занимаюсь сценической речью и учусь на курсах Берлица. И еще хожу на дзюдо в клуб "Ямадзуки". – Господи, – вскричал я, – это еще зачем? – А вот зачем, – и бросила меня вверх ногами в постель. – Итак, – сказал Смит, – с того дня я зажил десятком жизней. Бесконечной чередой, словно в восхитительном фантастическом спектакле, проходили передо мной женщины всех мастей, размеров, темпераментов. Обретя для себя настоящую сцену – нашу гостиную – и меня в качестве зрителя, жена осуществила наконец свое желание стать величайшей на свете актрисой. Слишком мала аудитория? Вовсе нет! Ведь мои пристрастия без конца меняются, и я рад любой ее новой роли. Моя натура ловца прекрасно гармонирует с широтой ее таланта перевоплощения. Видите, меня заарканили, а я чувствую себя свободным, потому что, любя ее, люблю весь мир. Это и есть высшее из блаженств, друг мой, действительно высшее из блаженств! Наступило молчание. Поезд продолжал громыхать по рельсам в уже сгустившихся зимних сумерках. Оба попутчика, старший и младший, думали о том, как удивительно закончилась эта история. Наконец младший проглотил слюну и с благоговением кивнул: – Ваш друг решил свою проблему, у него теперь все в порядке. – Да. Младший немного помолчал, а затем едва заметно улыбнулся. – У меня тоже есть друг, который был приблизительно в том же положении. И все– таки разница есть. Я назову его Квиллэн, хорошо? – Да, – ответил старший, – только побыстрее. Мне скоро сходить. – Этот Квиллэн, – быстро начал младший, – однажды привел в бар такую рыжую, что все расступились перед ней, словно море перед Моисеем. Фантастика, подумал я, потрясенный. А неделю спустя встретил его в Гринвич-Виллидж с маленькой коренастой женщиной лет тридцати двух (а ему столько и было), но такой обрюзгшей, что она казалась куда старше. Как сказали бы англичане, далеко не леди, этакая тумбочка, с лицом, похожим на рыло, почти без косметики, чулки все в складках, волосы как паутина, но спокойная: казалось, ей нравится просто идти и держать его за руку. – Значит, это и есть его бедная уютная женушка, – рассмеялся я про себя. – Да она, кажется, готова целовать землю, по которой он ходит. А ведь в любовницах у него такая фантастическая рыжая, такая… Грустно все это. – И прошел мимо. Месяц спустя я снова с ним столкнулся. Он уже собирался юркнуть в подворотню на Макдугал-стрит, как вдруг меня увидал. – О Боже, – вскричал он, и пот выступил на его лице. – Только никому не говори – жена ничего знать не должна! Я уже готов был поклясться, что никому не скажу, но тут из верхнего окна его позвал женский голос. Я поднял голову, и челюсть у меня так и отвисла: в окне была "тумбочка"! Мне стало вдруг понятно. Прекрасная рыжая была его женой. Великолепная интеллектуалка, она прекрасно пела, танцевала, умела поддерживать беседу на любую тему, этакая богиня Шива с тысячью рук. Самое совершенное полотно, сотканное когда-либо рукой смертного. И все-таки ему было с ней скучно. Итак, мой друг Квиллэн снимал в Гринвич-Виллидж на два вечера в неделю темную комнатку и наслаждался возможностью проводить их в тишине этой мышиной норы или ходить по тускло освещенным улицам со своей доброй, домашней, уютно-немой, коренастой вовсе не женой, как я сразу же предположил, а любовницей! Я перевел взгляд с Квиллэна на его пухлую подругу – она поглядывала из окна – и с какой-то необыкновенной теплотой пожал ему руку. "Матушка" – вот слово, которое ей подходит, подумал я. Последний раз я видел их в закусочной: они молча сидели, жевали бутерброды с копченым окороком и обменивались нежными взглядами. Квиллэн тоже, если вдуматься, испытывал высшее из блаженств. Поезд зарычал, засвистел и замедлил ход. Оба пассажира встали и удивленно посмотрели друг на друга. А затем в один голос спросили: – Так вы сейчас сходите? И, улыбнувшись, кивнули друг другу. В молчании они прошли в конец вагона. В прохладной декабрьской ночи поезд остановился. Оба вышли и обменялись рукопожатием. – Что ж, передайте от меня привет мистеру Смиту. – А вы от меня – мистеру Квиллэну. И вдруг с разных сторон станции прозвучали два гудка. Оба сначала посмотрели налево – там в машине сидела красивая женщина. Затем направо – там в автомобиле тоже сидела красивая женщина. А потом расстались, оглядываясь друг на друга, как два школьника: каждый украдкой посматривал, как другой садился в машину. "Интересно, – подумал старший, – неужели эта женщина и есть…" "Интересно, – подумал младший, – неужели эта дама в машине та самая…" Но оба уже отъезжали. Дверцы хлопнули одновременно, словно прозвучал выстрел стартового пистолета. Машины тронулись. Платформа опустела. А поскольку дело было в морозном декабре, скоро белой пеленой повалил снег. |
|
|