Рэй Бредбери Лекарство от меланхолии

– Пошлите за пиявками, пустите ей кровь! – посоветовал доктор Джимп.

– У нее и так на лице ни кровиночки! – взмолилась миссис Уилкис. – Ох, доктор, что с нашей Камиллией?

– Ей нездоровится.

– Да?..

– Она выглядит неважно, – и добрый доктор нахмурился.

– И что же?..

– Она может угаснуть в один момент, как свеча на ветру.

– Доктор Джимп, – твердо заявил м-р Уилкис, – от вас никакой пользы. С чем вы переступили порог этого дома, с тем и уходите.

– Неправда. Вот пилюли! Принимать на заре, в полдень и на закате. Чудодейственное средство!

– Она, дьявол вас возьми, и так напичкана средствами.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, я ухожу. С вас шиллинг, сэр!

– Ну и пошел! К чертям собачьим! – и м-р Уилкис сунул монету в ладонь доброму доктору.

После чего тот, сопя, нюхая табак, чихая и тяжело переступая с ноги на ногу, вывалился из дома в толчею лондонских улиц, какими они были тогда – в то моросящее весеннее утро 1762 года.

А супруги Уилкис вернулись к кровати, на которой лежала их нежная Камиллия – бледная, худая, но весьма недурная собой девушка с большими, влажными, фиалковыми глазами и роскошными золотыми волосами, растекавшимися по подушке обильным ручьем.

– Ах, – она едва не содрогалась от рыданий, – что со мной будет? С самого начала весны я ужас на что похожа – сущее привидение! Пугало! Неужели мне так и суждено умереть, не дожив до двадцатого дня рождения?

– Деточка, – пожалела ее мать, – что у тебя болит?

– Руки. И ноги. И грудь. И голова. Сколько уже докторов – наверное, шестеро? – смотрели меня? И переворачивали, как говядину на вертеле! Нет, я больше так не могу! Пусть никто меня не трогает, пока я не умру!

– Какой ужасный, какой непонятный недуг! – сказала мать. – Уилкис, сделай же что-нибудь!

– Что именно? – с раздражением ответил м-р Уилкис. – Она никого не хочет знать! Ни врача, ни аптекаря, ни попа! Что ж, вот и слава Богу! Они выжали меня, как лимон! Может, прикажете сбегать за Трубочистом?

– Сбегай! – посоветовал голос.

– Что? – и все трое повернули головы туда, откуда голос раздался.

Они совсем забыли о младшем брате Камиллии – Джейми, который, стоя у дальнего окна, ковырял в зубах и спокойно глядел на шумящий под пеленой мелкого дождя Лондон.

– Четыреста лет назад, – так же спокойно продолжал Джейми, – это средство испробовали, и оно подействовало. Но не вздумайте приводить Трубочиста сюда в дом – ни в коем случае! Нужно поднять Камиллию – вместе с кроватью! – снести все это вниз и выставить снаружи, у порога.

– Но зачем? Какой в этом смысл?

– За один час, – и Джейми, подсчитывая, поднял очи долу, – мимо наших ворот проносится примерно тысяча человек. Значит, за день мимо нас пробегает, проходит или прохрамывает около двадцати тысяч. И никто из этих людей, поверьте мне, не упустит шанса поглазеть на сестру в обмороке, пересчитать ей зубы или потянуть за мочку уха. И уж конечно, каждый, уверяю, каждый, предложит свое чудодейственное средство! Какое-то из них обязательно подойдет!

– Вот это да! – промолвил сраженный идеей м-р Уилкис.

– Отец, – без остановки продолжал Джейми, – ты можешь назвать мне человека, который бы не считал себя самоличным автором Materia medica (Книга снадобий – лат.)? Ну как же! Вот эта зеленая мазь прекрасно лечит ангину, а вот этот бычий бальзам хорош от миазмов и полноты! Пока мы здесь с вами болтаем, от нас по улице уходят тысячи самозваных аптекарей! И вместе с ними все их познания!

– Джейми, мальчик, ты – гений!

– Прекратите! – запротестовала миссис Уилкис. – Я не допущу, чтобы мою дочь выставляли на позорище подобным образом! На этой или на любой другой улице!

– Молчи, жена! – в свою очередь рявкнул на нее м-р Уилкис. – Камиллия тает у тебя на глазах, а ты против того, чтобы мы унесли ее из теплой комнаты? Джейми, берись за ножки!

– А что ты скажешь сама? – обратилась миссис Уилкис к дочке.

– Мне все равно. Я могу умереть и на открытом воздухе, – прошептала Камиллия. – Пусть свежий ветерок обдувает мне локоны, в то время как я…

– Вздор! – отрезал отец. – Ты не умрешь! Джейми, поднимай! Раз, два – взяли! Посторонись, жена! Выше, сынок, выше! Я говорю, выше!

– Ах, – падая в обморок, бормотала Камиллия. – Я парю, парю…

Неожиданно над Лондоном открылось голубое небо. Удивившись хорошей погоде, население повалило на улицы, чтобы успеть заключить сделки, что-нибудь увидеть или купить. Слепцы пели, собачки прыгали, клоуны кувыркались и жонглировали, дети играли в классики и в мяч, как во время карнавала.

Вниз на эту театральную сцену жизни, пошатываясь от тяжести, со вздувшимися, едва не лопающимися от усилий венами на лбу спускались Джейми и м-р Уилкис. Они несли кровать с Камиллией, которая плыла в воздухе, как вторая леди Поуп в своем портшезе, плотно закрыв глаза и молись.

– Осторожнее! – увещевала миссис Уилкис. – Ох, она, наверное, уже скончалась! Нет, нет, не сюда! Вот так! Опускайте! Полегче!..

Кровать наконец поставили, прислонив ее к фасаду дома так, чтобы люди из протекавшей мимо Реки Человечества могли лицезреть Камиллию – большую бледную куклу, выставленную на солнце, как почетный приз.

– Тащи перо, чернила и бумагу! – деловито приказал отец юноше. – Будем отмечать описываемые симптомы и предлагаемые рецепты. Потом вечером их рассортируем. Смотри-ка!..

Кто-то из проплывавшей мимо толпы уже остановил на Камиллии свой зоркий взгляд.

– Она нездорова, – указал человек.

– Прекрасно, – сказал м-р Уилкис, – начало положено. Давай-ка перо, малыш! Хорошо! Продолжайте, сэр!

– Она больна, – и человек нахмурился. – Она выглядит неважно.

– "Выглядит неважно…" – записал м-р Уилкис, потом вдруг замер. – Это… это – не вы, сэр? Вы доктор?

– Да, сэр.

– Ну конечно! Те же слова! Джейми, возьми мою трость и гони его отсюда! Уходите, сэр, убирайтесь!

Но человек, крепко ругаясь и негодуя, и без того уже уходил от них.

– Она нездорова, она выглядит неважно, – передразнивал его м-р Уилкис, но вдруг замолчал. Женщина, высокая и худая, как жердь, похожая на восставшее из гроба привидение, указывала на Камиллию Уилкис своим длинным перстом.

– Галлюцинации, – нараспев провещала она.

– "Галлюцинации", – довольно записал м-р Уилкис.

– Отек легких, – пробубнила женщина.

– "Отек легких", – весь сияя, зафиксировал м-р Уилкис. – Уже что-то путное.

– Требуется лекарство от меланхолии, – уверенно продолжала женщина. – Есть в доме мумии? Для употребления внутрь. Измельчить и растолочь! Лучше всего мумии египетские, арабские или ливийские. Они хороши при магнитных расстройствах. Спросить меня – Цыганку с улицы Флодден-роуд. В продаже всегда имеются: каменная петрушка, мужской ладан…

– "…улица Флодден-роуд, каменная петрушка…" – помедленнее, пожалуйста!

– …опобальзам, понтийская валериана…

– Обождите, мадам! "…опобальзам", так… Джейми, задержи ее!

Но женщина, назвав свои лекарства, проплыла дальше. Ее сменила девушка, на вид не старше семнадцати, подошедшая поближе и уставившаяся на Камиллию.

– Она…

– Минуточку! – м-р Уилкис лихорадочно скреб пером, – "…магнитные расстройства… понтийская валериана"… черт! Теперь, милая, с вами. Что вы прочитали на лице моей дочери? Вы же прямо впились в нее взглядом.

– Она страдает от… – незнакомая девушка заглянула в глаза Камиллии, покраснела и запинаясь начала снова: – Она страдает от… страдает от…

– Ну-ну, выкладывайте!

– Она… Нет, я не могу! – и девушка, бросив на Камиллию прощальный сочувственный взгляд, кинулась от нее прочь в толпу.

– Глупенькая.

– Нет, папа, – широко раскрыв глаза, прошептала Камиллия. – Она не глупенькая. Она видит. Она знает. Пожалуйста, Джейми, догони ее, заставь ее сказать!

– Стой на месте, Джейми! От нее никакого проку! Не то что от Цыганки. Смотри, целый список снадобий!

– Нет, папа, она знает, – и Камиллия, еще сильнее побледнев, закрыла глаза.

Кто-то вежливо откашлялся.

Ощетинив свирепые усы и выставив вперед фартук – настоящее кровавое поле битвы, перед ними стоял мясник.

– Такой взгляд бывает у коров, – сказал он. – Я лечил их бренди с тремя свежими яйцами. А зимой лечился этим же эликсиром сам…

– Моя дочь – не корова! – в ярости м-р Уилкис бросил перо. – И она – не мясник! И сейчас – не январь! Отойдите назад, сэр, не мешайте другим!

Действительно, рядом уже шумела целая толпа, состоявшая из людей, которым во что бы то ни стало вздумалось навязать Уилкисам свое излюбленное целительное питье или же рекомендовать им место в деревне, где дождей идет меньше, а солнечных дней бывает больше, чем в целой Англии или даже на пресловутом юге Франции. В основном это были старики и старухи – известно, люди преклонного возраста особенно склонны мнить себя докторами, – сцепившись палками и костылями, они наступали на семью Уилкисов ощетинившейся фалангой.

– Назад! – встревоженно закричала миссис Уилкис. – Они раздавят мою дочку, как весеннюю ягодку!

– Осади! – Джейми сгреб руками несколько костылей и палок и бросил их поверх толпы назад, чем немедленно обратил ее вспять, на поиски недостающих конечностей.

– Я гибну, гибну! Отец! – задыхалась Камиллия.

– Папа! – воскликнул Джейми. – Есть только один способ подавить бунт! Бери с них деньги! Пусть расплачиваются за свои советы!

– Джейми, сыночек, ты – сын своего отца! Быстро, мальчик, пиши объявление! Люди, слушайте! С каждого по два пенни! Подходите по одному, пожалуйста! В порядке очереди! Два пенса за совет! Приготовьте деньги! Вот так! Вы хотите сказать, сэр? Вы, мадам? И вы? Очень хорошо, где мое перо? Начнем!

Толпа волновалась и кипела, как темное море.

Камиллия приоткрыла один глаз и тут же, лишившись чувств, закрыла его.

На закате улицы города обезлюдели, видны только редкие бродяги. Камиллия слышит знакомое мелодичное бренчание, и ее веки трепещут, как крылья бабочки.

– Триста девяносто восемь, триста девяносто девять, четыреста! – сосчитав последнюю монету, м-р Уилкис бросил ее в мешок, который держал перед ним ухмыляющийся сын. – Все!

– Мы сможем нанять элегантный черный катафалк, – улыбнувшись бледными губами, помечтала девушка.

– Молчи! Слушайте все! Разве могли мы рассчитывать, что так много народу – целых двести человек – придет, чтобы заплатить нам за собственные советы?

– Да, – сказала миссис Уилкис. – Пришли все: жены, мужья, дети. Потому что никто из них не желает слушать друг друга. Вот они и платят, чтобы кто-нибудь их послушал. Бедняжки, каждый считал, что только он один знает средство от ангины, водянки или сапа и умеет отличать слюни от крапивницы. Что ж, может, оно и к лучшему! Мы от этого стали только богаче, а человек двести осчастливлены тем, что им позволили разгрузить домашние аптечки у нашего порога.

– Их даже не пришлось особенно усмирять. Довольно было тявкнуть.

– Прочитай нам список, папа! – попросил Джейми. – В нем двести разных средств. Какое из них, по-вашему, самое верное?

– Мне все равно, – вздыхая, прошептала Камиллия. – Уже темнеет. Меня тошнит от всех этих названий. Может, отнесете кровать наверх?

– Конечно, милая! Джейми, берись!

– Прошу прощения!

Уже нагнувшиеся Джейми и отец повернули головы. Они увидели Трубочиста – человека неопределенного роста и фигуры, с лицом, скрытым под маской сажи, на которой виднелись только сияющие, чистые, как вода, голубые глаза и полумесяц ослепительной белозубой улыбки. С рукавов блузы и со штанин Трубочиста при каждом его движении осыпалась сажа. Он тихо, покачивая головой в такт словам, говорил:

– Я не мог пробраться к вам раньше через толпу, – в руках Трубочист теребил грязную шапочку, – но сейчас, когда собрался домой, решил подойти. Должен ли я сначала уплатить?

– Нет, Трубочист, тебе платить необязательно, – мягко сказала Камиллия.

– Иди своей дорогой… – начал было м-р Уилкис.

Камиллия одарила его нежным взглядом, и он умолк.

– Спасибо, мэм, – улыбка Трубочиста сверкнула в сгущающихся сумерках, как луч солнца. – У меня только один совет. Он смотрел на Камиллию. Она смотрела на него.

– Сегодня канун праздника святого Боско? Так ведь, мэм?

– Бог его знает. Во всяком случае, не я, – ответил за дочь м-р Уилкис.

– Сегодня и в самом деле канун дня святого Боско, сэр! И кроме того, сегодня ночью – Полнолуние. И потому, – скромно, не отводя взгляда от хорошенькой, снедаемой странным недугом девушки, говорил Трубочист, – вы должны оставить свою дочь здесь, чтобы на нее пролился свет полной луны.

– Оставить ее снаружи под луной! – воскликнула миссис Уилкис.

– Не оттого ли становятся лунатиками? – спросил Джейми.

– Прошу прощения, сэр, – и Трубочист поклонился, – но полная луна лечит любое животное, человеческой оно породы или звериной. Полнолуние сообщает мягкость краскам, спокойствие прикосновению, нежность формам тела и души.

– Может пойти дождик… – нервно заметила мать.

– Клянусь честью, он не пойдет! – решительно продолжал Трубочист. – Моя сестра страдала точно такой же обморочной бледностью. Мы выставили ее, как лилию в горшке, снаружи на одну весеннюю лунную ночь. Сейчас она живет в Сассексе и являет собой воплощение возвращенного ей здоровья.

– Возвращенного ей здоровья! Вы слышали? При помощи одной только луны! И это не будет стоить нам ни пенни из тех четырехсот, что мы собрали за день! Как вам это нравится, а? Мать, Джейми, Камиллия!

– Я против! – сказала миссис Уилкис. – Я этого не допущу!

– Мама! – воскликнула Камиллия.

Она откровенно смотрела на Трубочиста. А Трубочист, повернув к ней свое черное лицо, смотрел на нее, и его улыбка светилась в темноте кривым блестящим ятаганом.

– Мама! – сказала Камиллия. – Я чувствую это. Луна вылечит меня, вот увидишь, вылечит…

Мать вздохнула:

– Это не мой день и не моя ночь. Дай я поцелую тебя напоследок. Вот так!

И мать пошла наверх в дом.

Церемонно поклонившись, Трубочист отступил назад.

– Так помните! Всю ночь под луной и ни в коем случае не беспокоить до самого рассвета! Спокойной ночи, молодая леди! Пусть вам приснятся приятные сны! Доброй ночи!

Сажа растворилась в саже – человек ушел. М-р Уилкис и Джейми поцеловали Камиллию в лоб.

– Отец! Джейми! – сказала она. – Не беспокойтесь за меня!

И ее оставили одну, а она стала смотреть в темноту, где, как ей показалось, увидела неподалеку повисшую во тьме улыбку: улыбка то вспыхивала, то гасла, пока не завернула за угол и не исчезла вовсе.

Камиллия ждала, когда взойдет луна.

Лондонская ночь: голоса, доносящиеся из гостиниц, звучат устало, хлопают двери, слышны пьяные прощания, бьют часы. Камиллия видит, как бежит мимо кошка, больше смахивающая на женщину в шубке, чем на кошку, и как проходит неподалеку от нее женщина, больше похожая на кошку, чем на женщину: обе полны какой-то инстинктивной мудрости, в обеих есть нечто египетское, обдающее волной пряного аромата. Через каждые четверть часа сверху кричат:

– У тебя все в порядке, девочка?

– Да, папа.

– Камиллия?

– Да, мама, да, Джейми, у меня все в порядке.

И наконец:

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

Погасли последние огни. Лондон уснул.

Взошла луна.

И чем выше она поднималась, тем шире раскрывались глаза Камиллии, блуждавшие взглядом по переулкам, дворам и улицам, пока наконец в полночь луна не передвинулась по небосклону и не повисла прямо над ней, освещая ее всю, как мраморную фигуру – наподобие тех, которые украшают древние надгробия.

В темноте почудилось движение.

Камиллия насторожилась.

В воздухе разлилась мелодия.

Во дворе дома в тени стоял человек.

Камиллия перевела дух.

Человек шагнул в круг лунного света, он нежно перебирал струны лютни. Это был хорошо одетый незнакомец с прекрасными чистыми чертами лица, которое, по крайней мере в этот момент, приобрело даже некий торжественный вид…

– Трубадур, – вслух сказала себе Камиллия.

Человек, прижав палец к губам, медленно двинулся к ней и скоро оказался у кровати.

– Что вы делаете так поздно ночью? – спросила девушка, почему-то совсем ничего не боясь и не опасаясь.

– Меня послал друг, он хотел, чтобы тебе стало лучше.

Человек коснулся пальцами струн. Они нежно запели. Действительно, в этот момент, освещенный сиянием луны, он казался прекрасным.

– Все неверно, – сказала девушка, – мне сказали, что меня вылечит луна.

– Так оно и будет, дева!

– Какие песни ты играешь?

– Песни весенних ночей, песни боли и тоски, у которых нет названия. Но, если хочешь, я назову имя твоей лихорадки, дева!

– Если ты знаешь, скажи!

– Но сначала ее симптомы: скачущая температура, неожиданный озноб, быстрое, а затем медленное биение сердца, взрывы темперамента, которые сменяются нежным покоем, опьянение от немногих глотков колодезной воды, головокружение, когда до тебя дотрагиваются всего только так…

Он дотронулся до ее запястья, увидел, как погружается она в восхитительное забытье, отдернул руку.

– Уныние и оживленность, – продолжал он, – грезы…

– Хватит! – зачарованно воскликнула она. – Ты знаешь все до мелочей. Так как же называется моя болезнь?

– Я с удовольствием назову ее тебе, – он прижал губы к ее ладони, так что девушка вздрогнула. – Твою болезнь зовут Камиллия Уилкис.

– Не понимаю, – она вся дрожала, глаза ее светились голубым пламенем. – Неужели я – моя собственная погибель? В самом деле, мне дурно оттого, что я – это я! Даже сейчас, в эту минуту! Послушай мое сердце!

– Я слушаю, слушаю.

– Мое тело, все мое тело горит, как в летний зной!

– Горит! Оно просто обжигает мне пальцы.

– А сейчас мне холодно, я мерзну – от ночного ветра, чувствуешь, как я дрожу? Я умру, клянусь тебе, я умру!

– Я не дам тебе умереть, – тихо сказал он.

– Так ты – доктор?

– Нет, я не доктор, я – простой, обычный врачеватель болезней, как та, кто угадала твою хворь сегодня. Девушка, которая могла назвать ее, но сбежала.

– Да, я видела по глазам, она знала, что со мной. Ты слышишь, как стучат у меня от холода зубы? И нет второго одеяла!

– Подвинься, дай мне место! Посмотрим: две руки, две ноги, голова, туловище. Ну вот, я рядом.

– Что вы, делаете, сэр?

– Разве не чувствуешь? Укрываю тебя от холода ночи!

– Прямо как печка! Ох, сэр, сэр, я вас знаю или нет? Как вас зовут?

– Ну конечно, Боско, – сказал он.

– Есть святой с таким именем?

– Клянусь, через час ты будешь молиться на него.

Его голова наклонилась пониже. Оказавшись в тени, лицо сделалось черным, как сажа, и Камиллия радостно вскрикнула, узнав в нем вернувшегося Трубочиста.

– У меня кружится голова! Я умираю! Лекарства, милый доктор, лекарства – или я погибла!

– Лекарство, – повторил он, – лекарство вот…

Где-то визжали кошки. Брошенный из окна башмак сбил их с забора. Потом снова везде воцарились тишина и лунный свет…

– Тише…

Светает. М-р и миссис Уилкис крадутся вниз по лестнице на цыпочках и выглядывают наружу.

– Какая ужасная ночь! Камиллия, наверное, до смерти замерзла. Бедная!

– Не шуми, жена! Смотри! Вот она, спит. Гляди, на ее щеках розы! Нет, не розы. Персики и хурма! Она вся молочно-розовая, просто сияет! Жива и здорова, она в самом деле выздоровела!

Они нагнулись над спящей девушкой.

– Видишь, она улыбается во сне. Что она говорит?

– Чудно, как действует, – вздохнула девушка, – это средство.

– Что, что она сказала?

Лицо девушки снова озарила широкая бледная улыбка.

– Лекарство, – бормотала она, – от меланхолии.

Потом открыла глаза.

– Ах, мама! Папа!

– Дочка! Дитя! Пойдем наверх!

– Нет, – она нежно взяла их за руки. – Мама? Папа?

– Что? Чего ты хочешь?

– Никто не увидит. Солнце только всходит. Ну, пожалуйста! Давайте спляшем!

Конечно, они отказались плясать. И конечно, отмечая сами не зная что, сплясали.