"Когда бессилен закон" - читать интересную книгу автора (Брэндон Джей)

Глава 6

Когда Менди Джексон заняла место свидетеля, мои надежды начали воскресать. Она не выглядела нервной — напротив, была далека от этого. Она, как это случается со многими свидетелями, излишне старательно подготовилась. Нигде презумпция невиновности не действует так, как в обвинениях, связанных с изнасилованием. Члены суда присяжных не могут поверить, что женщина способна позволить, чтобы подобное случилось с нею без определенной доли добровольного ее в том участия. Если женщина говорит правду, она описывает нечто ужасное, а потому обязана выглядеть потрясенной. Если она не плачет, присяжные не верят ей. А ведь многие пострадавшие контролируют себя, чтобы не заплакать. К тому времени, когда дело доходит до суда, они обычно выдерживают настоящую борьбу с собою за подобный самоконтроль. Рассказывать такую историю незнакомым людям довольно неприятно, разрыдаться перед ними — означает вызвать даже большую к себе симпатию. Слишком многие жертвы сексуальных насилий свидетельствуют совершенно монотонными голосами. Они как бы отдаляют себя от своих историй, поэтому их рассказы часто кажутся выдуманными. Менди Джексон выглядела так, будто должна была оказаться одной из таких свидетельниц. Она держалась абсолютно строго. Она, казалось, была слепа и к присяжным и к судебному залу. У меня забрезжила некоторая надежда.

Затем Менди Джексон заняла свое место и повернулась так, чтобы смотреть прямо на Дэвида. Она глядела на него спокойным, пристальным взглядом.

И Дэвид смущенно поежился в своем кресле и отвернулся.

А присяжные в это время наблюдали за ним.

Начинать процесс, думая о том, какие сюрпризы ожидают тебя впереди, всегда связано с волнением. А в день, когда открылся процесс по делу Дэвида, я особенно волновался. Когда я сам участвую в работе суда, меня утешает сознание, что едва только все начнется, я узнаю, что нужно делать. Всегда успокаиваешься после того, как игра уже началась. Сегодня такого утешения у меня не было. Я здесь являлся всего лишь зрителем. Я даже поймал себя на мысли о том, почему, собственно, я возложил это на Генри. Я не сразу решил вопрос: надо ли мне вообще наблюдать за ходом событий. Я сказал Лоис, что сделаю все, для того чтобы обвинение было снято, но фактически я отдалился от дела настолько, насколько было возможно: полностью отстранив от участия в нем свой департамент и передав обвинение в руки моего злейшего врага. На то существовали серьезные основания. В таком деле чрезвычайно важно создать впечатление, что все требуемые правила соблюдены. Даже теперь, когда мой план рухнул, это впечатление должно было пойти нам на пользу. В делах с участием присяжных всякое подозрение, что система правосудия искажена ради подсудимого, могло навредить обвиняемому. Вот почему я самоустранился. Вот почему я пригласил только одного защитника, но установил участие в процессе двух специальных обвинителей. Теперь, придав таким образом Дэвиду максимально несчастный вид, я не хотел рисковать подобным впечатлением, маяча за его спиной. Я долго думал над тем, нужно ли мне даже присутствовать здесь, но в конечном итоге решение так и не было принято. Я находился там, потому что просто не мог не прийти.

Однако заходить за судейский барьер мне было заказано. В половине десятого утра в день процесса по делу Дэвида я сидел в заднем ряду судебного зала. Зал судьи Уотлина был одним из самых больших в здании, и в тот день он был переполнен. Все места, не занятые прессой, занимали судебные стервятники. Среди них было немало юристов: как защитников, так и обвинителей. Никто не хотел пропустить последнего обвинительного процесса с участием Норы Браун и Генри, для которого этот процесс был очередным. Сегодняшний суд, как и всякий другой, должен был оказаться поучительным. В этом уравнении сам обвиняемый не фигурировал вовсе.

Первоначально назначенный на июль суд позднее был перенесен. Теперь слушание проходило в середине августа, что гарантировало максимум его освещения в прессе. Август — традиционно месяц затишья. Летний зной изгоняет из города часть его жителей и лишает активности тех, кто остается. Даже в это раннее утро многие из присутствующих выглядели уже прихваченными жарой по пути от автомобильных стоянок. Внутри здания, тем не менее, было на редкость прохладно, даже в этом судебном зале с его залитыми солнцем окнами. Было утро понедельника, а кондиционеры работали в пустых помещениях судов весь уик-энд. К полудню температура на улице должна была взлететь до ста градусов[6], что превышало ее средний уровень за три последних дня, и все мы чувствовали это, даже находясь в холодном зале.

Дэвид сидел за столом защиты. Генри что-то говорил ему, и Дэвид покорно кивал головой.

Его отношение к предстоящему процессу значительно изменилось. Мы сделали так, как предлагала Линда, — провели с Дэвидом еще одно инсценированное дознание, подкрепив его перекрестным допросом. Он выдержал это немного лучше, чем в тот раз, когда его допрашивал я. Дэвид уже не так возмущался и вместе с тем начал видеть свою историю в истинном свете. Уже не вызывало опасений то, как он будет рассказывать ее в переполненном зале. И вот Дэвид здесь — в ожидании, когда присяжные займут свои места. Теперь он был до смерти напуган.

Дэвид постоянно оборачивался, чтобы взглянуть на мать, сестру и жену, тоже сидевшую среди публики в первом ряду, прямо позади него. Виктория присутствовала в судебном зале впервые. Она была красива, светловолоса, холодна, несмотря на погоду, и прекрасно, хотя и в меру, накрашена. Генри настоял на том, чтобы она сидела как можно ближе к Дэвиду, прямо за его плечом. «У нас есть такой сильный козырь — как красавица-жена. Присяжные будут смотреть на нее и думать: „Зачем бы ему могло понадобиться насиловать уборщицу?“ Я вот только жалею, что у них нет детей. Маленькой светловолосой девочки, думающей, посадят или нет ее папочку».

— Ты хочешь, чтобы я взял какую-нибудь напрокат? — спросил я.

Этот разговор происходил за месяц до суда, когда шутки еще были возможны.

Но взамен у нас имелась Дина. Она была в белом платье с оборками, в шляпке, предназначенной для посещений церкви, и выглядела моложе своих десяти. Дина сидела рядом с Лоис, наклонившись вперед, и внимательно присматривалась ко всему в зале, будто пытаясь найти применение тому, что она знала о судебных процессах.

Джавьер и Нора сидели за столом государственных обвинителей. Если бы здесь слушалось менее громкое и не столь необычное дело, все адвокаты, вероятно, стояли бы сейчас вместе, обмениваясь шутками, пока не появится судья. Адвокаты знали, что им еще долго предстоит работать друг с другом и после того, как любое из этих дел станет лишь фактом истории. Я видел их в сотнях процессов: обвинителей и защитников, весело болтающих и смеющихся, в то время как обвиняемый сидит один, ломая голову над проблемой, кто же здесь на его стороне. Генри, надо отдать ему должное, никогда не поступал так с клиентами. Он не был враждебно настроен к обвинителям, но соблюдал известную дистанцию.

Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.

Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.

— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.

Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?

— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.

Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.

Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.

— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.

Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.

Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.

Он раздумывал меньше минуты.

— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.

Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.

Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.

— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.

К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.

— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки. Такое дело способно разрушить судейскую карьеру. Ты в течение двадцати лет можешь быть лучшим судьей в городе, затем тебе подворачивается одно дело, где все выглядит так, будто ты кому-то подыграл, и лишь этот, последний, случай и припомнят тебе на следующих выборах. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Я кивнул.

Уотлин стоял, склонившись над столом, и говорил низким голосом — живой портрет продажного судьи, совершающего сделку. Затем он откинулся назад и оживился.

— Но я скажу тебе, парень, что буду держать их пятки рядом с огнем. Если обвинение не расставит мне все точки над i и черточки на каждом t, я вынесу нужный тебе вердикт, как только ты об этом попросишь.

Я сказал ему, что оценил это. Оценил во столько, сколько это стоило, то есть ни во что. Нора не станет допускать ошибок.

Это был результат мучительных раздумий Уотлина над тем, что делать. Создать впечатление принципиальности, но дать мне понять, что втайне он на моей стороне. Спасибо за ничто, судья!

Едва заняв свое место на процессе, Уотлин поймал мой взгляд, воздержавшись, однако, от кивков или подмигиваний. «Мы слишком умны для этого, правда, Блэки?» Я подумал, хватит ли у меня влияния на то, чтобы уничтожить его, когда он в следующий раз подаст на переизбрание.

— Обе стороны готовы? Пусть входят присяжные.

Одетый в униформу бейлиф, помощник шерифа, открыл дверь, расположенную рядом с ложей присяжных, и те гуськом вошли в зал. Большинство из них, казалось, были напуганы таким большим скоплением публики. На прошлой неделе, когда выбирались присяжные заседатели, судебный зал был почти пуст. Лишь немногие фанатики судебных процессов оказываются настолько жадными до зрелищ, что высиживают в течение всего скучного отбора. Присяжные неуклюже заняли свои места, смущенные вниманием публики или безуспешно притворяющиеся, что они ее не замечают. Их было семь мужчин и пять женщин, что представляло собой маленький триумф Генри. Защита основывалась на восприятии случившегося с мужской точки зрения. Распространенная среди адвокатов теория гласит, что тот пол, который преобладает среди присяжных, и будет доминирующим во время обсуждения. Если в меньшинстве окажутся мужчины, они побоятся сказать, что, может быть, пострадавшая сама на это напрашивалась, даже если они действительно так думают. С другой стороны, некоторые обвинители считают, что женщины-присяжные предъявляют к поведению женщин-жертв более высокие требования, чем это обычно делают мужчины. Выборы присяжных — это настоящее шаманство. Никому не известно, что присяжные думают на самом деле, пока не становится слишком поздно. Я смотрел на них, как они усаживались в свои кресла, стараясь скрыть чувство собственной значимости.

Я ненавидел их. Мы возлагаем наше доверие на суд присяжных, но лишь потому, что обязаны делать это. Все присяжные лгут. Они дают торжественную клятву, что будут основывать свой вердикт только на тех доказательствах, которые им растолкуют во время суда, и на том законе, который объяснит им судья в своих инструкциях. Но каждый раз все они эту клятву нарушают — так, между делом, без малейших колебаний. Иногда я, стоя у дверей комнаты присяжных, слышал их разговоры. Или сами они охотно рассказывали мне, когда процесс заканчивался: «Да, мы помним, как один свидетель сказал, что он делал левый поворот, но у Мейбл здесь есть кузен, который ездит по той дороге каждый день, так вот он говорит, что там вообще нет левосторонних поворотов». «Затем я и вот Эрни натолкнулись на одну идею, о которой никто из вас, юристов, даже не подумал. Мы вычислили: в действительности произошло вот что — они находились вовсе не в той комнате, где, по мнению всех свидетелей были, а наоборот, здесь, в задней комнате...» Все присяжные убеждены, что они черт знает какие детективы. Я ненавижу их, и не я один. Любой судебный адвокат, который разглагольствует о своем доверии к присяжным, заведомо лжец. Никто и никогда не стал бы вести дело в суде присяжных, кроме тех судей, которые сами заслуживают еще меньшего доверия.

Жизнь моего сына находилась в руках этих людей. Мне очень хотелось быть сейчас в одной ложе с ними.

Лоис вложила руку в мою ладонь. Судья Уоддл с величественным беспристрастием обернулся к Норе и сказал:

— Вызывайте вашего первого свидетеля.

Она сделала это, и мне показалось, что я увидел, как напряглась спина Генри.

— Обвинение вызывает Джо Гарсия.

В подавляющем большинстве процессов, связанных с обвинением в изнасиловании, единственным реальным доказательством случившегося служат свидетельские показания жертвы. Если потерпевшая плохая свидетельница, вы выпускаете ее вначале, затем, как только возможно, подкрепляете ее рассказ свидетельствами полицейских и медиков. Если с нею все в порядке, вы оставляете ее напоследок. Словом, когда первым из вызванных обвинением свидетелей оказался еще кто-то, мы поняли, что Нора считает, что имеет в лице Менди Джексон хорошую свидетельницу.

Джо Гарсия не производил особенного впечатления. Он оказался бывшим помощником шерифа — пятидесятилетний толстяк, с чрезвычайно темным даже в этот августовский день лицом. Инфаркт уже поджидал его на пороге. Несмотря на его косноязычие, Нора использовала Джо для большего эффекта, для воссоздания той драматической сцены, когда охранник впервые все это увидел: полуголая чернокожая женщина с расцарапанной грудью и разодранной в клочья одеждой, тихо рыдающая на полу. Нора остановила рассказ на этом месте, не позаботившись о его завершении, и передала свидетеля Генри.

Генри, в свою очередь, использовал Джо Гарсия для утверждения в умах присяжных одной идеи. Охранник уже опознал Дэвида во время опроса, проведенного Норой.

— Как был одет Дэвид в тот вечер? — спросил Генри.

Джо засомневался. Он решил, что Дэвид был в костюме. И в белой рубашке.

— Он был полностью одет, когда вы вошли в комнату?

— Да, сэр. Ох! Он был без пиджака.

— А был ли на нем галстук?

Джо не помнил этого.

— Ну, подумайте. Представьте его там впоследствии, растерянно рухнувшего в кресло, выглядевшего ошеломленным. Был ли он...

Нора вскочила.

— Ваша честь, я протестую против консультируемого свидетельства. Ничто из этого еще не установлено в качестве доказательств.

Уотлин сказал:

— Просто задайте ваш вопрос, мистер Келер.

— Был ли на обвиняемом галстук?

Джо размышлял над этим, уставившись в угол потолка.

— Да, — сказал он наконец.

— Благодарю вас. Скажите, в тот момент, когда вы вошли, Дэвид находился в одной комнате с миз Джексон?

— Нет, он был в приемной. Она была внутри кабинета. Хотя я мог видеть их обоих.

— Какие первые слова произнес Дэвид, когда увидел вас?

Джо задумался над этим, однако вспомнить не смог.

— Кажется, он назвал мое имя, — предположил он.

— А не были ли его первыми словами, например, такие: «Джо, слава Богу, что ты здесь!»?

Нора перебила отвечавшего, но уже после того, как все услышали его утвердительный ответ.

— Протест! Свидетель уже ответил на этот вопрос. И я снова возражаю против консультируемого свидетельства.

Прежде чем Генри смог возразить ей, Уотлин сказал:

— Протест отклоняется!

— Это означает, что вы можете отвечать на вопрос, мистер Гарсия. Не эти ли слова сказал вам Дэвид?

Джо снова кивнул.

— Что-то вроде этого.

— Это значило бы, — сказал Генри, — соображать довольно быстро: одеться подобным образом, перейти в другую комнату и изобразить радость по поводу того, что он вас видит, когда ему даже не было известно, что вы подойдете, вы согласны?

— Протест! — воскликнула Нора с отвращением. — Призыв к высказыванию предположения.

— Поддерживается!

Генри это не волновало. Он сказал то, что хотел. Генри передал свидетеля, и Нора немного сгладила впечатление, установив, что, хотя Дэвид и Менди Джексон находились и в разных комнатах, они были всего лишь в нескольких футах друг от друга. И она задала свой тоже опротестованный вопрос, доказав, что Дэвид вполне мог слышать шаги бегущего по коридору охранника.

Джавьер опрашивал трех следующих свидетелей, полицейских, которые восстановили всю сцену. Так или иначе, достичь удалось немногого. Джавьер пытался рельефнее выделить образ несчастной жертвы, избитой и изнасилованной, а Генри стремился нарисовать портрет ошеломленного подозреваемого. Когда один из детективов упомянул о бумажных мешках, которые они надели на руки Дэвида, чтобы сохранить любые возможные улики, Генри вернулся к этому еще раз — скептически, словно речь шла о каких-то пыточных тисках. Но присяжные стали проявлять нетерпение. Они устали от этих вступительных актов и были готовы к главному событию.

Между выступлениями двух полицейских судья Уоддл прервал заседание ради своей излюбленной фазы судебного процесса — для ленча. Команда защиты удалилась на «сэндвичи» в мой офис. Мы были угрюмой группой — незнакомцы, по воле случая оказавшиеся вместе. Кто-то произнесет какую-нибудь фразу, все остальные тут же кивнут, но никто не ответит. Поскольку в свидетельских показаниях до сих пор ничего неожиданного для нас не прозвучало, не над чем было и головы ломать. Дэвид сидел среди нас. Даже он казался теперь здесь почти старожилом.

— Как вы думаете, они сделают еще одно предложение? — спросил он однажды.

— Только в том случае, если их дело начнет разваливаться, но тогда этого предложения не примем мы, — ответил Генри.

Я понимал, что Дэвид думает о тех предложенных ему двадцати годах заключения, о маленькой возможности обрести определенность, о возможности, которая мелькнула перед ним и унеслась прочь, теперь уже исчезнув навсегда. Так быстро промелькнувшая и так далеко ушедшая. В его памяти она, должно быть, приняла теперь преувеличенные размеры.

После полицейских свидетельское место занял медицинский эксперт Роберт Винтловски. Доктор Боб, как его часто называли в офисе, был великолепным свидетелем. Он выступал в сотнях процессов и всегда умел придать своим показаниям свежий вид. Он был не скучающим чиновником, читавшим по бумажке собственный отчет, а заставлял каждое дело звучать так, будто сам искренне восхищался им. В результате присяжные начинали верить, что слышат от него что-то очень важное. Однако в сегодняшнем деле, как я знал, он мало что мог предложить обвинению. Я читал его заключение, и медицинские доказательства там были неубедительными. Так обычно и случается. Но присяжные не должны были знать этого. Мы ожидали, что доктор Боб окажется полезным скорее нам, чем обвинению.

Именно так он и начал. Он изучил вещественные доказательства, полученные от предполагаемой жертвы сексуального нападения.

Влагалищный мазок пострадавшей не подтвердил присутствие спермы.

— Означает ли это, что проникновение во влагалище не имело места? — Джавьер задавал подобные вопросы так, будто сам был доктором, не оставляя при этом ни малейшего повода для хихиканья.

— Нет. Это значит лишь то, что не было эякуляции. Не имеется также и каких-либо разрывов во влагалище жертвы.

— Разрывов? — повторил Джавьер, словно именно здесь впервые услышал об этом. — Вы имеете в виду разрывы мягких тканей внутри влагалища?

— Да. В данном случае этого не произошло.

— Является ли это необычным для дел, связанных с изнасилованием?

— Протест, — сказал Генри поднявшись. — То, что происходит в других случаях, не является доказательством в данном.

Он хотел уже садиться.

— Я полагаю, что мы имеем право объяснить доказательство или причину такого отсутствия, — мягко возразил Джавьер.

Уотлин заставил себя отклонить протест.

Генри все еще стоял, всем своим видом выражая недоверие.

— Ваша честь, при всем моем уважении, я вынужден возобновить протест. Обвиняющая сторона пытается привести доказательство из других дел, которые не имеют отношения к данному обвинению, что наносит серьезный ущерб интересам моего клиента. Это совершенно недопустимо, ваша честь.

— Я отклонил ваш протест, мистер Келер, — вежливо сказал Уотлин.

Генри медленно опустился в кресло и покачал головой. Мысленно я ему поаплодировал. Он отлично знал, что свидетельства такого рода всегда звучат на процессах по делам об изнасиловании и в конечном итоге ни одно из этих дел не было пересмотрено в апелляционном суде. Но присяжные не знали этого. Именно здесь Генри ясно продемонстрировал им, что судья был на стороне обвинения, а Дэвида попросту пытаются засудить. Нора тоже покачивала головой за столом обвинения.

— Вопрос, доктор, — сказал Джавьер, — состоит в том, является ли обнаружение подобных разрывов обычным в случаях с жертвами изнасилований?

— Да, обычно это бывает, — ответил доктор Боб.

Как раз это-то и делало его великолепным свидетелем. Он говорил так, что казалось, будто он не всегда на стороне обвинения. Но он всегда заканчивал начатую фразу, что сделал и теперь:

— Но не менее обычно и то, когда их не оказывается.

— Следовательно, отсутствие этих разрывов не означает, что сексуальное нападение не имело места?

— Нет. Вовсе нет.

Когда Джавьер передал свидетеля защите, Генри молча сидел, словно пытаясь переварить все то, что он только что услышал. Он не обращался к сделанным записям. Когда Генри заговорил, в голосе его одновременно прозвучали и недоумение и некоторое отвращение.

— Вы хотите сказать, доктор Винтловски, что половое сношение во время изнасилования может быть — я даже не знаю, какое слово подобрать, — таким же деликатным, как и состоявшееся по взаимному согласию?

Медицинский эксперт отвечал не так, как если бы его свидетельство было подвергнуто сомнению, а словно разговаривая на семинаре с чересчур медлительным студентом.

— Секс по взаимному согласию не обязательно бывает деликатным. Иногда и после добровольного секса мы находим разрывы на стенках влагалища.

— Словом, вашим ответом на мой вопрос будет «да»?

— Да.

— Как же так может быть? — спросил Генри, и я подумал, что он слишком увлекся.

Он нарушил правило адвоката: не задавать вопроса, ответ на который тебе не известен. Казалось, Генри забыл о том, что идет суд, и спрашивал для пополнения собственных знаний.

Доктор Боб вежливо объяснил:

— Существует великое множество вариантов повреждений, наносимых жертвам изнасилования. Большинство пострадавших фактически не оказывают сопротивления: из страха, потому что бывают связаны, потому что им угрожают или еще по какой-то причине, а поэтому, естественно, и получают сравнительно немного повреждений.

— Благодарю вас, — сказал Генри.

То, что он передал свидетеля, доказывало, что Генри снова включился в работу.

Джавьер кое-что приберег для повторного опроса.

— Доктор, вы проводили обследование обвиняемого по данному делу?

— Да.

— Той же ночью?

— Той же ночью. Меня подняли с постели.

— И что вы обнаружили?

— Когда подозреваемого доставили в мой офис, на руках его имелись бумажные мешки, которые были надеты на него полицейскими следователями, чтобы сохранить возможные улики. Я взял соскобы из-под его ногтей.

— И чем же эти соскобы оказались?

— Остатками частиц человеческой кожи и крови.

— Было ли у вас достаточное количество данного материала, чтобы сравнить его с другими аналогичными образцами?

— Да.

— И это возможно сделать?

— О да!

Доктор Боб пустился в длинное, скучное объяснение особенностей спектроскопического анализа, способов сопоставления проб и существующих типов крови. Джавьер, по-видимому, предпочел бы сократить его выступление, потому что тем самым он терял внимание присяжных, однако ему необходимо было создать предикат, иначе Джавьер не смог бы перейти к тому вопросу, который хотел задать. В конце концов вопрос этот прозвучал:

— Сравнивали вы образцы проб, взятых из-под ногтей подсудимого с соответствующими образцами кожи и крови, полученными от жертвы, Менди Джексон?

Генри возразил против определения ее как жертвы, поскольку последнее еще не было установлено судом. Пока Боб терпеливо ждал, Джавьер перефразировал свой вопрос.

— Да, я сделал это, — ответил эксперт.

— И каков же был результат этого сравнения?

— Образцы совпали.

— Следовательно, кожа и кровь под ногтями подсудимого были кожей и кровью Менди Джексон? — спросил Джавьер.

Я не мог не восхищаться точностью его формулировок.

— Да.

Сначала Генри сказал, что у него больше нет вопросов, затем все же спросил:

— Прошу прощения, один есть. Вы провели обследование ногтей миз Джексон?

— Ее ногтей? Нет.

— Значит, вы не знаете, что могло быть найдено под ее ногтями? Благодарю вас, доктор.

И внезапно выяснилось, что предварительных свидетелей у обвинения больше не было. Нора объявила, что они вызывают Менди Джексон. Кто-то пошел за нею. Я не знаю, где она ждала все это время. В коридоре ее не было. Существует одна процессуальная норма, известная как «правило», и Генри ссылался на нее в начале процесса. «Правило» означало, что, пока один свидетель дает показания, никто другой из свидетелей не может присутствовать в зале. Это установлено, чтобы воспрепятствовать ситуации, когда будущие свидетели могут слышать предшествующих и менять собственные показания, заполняя при этом образовавшиеся пустоты или устраняя противоречия. Обвиняемый здесь, конечно, является исключением. Он не может быть устранен на собственном судебном процессе.

Итак, все обернулись, едва открылась задняя дверь зала, и все наблюдали, как Менди Джексон шла по проходу между рядами. Она была в простом синем платье, дешевом и слегка поношенном. Казалось, она не замечала никого. Она смотрела только на свидетельское место. Непонятным образом, но теперь Менди Джексон казалась непохожей на ту женщину, которую я видел в холле несколько недель назад. Ее отсутствующий взгляд куда-то исчез. Она, должно быть, точно так же прошла бы и по пустому коридору собственного дома. Голова ее была поднята. Она выглядела высокой, гибкой и крепкой. Меня порадовало это впечатление силы, исходящей от нее. Менди Джексон мало чем походила на жертву. Многих выдают руки. Пальцы же миз Джексон были стиснуты — и это единственное, что обнаруживало ее напряжение. Мне подумалось, что она должна привести присяжных в замешательство. Она будет сидеть там, надменная, суровая и крепкая, как сталь, и присяжные не поверят ни единому ее слову. Впервые за весь день я издал вздох облегчения.

А Менди заняла свое место и устремила на Дэвида тяжелый обвиняющий взгляд. И Дэвид не смог его выдержать. Он отвел глаза — живое олицетворение виновности. Я видел то, чего не могли видеть присяжные. Генри сжал под столом колено Дэвида. Тот снова повернулся к свидетельнице.

— Приступайте, — сказал Уотлин, и Нора, кончив что-то записывать, положила ручку и ободряюще улыбнулась своей свидетельнице.

— Пожалуйста, назовите ваше имя.

— Аманда Джексон.

— Но разве все называют вас не Менди?

Это был наводящий вопрос. Идиот тут обязательно заявил бы протест. Генри хранил молчание.

— Где ты живешь, Менди?

Менди назвала своей домашний адрес. Нора подчеркнула, что это в Сан-Антонио.

— Ты замужем?

— Нет, мэм. Мой муж умер.

— А дети у тебя есть?

— Двое. Мальчик и девочка. Старшему ребенку двенадцать.

Впервые в голосе ее прозвучали какие-то живые ноты.

Создалось впечатление, что она хотела сказать что-то еще, но снова заставила себя ожесточиться и замолчала.

Эти вступительные вопросы кажутся тривиальными, но они чрезвычайно важны. Когда я работал третьим помощником прокурора, наш тогдашний первый помощник говорил: «Дело бывает выиграно или проиграно уже к тому моменту, когда ваша лучшая свидетельница назовет свое имя и ответит на вопрос о своем семейном положении. Как раз столько времени требуется присяжным на то, чтобы решить, нравится она им или нет. А когда присяжные идут голосовать за обвинительный вердикт, они всегда голосуют за того, кто им понравился».

— Где ты работаешь, Менди?

— В «Гранд-билдинг» на Луп. В этом здании десять или двенадцать разных компаний.

— И в чем заключаются твои служебные обязанности в «Гранд-билдинг»?

— Я уборщица.

— А чем ты еще занимаешься, помимо работы и воспитания детей?

— Я учусь в университете Тринити. Мне осталось немногим больше двух лет.

Я попытался прочитать что-нибудь по лицам присяжных и не смог. Не знаю, с чего они взяли, что должны выглядеть абсолютно безучастными во время свидетельских показаний, но обычно они так и делали.

— Ты работала тринадцатого апреля этого года?

— Да, мэм.

— В какое время?

— Я была на работе утром того дня, а потом вернулась туда ближе к вечеру. Словом, в тот день я работала допоздна. Обычно я этого не делаю. К этому времени я стараюсь быть дома, чтобы поужинать вместе со своими детьми.

— Знаешь ли ты человека по имени Дэвид Блэквелл?

— Да.

Очень сухо. Теперь она уже не смотрела на Дэвида, она смотрела исключительно на Нору, руководимая ею. Голос ее был так ровен, как я только мог надеяться.

— Он тоже работает в «Гранд-билдинге»?

— Да.

— Ты была с ним в дружеских отношениях?

Свидетельница издала звук, выражавший ее недоверие к серьезности вопроса.

— Я уборщица. А он сотрудник компании.

Мне понравилась ее обидчивость.

— Ты убирала кабинет мистера Блэквелла в тот вечер?

— Да. Этот кабинет оставался одним из последних, которые мне еще предстояло убрать.

— Сколько было времени, когда ты пришла туда?

— Часов восемь, вероятно. Может быть, больше.

— Много ли людей находилось в здании в тот вечерний час?

— На том этаже — ни одного человека. Я очень удивилась, увидев там кого-то.

— Какой это был этаж?

— Я не совсем уверена. Один из верхних.

— Этот этаж был хорошо освещен?

— Да.

— Там было светло, как днем?

— В некоторых комнатах горел свет. В некоторых было темно. По-разному.

— А что касается кабинета Дэвида Блэквелла? Опиши нам его офис, пожалуйста.

Ее взгляд поднимался все выше по мере того, как она вспоминала внутренний вид помещения. До сих пор это было единственным подтверждением, что Менди Джексон свидетельствует скорее по памяти, чем рассказывает заученное наизусть.

— Там большая главная комната с картотечными шкафами и двумя письменными столами секретарей. Позади три кабинета поменьше, и у каждого своя дверь. В тот вечер свет горел только в большой комнате, поэтому было немного темновато.

— А в тех кабинетах, которые поменьше?

— Двери двух были закрыты, в третьем было темно, но дверь его была открыта.

— Скажи, Дэвид Блэквелл, тот человек, о котором мы говорили, присутствует сегодня в этом зале.

— Да.

— Не могла бы ты как-то указать нам на него, назвав какие-либо предметы его одежды, так чтобы мы поняли, кого именно ты имеешь в виду?

Она указала:

— За тем столом. Он в синем костюме и полосатом галстуке.

Нора обратилась к судье Уотлину с просьбой, чтобы в протоколах суда было отражено, что свидетельница опознала обвиняемого. Судья разрешил сделать это. Некоторые обвинители предпочитают дождаться, когда пострадавшая закончит свои показания, и лишь потом просят ее идентифицировать обвиняемого. Нора сделала это раньше и по вполне понятным соображениям. Она больше не хотела упоминать о Дэвиде как о мистере Блэквелле.

— Где находился обвиняемый, когда ты вошла в офис?

— Сначала я его не заметила. Я зашла за один из секретарских столов, чтобы достать мусорную корзину. Когда я потянулась за ней, то услышала позади какой-то звук, я обернулась... и, вероятно, вскрикнула, потому что он напугал меня. Я не знала, что в комнате кто-то есть.

— Где стоял обвиняемый?

— В дверях маленького кабинета. Было темно, поэтому я не могла видеть его лица.

— Он что-нибудь сказал?

— Он сказал: «Все в порядке, Менди, это всего лишь я». Что-то наподобие этого.

— Ты узнала его голос?

— Не совсем. Но я догадалась, кто это, по тому, в чьем офисе была и как этот человек выглядел.

— Как он выглядел, Менди? Во что он был одет?

— Он был в костюме, но без пиджака. Он выглядел немного... ну, словно для него это был долгий день.

— Сказал он еще что-нибудь?

— Он сказал что-то вроде того, что рад меня видеть, потому что ему надоело быть единственным живым существом во всем здании.

— А что ответила ты?

— Я сказала, что уже слишком поздно для того, чтобы люди работали, в это время им следует быть дома со своими семьями.

— Он по-прежнему стоял в двери?

— Да. Только он прислонился спиной к косяку. Его голос звучал как-то странно.

— В чем заключалась эта странность, Менди?

— Как будто он был пьяным или невыспавшимся.

— Что произошло дальше?

— Я наклонилась снова, чтобы вытащить мусорную корзину и отнести ее к своей тележке. А он сказал: «Оставь это, почему бы тебе не отдохнуть?»

Нора ничего не записывала. Она вся подалась вперед, заинтересованная, будто слушала рассказ своей подруги. Она задала свидетельнице сторонний вопрос, именно так, как иногда это делают подруги, беседуя между собой:

— Как ты была одета, Менди?

— На мне было что-то вроде униформы, которую нас там заставляют носить. Просто черная юбка и белая блузка.

Нора извлекла названные предметы из бумажного мешка, который стоял у ее ног. Затем она отнесла эти вещи к столу секретаря суда, где к ним прикрепили опознавательные ярлычки. Присяжные выпрямились в своих креслах. Наконец-то для них появилось нечто, на что можно было посмотреть, а не один только монотонный гул свидетельских показаний.

— Это зарегистрированные обвинением вещественные доказательства номер восемнадцать и номер девятнадцать, Менди. Скажи нам, что это за предметы.

— Юбка и блузка, которые я носила.

— Они сейчас находятся в том же состоянии, в каком были, когда ты вошла в тот офис?

— Нет, мэм. На блузке не хватает нескольких пуговиц, а на юбке сорвана молния.

Она снова взглянула на Дэвида. На этот раз ему удалось не отвернуться.

— Ваша честь, я предъявляю это в качестве доказательств, — сказала Нора.

Генри был на ногах, прежде чем она передала ему эти вещи.

— У защиты нет возражений.

— Доказательства принимаются, — скучающим голосом объявил Уотлин.

Он воспринимал все это как составную часть судейского долга.

Нора все еще не передала вещи присяжным. Она оставила их на полке напротив судейской скамьи, они выглядели сильно помятыми. Нора продолжила опрос.

— Итак, обвиняемый предложил тебе сделать перерыв. Что ты ему ответила?

— Я сказала, что очень занята. Хочу закончить работу.

— И что тогда сделал он?

— Я стояла рядом с тележкой, высыпая мусорную корзину, и он подошел ко мне сзади. Я даже не слышала его шагов, поэтому сразу отскочила в сторону.

— Почему? Он прикоснулся к тебе?

— Он взял меня за руку. Прямо под локтем. И я снова отшатнулась. Тогда он сказал: «Чего ты испугалась?»

— Ты была напугана?

— Честно говоря, он заставил меня понервничать, подойдя так незаметно и стоя так близко. Но я не особенно испугалась его.

Миссис Джексон выглядела намного скованнее, чем когда только поднялась на свидетельский помост. Норе тогда удалось ее успокоить — безусловно, чуть больше, чем того хотелось обвинению. Нора вновь начала создавать необходимое напряжение.

— Он все еще держал тебя?

— Я отдернула руку, когда он меня напугал, но он снова взял меня за локоть.

— Ты опять вырвалась?

— Я отступила назад, но и он отошел вместе со мной. Он по-прежнему стоял очень близко.

— Говорил ли он еще что-нибудь?

— Он сказал, что мне нужно немного посидеть с ним. Сказал, что я, должно быть, устала. Я ответила, что действительно чувствую себя уставшей, поэтому и хочу побыстрее закончить работу и пойти домой. Он сказал... я подумала, что это очень странно, но я не поняла, что он имел в виду... Он спросил меня: «Ты всегда идешь домой в конце дня?»

Лоис по-прежнему держала мою руку. Я не замечал, что она сжимает ее все сильнее, пока внезапно она не встала рядом со мной. Я поднял на нее глаза, на мгновение испугавшись, что она собирается устроить сцену. Но Лоис на меня даже не взглянула. Она взяла за руку Дину, и они вместе направились по проходу между рядами к двери. Когда они торопливо удалялись, Дина все оглядывалась назад, стараясь услышать еще что-нибудь. Шляпка на ее голове съехала набок.

После их ухода я оказался рядом с Викторией. Она не подвинулась, чтобы сократить расстояние между нами, я тоже не стал этого делать. Я взглянул на ее профиль. Красивая девушка, эта Виктория. Дэвид встречался с нею еще со школы, но мне так и не довелось как следует узнать ее. Я понятия не имел, что происходило под этим чистым и упругим лбом. Виктория смотрела на свидетельницу. Единственным выражением, которое, как мне подумалось, я сумел прочитать на ее лице, было презрение, но и это так походило на обычное выражение Виктории, что я вовсе не был уверен в том, к чему оно относилось.

Я пропустил пару фраз из показаний свидетельницы и увидел как Дэвид медленно покачивает головой из стороны в сторону. Генри снова коснулся его колена, и Дэвид успокоился.

— Он встал за моей спиной и положил руки мне на плечи у самой шеи. Он начал сжимать свои пальцы. Сказал, что делает мне массаж. Предложил пойти с ним в его кабинет, где есть кушетка.

— К тому времени, — спросила Нора, — появились у тебя какие-то догадки насчет того, что происходит?

Пока я все еще пытался решить, не заслуживает ли этот вопрос опротестования, Генри уже выступил с протестом:

— Ее возможные предположения о том, что происходит, не имеют отношения к делу.

— Безусловно, это относится к делу, ваша честь. Она находилась там. Ее впечатления — единственное, с помощью чего мы обязаны показать присутствие слабо выраженной угрозы...

— Впечатления не являются доказательством, — возразил Генри.

— Я поддерживаю протест, — сказал судья.

Оба сели на свои места. Менди Джексон начала:

— Я знала, что он...

Прежде чем Генри успел остановить ее, это сделала сама Нора:

— Нет, Менди, судья постановил, что ты не можешь отвечать на тот вопрос. Вместо него я задам тебе другой. Ты что-нибудь сказала в ответ на предложение обвиняемого сделать тебе массаж?

— Я вывернулась из его рук и встала по другую сторону тележки. Начала откатывать ее назад. Я сказала ему, что вернусь убирать его офис попозже.

— Ты была напугана в тот момент?

— Не то чтобы до смерти. Я просто подумала, что будет лучше, если я уйду.

— И что сделал он?

— Он рассмеялся. Сказал: «О, не волнуйся!» — и еще, что он больше не станет меня беспокоить. И ушел. Мне тоже тогда надо было уйти.

Генри начал делать соответствующую запись. Нора опередила его.

— В таком случае, почему же ты не ушла, Менди?

— Я решила, что все это закончилось. Подумала, что он позабавился и теперь оставит меня в покое. Кроме того, мне нужно было закончить уборку. Я не хотела, чтобы он или еще кто-то на меня жаловались.

— Ну, ладно, и что же ты сделала?

— Я вытряхнула мусорные корзины и включила пылесос. Мистера Блэквелла я больше не видела. Я заключила, что он опять вернулся в свой кабинет. Я побыстрее убрала в двух других кабинетах и пыталась решить, стоит ли мне идти в его. Зачем напрашиваться на неприятности? Но затем я увидела, что он сам вытащил свою мусорную корзину из-под стола, так что теперь она стояла прямо за открытой дверью. Я подумала, что таким способом он предлагает мне перемирие, намекая, что я могу просто высыпать мусор и быть свободной. Поэтому я вошла, чтобы взять ту корзину.

Она вздохнула. Нора остановила ее прямо на этом месте, сделав небольшую паузу на случай, если кто-то из присяжных еще не успел вникнуть в рассказ Менди. Когда все они замерли в ожидании следующего вопроса, Нора задала его:

— Где был обвиняемый?

— Он стоял прямо за дверью. Как только я вошла, он схватил меня. Сказал: «Ну что, передумала, а?»

— Как он тебя схватил?

— Точно так же, сзади, вцепившись руками в мои плечи возле шеи. Я опять попыталась вывернуться, но он держал меня слишком крепко. Я подняла руки и попробовала разжать его пальцы, но и это мне не удалось. Он держал меня так до тех пор, пока я не перестала вырываться, затем навалился на меня прямо сзади.

— Прижавшись своим телом к твоему?

— Да, он обхватил меня руками и дышал мне в ухо. Я могла чувствовать.

— Чувствовать что? — спросила Нора.

Это был критический момент, та точка, где судебные дела разваливаются из-за того, что показания свидетельницы оказывается несостоятельным. Она должна была воспроизвести эмоциональное напряжение сцены и описать ее в деталях. Она не могла сказать об этом в общем, не могла попросту заявить: «Он изнасиловал меня». Она обязана была дать детали, разбить этот акт на его составляющие. До этого момента Менди не проявляла каких-либо эмоций. Она говорила немного быстрее, но все же держа себя под контролем. Ее стиснутые кулаки лежали перед нею на перекладине барьера.

— Все его тело, прижатое к моей спине. И к моему... моим ягодицам.

— Сказал ли он еще что-нибудь?

— Он сказал: «Разве этот задний массаж тебе не приятен?» И он сунул руку за пояс моей юбки. Я попыталась вытащить его руку и одновременно повернулась. Он резко дернул за юбку, и как раз тогда на ней сломалась молния.

— Что же произошло дальше?

— Он меня отпустил. В прямом смысле этого слова. Я едва не упала, попятившись назад. Я повернулась кругом, так что теперь смотрела на него и отступала, держа юбку, чтобы она с меня не слетела. На секунду он, казалось, действительно обеспокоился, словно испугавшись того, что он сделал, и сказал: «Позволь, я тебе помогу?» — и когда он потянулся ко мне, я ударила его по руке.

— Какова была его реакция?

— Мне это показалось странным. Он улыбнулся. Как будто я дала ему понять, что прощаю его. Он сказал: «Нет, я все-таки помогу тебе». Я прижалась к стене, а он приблизился, схватился обеими руками за мою блузку и распахнул ее.

Я кричала, чтобы он остановился, но все было бесполезно. Я нырнула под его руку и побежала, но он уцепился за подол моей юбки и наполовину стянул ее, так что я уже не могла бежать, а затем он снова крепко схватил меня сзади. Он пытался сорвать с меня лифчик и, когда я хотела помешать ему, сильно оцарапал мне грудь. Я опять закричала, но он знал...

— Ваша честь, я возражаю против того, чтобы показания давались в форме рассказа, — заявил Генри. — Кое-что из этого заслуживает опротестования, но я не имею возможности это сделать.

— Да, — согласился судья. — Опрашивайте вашу свидетельницу, адвокат, — сказал он Норе.

Менди Джексон была остановлена внезапно, она тяжело дышала, но в остальном была все так же непоколебима. Я увидел в ней нечто такое, чего никогда не замечал во время дюжины подобных процессов, на которых сам был обвинителем. Всегда в таких случаях жертва либо полностью теряет самообладание, либо держит себя под таким контролем, что присяжные находят ее рассказ неправдоподобным. Миссис Джексон была из тех, что умеют себя контролировать, но в ней я сумел увидеть то напряжение, с каким ей это давалось. Она не расплакалась и не повысила голоса, но казалось, она едва удерживается от того, чтобы не вскочить с кресла. Напряжение, с которым она подавляла в себе эмоции, было таким же сильным, как, вероятно, и сами эти эмоции. Я осознал, что слушаю ее так, будто наконец-то узнаю правду о том, что случилось в тот вечер. Ее показания вылились в такой поток памятных деталей, что, пока она рассказывала, сомнение даже не приходило мне в голову.

Нора дала ей возможность немного передохнуть. Менди Джексон смотрела перед собой, моргая глазами. Она начала было поворачивать голову в сторону присяжных, но затем остановилась. Не думаю, что она также видела и публику.

Нора попросила у судьи разрешения подойти к свидетельнице и передать ей фотографию.

— Ты сказала, Менди, что он оцарапал тебя. Можешь ты идентифицировать вещественное доказательство обвинения номер двенадцать, которое я только что передала тебе?

— Это моя фотография, которую сделал один из полицейских той ночью в госпитале.

— Что этот снимок показывает?

— Царапины на моей груди.

— Как ты получила эти царапины?

— Они оставлены ногтями мистера Блэквелла, когда я пыталась от него вырваться.

— "От него" означает от обвиняемого?

— Да.

Нора резюмировала установление факта, не передав фотогфра-фию присяжным. Этот снимок, как и почти два десятка других предметов, уже был признан судом в качестве вещественного доказательства, но ни одну из этих улик Нора пока не передала им на изучение.

— Что случилось потом, Менди?

— Он держал меня, стоя сзади. Одна его рука сжимала мое горло так, что я не могла дышать. Я изо всех сил тянула эту руку вниз, пытаясь отцепить ее, и, пока я это делала, он опустил вторую руку и совсем стащил с меня юбку. Затем он ухватился за мои трусики и разорвал их.

— Ты пыталась остановить его?

— Я просто хотела дышать. Мне казалось, что я умираю. Я попробовала опустить руку, но тогда его пальцы сильнее сжались вокруг моей шеи, и я снова схватилась за них.

— Что произошло дальше?

— Он чуть ослабил хватку, так чтобы я могла дышать. И я почувствовала, что он начал делать какие-то движения позади меня. Я услышала, как расстегнулась молния на его брюках, и еще раздался такой... шарящий звук.

— Ты могла догадываться о том, что именно он делал?

— О да. О да, я поняла. Он схватил меня, приподнял над полом и толкнул вперед. Передо мной стояла кушетка, и он просто как бы опустил меня на нее, однако он при этом продолжал держать мои ноги, поэтому я упала на руки и попыталась подняться. И тогда он протиснулся между моими ногами.

— Кого ты имеешь в виду? Что было между твоими ногами?.. Извини, Менди, но ты должна отвечать громко; я не думаю, что кто-нибудь расслышал тебя.

— Его пенис. Он поместил свой пенис между моих ног.

— Менди, я сожалею, что тебе приходится это делать, но ты должна говорить более определенно. Куда обвиняемый поместил свой пенис?

Менди смотрела вниз, на руки.

— В мое влагалище, — тихо сказала она.

— Его половой орган проник внутрь твоего?

— Протест, ваша честь! Это наводящий вопрос.

— Поддерживается.

Нора не стала возвращаться к этому. Она, разумеется, получила уже достаточно для присяжных.

— Не пыталась ли ты остановить его? — спросила Нора взамен.

— Как? — сказала Менди Джексон, отрывая взгляд от своих рук. — Скажите мне, как? Я думала и думала потом. Ноги мои не касались пола. Когда я попыталась дотянуться рукой, я не смогла достать до него и упала лицом вниз. Как я могла остановить его?

— И что же ты делала?

— Я кричала. И что-то говорила ему. «Пожалуйста, не надо», — вероятно. «Прошу вас! Пожалуйста!»

Нора через стол взглянула на Дэвида.

— Обвиняемый говорил что-нибудь?

— Он говорил: «Не вопи, не вопи. Я тебе понравлюсь». И один раз он сказал: «Я дам тебе денег».

Генри сделал запись в блокноте. Нора дала присяжным несколько минут подумать.

— Что случилось потом? — спросила она.

— Он опустил меня вниз и, должно быть, встал позади меня на колени, потому что он все еще продолжал. Он...

— Что продолжал?

— Проникать. В меня. Но казалось, будто он не мог...

— Я буду опротестовывать любую попытку делать предположения, — сказал Генри.

Уотлин поддержал его.

— Он эякулировал? — спросила Нора.

— Нет.

— Что было дальше?

— Он это вытащил и повернул меня кругом, так что я оказалась сидящей на кушетке. И он сказал: «Давай».

— Что он подразумевал под этим? Тебе это было ясно? — спросила Нора, предупреждая возражение со стороны Генри.

— Он хотел, чтобы я положила это себе в рот.

— Что ты имеешь в виду...

— Его пенис, — сказала Менди Джексон.

Она казалась слишком уставшей, чтобы сердиться. Она смотрела только на Нору.

— Он хотел поместить свой пенис в мой рот.

— И он сделал это?

Менди Джексон опустила глаза. Больше не осталось никого, чей взгляд она была в состоянии выдержать.

— Да.

— Почему ты не остановила его?

— Я испугалась.

— Чего ты испугалась?

— Я подумала, что он собирается убить меня. Мне каждую секунду казалось, что он вот-вот начнет меня избивать. Я подумала, что, если он сделает то, что хочет, мне, может быть, удастся уйти.

Нора кивнула. То же самое сделала одна из женщин-присяжных.

— Сколько времени это, последнее, длилось? — спросила Нора.

— Я не знаю.

— Минуту? Пять минут?

Скорее всего, минуту. Затем он что-то услышал.

— Протест, ваша честь! Опять предположение.

— Я сама тогда услышала, — сказала Менди, обращаясь к Генри.

Он сел на место.

— Я услышала гул лифта.

— Как далеко находится лифт от того помещения? — спросила Нора.

Остальная часть истории была рассказана быстро. Дэвид спешно привел себя в порядок и, когда подошел охранник, был уже в другой комнате. Миссис Джексон рухнула на пол и попыталась чем-нибудь прикрыться. В конце концов туда прибыла полиция и доставила ее в госпиталь. Менди описала, как ее там подвергли клиническим обследованиям и осмотрам. Рассказала о том, как она плакала дома. Голос ее звучал все тише и тише, а голова клонилась книзу, пока эта женщина не стала выглядеть как несомненная жертва преступления.

Нора передала свидетельницу защите.

Однако, прежде чем сделать это, Нора попросила у судьи разрешения «обнародовать» для присяжных предметы, признанные судом в качестве вещественных доказательств. Когда такое разрешение было получено, она передала сверток крайнему из присяжных: одежду, фотографии, заключение медицинской экспертизы. Первый присяжный все это просмотрел и отдал другому. Остальные наклонились вперед, чтобы получить свою долю.

Генри не попался в ловушку и не стал начинать перекрестного допроса, пока присяжные были отвлечены таким занятием. Он сидел на месте и что-то записывал до тех пор, пока последняя из вещей не перешла к последнему из присяжных. Менди Джексон смотрела по сторонам, словно впервые увидев этот судебный зал. Ее взгляд скользнул по мне не задержавшись. В конце концов Уотлин сказал Генри:

— Приступайте.

Генри кончил делать заметки, перелистнул назад несколько страничек своего адвокатского блокнота, прочитал запись, затем уселся, глядя на свидетельницу, пока она не встретилась с ним глазами.

— Миссис Джексон, меня зовут Генри Келер. Я представляю здесь интересы Дэвида Блэквелла. Сейчас я задам вам несколько вопросов, хорошо?

Она кивнула.

— Это звучит грубо, но я обязан спросить. Как вам удается материально содержать двоих детей, себя и еще посещать университет, получая лишь жалованье уборщицы и не имея каких-либо дополнительных пособий?

Этот вопрос, вероятно, мог быть опротестован, однако Нора позволила задать его, потому что благодаря этому истица выглядела более несчастной и стойкой. Еще и потому, возможно, что у Менди Джексон имелся ответ на него.

— Мы получаем пособие, — сказала она.

— Помощь семьям, имеющим детей-иждивенцев?

— Да. И еще с нами живет моя мама, которая получает социальное пособие.

— Кто присматривал за вашими детьми в тот вечер тринадцатого апреля?

— Мама.

— Между вами было условлено, что вам, как вы знали, придется задержаться на работе?

— Да.

Когда она ответила на этот вопрос, кто-то прошел мимо меня по проходу. Это была Линда. Она, вероятно, сидела где-то в задних рядах. Линда была в костюме, и вид у нее был официально-адвокатский. Присяжные вряд ли знали, кто она, но кое-кому в зале Линда наверняка была известна. Репортерам, например. Ее явно не волновало, какое впечатление она производит. Линда прошла за судебный барьер, и Генри, услышав скрип перил, оглянулся. Линда передала ему какую-то записку и пошла назад. Я, кажется, уже сказал, что ее не беспокоило производимое ею впечатление? Но она не взглянула и на меня, сидевшего рядом со своей невесткой.

Генри бросил взгляд на записку Линды, затем отложил ее в сторону, но, похоже, решил резюмировать свою линию опроса.

— Почему вы работали так поздно в тот вечер?

— В тот день у меня был экзамен. Утром я ушла с работы пораньше, чтобы подготовиться к его сдаче.

— Это был экзамен по какому предмету?

— Курс европейской истории.

Присяжные глядели на Генри, ломая голову, какое и к чему это могло иметь отношение, но Менди Джексон смотрела прямо перед собой, куда-то в конец зала. Я обернулся назад и увидел выходившую из дверей Линду. Когда я снова посмотрел на свидетельницу, мне показалось, что она выглядела как-то смущенно. Линда не вернулась. Генри время от времени снова заглядывал в ее записку.

Существуют различные стратегии перекрестного допроса. Некоторые адвокаты стараются по-дружески разговаривать со свидетельницей, ведя ее до тех пор, пока не представится возможность обрушить на нее свой удар. Это срабатывает крайне редко, не многие жертвы готовы к дружбе с адвокатом. Бывают защитники, которые начинают атаку свидетельницы с первого же вопроса. Иные стараются говорить с нею загадочно. Большинство же адвокатов не используют какой-то особой тактики, они попросту идут на ощупь сквозь свидетельские показания, заставляя свидетельницу повторить все сначала и надеясь натолкнуться на противоречия. Тон Генри был абсолютно нейтральным. Он задавал вопросы, словно ученый.

— Сколько времени, вы говорите, вы знакомы с Дэвидом Блэквеллом?

— Я думаю, около двух лет.

— Вы когда-нибудь виделись с ним вне офиса?

— Нет.

— Никогда не встречали его, прогуливаясь по аллее или еще где-то?

— Ох, может быть, один или два раза в аллее.

— А жены его случайно не было с ним?

— Я не помню.

Это было неважно. Генри нашел возможность упомянуть, что Дэвид женат и по меньшей мере двое из присяжных посмотрели на Викторию, сидевшую позади обвиняемого, невозмутимую, преданную и красивую.

— Но вы никогда не встречались с ним вне работы специально, чтобы вместе немного выпить или для чего-то еще?

— Нет.

В голосе ее прозвучало заметное отвращение, очевидно, при одной только мысли о подобном предположении. Генри кивнул и сделал запись в блокноте.

— То есть вы не могли бы сказать, что были с ним в дружеских отношениях?

— Нет. Ни в малейшей степени.

— Следовательно, несмотря на то, что в течение целых двух лет вам было известно, кто он, по-настоящему вы друг друга не знали?

— Нет.

— А что именно вам известно о Дэвиде Блэквелле? Знаете вы, например, кто его отец?

— Я помню, как люди говорили об этом на работе, когда его избрали.

Я сидел чрезвычайно спокойный, чувствуя, что на меня смотрят. Мне было непонятно, зачем Генри поднял этот вопрос, и хотелось, чтобы он быстрее сменил тему. Он это сделал.

— Давайте поговорим о том вечере в офисе. После всех этих дел в приемной, когда Дэвид массировал вам шею и все такое прочее, он неожиданно оставил вас в покое и ушел в свой кабинет, скрывшись из вашего поля зрения?

— Да.

— Однако вы не воспользовались этой возможностью покинуть офис?

— Нет. Я тогда думала, что все закончилось, мне казалось, что он насовсем отстал от меня.

— Зачем же было искушать судьбу?

— Как я уже говорила раньше, мне нужно было закончить уборку. Я не могла позволить себе потерять эту работу, мистер, у меня дети.

— А вы не думаете, что вполне могли бы объяснить вашему начальнику, если бы он — или она — спросили вас, почему вы не закончили? Сказать, что, мол, один мужчина там несколько излишне разрезвился и вам пришлось уйти? Не думаете вы, что их удовлетворило бы такое объяснение?

— Я не хотела рисковать.

— А прежде с вами когда-нибудь случались подобные неприятности?

— Иногда. Но ничего настолько дурного.

— С этим мужчиной, с Дэвидом Блэквеллом? Он что же и раньше вас беспокоил?

— Ничего похожего на это не было, — снова повторила она.

— А что-то еще? Развязный разговор, прикосновения? Миссис Джексон заколебалась, но вид у нее был не такой, будто она что-то перебирает в памяти, а, скорее, будто она пытается решить, как лучше ответить. Разумеется, это было лишь мое обнадеживающее, но субъективное впечатление.

— Ничего такого, что бы мне запомнилось.

— Значит, если бы ваш начальник не поверил вашему объяснению, почему уборка того помещения оказалась незавершенной, в этом не было бы ничего удивительного?

— Протест! — сказала Нора.

Она была на ногах, прежде чем Генри закончил вопрос.

— Это призыв к высказыванию предположения.

Уотлин поддержал ее и вполне справедливо, но мне подумалось, стоило ли ей протестовать? Вопрос повис в воздухе без ответа.

— После того, как вы закончили уборку других помещений, вы вошли даже внутрь его личного кабинета, верно я говорю?

— Чтобы забрать мусорную корзину, как я сказала.

— Вы не думали, что он может находиться там?

— Я не знаю: он ведь вполне мог выйти, пока я пылесосила полы в других комнатах.

— Но существовала вероятность, что он все еще там, потому что кто-то же выставил корзину с мусором?

— Да, я полагаю.

— А полагали вы это в тот вечер? Думали вы о том, что он может быть в кабинете?

— Да, я об этом догадывалась.

— И все же вы туда вошли. Следовательно, в тот момент вы его не боялись, не так ли?

— У меня оставалось некоторое подозрение.

— Но, тем не менее, вы вошли за мусорной корзиной. Значит, вы не очень боялись, так ведь?

Генри пришлось попросит ее ответить громко.

— Думаю, что не очень, — снова сказала она.

Генри кивнул, сделал запись, перелистнул страницу в своем блокноте. Не отрывая глаз от блокнота, он спросил:

— Как был одет Дэвид, когда вы вошли в его кабинет?

Свидетельница снова сделала паузу. С каждым ответом она становилась все менее решительной, хотя говорила достаточно смело.

— Так же, как я сказала раньше, — он был в белой рубашке и костюмных брюках.

— Он был в галстуке?

— Думаю, что да. Подождите... Да, в галстуке.

— По-прежнему. То есть, когда вы вошли в кабинет, на Дэвиде еще был галстук?

— Да, с ослабленным узлом, но он был на нем.

Генри, казалось, удивился и сделал очередную запись в блокноте. Менди, глядя на него, вдруг сказала: «Я могу и ошибиться насчет этого», — и опустила глаза вниз, на свои руки. Генри кивнул.

— А что вы скажете насчет туфель? Он все еще был в туфлях?

— Я не смотрела на его ноги.

— Ладно, ну а по вашему мнению?

— Протест, ваша честь. Вопрос был задан, и ответ на него получен.

Генри подождал, пока судья поддержит протест обвинения, и пошел напролом.

— Подумайте, когда вы услышали шум лифта и Дэвид спешно начал одеваться, пришлось ли ему надевать носки и туфли?

Менди Джексон подняла глаза вверх, и взгляд ее забегал по потолку.

— Нет. Они на нем уже были.

Генри сделал вид, что все идет отлично. Он удовлетворенно покачал головой.

— Следующий момент. Помните... когда вы боролись с Дэвидом?

Свидетельница кивнула.

— Помнится, вы сказали, что он вас оцарапал. А вы его не царапали?

— Я не знаю.

— Могу я подойти к свидетельнице, ваша честь?

Менди Джексон смотрела на приближающегося Генри так, словно он сам собирался ее ударить. Генри протянул секретарю суда фотографию, чтобы та сделала на обороте соответствующую отметку.

— Это зарегистрированное вещественное доказательство защиты номер один, — сказал он Менди. — Вы узнаете изображенную здесь персону?

— Это мистер... обвиняемый.

— Он именно так выглядел в тот вечер после прибытия полиции?

— Да, я думаю.

Менди больше ничего не собиралась ему сообщать.

— Что вы видите на его лице?

— Это похоже на царапины.

Генри взял у нее фотографию и отнес назад к своему столу. Сев на место, он спросил:

— Следовательно, вы все же оцарапали его?

— Я полагаю, что сделала это. Вы хотите, чтобы я перед ним извинилась?

— Нет, — спокойно сказал Генри. — Всякая женщина сделала бы это.

Нора привстала, но было видно, что она не знала, чем ей могло повредить это постороннее замечание. Нора снова села.

— Значит, вы действительно боролись с ним, — сказал Генри.

— Да. Как только могла.

— Когда он сорвал с вас одежду, вы тоже боролись?

— Да.

— Когда он схватил вас сзади, вы боролись за то, чтобы освободиться?

— Да. Конечно, я делала это.

Генри кивнул.

— И когда он опрокинул вас на кушетку, вы продолжали борьбу?

— Да, — ответила она, хотя и без особого пыла.

Менди не могла сообразить, куда все эти вопросы ведут, но знала, что ответ на них должен быть утвердительным.

— И когда он уже проник в вас, вы все равно боролись за свою свободу?

— Да, насколько позволяло мое положение. У меня было не очень много возможностей для сопротивления.

— Однако вы сопротивлялись?

— Да.

— Не было ли все это каким-то образом волнующим для вас? Не показалось ли приятным?

Она посмотрела на него так, будто он предложил ей снять одежду и сложить ее на свидетельский помост.

— Нет.

— Вы были сексуально возбуждены?

— Ваша честь! — закричала Нора, перекрывая ропот, поднявшийся среди публики. — Это насмешка, это поддразнивание, это не имеет отношения к делу. Это оскорбительно, наконец! Свидетельница не обязана защищать себя...

— Можем мы подойти к вам, ваша честь? — спросил, Генри, и они с Норой подошли к судейскому столу.

Когда Генри и Нора стояли там перед судьей, они находились, вероятно, футах в десяти от свидетельницы. Миссис Джексон следила за Генри, пока он не прошел половину пути, затем опустила голову и больше уже не подняла глаз.

Генри вытянулся над столом и — явно для того, чтобы свидетельница не услышала, — тихо заговорил. Нора, которая была пониже ростом, оказалась при этом в невыгодном положении, однако Уотлин, надавив своим большим животом на стол, тоже подался вперед. В течение одной-двух минут доносился лишь их напряженный шепот. Нора еще продолжала спорить, когда Уотлин откинулся в кресле и жестом приказал адвокатам удалиться.

— Протест отклоняется, — громко сказал он, вновь вызвав ропот в зале.

Генри снова был на своем месте. Нора еще какое-то недолгое время постояла между ним и свидетельницей, впившись в Генри озлобленным взглядом. Наконец она медленно отошла в сторону.

— Я повторю вопрос, миссис Джексон, — сказал Генри.

В голосе его не было и намека на какую-то скабрезность. По-прежнему он говорил, как беспристрастный ученый.

— Были вы сексуально возбуждены, когда обвиняемый проник в вас? Позвольте, я скажу более определенно. У вас были соответствующие выделения?

— О, мой Бог! — воскликнула Нора, намереваясь выступить с протестом.

Уотлин отмахнулся от нее.

— Отклоняется!

У миссис Джексон, по-видимому, появился самый отвратительный за всю ее жизнь привкус во рту. Она словно выплюнула это:

— Была ли у меня... была ли у меня смазка? Нет! Да вы...

В этом не было ничего веселого. Он надругался надо мной! Возбуждена?! Дальше вы захотите узнать, было ли у меня еще что-нибудь? Так вот мой ответ: нет! У меня не было...

Она замолчала, и первый раз в ее голосе прозвучал слабый звук, напоминавший рыдания.

— Нет, — сказал Генри. — Я не собирался об этом спрашивать. Это не имело бы отношения к делу.

— Протест! — воскликнула Нора. (Я не думаю, что она вообще садилась.) — Я протестую против этих постоянных посторонних замечаний, которые делает защита.

— Не делайте замечаний, адвокат, — мягко сказал Уотлин.

Судя по реакции публики, все они решили, что судья полностью потерял контроль над процессом, однако Уотлин казался невозмутимым. Мне представляется, что он в тот момент думал, будто производит впечатление человека, наделенного неким высшим знанием, хотя в действительности вид его не выражал ничего, кроме полнейшего безразличия. Он сидел там так, будто попросту дожидался следующего перерыва на обед.

Генри, слава Богу, сменил тему. Второстепенные вопросы о здании, планировке офисов, о времени обходов охранной службы. Менди Джексон успокоилась. Да и все мы успокоились. Я думаю, что скука уже понемногу начинала наплывать на собравшуюся в зале толпу. Двери судебного зала то и дело открывались и закрывались. Глаза судьи Уоддла тоже наполовину закрылись. Было больше четырех вечера. Уже пару часов солнечный свет лился сквозь большие окна.

Генри продолжал:

— Вы знаете размер жалованья Дэвида Блэквелла?

— Нет.

— Как вы думаете, сколько он зарабатывает?

— Протест! Призыв к высказыванию предположения.

— Нет, такого здесь не было. Ваша честь! Можем мы подойти?

— В этом нет необходимости. Я отклоняю протест.

— Сколько, по вашему мнению, зарабатывает Дэвид? — снова спросил Генри.

Менди не поддавалась.

— Больше, чем я, — сказала она.

Неплохо. Генри не давил на нее.

— А сколько получаете вы? — спросил он вместо этого.

— Пять тридцать пять в час, — ответила она прежде, чем Нора даже успела подняться.

— Сколько же это дает вам в неделю после всех вычетов?

— Я снова заявляю протест, — сказала Нора. — Если этот вопрос имеет отношение к делу, то я хочу знать какое.

— Я здесь единственный, кто имеет право требовать объяснений, адвокат, а я понимаю, какое это имеет отношение к делу. Ваш протест отклонен, — заявил Уотлин.

— В неделю получается сто шестьдесять семь долларов, — сказала Менди.

— А сколько же стоит один семестровый курс в университете Тринити, который вы посещаете?

— Я говорила вам, что я получаю стипендию. И ссуду.

— Фактически про ссуду вы, по-моему, упомянули только сейчас. Но это не ответ на мой вопрос. Какова цена одного семестрового курса?

— Думается, где-то около двухсот долларов.

— И сколько курсов вы слушаете в этом семестре?

— Четырнадцать.

Генри подождал записывать приведенные цифры в своем блокноте и дал присяжным время произвести простой подсчет. Я по-прежнему ничего не мог прочитать по их лицам. Но мне думалось, что Генри атакует ее слишком долго. Дольше, чем это сделал бы я. Какое-то непродолжительное время Менди действительно выглядела попавшей в затруднительное положение, что-то рассчитывающей, но теперь она снова начинала вызывать к себе симпатию. Как она могла жить на такую скудную зарплату, имея двоих детей? Жить и еще учиться в университете. Если даже и ни на кого больше, то на меня во всяком случае это производило впечатление.

— Позвольте задать вам несколько вопросов, касающихся ваших детей, — сказал Генри и довольно подробно расспросил ее.

Имена, возраст, класс, в котором они учатся в школе. Голос миссис Джексон потеплел. Голос Генри тоже стал мягче. Стоило отвлечься, и их голоса сливались в какой-то монотонный гул-Зал теперь наполнился зноем. Бейлифы опустили жалюзи на окнах с западной стороны, но от этого жар солнца стал казаться лишь более угрожающим. Жалюзи светились так, будто солнечный диск висел прямо за ними, поджидая нас там, чтобы ослепить первого же, кто выглянет. Уоддл кивал, сдерживаясь, поглядывая на часы и беспокойно ерзая.

— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — резко вдруг оборвал Генри.

Все мы зашевелились, словно по рядам пробежал холодный бриз.

Уотлин выглядел счастливым, пока не повернулся к Норе.

— Я полагаю, вы хотите провести повторный допрос? — почти обескураженно спросил он.

— Да, ваша честь.

— А вы, следовательно, повторите затем перекрестный, — сказал он в сторону Генри. — Хорошо, но мы превысили время, отведенное мне да и присяжным на слушание. Мы продолжим завтра с девяти часов. Помните об инструкциях, которые я дал вам насчет того, чтобы вы не беседовали о данном деле с другими людьми и не позволяли им разговаривать с вами, — сказал он присяжным, и те закивали, будто и впрямь внимательно его слушали. — Все остаются на местах, пока присяжные заседатели не покинут зал.

Мы так и сделали, затем начали тесниться в проходе между рядами. Больше не было публики, а была лишь толпа забредших без дела в общественный зал людей. Взяв Викторию под руку, я присоединился у выхода к Генри и Дэвиду. Нора уже выбралась вместе с Менди Джексон, даже не оглянувшись назад. Наша группа вышла через ту же заднюю дверь и по боковой лестнице поднялась в мой кабинет.

— Ближе к концу ты нас всех там немножко подрастерял, Генри, — сказал я по пути адвокату.

— Я не мог отпустить ее, — объяснил Генри и протянул мне записку, переданную ему Линдой.

Там было написано: «Спроси, почему она работала в такое позднее время, затем продержи на месте до конца дня».

Линда не вернулась, или, если она и сделала это, то держалась в стороне от семьи.

Мы нашли Лоис и Дину дожидавшимися нас в моем кабинете. Лоис протянула руку, чтобы поправить прическу Дэвида. С его волосами все было в порядке, просто для Лоис это была возможность прикоснуться к нему.

— А завтра мне можно будет туда вернуться? — спросила Дина. — Иначе как же я что-нибудь узнаю?

Я пообещал, что вечером расскажу ей все. Она тихо сидела, пока мы, взрослые, проводили нашу маленькую конференцию составляя планы на будущее, так, словно ситуация начала развиваться, хотя в действительности не изменилось ничего Дэвид выглядел немного приободрившимся.

— Она теперь попалась, не правда ли? — с надеждой спросил он.

— Мне думается, что это могло бы быть и менее живописным, — проронила Виктория, и это были единственные слова которые я от нее услышал.

После того как они собрались уходить, мне не пришлось просить Генри задержаться. Он даже не шевельнулся в кресле, куда тяжело опустился по приходе, положив голову на верхнюю часть спинки и пристально глядя в потолок. Какое-то время мы посидели в приятной тишине, прежде чем я сказал:

— Ты великолепно работаешь, Генри.

Голос его, казалось, прозвучал откуда-то из-за кресла:

— Я знаю. Это лучший из всех перекрестных допросов, какие я когда-либо вел. Но мне тут есть над чем поработать.

— Ты используешь все, что только возможно.

— Для достижения эффекта? — спросил он, усаживаясь ровнее.

Я взглянул на него, вопросительно подняв брови.

— Ты сомневаешься в правдивости ее истории? — спросил Генри.

Я уклонился от прямого ответа.

— Там есть некоторые противоречия.

— Но ты веришь в то, что эта женщина лжет? Что это неправда в самой своей основе?

Он принял мое молчание за ответ.

— Знаешь, что я думаю? — сказал он как раз в тот момент, когда я спросил, есть ли у него своя излюбленная теория.

Нам пришлось подождать, пока мы расслышали друг друга, затем Генри продолжил:

— Я думаю, что она говорит правду обо всем, за исключением одного. Все это случилось не тогда, когда она утверждает.

— В тот же день, только раньше? Что ты имеешь в виду?

— Я полагаю, что все случилось именно так, как она рассказывает, в том самом офисе однажды поздним вечером. Но не тринадцатого апреля. И тогда она не стала заявлять в полицию. Большинство из них, как ты знаешь, не делают этого. Я мог бы и не говорить тебе это. Она не заявила, потому что боялась потерять работу, боялась, что он скажет, будто она сама его соблазнила, или потому, что она просто испугалась, или же по какой-то иной причине.

А потом прошло время, и она увидела его, такого же сытого наглого, сидящего в костюме штатного сотрудника, сравнила это со своей по-прежнему рабской жизнью и взбесилась. Разозлилась на него и на себя. Ты видел, как она посмотрела на Дэвида, когда поднялась на свидетельское место. Она его ненавидит. И в конце концов она не выдержала и решила подстроить все это, чтобы до него добраться.

— Значит, та нелепая история, которую рассказал нам Дэвид, тоже правдива?

Генри кивнул.

— Она всего лишь переиграла ту сцену. На этот раз с приходом охранника и вызовом полиции. И теперь уже она довела дело до конца.

Я сидел и думал над этой версией. Пока я это делал, оживление покинуло Генри, и он опять погрузился в свое кресло. Когда он говорил, теория его казалась убедительной, но в наступившем молчании она превратилась в то, что я и сказал ему минутой позже:

— Сумасшедшая идея, Генри.

Он согласился.

— И дерьма не стоящий, даже если бы я мог доказать ее истинность.

Обвинительный вердикт указывает дату случившегося, но в нем также сказано: «в это или примерно» в это время, — так что обвиняющая сторона не обязана доказывать, что преступление совершено именно в указанный день. Все, что нужно им доказать, — это то, что все случилось в период, установленный законом о сроках давности, и до того, как данное обвинение было предъявлено. В любом случае мне бы не хотелось, чтобы подобная теория была вынесена на суд присяжных. Попробуй добейся оправдательного приговора, имея при себе такое: «Я изнасиловал ее, но не тогда, когда она говорит, я изнасиловал ее раньше».

Я не стал пытаться развивать версию Генри. Он явно уже сам сделал это в уме. Мы с ним все еще сидели в кабинете, когда вошла Линда.

Мы с Генри выглядели, как единственные уцелевшие после кораблекрушения. Линда была похожа на нашу спасительницу. Она казалась оживленной. Капли пота поблескивали у нее на лбу. В руке Линда держала какой-то документ.

— Я выписана повестку свидетелю защиты, — сказала она.

— Поставив на ней свою подпись? — спросил я, приподнимаясь в кресле.

— Разумеется, нет. С подписью Генри. Можешь не сомневаться в подлинности, — сказала она.

Линда присела на корточки рядом с креслом Генри и начала объяснять, что ей удалось выяснить, говоря при этом так быстро словно существовал какой-то предельный срок, установленный для беседы в тот вечер. Рассказывая, она касалась его руки, внимательно заглядывала в его глаза, чтобы наверняка убедиться в том, что Генри следит за ее мыслью. Генри наклонился ближе к ней. Если бы сюда заглянул посторонний, он вряд ли догадался бы, что между мной и Линдой существует какая-то связь. Если бы он что-то и заподозрил, то, как ни крути, теперь Линда скорее выглядела возлюбленной Генри. Я вышел из-за стола и встал над ними, но оба они не отрывали глаз от бумаги, принесенной Линдой.

— Это не Бог весть что, — сказала Линда спустя несколько минут. — Это не изменит хода дела, но все равно любопытная штуковина. Присяжным здесь будет над чем поломать голову.

— Нет, это нечто большее, — возразил Генри. — Это уже предполагает размышления на ее счет. Ты понимаешь? Это же первая вещь, которая что-то значит. Это великолепно, Линда! Надо все обдумать. Жаль, что я не сумел изобрести ничего похожего.

— Вот что значит не иметь соадвоката. Кстати, как идет процесс? Я ведь пропустила большую его часть.

Генри вздохнул, вновь задумавшись. Линда вытащила его из кресла.

— Тебе необходимо выпить. Пойдем, пойдем поужинаем, и ты мне обо всем расскажешь. Я полна догадок.

В дверях Линда остановилась.

— Пойдешь?

Ни в голосе, ни в лице ее не было какого-то особенного выражения, когда она обернулась и посмотрела на меня. Генри уже начал что-то рассказывать.

— О, нет. Я думаю, мне лучше навестить Дэвида.

Линда согласно кивнула. Генри даже не взглянул на меня. «Понимаешь? Она уже знала...», — говорил он. Я слышал их голоса, доносившиеся из приемной, пока дверь не закрылась. К Генри вернулось его былое оживление. У меня снова появилась надежда. Линда очень умна. Это не было преувеличением.

Дом Дэвида показался мне незнакомым. Я был уверен, что не ошибся адресом, но с тех пор, как я был здесь в последний раз, Дэвид что-то перестроил. Я не мог понять, что именно, Я посидел минуту в машине на подъездной дорожке, надеясь, что Дэвид услышит меня и выйдет. Из окна дома просачивалась полоска света, но никаких звуков слышно не было. Я подумал: а вообще кричат ли когда-нибудь Дэвид и Вики друг на друга?

Дверь дома была обита деревянными планками, поэтому, когда открылась другая, более массивная внутренняя дверь, я не мог видеть, кто стоял за нею. Возникшая пауза заставила меня предположить, что там была Виктория. Однако это оказался Дэвид, который и впустил меня.

— Папа, — сказал он.

Я пригнулся и вошел в дом. Теперь, оказавшись здесь, я не знал, зачем, собственно говоря, приехал. Сказать мне было нечего.

Дэвид провел меня в свой кабинет, где рядом с его шезлонгом стоял бокал со спиртным, а напротив с выключенным звуком работал телевизор. У них был великолепный дом, хотя и немного безликий. Словно дом-образец с выставки. Абсолютно правильное количество журналов аккуратным веером было разложено на кофейном столике. Свадебные фотографии висели на стене над телевизором. Внезапно я задумался: сколько же действительно получает Дэвид? Не был ли он с головой в долгах? Генри, вероятно, знал это.

— Вики уже легла.

Без сомнения, с головной болью, подумал я. Дэвид жестом пригласил меня сесть и предложил бокал вина. Я покачал головой.

— Мне бы следовало позвонить твоей матери и сказать ей, что я здесь.

Он ничего на это не ответил, На экране телевизора разыгрывалось что-то вроде спортивного состязания, но нечто вялое и бесстрастное. Это вполне могло усыпить кого угодно.

— Тебе, вероятно, завтра придется занять свидетельское место. Я приехал, чтобы наверняка убедиться, что ты будешь настолько нервозным, насколько это только возможно.

Он не засмеялся.

— Она не сможет сбить меня с толку, — сказал он, имея в виду Нору, — потому что я не собираюсь лгать. Я знаю, что у меня сумасшедшая история, но по крайней мере я не буду себе противоречить. Мистер Келер заставил Менди плоховато выглядеть, не правда ли?

— Да. — Недостаточно плоховато, подумал я. — Дэвид...

— Я не намерен повторять это еще раз.

Какое-то мгновение я не мог сообразить, о чем он говорит. Затем я понял, что он снова отказывается признать себя виновным.

— Я верю тебе, Дэвид. Но все это уже давно позади. Я об этом даже и не думаю. Я сделаю все, что смогу, чтобы уберечь тебя... от обвинения в этом. Не важно, что бы мне ни пришлось сделать. Ты мне веришь?

Он не ответил, но посмотрел на меня, вместо того чтобы глядеть на телевизионный экран, и между нами завязалось нечто вроде беседы. Я дал ему несколько ничего не стоящих советов насчет свидетельских показаний — то, что уже говорил ему раньше. На этот раз он кивал, требовал объяснить поподробнее и кивал снова.

Я так и не услышал какого-нибудь движения в доме. Когда я поднялся, собравшись уходить, Дэвид проводил меня до входной двери. Я неуклюже прижал его к себе, и он неуклюже ответил. Все это длилось чуть дольше, чем следовало.

Когда я открыл дверь своего дома, Лоис, уставив руки в боки, стояла посреди гостиной и пристально смотрела на меня.

— Где ты был?

Лоис никогда не ругается, если даже разозлится. Она воздерживается от всяких словесных усилений. Фразы ее становятся короткими.

— У Дэвида, — ответил я.

Челюсть ее не отвисла. Каков же был источник этого гнева? Это не могла быть ревность. Мы оба понимали, на какой почве вырастает это чувство, а ни у меня, ни у Лоис ее уже не было.

— Дина постоянно спрашивает про тебя. Она не желает засыпать.

— Хорошо.

Я повесил пиджак на спинку стула в гостиной, оставил ботинки в прихожей и, стягивая на ходу галстук, направился в комнату дочери. Дина не спала, лежа в темноте на спине.

— Наконец ты пришел, — сказала она без всяких упреков. Дина хотела услышать все о первом дне процесса. Мы подробно прошлись по нему. Я начал клевать носом раньше, чем моя маленькая дочь.

— Папа, — после небольшой паузы раздался в темноте ее голос, — если Дэвида признают виновным, что ты будешь делать дальше?

Я подумал, что достаточно хорошо обучил ее, раз она не сказала «если Дэвид будет осужден»... Умненькая Дина становтлась такой же мечтательницей, как и все мы. Я забормотал что-то насчет апелляции. Она нетерпеливо произнесла:

— Нет, но сразу же после этого. До того... прежде, чем они смогут...

— Я не знаю, дорогая. Я сделаю что-нибудь.

— Папа?

Я лег рядом с Диной, обнимая ее, пока она не заснула. Мне думалось: я никогда не допущу, чтобы такое случилось с тобой, моя крошка! Но я не сказал этого вслух. Почему она должна мне верить? Ведь допустил же я, чтобы это случилось с ее братом.