"Король-олень" - читать интересную книгу автора (Брэдли Мэрион Зиммер)

Глава 12

Моргейна знала, что ей хватит решимости совершить это путешествие лишь в том случае, если она будет действовать постепенно — шаг за шагом, день за днем, лига за лигой. Первым ее шагом стала поездка в замок Пелинора; по горькой иронии судьбы, первым делом она должна была передать сердечное послание жене и детям Ланселета.

Сперва она поехала на север по старой римской дороге, вившейся меж холмов. Кевин предложил было сопровождать ее, и Моргейна едва не поддалась искушению; ее вновь принялись терзать прежние страхи: она и на этот раз не найдет дорогу на Авалон, она не посмеет вызвать авалонскую ладью, она вновь заблудится в волшебной стране и навеки потеряется там. Она не смела прийти на Авалон после смерти Вивианы…

Но теперь это испытание снова встало перед ней, как и в тот раз, когда она только стала жрицей… она сбежала с Авалона в одиночку, не пройдя никаких испытаний, кроме этого, и теперь должна была самостоятельно найти способ вернуться… она должна была добраться на Авалон, опираясь лишь на свои собственные силы, а не на поддержку Кевина.

И все же Моргейну мучил страх. Ведь все это было так давно…

На четвертый день впереди показался замок Пелинора, и к полудню, проехав вдоль болотистого берега озера, где не встречались более следы некогда таившегося здесь дракона (что не помешало слуге и служанке, сопровождавшим Моргейну, начать дрожать и рассказывать друг дружке ужасные истории о драконах), Моргейна увидела дом, который Пелинор подарил Элейне и Ланселету после их свадьбы.

Это была скорее вилла, чем замок; в нынешние мирные дни в этих краях осталось не так уж много укрепленных жилищ. Между домом и дорогой протянулись просторные пологие лужайки, и, когда Моргейна подъехала к дому, стая гусей разразилась гоготаньем.

Моргейну встретил дворецкий в нарядной одежде; он поприветствовал гостью и поинтересовался, кто она и по какому делу прибыла.

— Я — леди Моргейна, жена Уриенса, короля Северного Уэльса. Я привезла послание от лорда Ланселета.

Моргейну провели в комнату, где можно было умыться с дороги и привести себя в порядок, а затем препроводили в большой зал, где горел огонь в камине, и предложили пшеничный пирог с медом и хорошее вино. Моргейна поймала себя на том, что этот церемонный прием начал нагонять на нее зевоту. В конце концов, она ведь родственница хозяев дома, а не какой-нибудь посланец, прибывший по государственным делам! Через некоторое время в зал заглянул какой-то мальчик, увидел, что там никого нет, кроме Моргейны, и вошел. Мальчик был белокур и голубоглаз, и лицо его усеивала россыпь золотистых веснушек. Моргейна сразу же поняла, что это и есть сын Ланселета, хоть он ничуть не походил на отца.

— Ты — та самая леди Моргейна, которую зовут Моргейной Волшебницей?

— Да, это я и есть, — отозвалась Моргейна. — А еще я — твоя кузина, Галахад.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — настороженно спросил мальчишка. — Ты что, колдунья? Почему тебя зовут Волшебницей?

— Потому, что я происхожу из древнего королевского рода Авалона и выросла на Авалоне, — пояснила Моргейна. — А твое имя я узнала не при помощи волшебства, а потому, что ты очень похож на свою мать, которая тоже приходится мне родственницей.

— Моего отца тоже зовут Галахадом, — заявил мальчик, — но саксы прозвали его Эльфийской Стрелой.

— Я приехала, чтобы передать тебе привет от твоего отца — тебе, твоей матери и твоим сестрам, — сказала Моргейна.

— Нимуэ — дура, — сообщил Галахад. — Она уже большая, ей целых пять лет, но, когда отец приехал, она принялась реветь и не пошла к нему на руки, потому что не узнала. А ты знаешь моего отца?

— Конечно, знаю, — сказала Моргейна. — Его мать, Владычица Озера, была моей тетей и приемной матерью. Галахад недоверчиво взглянул на нее и нахмурился.

— Моя мама говорит, что Владычица Озера — злая колдунья.

— Твоя мама… — Моргейна осеклась и решила смягчить выражения; в конце концов, Галахад ведь еще ребенок. — Твоя мама не знала Владычицу так хорошо, как знала ее я. Она была доброй и мудрой женщиной и всю свою жизнь служила богам.

— Что, правда?

Моргейна просто-таки видела, как мальчик пытается осмыслить эту идею.

— Отец Гриффин говорит, что служителями Божьими могут быть только мужчины, потому что мужчины сделаны по образу и подобию Божьему, а женщины — нет. Нимуэ сказала, что хочет быть священником, когда вырастет, чтоб научиться читать, писать и играть на арфе, а отец Гриффин сказал, что женщины этого не могут вообще.

— Значит, отец Гриффин ошибается, — сказала Моргейна, — потому что я умею делать все это, и еще многое другое.

— Я тебе не верю! — заявил Галахад, с враждебным видом уставившись на Моргейну. — Ты думаешь, что ты лучше всех, да? Моя мама говорит, что маленькие не должны спорить со взрослыми, а ты выглядишь так, будто ты не намного старше меня. Ведь ты не намного больше меня, верно?

Моргейна рассмеялась — ее позабавил этот сердитый мальчишка, — и сказала:

— Но все-таки я старше и твоей мамы, и твоего отца, Галахад, хоть я и не очень большая.

Тут скрипнула дверь и вошла Элейна. Она казалась более мягкой и спокойной, чем раньше; тело ее округлилось, а грудь потеряла былую упругость. Ну что ж, напомнила себе Моргейна, Элейна ведь родила троих детей, а младшего как раз кормила грудью. Но она по-прежнему была прекрасна, и ее золотые волосы сияли так же ярко, как и раньше. Она обняла Моргейну так просто и непринужденно, словно они расстались лишь вчера.

— Я вижу, ты уже познакомилась с моим послушным сыном, — сказала Элейна. — Нимуэ сидит в своей комнате — я ее наказала за то, что она нагрубила отцу Гриффину, — а Гвенни, хвала небесам, уснула. Она очень беспокойная и не дает мне спать по ночам. Ты приехала из Камелота? А почему мой лорд не приехал вместе с тобой, Моргейна?

— Я приехала именно затем, чтобы рассказать тебе обо всем, — сказала Моргейна. — Ланселет некоторое время не вернется домой. В Малой Британии идет война, и его брата, Борса, осадили в собственном замке. Все соратники Артура отправились туда, чтоб спасти Борса и проучить некоего Луция, провозгласившего себя императором.

Глаза Элейны наполнились слезами, но юный Галахад тут же преисполнился гордости.

— Если бы я был старше, я бы тоже стал соратником, — заявил он, — и мой отец посвятил бы меня в рыцари, и я поехал бы с ними и поубивал бы всех этих саксов и этого императора!

Выслушав рассказ Моргейны, Элейна воскликнула:

— По-моему, этот Луций не в своем уме!

— В своем он уме или нет, но он располагает армией и заявляет свои права от имени Рима, — заметила Моргейна. — Ланселет попросил меня повидаться с тобой и поцеловать за него детей, — хотя я сомневаюсь, что этому молодому человеку понравится, если его станут целовать, словно малыша, — сказала она, улыбнувшись Галахаду. — Мой пасынок, Увейн, в твоем возрасте уже считал, что он для этого слишком большой, а несколько дней назад он стал соратником Артура.

— А сколько ему лет? — тут же спросил Галахад и, услышав от Моргейны: «Пятнадцать», — насупился и принялся что-то высчитывать на пальцах.

— А как себя чувствовал мой возлюбленный лорд? — спросила Элейна. — Галахад, иди к своему наставнику. Я хочу побеседовать со своей кузиной.

Дождавшись, когда мальчик выйдет, она сказала:

— Перед этой Пятидесятницей у меня было больше возможностей поговорить с Ланселетом, чем за все годы нашего брака. Впервые за все эти годы я провела в его обществе больше недели за раз!

— По крайней мере, на этот раз ты не ждешь ребенка, — сказала Моргейна.

— Нет, — согласилась Элейна. — Он был очень заботлив, и последние несколько недель перед рождением Гвен не делил со мной постель — говорил, что я сделалась такой большой, что это не доставит мне удовольствия. Я бы не отказала ему, но мне, по правде говоря, кажется, что ему и не хотелось… Что-то я принялась тебе исповедаться, Моргейна…

— Ты забыла, что мы с Ланселетом знакомы всю жизнь, — мрачно усмехнувшись, заметила Моргейна.

— Скажи мне — клянусь, я никогда больше не стану об этом спрашивать, — Ланселет был твоим любовником? Ты когда-нибудь возлежала с ним?

Моргейна взглянула на осунувшееся лицо Элейны и мягко ответила:

— Нет, Элейна. Было время, когда я думала об этом, — но между нами так ничего и не произошло. Я не люблю его, а он — меня.

И, к собственному удивлению, Моргейна вдруг поняла, что сказала правду, хотя до этого момента и не осознавала ее.

Элейна уставилась на солнечное пятно на полу; солнце пробивалось через старое, обесцвеченное стекло, сохранившееся еще с римских времен.

— Моргейна… на этом празднике Пятидесятницы… он видел королеву?

— Поскольку Ланселет не слепой и поскольку она сидела на возвышении, рядом с Артуром, то, конечно же, он ее видел, — сухо отозвалась Моргейна.

Элейна раздраженно вскинулась.

— Ты понимаешь, о чем я!

«Неужто она до сих пор так ревнует Ланселета и так ненавидит Гвенвифар? Она заполучила Ланселета, она родила ему детей, она знает, что ее муж — человек, чести. Чего же ей еще надо?»

Но, увидев, что Элейна вне себя от беспокойства и вот-вот расплачется, Моргейна смягчилась.

— Элейна, он разговаривал с королевой и поцеловал ее на прощанье, когда раздался призыв к оружию. Но я клянусь тебе: он беседовал с ней, как любезный придворный со своей королевой, а не как влюбленный с возлюбленной. Они знают друг друга с юных лет, и если они не в силах забыть, что когда-то любили друг друга, как любят лишь раз в жизни, неужто ты станешь упрекать их за это? Элейна, ты — его жена; и судя по тому, как он просил меня передать тебе послание, он искренне любит тебя.

— И я клялась, что этого мне будет довольно — да?

Элейна понурилась и надолго умолкла; Моргейна видела, что Элейна часто-часто моргает, — но все-таки она удержалась от слез. В конце концов, Элейна подняла голову.

— У тебя было множество любовников, но знаешь ли ты, что такое — любить?

На миг Моргейну захлестнула давняя волна, то безумие любви, что швырнуло их с Ланселетом друг к другу на Авалоне, на том залитом солнцем холме, и сводило раз за разом — и не оставило после себя ничего, кроме горечи. Моргейне потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы изгнать это воспоминание и вспомнить об Акколоне, вернувшем ее сердцу и телу всю радость зрелой женственности в то время, когда она чувствовала себя старой, мертвой, никому не нужной… Акколон вновь вернул к служению Богине и снова сделал ее жрицей… Моргейна почувствовала, что неудержимо краснеет. Она медленно кивнула.

— Да, дитя. Я знаю, что значит — любить.

Она видела, что Элейне не терпится задать еще множество вопросов; Моргейна с радостью бы открыла душу этой женщине, что была ей подругой с тех самых пор, как она покинула Авалон, и чей брак она устроила, — но нет, нельзя. Тайна всегда была частью могущества жрицы, а если заговорить вслух о том, что связывает ее с Акколоном, в ней увидят лишь бесчестную жену, забравшуюся в постель к пасынку.

— Но сейчас, Элейна, нам нужно поговорить о другом. Как ты помнишь, некогда ты поклялась, что если я помогу тебе заполучить Ланселета, ты отдашь мне то, что, я у тебя попрошу. Нимуэ уже исполнилась пять лет — она достаточно большая, чтобы ее можно было отдать на воспитание. Завтра я уезжаю на Авалон. Подготовь Нимуэ — она едет со мной.

— Нет! — пронзительно вскрикнула Элейна. — Нет, нет, Моргейна! Ты не можешь!

Именно этого Моргейна и боялась. Потому теперь она постаралась говорить как можно тверже и отстраненнее.

— Элейна, ты поклялась.

— Как я могла клясться отдать еще не рожденного ребенка? Я не знала тогда, что это значит на самом деле!.. О, нет, дочь, моя дочь!.. Ты не можешь забрать ее у меня! Она же совсем маленькая!

— Ты поклялась, — повторила Моргейна.

— А если я откажусь?

Элейна напоминала сейчас ощетинившуюся кошку, готовую схватиться за своих котят с огромной злой собакой.

— Если ты откажешься, — бесстрастно произнесла Моргейна, — то, когда Ланселет вернется, я расскажу ему, как был устроен ваш брак, как ты со слезами умоляла меня, чтоб я наложила на него какое-нибудь заклятье, дабы он оставил Гвенвифар и полюбил тебя. Сейчас он считает тебя невинной жертвой моей магии, Элейна, и винит во всем меня, а не тебя. Хочешь ли ты, чтобы он узнал правду?

Элейна побелела от ужаса.

— Ты не посмеешь!

— Можешь проверить, — сказала Моргейна. — Уж не знаю, что значат клятвы для христиан, но я тебя уверяю: те, кто служит Богине, относятся к клятвам со всей серьезностью. Именно так я и отнеслась к твоей клятве. Я подождала, пока ты не родишь еще одну дочь, но Нимуэ — моя. Ты дала слово.

— Но… но как же?.. Она ведь христианское дитя, как же я отпущу ее из материнского дома к… к безбожным колдуньям…

— В конце концов, я — ее родственница, — мягко произнесла Моргейна. — Сколько лет ты знаешь меня, Элейна? Разве ты хоть раз слыхала, чтоб я поступила дурно или бесчестно, что не решаешься доверить мне ребенка? Я ведь не собираюсь скармливать ее дракону, да и времена человеческих жертвоприношений давным-давно остались в прошлом — теперь так не поступают даже с преступниками.

— Но что ее ждет на Авалоне? — спросила Элейна с таким страхом, что Моргейна невольно подумала: уж не питает ли она на самом деле подобных подозрений?

— Она станет жрицей, познавшей всю мудрость Авалона, — ответила Моргейна. — Настанет день, когда она будет чувствовать движение звезд и знать обо всем, что только есть на земле и на небе.

Она улыбнулась.

— Галахад сказал, что Нимуэ хочет научиться читать, писать и играть на арфе. На Авалоне это доступно всякому. Ее жизнь будет менее суровой, чем в какой-нибудь школе при монастыре. Мы уж точно не будем изнурять ее постами и покаянием, — во всяком случае, пока она не подрастет.

— Но… но что я скажу Ланселету? — дрогнула Элейна.

— Что хочешь, — отозвалась Моргейна. — Думаю, лучше всего сказать ему правду: что ты отослала девочку на воспитание на Авалон, чтобы она могла занять опустевшее там место. Но меня не волнует, как ты будешь оправдываться перед мужем. Можешь сказать, что она утонула в озере или что ее утащил призрак Пелинорова дракона. Как тебе угодно.

— А священник? Если отец Гриффин услышит, что я отпустила свою дочь, чтобы из нее в языческих землях сделали чародейку…

— Это меня и вовсе не интересует, — отрезала Моргейна. — Если хочешь, можешь рассказать ему, что ты препоручила свою душу моему злокозненному чародейству, чтоб заполучить мужа, а я взамен потребовала от тебя старшую дочь. Что, не хочешь? Вот и я почему-то подумала, что не хочешь.

— Ты жестока, Моргейна, — сказала Элейна. По лицу ее текли слезы. — Дай мне хоть несколько дней, чтоб я могла собрать для нее все, что нужно…

— Ей нужно не так уж много, — ответила Моргейна. — Запасная рубашка, теплые вещи для дороги, плотный плащ и прочная обувь — этого довольно. На Авалоне ей дадут одежду новообращенной жрицы. Поверь мне, — мягко добавила она, — с ней будут обращаться с любовью и почтительностью, ведь она — внучка величайшей из жриц. Все будут — как там выражаются ваши священники? — все будут милосердны к ней. Ее не будут принуждать к аскетической жизни, пока она не вырастет настолько, чтоб ей хватало сил переносить суровые условия. И она будет счастлива.

— Счастлива? В этом средоточии злого колдовства?

— Клянусь тебе — я была счастлива на Авалоне, — сказала Моргейна, и уверенность, звучащая в ее словах, затронула сердце Элейны, — и с тех пор, как я покинула его, я ежедневно и ежечасно всей душой жажду вернуться туда. Ты когда-нибудь слыхала, чтобы я лгала? Пойдем — покажи мне ребенка.

— Я велела ей сидеть у себя в комнате и прясть до заката. Она нагрубила священику и наказана за это.

— Я отменяю наказание, — сказала Моргейна. — Отныне я — ее опекун и приемная мать, а потому у девочки нет больше причин проявлять почтительность к этому священнику. Покажи мне ее.

Они уехали на следующий день, на рассвете. Расставаясь с матерью, Нимуэ плакала, но не прошло и часа, как она начала с любопытством поглядывать на Моргейну из-под капюшона плаща. Девочка была высокой для своего возраста; она пошла скорее в Моргаузу или Игрейну, чем в мать Ланселета, Вивиану. Она была белокурой, но золотистые пряди отливали медью, и Моргейне подумалось, что с возрастом Нимуэ порыжеет. А глаза у нее были почти в точности того же оттенка, что и маленькие лесные фиалки, растущие вдоль ручьев.

Перед отъездом они лишь выпили немного вина с водой, и потому Моргейна поинтересовалась:

— Ты не голодна, Нимуэ? Если хочешь, мы можем остановиться на подходящей полянке и позавтракать.

— Хочу, тетя.

— Хорошо.

Вскоре они остановились. Моргейна спешилась и сняла малышку с пони.

— Я хочу… — девочка опустила глаза и смущенно поежилась.

— Если тебе нужно помочиться, отойди вместе со служанкой вон за то дерево, — сказала Моргейна. — И никогда больше не стыдись говорить о том, какими мы созданы.

— Отец Гриффин говорит, что это нескромно…

— И никогда больше не говори мне о том, что тебе говорил отец Гриффин, — мягко произнесла Моргейна, но в тоне ее промелькнула стальная нотка. — Это осталось в прошлом, Нимуэ.

Когда девочка вернулась из кустов, глаза у нее были круглыми от изумления.

— Там кто-то очень маленький смотрел на меня из-за дерева. Галахад сказал, что тебя зовут Моргейной Волшебницей — это был кто-то из волшебного народа?

Моргейна покачала головой.

— Нет, это просто кто-то из Древнего народа холмов — они такие же настоящие, как и мы с тобой. С ними лучше всего не заговаривать, Нимуэ, и вообще не показывать вида, что ты их заметила. Они очень робкие и боятся людей, которые живут в деревнях или на хуторах.

— А где же тогда живут они сами?

— В холмах и лесах, — пояснила Моргейна. — Они не в силах смотреть, как землю, их мать, насилуют плугом и заставляют плодоносить, и потому никогда не живут в деревнях.

— Но если они не пашут и не жнут, тетя, что же они едят?

— Только то, что земля дает им по доброй воле, — ответила Моргейна. — Коренья, ягоды и травы, плоды и семена — мясо они едят лишь по большим праздникам. Как я уже сказала, с ними лучше не заговаривать, но если хочешь, можешь оставить им немного хлеба на краю поляны — хлеба нам хватит на всех.

Она отломила кусок от буханки и позволила Нимуэ отнести его к краю леса. Элейна и вправду надавала им столько еды, что хватило бы на десятидневную дорогу — не то, что на короткую поездку до Авалона.

Сама Моргейна ела мало, но она позволила Нимуэ есть, сколько той хочется, и даже намазала ей хлеб медом; конечно, надо бы понемногу приучать ее к воздержанию — ну да ладно, успеется, в конце концов, девочка еще растет, и строгий пост может ей повредить.

— Тетя, а почему ты не ешь мяса? — спросила Нимуэ. — Разве сегодня постный день?

Моргейна вдруг вспомнила, что некогда и она задала Вивиане точно такой же вопрос.

— Нет, просто я редко его ем.

— Ты его не любишь? Я люблю.

— Значит, ешь, раз любишь. Жрицы нечасто едят мясо, но им это не запрещено, особенно девочкам твоих лет.

— А какие они, жрицы? Они похожи на монахинь? И все время постятся? Отец Гриффин… — Нимуэ осеклась, вспомнив, что ей было велено не пересказывать слова священника. Моргейне это понравилось — девочка быстро учится.

— Я имела в виду, — пояснила она, — что тебе не следует вспоминать его слова, чтоб решить, как нужно себя вести. Но ты можешь рассказывать мне, что он говорил, и когда-нибудь ты сама научишься отделять, что в его словах было правильным, а что глупым, если не хуже.

— Он говорил, что мужчины и женщины должны поститься за свои грехи. Это так?

Моргейна покачала головой.

— Жители Авалона иногда постятся, — чтобы приучить свои тела повиноваться и не требовать того, что трудно исполнить. Бывают такие моменты, когда человеку приходится обходиться без пищи, без воды или без сна, и тело должно быть слугой разума, а не его хозяином. Разум не сможет сосредоточиться на святых вещах, или на поисках мудрости, или застыть в длительной медитации, чтобы узреть иные царства, если тело в это время будет вопить: «Накорми меня!» или «Хочу пить!» Поэтому мы учимся заглушать его крики. Поняла?

— Н-не очень, — с сомнением протянула девочка.

— Ну, значит, поймешь, когда подрастешь. А теперь доедай хлеб, и мы поедем дальше.

Нимуэ доела хлеб с медом и аккуратно вытерла руки пучком травы.

— Отца Гриффина я тоже не понимала, и он за это на меня сердился. Меня наказали из-за того, что я спросила, почему мы должны поститься за наши грехи, если Христос уже простил их, а он сказал, что я научилась язычеству, и велел маме запереть меня в моей комнате. А что такое язычество, тетя?

— Все, что не нравится священникам, — ответила Моргейна. — Отец Гриффин — дурак. Те христианские священники, что получше, не тревожат разговорами о грехах таких малышей, как ты, которые еще не способны грешить. Мы успеем поговорить о грехах, Нимуэ, когда ты будешь способна их совершать или делать выбор между добром и злом.

Нимуэ послушно взобралась на своего пони, но несколько мгновений спустя сказала:

— Тетя Моргейна, я, наверное, нехорошая девочка. Я постоянно грешу. Я все время делаю всякие нехорошие вещи. Неудивительно, что мама захотела отослать меня прочь. Она отослала меня в нехорошее место, потому что я и сама нехорошая.

Что-то до боли сжало горло Моргейны. Она как раз собиралась усесться в седло; но вместо этого она бросилась к пони девочки, обняла Нимуэ, крепко прижала к себе и принялась осыпать поцелуями.

— Никогда больше не говори так, Нимуэ! — выдохнула Моргейна. — Никогда! Это не правда, клянусь тебе! Твоя мама вообще не хотела никуда тебя отпускать, а если бы она думала, что Авалон — нехорошее место, она бы тебя не отпустила, что бы я ей ни говорила!

— А почему же тогда меня отослали? — тихо спросила Нимуэ.

Моргейна продолжала сжимать девочку в объятиях; она никак не могла успокоиться.

— Потому, что ты еще до рождения была обещана Авалону, дитя мое. Потому, что твоя бабушка была жрицей, и потому, что у меня нет дочери, которую я могла бы посвятить Богине. Вот тебя и отправили на Авалон, чтобы ты научилась его мудрости и служила Богине.

Моргейна лишь сейчас заметила, что плачет, и слезы капают на золотистые волосы Нимуэ.

— Кто тебе сказал, что тебя отослали в наказание?

— Одна служанка, когда собирала мои вещи… — нерешительно отозвалась Нимуэ. — Я слышала, как она сказала, что маме не следовало бы отсылать меня в такое нехорошее место… А отец Гриффин часто говорил мне, что я — нехорошая девочка…

Моргейна опустилась на землю и, усадив Нимуэ себе на колени, принялась укачивать ее.

— Нет-нет, — нежно сказала она, — нет, милая, нет. Ты — хорошая девочка. Если ты озорничаешь, или ленишься, или не слушаешься, то это не грех — просто ты еще маленькая и не знаешь, как правильно себя вести. А когда узнаешь, то так и будешь делать.

А потом, решив, что слишком уж сложный получается разговор для пятилетнего ребенка, Моргейна быстро сменила тему.

— Смотри, какая бабочка! Я никогда еще не видела бабочек такого цвета! А теперь давай я посажу тебя обратно на пони.

Малышка принялась что-то рассказывать о бабочках, а Моргейна внимательно слушала ее щебет.

Будь Моргейна одна, она доехала бы до Авалона за день, но коротким ножкам пони Нимуэ это было не под силу, и потому путники заночевали на поляне. Нимуэ никогда прежде не спала под открытым небом, и потому, когда костер погас, ей стало страшно — девочку пугала темнота. Тогда Моргейна легла рядом с малышкой, обняла ее и принялась показывать ей звезды.

Девочка устала от целого дня езды и быстро заснула, положив голову на руку Моргейны, а Моргейна осталась лежать, чувствуя, как в сердце заползает страх. Она так давно не была на Авалоне! Медленно, шаг за шагом, она вспомнила все, чему ее учили — или то, что смогла вспомнить; но вдруг она позабыла нечто жизненно важное?

В конце концов, Моргейна уснула, но перед рассветом ей почудились шаги, и она увидела Врану. Врана была в своем обычном темном платье и пятнистой тунике из оленьей шкуры. Она сказала: «Моргейна! Моргейна, ненаглядная моя!» Ее голос — голос, который Моргейна за все время, проведенное на Авалоне, слышала лишь один-единственный раз, — был исполнен такого изумления и радости, что Моргейна мгновенно проснулась и привстала, оглядывая поляну и почти ожидая, что сейчас увидит перед собой живую Врану. Но поляна была пуста, если не считать заслонявшей звезды туманной дымки; Моргейна улеглась обратно, так и не поняв, то ли это был сон, то ли Врана и вправду при помощи Зрения узнала о ее приближении. Сердце Моргейны бешено колотилось; Моргейна чувствовала, как оно до боли сильно бьется изнутри о грудную клетку.

«Мне не следовало так долго оставаться вдали от Авалона. Нужно было попробовать вернуться после смерти Вивианы. Пусть бы даже эта попытка убила меня — все равно нужно было попытаться… Захотят ли они принять меня такой, какой я стала, — старой, изнуренной, изношенной, почти потерявшей Зрение, не способной ничего им дать?..»

Лежавшая рядом с ней малышка что-то сонно пробормотала и повернулась, прижавшись поближе к Моргейне. Моргейна обняла девочку и подумала: «Я даю им внучку Вивианы. Но если мне позволят вернуться лишь ради нее, это будет горше смерти. Неужто Богиня навеки отвернулась от меня?»

Наконец она снова уснула и проснулась лишь утром; начал моросить мелкий дождик. День начался скверно, и неприятности не заставили себя ждать; около полудня пони Нимуэ потерял подкову. Моргейне не терпелось продолжить путь, и она предпочла бы посадить девочку перед собой — она и сама была легонькой, и ее лошадь спокойно могла бы везти и вдвое больший вес; но при этом ей все-таки не хотелось, чтобы пони охромел, — а значит, нужно было свернуть с дороги в деревню и разыскать кузнеца. Моргейна не желала, чтобы по округе поползли слухи, что сестра Верховного короля ездила на Авалон, но тут уж ничего нельзя было поделать. В здешних краях случалось так мало происшествий, что всякая новость тут же разносилась повсюду, словно на крыльях.

Ну что ж, ничего не попишешь. В конце концов, несчастный пони ни в чем не виноват. Путникам пришлось задержаться и разыскать в стороне от дороги небольшую деревню. Весь день шел дождь; несмотря на то, что лето было в разгаре, Моргейна озябла до дрожи, а девочка промокла и принялась капризничать. Моргейна не обращала на это особого внимания; ей было жаль малышку, особенно когда Нимуэ принялась тихо плакать, заскучав по матери, но она ничего не могла с этим поделать; первое, чему должна научиться жрица — переносить одиночество. Нимуэ придется плакать до тех пор, пока она сама не найдет какое-нибудь утешение или не научится жить без него, как это делали до нее все девы Дома.

День уже клонился к вечеру; впрочем, облака были такими плотными, что из-за них не пробивалось ни единого солнечного лучика. Однако же в это время года темнело поздно, а Моргейне не хотелось проводить еще одну ночь в пути. Потому она решила продолжать ехать до тех пор, пока они смогут различать дорогу, и тут же была вознаграждена за это решение: как только они двинулись в путь, Нимуэ перестала хныкать и принялась с интересом смотреть по сторонам. Они уже находились неподалеку от Авалона, но через некоторое время девочка так устала, что принялась клевать носом прямо в седле. В конце концов, Моргейна забрала малышку с пони и посадила перед собой. Но когда они подъехали к берегам Озера, Нимуэ проснулась.

— Мы уже приехали, тетя? — спросила она, когда Моргейна спустила ее на землю.

— Нет, но осталось уже немного, — отозвалась Моргейна. — Если все пойдет хорошо, то через полчаса у тебя будет ужин и постель.

«А если не пойдет?» Моргейна прогнала эту мысль. Сомнения были губительны и для магической силы, и для Зрения… Она потратила пять лет, кропотливо повторяя свой путь с самого начала; теперь ее знания были такими же, как перед побегом с Авалона, — а ведь тогда она не прошла еще никаких испытаний, кроме этого… «Вернулась ли ко мне моя сила?..»

— Я ничего не вижу, — сказала Нимуэ. — Это — то самое место? Но здесь же ничего нет, тетя.

И девочка со страхом взглянула на унылые промокшие берега и редкий тростник, шуршащий под дождем.

— За нами пришлют ладью, — сказала Моргейна.

— Но откуда они узнают, что мы здесь? Как они разглядят нас через дождь?

— Я вызову ладью, — сказала Моргейна. — Помолчи, Нимуэ.

Она услышала, что девочка снова капризно захныкала, но теперь, когда Моргейна наконец-то очутилась на родных берегах, она ощутила, как давнее знание хлынуло потоком и наполнило ее до краев, словно чашу. Моргейна на миг склонила голову, вознося короткую молитву — никогда в жизни она не молилась с таким пылом, а затем глубоко вздохнула и вскинула руки.

В первое мгновение Моргейна ничего не почувствовала, и ее охватил ужас провала; но затем ее медленно окружило сияние, и она услышала, как девочка охнула от изумления. Но сейчас Моргейне было не до того; ее тело словно превратилось в мост между землей и небесами. Моргейна не произносила слово силы, но чувствовала, как оно пульсирует во всем ее теле, словно раскат грома… Тишина. Тишина, и онемевшая, бледная Нимуэ рядом. Затем хмурые воды озера слегка взволновались, туман словно бы вскипел… затем мелькнула тень… и, наконец, из тумана появилась авалонская ладья, длинная, темная и блестящая. У Моргейны вырвался полувздох-полувсхлип.

Ладья подплыла к берегу беззвучно, словно тень, но звук днища, проехавшегося по песку, был совершенно настоящим и убедительным. С ладьи спрыгнуло несколько невысоких смуглых людей. Они низко поклонились Моргейне и взяли поводья лошадей. Один из них сказал: «Я отведу их другой дорогой, госпожа», — и исчез за завесой дождя. Остальные отступили, и Моргейне пришлось первой войти в ладью, поднять туда потрясенную Нимуэ, а потом подать руку перепуганным слугам. И все так же бесшумно — не слышно было ни звука, не считая приглушенного бормотания человека, уведшего лошадей, — ладья заскользила по Озеру.

— Что это за тень, тетя? — прошептала Нимуэ, когда гребцы оттолкнулись от берега.

— Это церковь в Гластонбери, — сказала Моргейна и сама поразилась тому, насколько спокоен ее голос. — Это на другом острове — его можно увидеть от нас. Там похоронена твоя бабушка, мать твоего отца. Возможно, когда-нибудь ты увидишь ее могилу.

— А мы туда поедем?

— Не сегодня.

— Но лодка плывет прямо туда… Я слыхала, что на Гластонбери есть еще и монастырь…

— Нет, — отозвалась Моргейна, — мы плывем не туда. Жди, смотри и молчи.

Приближалось истинное испытание. Ее могли увидеть с Авалона при помощи Зрения и прислать ладью, но вот сможет ли она раздвинуть туманы Авалона… вот что будет проверкой для всех ее трудов последних лет. Она не имела возможности предпринимать попытки и терпеть неудачу, она должна была просто взять и сделать это, не задумываясь. Они находились сейчас на самой середине Озера. Еще один удар весел, и они попадут в течение, что принесет их к Гластонбери… Моргейна быстро поднялась — лишь взметнулись полы одежды — и вскинула руки. Ей снова вспомнилось… все было так же, как и в первый раз, и точно так же она поразилась тому, что неимоверный поток силы оказался беззвучным, вместо того, чтобы прогрохотать, подобно грому… Лишь услышав исполненный испуга и изумления возглас Нимуэ, Моргейна осмелилась открыть глаза.

Дождь прекратился, и перед ними возник зеленый и прекрасный остров Авалон, озаренный последними лучами заходящего солнца; солнечный свет мерцал на поверхности Озера, пробивался меж камней, венчавших вершину Холма, играл на белых стенах храма. Моргейна смотрела на все это сквозь пелену слез; она покачнулась и упала бы, не подхвати ее чья-то рука.

«Дома, дома, я снова здесь, я возвращаюсь домой…»

Она почувствовала, как днище ладьи проскрежетало по прибрежной гальке, и взяла себя в руки. Казалось не правильно, что она одета не так, как полагается жрице, — хоть под платьем у нее и был, как всегда, спрятан небольшой нож Вивианы. Все это было не правильным… ее шелковая вуаль, кольца на узких пальцах… Моргейна, королева Северного Уэльса, а не Моргейна Авалонская… Что ж, это можно исправить. Она горделиво вскинула голову, глубоко вздохнула и взяла девочку за руку. Неважно, насколько сильно она изменилась, неважно, сколько лет прошло — она все равно осталась Моргейной Авалонской, жрицей Великой Богини. За пределами туманов, окружающих Озеро, она могла быть королевой далекой страны, женой старого, смешного короля… но все же она оставалась жрицей, и в ее жилах текла кровь древнего королевского рода Авалона.

Моргейна сошла с ладьи; она не удивилась, увидев перед собой вереницу согнувшихся в поклоне слуг — а за ними стояли, поджидая ее, жрицы в темных одеяниях… Они все знали. Они пришли поздравить ее с возвращением домой. А за жрицами стояла высокая женщина, светловолосая и царственная, с золотистыми косами, уложенными венцом вокруг головы, — женщина, которую Моргейна до сих пор видела лишь во снах. Женщина быстрым шагом подошла к Моргейне, миновав прочих жриц, и обняла ее.

— Добро пожаловать, родственница, — сказала она. — Добро пожаловать домой, Моргейна.

И тогда Моргейна тоже назвала женщину по имени, хоть и знала его лишь по снам, — до тех пор, пока не услышала от Кевина, получив тем самым подтверждение своих снов.

— Приветствую тебя, Ниниана. Я привела к тебе внучку Вивианы. Она будет воспитываться здесь. Ее зовут Нимуэ.

Ниниана с интересом смотрела на Моргейну; интересно, что она успела о ней услышать за все эти годы? Затем она перевела взгляд на девочку.

— Это и есть дочь Галахада?

— Нет, — отозвалась Нимуэ. — Галахад — это мой брат. А я — дочь славного рыцаря Ланселета. Ниниана улыбнулась.

— Я знаю, — сказала она, — но мы здесь не пользуемся тем именем, которое твой отец получил от саксов. Видишь ли, на самом деле его зовут так же, как и твоего брата. Что ж, Нимуэ, ты приехала, чтобы стать жрицей?

Нимуэ оглядела залитый солнцем берег.

— Так мне сказала моя тетя Моргейна. Я бы хотела научиться читать, писать, и играть на арфе, и знать все о звездах и вообще, обо всем на свете, как она. А вы и вправду злые чародейки? Я думала, чародейки старые и уродливые, а ты очень красивая. — Девочка прикусила губу. — Ой, я опять грублю.

Ниниана рассмеялась.

— Всегда говори правду, дитя. Да, я — чародейка. Уродливой я себя не считаю, а вот злая я или добрая, это тебе придется, решать самой. Я просто стараюсь исполнять волю Богини, — а большее никому не под силу.

— Тогда я тоже буду стараться ее исполнить, если ты расскажешь мне, как это делать, — сказала Нимуэ.

Солнце опустилось за горизонт, и берег сразу же окутали сумерки. Ниниана подала знак; слуга, державший в руках единственный зажженный факел, коснулся им соседнего; огонь пробежал по цепочке факелов, и вскоре весь берег оказался озарен их пляшущим светом. Ниниана погладила девочку по щеке.

— Пока ты не станешь достаточно большой, чтобы самой понять, чего Богиня хочет от тебя, будешь ли ты подчиняться здешним правилам и слушаться женщин, которые будут присматривать за тобой?

— Я буду стараться, — сказала Нимуэ. — Но я постоянно забываю слушаться. И задаю слишком много вопросов.

— Ты можешь задавать столько вопросов, сколько тебе захочется, — когда для этого настанет подходящий момент, — сказала Ниниана. — Но ты провела весь день в пути, а сейчас уже поздно, так что вот тебе мое первое распоряжение: будь хорошей девочкой — поужинай, выкупайся и ложись спать. Сейчас ты попрощаешься со своей родственницей и пойдешь с Леанной из Дома дев.

Ниниана подозвала крепко сбитую женщину в платье жрицы; взгляд у нее был по-матерински заботливым.

Нимуэ шмыгнула носом и спросила:

— А мне обязательно прощаться прямо сейчас? Ты не придешь попрощаться со мной завтра, тетя Моргейна? Я думала, что буду тут с тобой.

— Нет, — очень мягко произнесла Моргейна. — Ты должна отправиться в Дом дев и делать так, как тебе говорят. — Она поцеловала Нимуэ; щека девочки была нежной, словно лепесток цветка. — Да благословит тебя Богиня, моя милая. Мы еще встретимся с тобой, если на то будет Ее воля.

Но, произнеся эти слова, Моргейна вдруг на миг увидела другую Нимуэ — рослую девушку, бледную и серьезную, с синим полумесяцем на лбу, и за спиной ее вставала тень Старухи Смерти… Моргейна пошатнулась, и Ниниана поддержала ее.

— Ты устала, леди Моргейна. Отошли малышку отдыхать, и пойдем со мной. Мы можем поговорить и завтра.

Моргейна запечатлела на лбу Нимуэ прощальный поцелуй, и девочка послушно засеменила прочь рядом с Леанной. У Моргейны было такое чувство, словно у нее перед глазами сгущается туман. Ниниана предложила:

— Обопрись на мою руку. Пойдем ко мне — там ты сможешь отдохнуть.

Ниниана привела гостью в покои, некогда принадлежавшие Вивиане, в небольшую комнату, в которой обычно спала жрица, находившаяся при Владычице Озера. После того, как Моргейна осталась в одиночестве, ей удалось кое-как взять себя в руки. На миг ей подумалось: уж не затем ли Ниниана отвела ей эту комнату, чтобы подчеркнуть, что Владычица Озера — именно она, а не Моргейна? Но она тут же одернула себя. Интриги такого рода уместны были при дворе, — но не на Авалоне. Ниниана просто предоставила ей самую удобную и уединенную из имеющихся комнат. Когда-то здесь обитала Врана, давшая обет молчания, — Вивиана поселила Врану поближе, чтобы удобнее было ее обучать…

Моргейна смыла с усталого тела дорожную грязь, облачилась в длинное платье из некрашеной шерсти, заботливо положенное кем-то на кровать, и даже немного поела, но не прикоснулась к подогретому вину с пряностями. Рядом с камином стоял каменный кувшин для воды. Моргейна налила себе полную кружку, пригубила — и на глаза ее навернулись слезы.

«Жрицы Авалона пьют только воду из Священного источника…» Она вновь превратилась в юную Моргейну, засыпающую в родных стенах. Моргейна улеглась в постель и уснула безмятежно, как дитя.

Она так и не поняла, что же ее разбудило. В комнате послышались чьи-то шаги — и стихли. Огонь в камине уже почти угас, но через ставни пробивался свет луны, и в этом свете Моргейна увидела женщину в вуали. На миг ей почудилось, что это Ниниана пришла поговорить с ней. Но из-под вуали струились распущенные темные волосы, а проглядывавшее лицо было смуглым, прекрасным и застывшим. Моргейна разглядела на руке у гостьи потемневший след давнего шрама… Врана! Моргейна рывком села на постели и воскликнула:

— Врана! Это ты?

Пальцы Враны коснулись губ в извечном жесте безмолвия; она приблизилась к Моргейне и поцеловала ее. Врана молча сбросила свой длинный плащ, прилегла рядом с Моргейной и обняла ее. Никто из них так и не произнес ни слова. Казалось, будто и реальный мир, и Авалон исчезли, и Моргейна вновь очутилась в сумраке волшебной страны. Врана медленно и безмолвно прикоснулась к ней ритуальным жестом, и Моргейна услышала в своем сознании слова древнего авалонского благословения — они словно затрепетали в тишине: «Благословенны ноги, что принесли тебя сюда… Благословенны колени, что склонятся перед Ее алтарем… Благословенны врата Жизни…»

А затем мир вокруг нее начал плыть и изменяться, и на миг молчащая Врана исчезла, — остался лишь окаймленный сиянием силуэт; Моргейна однажды уже видела его, много лет назад, в тот раз, когда Врана нарушила обет молчания… Моргейна знала, что сама она тоже светится в темноте… И все струилось, струилось всепроникающее безмолвие. А потом все исчезло, и осталась лишь Врана; волосы ее пахли травами, применяющимися при обрядах, а рука покоилась на плече Моргейны. Она так и не произнесла ни слова — лишь коснулась губами щеки Моргейны. Моргейна заметила, что длинные темные волосы Враны тронула седина.

Врана шевельнулась и поднялась с кровати. Все так же молча она извлекла откуда-то серебряный полумесяц, ритуальное украшение жрицы. У Моргейны перехватило дыхание; она поняла, что это тот самый полумесяц, который она оставила на своей постели в Доме дев перед тем, как бежать с Авалона, унося в своем чреве дитя Артура… Моргейна почти беззвучно попыталась возразить, но тут же сдалась и позволила Вране положить полумесяц на подушку. Потом Врана коротким движением указала себе на пояс, и Моргейна увидела, как в последних лучах заходящей луны блеснуло лезвие ножа. Моргейна кивнула: сама она давно уже решила, что до конца жизни не расстанется с ножом Вивианы. Пусть же этот, некогда брошенный ею, нож носит Врана — до того дня, пока его не повесит себе на пояс Нимуэ.

Врана обнажила маленький, острый как бритва нож. Моргейна следила за нею, словно во сне. «Даже если она захочет наказать меня за побег и отдать мою кровь Богине — пусть будет так…» Но Врана лишь уколола себя в грудь; из места укола выступила капля крови. Моргейна, склонив голову, приняла нож и провела лезвием по груди, прямо над сердцем.

«Мы с Враной уже немолоды. Мы не проливаем кровь — лишь из сердца…» — подумала Моргейна и сама не поняла собственной мысли. Врана, наклонившись, слизнула кровь из крохотной ранки; Моргейна коснулась губами маленького пятнышка на груди Враны. Она осознала, что подтверждает тем самым давние обеты, принесенные ею при вступлении в зрелость. Затем Врана снова обняла ее.

«Я отдала свою девственность Увенчанному Рогами. Я родила ребенка богу. Я сгорала от безумной любви к Ланселету, а Акколон снова сделал меня жрицей — там, на вспаханном поле, благословленном Весенней Девой. Но я так никогда и не знала, что же это такое — когда тебя просто любят…» Моргейну окутала дрема, и ей почудилось, будто она лежит на коленях у матери… нет, не у Игрейны — ее держала в объятиях сама Великая Мать.

Когда Моргейна проснулась, в комнате никого не было. Ее разбудил яркий солнечный свет Авалона, и она расплакалась от радости. На миг ей показалось, что это был всего лишь сон. Но над сердцем протянулась полоска засохшей крови, а на подушке лежал серебряный полумесяц, ритуальное украшение жрицы, которое она оставила, убегая с Авалона. Значит, Врана и вправду принесла его…

Моргейна прикрепила полумесяц к тонкому ремешку и надела на шею. Она решила, что никогда больше не расстанется с ним; она будет прятать его на груди, как Вивиана. Когда Моргейна завязывала узелок, пальцы ее дрожали — это было повторным посвящением в сан жрицы. На подушке лежало что-то еще; эта вещь изменялась на глазах. Вот только что это был розовый бутон, а теперь на его месте красовалась распустившаяся роза. Когда же Моргейна взяла ее в руки, роза превратилась в плод шиповника — круглый, темно-красный, переполненный терпкой жизнью розы. И тут же, у нее на глазах, ягода сморщилась и засохла. И внезапно Моргейна поняла.

«И цветы, и даже плоды — это лишь начало. Жизнь и будущее таятся в семенах».

Глубоко вздохнув, Моргейна завязала семена в шелковый лоскут; она понимала, что должна будет вновь покинуть Авалон. Ее работа не завершена, а она сама выбрала свое дело и свое испытание, бежав с Авалона. Возможно, когда-нибудь она сможет вернуться — но этот день еще не настал.

«А до тех пор я должна таиться, как таится роза в семенах». Моргейна встала и надела платье королевы. Когда-нибудь наряд жрицы снова будет принадлежать ей, но пока что она еще не заслужила права носить его. А потом она села и стала ждать, пока Ниниана позовет ее к себе.

Когда Моргейна вошла в главный зал, где так часто прежде видела Вивиану, время словно бы закружилось вихрем и замкнулось в кольцо; на миг Моргейне показалось, что сейчас она увидит Вивиану, восседающую на своем законном месте, такую маленькую по сравнению с высоким креслом — и такую величественную, что весь зал был заполнен ее присутствием… Моргейна моргнула. Нет, перед ней сидела Ниниана — высокая, стройная, светловолосая. И все же она показалась Моргейне ребенком, который, играя, забрался на трон.

А затем ей внезапно вспомнились слова, которые она некогда услышала от Вивианы, стоя, как всегда, у нее за спиной: «Ты достигла такой стадии, на которой твое собственное суждение может воздействовать на твое послушание». На миг ей показалось, что лучше всего сейчас будет уклониться, сказать Ниниане лишь то, что может успокоить ее. Но затем ее захлестнула волна негодования. Эта бестолковая, заурядная девчонка посмела усесться на трон Вивианы и отдавать приказы от имени Авалона! Ее же выбрали только потому, что в ней течет кровь Талиесина!.. «Как она смеет сидеть на этом троне и с чего она взяла, что имеет право приказывать мне?!»

Моргейна взглянула на девушку сверху вниз; она вдруг почувствовала, что к ней вернулась прежняя величественность и обаяние. А затем внезапная вспышка Зрения вдруг открыла ей мысли Нинианы.

«Это она должна была сидеть на моем месте, — думала Ниниана. — Разве я могу говорить, словно повелительница, с Моргейной Волшебницей?..» А затем мысли Нинианы сделались неясными, отчасти от благоговения перед стоящей здесь необычной и могущественной жрицей, а отчасти от негодования и обиды. «Если бы она не бросила нас и не отреклась от своего долга, я не стала бы бороться с ней ради права занять это место — мы ведь обе знаем, что я не гожусь для него!»

Моргейна подошла и взяла девушку за руки, и Ниниана удивилась тому, какая доброта прозвучала в ее голосе.

— Прости меня, бедная моя девочка. Я охотно отдала бы жизнь за возможность вернуться сюда и снять с тебя эту тяжесть. Но я не могу — я не смею. Я не могу укрыться здесь и отказаться от возложенной на меня задачи лишь потому, что я тоскую по дому.

Вспыхнувшее было в душе высокомерное презрение исчезло без следа. Моргейне просто было жаль Ниниану. На несчастную девушку взвалили непосильную для нее ношу, хоть она вовсе того и не желала.

— Я начала в Западной стране некое дело, которое необходимо теперь завершить, — если я брошу его на полдороге, все станет только хуже. Ты не сможешь занять мое место там, и потому — да поможет Богиня нам обеим! — тебе придется оставить за собой мое место здесь.

Она наклонилась и крепко обняла девушку.

— Бедная моя маленькая кузина… Это наша судьба, и нам никуда от нее не деться… Если бы я осталась здесь, Богиня использовала бы меня как-то иначе, — но она нашла для меня дело даже после того, как я бежала отсюда, отрекшись от своих клятв… Никому не дано уйти от судьбы. Мы обе находимся в ее руках, и поздно говорить, что лучше было бы сделать все иначе… Богиня поступает с нами так, как это нужно ей.

Ниниана на миг застыла, а затем ее обида и негодование улетучились, и она вцепилась в Моргейну — почти как Нимуэ. Смахнув с ресниц слезы, она сказала:

— Я хотела возненавидеть тебя…

— Да и я тебя, должно быть… — отозвалась Моргейна. — Но Богиня пожелала иначе, а перед ней Все мы — сестры.

Она так долго не произносила этих слов, что язык с трудом повиновался ей, но все же она договорила, и Ниниана, склонив голову, едва слышно пробормотала надлежащий ответ. Потом она сказала:

— Расскажи мне, что за дело у тебя на Западе, Моргейна. Нет, садись рядом со мной, — ты же сама понимаешь, нам незачем считаться чинами…

Когда Моргейна рассказала все, что сочла возможным, Ниниана кивнула.

— Кое-что из этого я уже слыхала от мерлина, — сказала она. — Так значит, в тех землях люди вновь вернулись к древней вере… Но у Уриенса два сына, и наследник — старший. Выходит, тебе надлежит позаботиться, чтобы Уэльсом правил король, служащий Авалону, — а это значит, Моргейна, что именно Акколон должен наследовать отцу.

Моргейна зажмурилась и склонила голову. В конце концов, она произнесла:

— Я не стану убивать, Ниниана. Я видела слишком много войн и кровопролития. Смерть Аваллоха ничего не решит: с тех пор, как в те края пришли христианские священники, там придерживаются римских обычаев, а у Аваллоха есть сын.

Но Ниниана лишь отмахнулась от этого возражения.

— Сын, которого можно воспитать в древней вере. Сколько ему лет — четыре?

— Ему было четыре, когда я только приехала в Уэльс, — ответила Моргейна. Ей вспомнился мальчик, сидевший у нее на коленях, цеплявшийся за нее липкими ручонками и звавший ее бабушкой. — Довольно, Ниниана. Я сделаю все, что угодно, — но убивать я не стану, даже ради Авалона.

В глазах Нинианы вспыхнули синие искры. Она вскинула голову и предостерегающе произнесла:

— Никогда не давай зароков!

И внезапно Моргейна осознала, что сидящая перед ней женщина — не податливое дитя, как можно было бы подумать по ее внешности, но жрица. Ниниана не стала бы той, кем являлась теперь, и никогда бы не прошла все те испытания, что требуются, дабы стать Владычицей Озера, не будь она угодна Богине. И с неожиданным смирением Моргейна поняла, почему судьба вновь привела ее сюда.

— Когда Богиня коснется тебя, ты будешь делать то, что пожелает Она, — предупреждающе сказала Ниниана. — Я знаю это — ведь я взяла на себя твою ношу…

И взгляд ее остановился на груди Моргейны, словно она могла увидеть сквозь складки платья спрятанный под ними узелок с семенами или серебряный полумесяц на тонком шнурке. Моргейна склонила голову и прошептала:

— Все мы в ее руках.

— Воистину, — отозвалась Ниниана, и на мгновение в комнате стало так тихо, что Моргейна услышала, как плещется рыба в озере — небольшой домик стоял на самом берегу. Затем Ниниана заговорила снова. — Что там с Артуром, Моргейна? Он продолжает носить священный меч друидов? Сдержит ли он в конце концов свою клятву? Можешь ли ты подтолкнуть его к этому?

— Я не знаю, что на сердце у Артура, — с горечью призналась Моргейна. «Я имела власть над ним, но излишняя щепетильность помешала мне воспользоваться ею. Я отринула ее».

— Он должен исполнить клятвы, данные Авалону, — или тебе придется забрать у него меч, — сказала Ниниана. — Ты — единственный в мире человек, которому можно доверить эту задачу. Эскалибур, меч из числа Священных реликвий, не должен оставаться в руках человека, последовавшего за Христом. Ты знаешь, что его королева так и не родила Артуру сына, и он назвал своим наследником Галахада, сына Ланселета, — ведь королева уже немолода.

«Гвенвифар младше меня, — подумала Моргейна, — а я все еще могла бы выносить ребенка, если бы мои первые роды не оказались настолько тяжелыми. Почему все они так уверены, что Гвенвифар никогда не родит?» Но она не стала задавать вопросов Ниниане. На Авалоне хватало самой различной магии, и, несомненно, у Авалона были свои глаза и уши при дворе Артура; и, само собой, Авалон не желал, чтобы христианка Гвенвифар родила Артуру сына… по крайней мере, пока что.

— У Артура есть сын, — сказала Ниниана, — и хотя его час еще не настал, существует королевство, которое он может заполучить, — и с него начать возвращение этой земли под власть Авалона. По древним законам сын Владычицы стоял куда выше сына короля, а наследником короля был сын его сестры… Ты понимаешь, о чем я говорю, Моргейна?

«Акколон должен унаследовать трон Уэльса», — вновь услышала Моргейна. А потом подумала о том, что Ниниана так и не произнесла вслух. «А мой сын — трон короля Артура». Теперь все встало на свои места — даже то, что после рождения Гвидиона она стала бесплодной. Но все же Моргейна не удержалась от вопроса:

— А как же быть с наследником Артура — сыном Ланселета?

Ниниана пожала плечами, и на миг у Моргейны промелькнула ужасная мысль: уж не собираются ли они дать Нимуэ ту же власть над Галахадом, которую она имела над Артуром?

— Я не могу видеть всего, — отозвалась Ниниана. — Если бы Владычицей была ты… Но время идет, и нам приходится претворять в жизнь другие планы. Возможно, Артур еще сдержит свои обеты и сохранит Эскалибур, и тогда события пойдут одним образом. А возможно, он так этого и не сделает, и тогда все обернется иначе — так, как решит Богиня, и тогда перед каждым из нас будет стоять своя задача. Но как бы ни обернулось, к власти в Западной стране должен прийти Акколон, и добиться этого — твоя задача. И следующий король будет править от имени Авалона. Когда Артур умрет, — хотя звезды говорят, что он проживет долго, — на престол взойдет король Авалона. Или эта земля погрузится в невиданную прежде тьму. Так говорят звезды. А когда следующий король придет к власти, Авалон вновь вернется в главное русло времени и истории… а в западных землях Племенами будет править подвластный ему король. Акколон высоко вознесется, став твоим супругом, — а ты должна будешь подготовить эту страну к приходу великого короля, правящего от имени Авалона.

Моргейна вновь склонила голову и произнесла:

— Я в твоих руках.

— Теперь тебе надлежит вернуться, — сказала Ниниана, — но сперва ты должна кое-что узнать. Его время еще не пришло… но тебя ждет еще одна задача.

Она подняла руку, и в то же мгновение дверь отворилась, и через порог шагнул высокий молодой мужчина.

При взгляде на него у Моргейны перехватило дыхание; боль в груди была такой острой, что она просто не могла вздохнуть. Перед ней стоял возрожденный Ланселет — юный и стройный, словно темное пламя, худощавое смуглое лицо обрамлено кудрями, на губах играет улыбка… Ланселет, каким он был в тот день, когда они лежали рядом в тени стоячих камней — как будто время потекло вспять, словно в волшебной стране…

А потом она поняла, кто это. Юноша приблизился и поцеловал ей руку. Он даже двигался, как Ланселет: его скользящая походка напоминала танец. Но он был одет, как бард, и на лбу у него виднелся небольшой вытатуированный знак — шляпка желудя, а запястья обвивали змеи Авалона. У Моргейны голова пошла кругом.

«Неужто Галахаду суждено стать королем этих земель, а моему сыну — мерлином, выборным наследником, темным двойником и жертвой?» На мгновение Моргейне почудилось, будто она движется среди теней: король и друид, яркая тень, восседающая на троне рядом с Артуром, как королева, и сама она, родившая от Артура сына-тень… Темная Леди власти.

Моргейна знала, что сейчас любые ее слова прозвучат нелепо, что бы она ни сказала.

— Гвидион… Ты совсем не похож на своего отца. Юноша покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Во мне течет кровь Авалона. Я видел Артура, когда он приезжал с паломничеством в Гластонбери — я пробрался туда в монашеской рясе. Он слишком много кланяется священникам, этот Артур, наш король, — и он мрачно улыбнулся.

— У тебя нет причин любить своих родителей, Гвидион, — сказала Моргейна и сжала его руку. Юноша взглянул ей в глаза, и во взгляде его промелькнула ледяная ненависть… а мгновение спустя перед Моргейной вновь стоял улыбающийся молодой друид.

— Мои родители отдали мне лучшее, что у них было, — сказал Гвидион, — королевскую кровь Авалона. И я хотел бы обратиться к тебе лишь с одной-единственной просьбой, леди Моргейна.

Моргейну вдруг охватило безрассудное желание: пусть он хоть раз назовет ее матерью!

— Проси — и я исполню твою просьбу, если это в моих силах.

— Я хочу немногого, — сказал Гвидион. — Мне нужно лишь, чтобы ты, королева Моргейна, не позднее чем через пять лет после этого дня, отвела меня к Артуру и сообщила ему, что я — его сын. Я понимаю, — еще одна мимолетная, беспокойная усмешка, — что он не может признать меня своим наследником. Но я хочу, чтобы он взглянул на своего сына. Большего я не прошу.

Моргейна склонила голову.

— Конечно, я не могу отказать тебе в этом, Гвидион.

Гвенвифар может думать, что ей угодно, — в конце концов, Артур уже отбыл покаяние за этот грех. Любой мужчина гордился бы таким сыном, как этот серьезный и величественный молодой друид. А ей не следовало стыдиться всего произошедшего, как стыдилась она все эти годы, миновавшие после ее бегства с Авалона, — но она поняла это лишь теперь, много лет спустя. И увидев своего взрослого сына, Моргейна склонилась перед безошибочностью Зрения Вивианы.

— Клянусь тебе, что этот день настанет, — сказала Моргейна. — Клянусь Священным источником.

Взгляд ее затуманился, и Моргейна гневно сморгнула непрошеные слезы. Этот юноша не был ее сыном. Возможно, Увейн и мог бы им считаться, — но не Гвидион. Этот смуглый молодой мужчина, столь похожий на того Ланселета, в которого она была влюблена в юности, смотрел на нее не так, как сыну следовало бы смотреть на мать, бросившую его еще в младенчестве. Он был жрецом, а она была жрицей Великой Богини, и хоть они и не значили друг для друга чего-то большего — не значили они и меньше.

Моргейна возложила руки на голову склонившегося юноши и произнесла:

— Будь благословен.