"Король-олень" - читать интересную книгу автора (Брэдли Мэрион Зиммер)

Глава 11

Гвенвифар постепенно начала ненавидеть праздник Пятидесятницы — ведь каждый год Артур в этот день созывал всех своих соратников в Камелот, дабы воскресить их содружество. Но теперь, когда в этой земле установился прочный мир, а соратники рассеялись по свету, с каждым годом они все прочнее оказывались привязаны к своим домам, семьям и владениям, и все меньше их собиралось в Камелоте. Гвенвифар только радовалась этому: эти празднества слишком живо напоминали ей те времена, когда Артур еще не был христианским королем, а бился под ненавистным знаменем Пендрагона. В день Пятидесятницы Артур принадлежал соратникам, а королеве не оставалось места в его жизни.

Теперь же Гвенвифар стояла за его спиной, пока Артур запечатывал два десятка приглашений, адресованных подвластным ему королям и кое-кому из старых соратников.

— Зачем ты в этом году рассылаешь им специальные приглашения? Ведь и так же ясно, что всякий, у кого нет неотложных дел, явится безо всякого приглашения.

— Но сейчас этого недостаточно, — ответил Артур, улыбнувшись жене. Гвенвифар вдруг поняла, что он начал седеть; но при его светлых волосах это было заметно, только если подойти к нему вплотную. — Я хочу устроить такой турнир и такие учебные сражения, чтобы все знали: легион Артура по-прежнему готов к бою.

— Ты думаешь, в этом кто-нибудь сомневается? — удивилась Гвенвифар.

— Может, и нет. Нов Малой Британии объявился этот тип, Луций, — Боре известил меня об этом; а поскольку все подвластные мне короли приходили на помощь, когда на эту страну нападали саксы или норманны, то и я обещал помочь им, если потребуется. Он именует себя императором Рима!

— А у него есть на это право? — спросила Гвенвифар.

— Неужто не ясно? Несомненно, у него подобных прав куда меньше, чем у меня, — отозвался Артур. — В Риме вот уже больше сотни лет нет императора, дорогая моя жена. Константин действительно был императором и носил пурпурное одеяние, а после него Магнус Максим переправился через пролив и сам попытался стать императором. Но он никогда более не вернулся в Британию, и одному Богу ведомо, что с ним случилось и где он погиб. А затем Амброзии Аврелиан поднял наш народ на борьбу с саксами, а после него был Утер; думаю, любой из них, как и я, мог бы назваться императором — но я предпочитаю быть Верховным королем Британии. Еще в детстве я читал кое-что об истории Рима; там не раз случалось, что какой-нибудь выскочка, заручившись поддержкой пары легионов, объявлял себя императором. Но чтобы стать императором в Британии, мало штандарта с орлом! Иначе Уриенс давно бы стал императором! Я отправил приглашение и ему — мне давно хочется повидаться с сестрой.

Гвенвифар предпочла не отвечать на это замечание, — по крайней мере, впрямую. Она содрогнулась.

— Мне бы не хотелось, чтоб на эту землю вновь пришла война…

— И мне, — сказал Артур. — И я думаю, что всякий король предпочел бы мир.

— А я бы не стала говорить об этом так уверенно. Кое-кто из твоих людей только и твердит о прежних днях, когда шла непрерывная война с саксами. И они недовольны тем, что вынуждены жить в союзе с этими саксами, что бы там ни говорил епископ…

— Не думаю, что им недостает войны, — с улыбкой ответил Артур. — Скорее уж они тоскуют по той поре, когда мы были молоды и нас связывали узы братства. Неужто ты никогда не грустишь по тем временам, жена моя?

Гвенвифар почувствовала, что краснеет. Действительно, она с теплом вспоминала те дни, когда… когда Ланселет был ее поборником, и они любили… Христианской королеве не следовало предаваться подобным мыслям, но Гвенвифар ничего не могла с собою поделать.

— Грущу, муж мой. Но, возможно, грусть эта вызвана, как ты и сказал, лишь тоской по собственной молодости… Я более не молода… — вздохнув, произнесла Гвенвифар. Артур взял ее за руку.

— Для меня ты все так же прекрасна, как и в день нашей свадьбы, моя ненаглядная.

Гвенвифар почувствовала, что он говорит правду.

Но она постаралась взять себя в руки.» Я уже немолода, — подумала она, — и мне не следует вспоминать о днях, молодости и жалеть о них — ведь тогда я была грешницей и прелюбодейкой. Теперь же я покаялась и примирилась с Господом, и даже Артур получил отпущение своего греха, совершенного с Моргейной «.

Гвенвифар заставила себя мыслить рассудительно, как и надлежит королеве Британии.

— Значит, в эту Пятидесятницу у нас будет больше гостей, чем обычно. Мне нужно будет посоветоваться с Кэем и сэром Луканом, как их всех разместить и как устроить пир. А Боре приедет из Малой Британии?

— Приедет, если сможет, — сказал Артур. — Хотя в начале этой недели Ланселет прислал мне письмо, в котором просит позволения отправиться на помощь брату своему Борсу, ибо тот оказался в осаде. Я велел ему ехать сюда — возможно, нам всем придется выступать в поход… Теперь, после кончины Пелинора, Ланселет стал королем по праву мужа Элейны и будет оставаться им до тех пор, пока их сын не вступит в пору зрелости. Еще приедут Агравейн, и Моргауза, и Уриенс — или, может, кто-нибудь из его сыновей. Для своих лет Уриенс превосходно сохранился, но и он не бессмертен. Его старший сын довольно глуп, но Акколон — один из моих старых соратников, и Уриенс велел Моргейне наставлять его.

— Мне это кажется не правильным, — сказала Гвенвифар. — Апостол сказал, что женщины должны подчиняться своим мужьям, а Моргауза по-прежнему правит в Лотиане, да и Моргейну нельзя счесть простой помощницей своего короля.

— Не забывай, госпожа моя, — сказал Артур, — что я происхожу из королевского рода Авалона. Я стал королем не только потому, что происхожу от Утера Пендрагона, но и потому, что я — сын Игрейны, дочери прежней Владычицы Озера. Гвенвифар, Владычица правила этой землей с незапамятных времен, а король был всего лишь ее супругом и военным предводителем. Даже во времена римского владычества легионы сталкивались с королевами зависимых Племен, как они это называли. Эти королевы правили Племенами, и некоторые из них были искусными воительницами. Неужто ты никогда не слыхала о королеве Боадицее? Легионеры изнасиловали ее дочь, и тогда королева подняла восстание, собрала армию и едва не вышвырнула римлян с нашего острова.

— Полагаю, они ее убили, — с горечью заметила Гвенвифар.

— Действительно, убили и надругались над трупом… и все же этот знак свидетельствовал, что римлянам не удержать завоеванного, если только они не признают, что этой землей правит Владычица… Каждый правитель Британии, вплоть до моего отца, Утера, носил титул, которым римляне именовали военного вождя при королеве — дукс беллорум, военный предводитель. Утер — и я после него — вступили на трон Британии по праву военного предводителя при Владычице Авалона. Не забывай об этом, Гвенвифар.

— Но я думала, — резко сказала Гвенвифар, — что с этим покончено, что ты объявил себя христианским королем и искупил свою службу волшебному народу этого нечестивого острова…

— Моя личная жизнь и моя вера — это одно, — с не меньшей резкостью отозвался Артур, — но Племена идут за мной потому, что я ношу вот это! — И он хлопнул по рукояти Эскалибура, висевшего у него на боку в своих темно-красных ножнах. — Я выжил в сражениях благодаря магии этого клинка…

— Ты выжил потому, что Бог предназначил тебе обратить эту землю в христианство! — воскликнула Гвенвифар.

— Возможно, когда-то это и произойдет. Но это время еще не пришло, леди. Народ Лотиана вполне доволен правлением Моргаузы, а Моргейна — королева Корнуолла и Северного Уэльса. Если бы для этих земель настал час обратиться к владычеству Христа, люди стали бы требовать себе королей вместо королев. Я правлю этой землей, Гвенвифар, исходя из истинного положения вещей, а не из того, каким хотелось бы все видеть епископам.

Гвенвифар могла бы спорить и дальше, но она увидела, каким раздраженным сделался взгляд Артура, и предпочла сдержаться.

— Быть может, настанет такой день, когда даже саксы и Племена придут к подножию креста. Придет время — так сказал епископ Патриций, — когда Христос будет единственным королем над христианами, а все прочие короли и королевы будут лишь его слугами. Скорее бы настал этот день, — сказала Гвенвифар и осенила себя крестным знамением.

Артур рассмеялся.

— Я охотно стал бы слугой Христа, — сказал он, — но не слугой его священников. Впрочем, среди гостей наверняка будет епископ Патриций, и ты сможешь принять его со всей почтительностью.

— А из Северного Уэльса приедет Уриенс, — сказала Гвенвифар, — и вместе с ним, конечно же, Моргейна. А из владений Пелинора — Ланселет?

— Он приедет, — заверил жену Артур. — Хотя, боюсь, если ты хочешь повидаться со своей кузиной Элейной, тебе придется съездить к ней в гости: Ланселет написал, что она снова ждет ребенка, и роды уже близки.

Королева вздрогнула. Она знала, что Ланселет редко бывает дома и проводит мало времени в обществе жены, но все же Элейна дала Ланселету то, чего не смогла дать она — сыновей и дочерей.

— Сколько уже лет сыну Элейны? Он будет моим наследником, и его следует воспитать при дворе, — сказал Артур. Гвенвифар тут же откликнулась:

— Я предлагала это сразу же после его рождения, но Элейна сказала, что даже если ему и суждено когда-то стать королем, мальчику надлежит расти в простой и скромной обстановке. Тебя ведь тоже воспитали, как сына простого человека, — и это не пошло тебе во вред.

— Что ж, возможно, она права, — согласился Артур. — Но мне хотелось бы когда-нибудь увидеть сына Моргейны. Он уже совсем взрослый — ему должно исполниться семнадцать. Я знаю, он не может наследовать мне, священники никогда этого не допустят, но он — мой единственный сын, и мне очень хочется хоть раз повидаться и поговорить с ним… Даже не знаю, что я хотел бы ему сказать… Но все-таки я хочу его увидеть.

Гвенвифар с трудом сдержала гневный ответ, едва не сорвавшийся с ее губ. Но все-таки она удержалась и сказала лишь:

— Ему хорошо там, где он сейчас находится. Это лишь к лучшему.

Она сказала чистую правду, но лишь произнеся эти слова, Гвенвифар поняла, что они правдивы; хорошо, что сын Моргейны растет на этом колдовском острове, куда нет хода христианскому королю. А раз он пройдет обучение на Авалоне, то тем вероятнее, что никакой случайный поворот судьбы не забросит его на трон отца — и священники, и простые люди все больше не доверяют колдовству Авалона. Если б мальчик рос при дворе, то некоторые не слишком щепетильные люди могли бы постепенно привыкнуть к сыну Моргейны и счесть, что его права на престол весомее, чем права сына Ланселета.

Артур вздохнул.

— И все же мужчине нелегко знать, что у него есть сын — и так никогда его и не увидеть, — сказал он. — Возможно, когда-нибудь… — Но плечи его поникли, как у человека, смирившегося с судьбой. — Несомненно, ты права, дорогая. Ну, так как насчет пира на Пятидесятницу? Я не сомневаюсь, что ты, как всегда, превратишь его в незабываемый праздник.

Да, именно так она и сделает — решила Гвенвифар, разглядывая раскинувшиеся вокруг замка шатры. Огромное поле, предназначенное для воинских забав, уже было тщательно убрано и обнесено оградой; над ним реяли около полусотни знамен королей небольших государств и больше сотни знамен простых рыцарей. Казалось, будто здесь встала лагерем целая армия.

Гвенвифар искала взглядом знамя Пелинора, белого дракона, — Пелинор принял его после той победы над драконом. Ланселет приедет сюда… Она не видела его больше года, да и тогда они лишь поговорили при всем дворе. Вот уж много лет они ни на миг не оставались наедине; последний раз это случилось накануне его свадьбы с Элейной — Ланселет разыскал ее, чтобы попрощаться.

Он тоже был жертвой Моргейны; он не предавал ее — они оба стали жертвами жестокой выходки Моргейны. Рассказывая ей о случившемся, Ланселет плакал, и Гвенвифар бережно хранила память об этих слезах — ведь это свидетельствовало о глубине его чувств… Кто видел Ланселета плачущим?

— Клянусь тебе, Гвенвифар, — она поймала меня в ловушку… Моргейна принесла мне поддельное послание и платок, пахнущий твоими духами. И думается мне, что она опоила меня каким-то зельем или наложила на меня заклятие.

Он смотрел в глаза Гвенвифар и плакал, и она тоже не сдержала слез.

— Моргейна солгала и Элейне — сказала, будто я чахну от любви к ней… и так мы оказались вместе. Сперва я думал, будто это ты — я словно был зачарован. А потом, когда я понял, что обнимаю Элейну, я уже не мог остановиться. А потом в шатер ввалились люди с факелами… Что мне оставалось, Гвен? Я овладел дочерью хозяина дома, невинной девушкой… Пелинор имел полное право убить меня на месте… — выкрикнул Ланселет, и голос его пресекся. Взяв себя в руки, он договорил:

— Видит Бог, я предпочел бы пасть от его меча…

— Так значит, ты совсем не любишь Элейну? — спросила она у Ланселета. Она знала, что непростительно так говорить, но она не смогла бы жить, если б он не уверил ее в этом… Но Ланселет, сознавшись в своих страданиях, не пожелал говорить об Элейне; он лишь сказал, что в том нет ее вины и что честь требует от него приложить теперь все усилия, чтобы сделать Элейну счастливой.

Ну что ж, Моргейна осуществила свой замысел. Теперь Гвенвифар предстоит видеться с Ланселетом и приветствовать его, как родича своего мужа — и не более того. Былое безумие ушло; но все же она сможет увидеться с ним — а это лучше, чем ничего. Королева попыталась выбросить эти мысли из головы. Лучше уж подумать о праздничном пире. Два быка уже жарятся — довольно ли этого? Есть еще огромный дикий кабан, добытый на охоте несколько дней назад, и два поросенка — их пекут в яме; они уже начали так хорошо пахнуть, что стайка проголодавшихся детей принялась вертеться вокруг ямы и принюхиваться. А еще пекутся сотни буханок ячменного хлеба — большую их часть раз-дадут простолюдинам, что толпятся у края поля и следят за подвигами королей, рыцарей и соратников. А еще есть яблоки, запеченные в сливках, и орехи, и сладости для дам, а еще медовые пироги, кролики и мелкая птица, вино… Если вдруг этот пир не удастся, то уж никак не из-за нехватки угощения!

Вскоре после полудня гости собрались все вместе; богато разряженные благородные господа и дамы потоком входили в огромный зал, а слуги разводили их на отведенные места. Соратников, как обычно, усадили за большой Круглый Стол; но сколь бы велик ни был этот стол, всех он уже не вмещал.

Гавейн — он всегда был особенно близок Артуру — представил свою мать, Моргаузу. Ее поддерживал под руку молодой мужчина, которого Гвенвифар сперва даже не узнала. Моргауза осталась такой же стройной, как и прежде, а ее волосы, заплетенные в косы и перевитые драгоценностями, были все такими же густыми и пышными. Она присела в поклоне перед Артуром; король помог Моргаузе подняться и обнял ее.

— Добро пожаловать к моему двору, тетя.

— Я слыхала, будто ты ездишь только на белых лошадях, — сказала Моргауза, — и потому привезла тебе белого коня из земель саксов. Его прислал оттуда мой воспитанник.

Гвенвифар заметила, как напряглось лицо Артура, и догадалась, что это был за воспитанник. Но Артур сказал лишь:

— Вот воистину королевский дар, тетя.

— Я не стала вводить коня прямо в зал, как это принято у саксов, — весело заявила Моргауза. — Боюсь, владычице Камелота не понравилось бы, что ее чертоги, украшенные для приема гостей, превращают в хлев! Твоим слугам наверняка и без того хватает хлопот, Гвенвифар!

Она обняла королеву, и Гвен захлестнула теплая волна. Вблизи она заметила, что Моргауза пользуется красками и что глаза ее подведены сурьмой. Но все-таки Моргауза была красива.

— Благодарю тебя за предусмотрительность, леди Моргауза, — сказала Гвенвифар. — Но в этот зал уже не раз вводили прекрасных коней или псов, присланных в подарок моему господину и королю. Я понимаю, что все это делалось из лучших чувств, но думаю, твой конь не будет против того, чтобы подождать снаружи. Я сомневаюсь, что даже лучший из коней захочет знакомиться с камелотским гостеприимством — скорее уж он предпочтет пообедать у себя в деннике. Хотя Ланселет когда-то рассказывал нам историю о некоем римлянине, который поил своего коня вином из золотого корыта, надевал на него лавровый венок и оказывал ему всяческие почести…

Красивый молодой мужчина, стоявший рядом с Моргаузой, рассмеялся и заметил:

— А ведь и вправду — Ланселет рассказывал эту историю на свадьбе моей сестры! Это был император Гай Божественный. Он сделал своего любимого коня сенатором, а когда Гай умер, следующий император сказал что-то в том духе, что конь, по крайней мере, не дал ни одного дурного совета и не совершил ни одного убийства. Но лучше не надо следовать примеру Гая, мой лорд Артур, — если тебе вдруг вздумается дать своему коню звание соратника, где же мы найдем для него подходящее сиденье?

Артур рассмеялся от души и протянул шутнику руку.

— Не буду, Ламорак.

Лишь теперь Гвенвифар сообразила, что это за молодой мужчина, сопровождающий Моргаузу, — судя по всему, сын Пелинора. Да, до нее доходили кое-какие слухи — что Моргауза сделала его своим любовником и, не таясь, живет с ним. Как только эта женщина может делить постель с мужчиной, который ей в сыновья годится? Ведь Ламораку всего лишь двадцать пять! Гвенвифар взглянула на Моргаузу с ужасом и тайной завистью.» Она выглядит такой молодой и такой красивой, даже несмотря на краску на лице, и делает все, что хочет — и ее совершенно не волнует, что об этом скажут мужчины!» Королева ледяным тоном произнесла:

— Не хочешь ли посидеть со мной, родственница? Пускай мужчины поговорят о своих делах. Моргауза пожала Гвенвифар руку.

— Спасибо, кузина. Я так редко бываю при дворе, что, конечно же, с радостью посижу с дамами и посплетничаю обо всем на свете: кто на ком женился, кто в кого влюбился и какие платья сейчас в моде! В Лотиане все мое время уходит на управление страной, и я совсем не успеваю заниматься обычными женскими делами, так что для меня это большая радость.

Она похлопала Ламорака по руке, а потом, решив, что никто на них не смотрит, тайком поцеловала его в висок.

— Иди к соратникам, милый.

Королева Лотиана уселась рядом с Гвенвифар, и у той едва не закружилась голова — столь сильный аромат исходил от лент и платья Моргаузы. Гвенвифар сказала:

— Если дела государства так тебя утомляют, кузина, то почему бы тебе не женить Агравейна и не передать ему власть над Лотианом? Ведь народ наверняка печалится о том, что у них нет короля…

Моргейна от души рассмеялась.

— Вот потому-то мне и приходится жить невенчанной: ведь в нашей стране король — это муж королевы. А меня это совершенно не устраивает, моя дорогая! А Ламорак слишком молод, чтобы править, — хотя с другими обязанностями короля он справляется вполне удовлетворительно.

Гвенвифар слушала Моргаузу словно зачарованная, хоть ее и терзало отвращение. Ну как могла женщина в возрасте Моргаузы выставлять себя в столь дурацком виде, связавшись с таким молодым мужчиной, как Ламорак? Но Ламорак не сводил с нее глаз, словно Моргауза была прекраснейшей и желаннейшей женщиной в мире. Даже Изотту Корнуольскую — она как раз подошла к трону Артура вместе со своим мужем Марком, герцогом Корнуольским, — он удостоил лишь мимолетного взгляда. А ведь Изотта была так прекрасна, что по залу пробежал легкий гул; она была высока и стройна, и врлосы ее блестели, словно только что отчеканенная медная монета. Но Марк, несомненно, куда больше думал о ирландском золоте, которое его супруга носила на груди, и о ирландском жемчуге, вплетенном в ее волосы, чем об ее несравненной красоте. Гвенвифар подумала, что за всю свою жизнь не видала столь красивой женщины. Рядом с Изоттой Моргауза казалась потускневшей и расплывшейся — но Ламорак все равно смотрел лишь на нее.

— О, да, Изотта очень красива, — заметила Моргауза. — Но при дворе герцога Марка поговаривают, будто она уделяет куда больше внимания наследнику герцога, молодому Друстану, чем самому Марку. Но кто сможет ее за это упрекнуть? Впрочем, она скромна и осторожна, и если у нее хватит здравого смысла подарить старику ребенка… впрочем, видит небо — лучше бы ей заняться этим с молодым Друстаном, — хохотнула Моргауза. — Что-то она не похожа на женщину, довольную своей супружеской постелью. Хотя я не думаю, что Марк будет требовать от нее чего-либо большего, чем наследника для Корнуолла. Полагаю, ему только этого и недостает, чтоб объявить, что Корнуолл принадлежит ему, раз он им правит, а не Моргейне, унаследовавшей герцогство от Горлойса. Кстати, а где моя родственница Моргейна? Мне не терпится ее обнять!

— Она вон там, с Уриенсом, — сказала Гвенвифар, указав в ту сторону, где стоял король Северного Уэльса, поджидающий своей очереди.

— Лучше бы Артур выдал Моргейну замуж в Корнуол, — заметила Моргауза. — Наверное, он решил, что Марк слишком стар для нее. Хотя он прекрасно мог бы выдать ее за молодого Друстана — его мать приходится родней Бану из Малой Британии, и потому он состоит в дальнем родстве с Ланселетом, — и красив, почти как Ланселет, — верно, Гвенвифар?

Моргауза весело улыбнулась и добавила:

— Ах, я совсем забыла — ты ведь у нас такая благочестивая дама, что и не смотришь ни на кого, кроме своего венчанного мужа. Впрочем, нетрудно быть добродетельной, если твой супруг так молод, красив и благороден, как Артур!

Гвенвифар почувствовала, что болтовня Моргаузы вот-вот сведет ее с ума. Неужто эта женщина не в состоянии думать о чем-нибудь другом?

— Думаю, тебе бы стоило сказать пару любезных слов Изотте, — заметила Моргауза. — Она совсем недавно приехала в Британию. Правда, я слыхала, что она плохо говорит на нашем языке и знает лишь свой ирландский. Но, кроме того, я слыхала, что у себя дома она считалась госпожой трав и магии, и исцелила Друстана после сражения с ирландским рыцарем Мархальтом, хоть все вокруг и думали, что он уже не выживет. С тех пор он сделался ее верным рыцарем и поборником — по крайней мере, именно так он сам объясняет причину своих поступков, — не унималась Моргауза. — Хотя она так красива, что я бы не удивилась… Пожалуй, стоит познакомить ее с Моргейной — та ведь тоже великолепно разбирается в травах и заклинаниях исцеления. Они найдут, о чем поговорить. Кажется, Моргейна немного знает ирландский. И Моргейна тоже замужем за человеком, который годится ей в отцы, — все-таки Артур дурно обошелся с ней!

— Моргейна согласилась выйти замуж за Уриенса, — неестественно ровным тоном произнесла Гвенвифар. — Неужто ты думаешь, что Артур выдал бы любимую сестру замуж, даже не спросив, чего она хочет?

Моргауза фыркнула.

— В Моргейне слишком много жизненной силы, чтоб ее устроила постель старика. А меня бы точно не устроила — особенно если бы у меня был такой красивый пасынок, как Акколон!

— Ну хорошо, пригласи леди из Корнуолла посидеть с нами, — сказала Гвенвифар, пытаясь положить конец болтовне Моргаузы. — И Моргейну тоже, если хочешь.

Похоже, Моргейну вполне устраивал брак с Уриенсом. А что бы было с ней, с Гвенвифар, если б она сваляла такого дурака или рисковала своей бессмертной душой, распутничая с другими мужчинами?

Уриенс, сопровождаемый Моргейной и двумя младшими сыновьями, как раз подошел, чтобы поприветствовать Артура. Артур обнял старого короля, назвав его зятем, и расцеловал Моргейну.

— Ты собрался преподнести мне подарок, Уриенс? Но мне не нужны подарки от родственников — мне довольно твоего доброго расположения, — сказал он.

— Я собрался не просто преподнести тебе подарок, но и обратиться к тебе с просьбой, — отозвался Уриенс. — Я прошу, чтобы ты посвятил моего младшего сына, Увейна, в рыцари Круглого Стола, и принял его в число своих соратников.

Стройный темноволосый юноша преклонил колени перед Артуром. Артур улыбнулся.

— Сколько тебе лет, юный Увейн?

— Пятнадцать, мой лорд и король.

— Ну что ж, поднимись, сэр Увейн, — милостиво произнес Артур. — Эту ночь ты проведешь в бдении, а наутро один из моих соратников посвятит тебя в рыцари.

— С твоего позволения, мой лорд Артур, — вмешался в разговор Гавейн. — Если не возражаешь, я бы хотел оказать эту честь моему кузену Увейну.

— Кто более достоин этого, чем ты, мой кузен и друг? — отозвался Артур. — Если Увейн согласен, то, значит, так тому и быть. Я охотно приму его в число своих соратников, как ради него самого, так и потому, что он приходится пасынком моей возлюбленной сестре. Найдите ему место за столом. Увейн, завтра ты сможешь принять участие в общей схватке на турнире — в составе моего отряда.

— Благодарю тебя, мой к-король, — запинаясь, произнес Увейн.

Артур улыбнулся Моргейне.

— Спасибо за подарок, сестра.

— Это подарок и для меня, Артур, — сказала Моргейна. — Увейн дорог мне, как родной сын.

Гвенвифар с жестокой радостью подумала, что Моргейна выглядит теперь на свои годы: на лице ее проступили едва заметные морщины, а в волосах цвета воронова крыла появились седые нити — но темные глаза остались все такими же прекрасными. Но Моргейна говорила об Увейне как о родном сыне и смотрела на него с гордостью и любовью.» А ведь ее родной сын должен сейчас быть еще старше… И получается, что у Моргейны — чтоб ей пусто было! — два сына, а у меня нет даже воспитанника!»

Моргейна, усевшаяся за стол рядом с Уриенсом, почувствовала взгляд Гвенвифар.» Как же она меня ненавидит! Даже теперь, когда я не могу причинить ей ни малейшего вреда!» Но сама она не испытывала ненависти к Гвенвифар; она даже перестала злиться на нее за подстроенный брак с Уриенсом: в конце концов, именно благодаря этому запутанному повороту судьбы она вновь стала тем, кем была, — жрицей Авалона. «Да, но если бы не Гвенвифар, я была бы сейчас женой Акколона. А так мы находимся во власти любого слуги, которому вздумается следить за нами или выболтать все Уриенсу в надежде на вознаграждение…» Нужно будет, пока они находятся в Камелоте, вести себя особенно осторожно. Если Гвенвифар увидит возможность учинить скандал, то ни перед чем не остановится.

Не стоило ей сюда приезжать. Но Увейну так хотелось, чтобы она посмотрела, как его посвятят в рыцари, — а мальчик любит ее, как мать, ведь родной матери он не знал…

В конце концов, не будет же Уриенс жить вечно! — хотя иногда Моргейне начинало казаться, что он решил посостязаться с тем древним царем, Мафусаилом, — и навряд ли даже недалекие свинопасы Северного Уэльса пожелают видеть своим королем Аваллоха. Если бы только она могла родить Акколону ребенка — тогда никто бы не усомнился, что Акколон царствует по праву…

Она бы даже рискнула пойти на такой шаг — в конце концов, Вивиана была лишь немногим моложе, когда родила Ланселета, и прожила достаточно долго, чтоб успеть увидеть его взрослым мужчиной. Но Богиня не послала ей даже надежды на зачатие — да Моргейне этого и не хотелось, если уж говорить начистоту. Акколон никогда не упрекал ее за бездетность — несомненно, он чувствовал, что окружающие не поверят в отцовство Уриенса, хотя Моргейна была уверена, что сумеет убедить старика мужа признать ребенка своим: король души не чаял в супруге и достаточно часто делил с нею постель — даже слишком часто, по мнению Моргейны.

Моргейна обратилась к Уриенсу:

— Давай я положу тебе еды. Эта жареная свинина слишком жирная, тебе от нее станет нехорошо. Пшеничные пироги, пожалуй, могли пропитать мясной подливой. Ага, а вот замечательный тушеный кролик.

Она подозвала слугу с подносом ранних фруктов и взяла для супруга немного крыжовника и вишен.

— Держи — ты ведь их любишь.

— Ты так заботлива, Моргейна, — сказал Уриенс. Моргейна погладила мужа по руке. Ее труды не пропали даром; она заботилась об Уриенсе, следила за его здоровьем, вышивала ему нарядную одежду, а время от времени даже находила ему молодую женщину и давала мужу порцию настойки из трав, придававшей ему подобие истинно мужской энергичности. В результате Уриенс, совершенно уверенный в том, что жена его обожает, никогда не оспаривал ее решений и исполнял любое ее желание.

Пирующие уже успели разбиться на отдельные группы. Гости бродили между столами, лениво жевали сладости, требовали вина и эля и останавливались, чтобы поболтать с родичами и друзьями, которых видели лишь раз в году. Уриенс все еще возился с крыжовником — с зубами у него уже было неважно. Моргейна попросила позволения пойти побеседовать с родственницей.

— Конечно, дорогая! — прошамкал Уриенс. — Нужно будет, чтобы ты подстригла мне волосы, жена, — все соратники теперь стригутся коротко…

Моргейна погладила его по редким волосам.

— Ну что ты, дорогой! Думаю, такая прическа более уместна для твоего возраста. Ты же не хочешь выглядеть, словно мальчишка или монах?

« А кроме того, — подумалось ей, — у тебя этих волос так мало, что если их еще и подстричь, то лысина будет светиться через них не хуже маяка!»

— Вот посмотри, благородный Ланселет носит длинные волосы, и Гавейн тоже, и Гарет — а их ведь никто не назовет стариками…

— Ты, как всегда, права, — самодовольно согласился Уриенс. — Пожалуй, это наилучшая прическа для зрелых мужчин. Стрижка хороша лишь для мальчишек вроде Увейна.

И действительно, Увейн уже успел обрезать волосы в соответствии с новой модой, так, что они спускались лишь немного ниже ушей.

— Я смотрю, в волосах Ланселета тоже появилась седина. Все мы не молодеем, моя дорогая.

« Да ты уже был дедом, когда Ланселет только появился на свет!» — сердито подумала Моргейна, но вслух пробормотала лишь, что все они уже не так молоды, как десять лет назад — истина, которую вряд ли кто-то сумел бы оспорить, — и отошла.

Все-таки Ланселет по-прежнему оставался прекраснейшим из мужчин, которых доводилось повидать Моргейне; по сравнению с ним даже лицо Акколона уже не казалось таким безупречным и правильным. Да, в его волосах и аккуратно подстриженной бороде действительно проглядывала седина, но глаза все так же светились улыбкой.

— Здравствуй, кузина.

Радушный тон Ланселета застал Моргейну врасплох. —» Да, пожалуй, Уриенс сказал правду: все мы не молодеем, и мало осталось тех, кто помнит времена нашей молодости «, — подумала Моргейна. Ланселет обнял ее, и она почувствовала шелковистое прикосновение бороды к своей щеке.

— А Элейна здесь? — спросила Моргейна.

— Нет, она всего лишь три дня назад родила мне еще одну дочь. Элейна полагала, что роды случатся раньше и она достаточно оправится, чтобы поехать на праздник, — но это оказалась прекрасная крупная девочка, и она сама выбрала время для появления на свет. Мы ждали ее три недели назад!

— Сколько же у тебя уже детей, Ланс?

— Трое. Галахаду уже целых семь лет, а Нимуэ — пять. Я не так уж часто их вижу, но няньки говорят, что они весьма умны для своего возраста. А младшую Элейна решила назвать Гвенвифар, в честь королевы.

— Пожалуй, мне стоит съездить на север и навестить Элейну, — сказала Моргейна.

— Я уверен, что она тебе обрадуется. Ей там одиноко, — отозвался Ланселет.

Моргейна очень сомневалась, что Элейна так уж обрадуется ее появлению, но это касалось лишь их двоих. Ланселет взглянул в сторону возвышения; Гвенвифар как раз пригласила Изотту Корнуольскую сесть рядом с ней, пока Артур беседовал с герцогом Марком и его племянником.

— Ты знакома с этим молодым человеком, Друстаном? Он — прекрасный арфист; хотя, конечно, с Кевином ему не сравниться. Моргейна покачала головой.

— А Кевин будет играть на пиру?

— Я его не видел, — сказал Ланселет. — Королева не хотела, чтобы Кевин присутствовал на празднестве, — двор сделался слишком христианским для этого. Но Артур по-прежнему высоко ценит и его советы, и его музыку.

— Не сделался ли и ты христианином? — напрямик спросила его Моргейна.

— Хотел бы я им стать… — отозвался Ланселет со вздохом, идущим из самых глубин души. — Но их вера кажется мне чересчур простой — само это представление, что надо всего лишь верить, что Христос умер ради того, чтобы раз и навсегда искупить наши грехи. Я же слишком хорошо знаю правду… знаю, что мы проживаем жизнь за жизнью и что лишь мы сами в силах завершить те дела, которые некогда начали, и исправить причиненный нами вред. Здравый смысл просто не может допустить, что один человек, каким бы святым и благословенным он ни был, способен искупить грехи всех прочих людей, совершенных во всех их жизнях. Как иначе объяснить, почему одним людям дано все, а другим — очень мало? Нет, я думаю, что священники жестоко обманывают людей, когда уверяют, что могут беседовать с богом и от его имени прощать грехи. Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой! Впрочем, некоторые священники действительно добрые и праведные люди.

— Я ни разу не встречала священника, который хотя бы отчасти сравнялся ученостью и добротой с Талиесином, — сказала Моргейна.

— Талиесин был человеком великой души, — отозвался Ланселет. — Наверное, такой мудрости невозможно достичь за одну лишь жизнь, посвященную служению богам. Должно быть, он из тех людей, которые отдают этому служению сотни лет. В сравнении с ним Кевин столь же мало годится для роли мерлина, как мой малолетний сын — для того, чтобы занять трон Артура и повести войска в битву. Талиесин был так великодушен, что даже не ссорился со священниками, — он понимал, что они служат своему богу как могут и, возможно, много жизней спустя поймут, что их бог куда величественней, чем они думали. И я знаю, что он уважал их стремление сохранять целомудрие.

— Мне это кажется святотатством и отрицанием жизни, — сказала Моргейна. — И я знаю, что Вивиана тоже так считала.

« С чего вдруг я принялась спорить о религии именно с Ланселетом ?»

— Вивиана, как и Талиесин, принадлежала иному миру, иным временам, — отозвался Ланселет. — То были дни великанов, а нам теперь остается обходиться тем, что мы имеем. Ты так похожа на нее, Моргейна…

Ланселет улыбнулся, и от его печальной улыбки у Моргейны защемило сердце. Когда-то он уже говорил ей нечто подобное… «Нет, это был сон, только я уже толком его не помню…» Ланселет же тем временем продолжил:

— Я видел тебя с твоим мужем и пасынком — уверен, что он станет соратником. Я всегда желал тебе счастья, Моргейна. Ты много лет казалась такой несчастной, — и вот теперь ты стала королевой, и у тебя замечательный сын…

« Ну, конечно, — подумала Моргейна, — чего еще может пожелать женщина?..»

— А теперь я должен пойти засвидетельствовать свое почтение королеве…

— Конечно, — отозвалась Моргейна, и невольно в ее голосе проскользнули нотки горечи. — Тебе наверняка не терпится поговорить с ней.

— Моргейна! — в смятении воскликнул Ланселет. — Все мы знаем друг друга много лет и приходимся друг другу родичами — неужели мы не можем предать прошлое забвению? Неужели ты до сих пор так сильно презираешь меня и ненавидишь ее?

Моргейна покачала головой.

— Я не испытываю ненависти ни к тебе, ни к ней, — сказала она. — С чего бы вдруг мне вас ненавидеть? Но я думала, что ты теперь женатый человек — и что Гвенвифар заслужила, чтобы ее оставили в покое.

— Ты никогда не понимала ее! — с пылом произнес Ланселет. — Мне кажется, ты невзлюбила ее еще с тех пор, когда вы обе были юными девушками! Это нехорошо с твоей стороны, Моргейна! Она раскаялась в своих грехах, а я… а я, как ты уже сказала, женат — на другой. Но я не стану шарахаться от Гвенвифар, словно от прокаженной. Если она нуждается в моей дружбе — дружбе родича ее мужа, — она ее получит!

Моргейна чувствовала, что Ланселет говорит совершенно искренне; ну что ж, для нее все это уже не имеет значения. Она уже получила от Акколона то, что так долго и безуспешно пыталась получить от Ланселета… И все же, как ни странно, Моргейна ощутила боль — наподобие той, какая остается на месте выдернутого больного зуба. Она так долго любила Ланселета, что даже теперь, обретя способность смотреть на него без желания, она ощущала внутри себя ноющую пустоту.

— Извини, Ланс, — тихо произнесла Моргейна. — Я не хотела тебя сердить. Ты правильно сказал — все это осталось в прошлом.

« Очевидно, Ланселет и вправду верит в то, что они с Гвенвифар могут быть всего лишь друзьями… возможно, он действительно на это способен. А королева сделалась теперь такой благочестивой… И все-таки мне что-то не верится…»

— Ага! Ланселет, ты, как всегда, любезничаешь с самыми красивыми дамами двора! — произнес чей-то веселый голос. Ланселет обернулся и сграбастал новоприбывшего в охапку.

— Гарет! Как тебя сюда занесло из твоих северных краев? Ты ведь у нас теперь женатый человек и хозяин дома… Сколько детей тебе уже подарила твоя леди, двоих или троих? Красавчик, ты выглядишь так хорошо, что даже… даже Кэй теперь не сможет посмеяться над тобой!

— Я бы с радостью держал его у себя на кухне! — рассмеялся подошедший Кэй и хлопнул Гарета по плечу. — Четыре сына, верно? Если не ошибаюсь, леди Лионора приносит двойни, словно дикая кошка из ваших лесов? Моргейна, ты с годами все молодеешь, — добавил Кэй, целуя ей руку. Он всегда тепло относился к Моргейне.

— Но когда я вижу Гарета, превратившегося во взрослого мужчину, я чувствую себя старой, как сами холмы, — рассмеялась в ответ Моргейна. — Женщина понимает, что постарела, когда смотрит на рослого молодого мужчину и думает:» А ведь я знала его еще в те времена, когда он бегал без штанов…»

— Увы, кузина, насчет меня это чистая правда, — наклонившись, Гарет обнял Моргейну. — Я помню, как ты делала для меня деревянных рыцарей, когда я был еще совсем маленьким…

— Ты до сих пор их помнишь? — удивилась и обрадовалась Моргейна.

— Конечно, помню, — одного из них Лионора до сих пор хранит вместе с прочими моими сокровищами, — сообщил Гарет. — Он замечательно раскрашен, синей и красной краской, и мой старший сын охотно его бы заполучил, но я слишком им дорожу. А знаешь, кузен, — ведь в детстве я звал этого деревянного рыцаря Ланселетом!

Все рассмеялись, и Моргейна вдруг подумала, что никогда прежде не видела Ланселета таким беззаботным и веселым, каким он был сейчас, в кругу старых друзей.

— Твой сын — он ведь почти ровесник моему Галахаду, верно? Галахад — славный парнишка, хоть и не очень похож на мою родню. Я видел его всего несколько дней назад — в первый раз с тех пор, как он сменил длинную рубашонку на штаны. И девочки тоже хорошенькие — по крайней мере, на мой взгляд.

Гарет повернулся к Моргейне и поинтересовался:

— А как поживает мой приемный брат Гвидион, леди Моргейна?

— Я слыхала, что он теперь на Авалоне, — отрезала Моргейна. — Я его не видала.

И она отвернулась, собравшись оставить Ланселета с друзьями. Но тут подоспел Гавейн и бросился к Моргейне с почти что сыновними объятьями.

Гавейн превратился в огромного, невероятно массивного мужчину, способного, судя по ширине плеч, сбить с ног быка; лицо его было покрыто шрамами.

— Твой сын Увейн — славный парень, — сказал Гавейн. — Думаю, из него получится хороший рыцарь, а они нам могут понадобиться… Ланс, ты видел своего брата, Лионеля?

— Нет. А что, Лионель здесь? — спросил Ланселет, оглядываясь по сторонам. Его взгляд остановился на рослом, крепко сбитом мужчине, наряженном в плащ необычного покроя. — Лионель! Братец, что тебя заставило выбраться из твоего туманного заморского королевства?

Лионель подошел и поздоровался с собравшимися. Он говорил с таким сильным акцентом, что Моргейна с трудом его понимала.

— Жаль, Ланселет, что тебя там нет — у нас появились кое-какие сложности, слыхал? Ты уже знаешь, что творится у Борса? Ланселет покачал головой.

— Я ничего не слыхал о нем с тех самых пор, как он женился на дочери короля Хоуэлла, — сказал он, — не помню, как ее зовут…

— Изотта — так же, как и королеву Корнуолла, — сказал Лионель. — Но свадьба еще не состоялась. Чтоб ты знал, Хоуэлл из тех людей, которые не говорят ни да, ни нет; он способен до бесконечности размышлять, с кем же ему выгоднее заключить союз — с Малой Британией или с Корнуоллом…

— Марк не может никому передать Корнуолл, — сухо произнес Гавейн. — Корнуолл принадлежит тебе — не правда ли, леди Моргейна? Насколько я помню, Утер, взойдя на престол, отдал его леди Игрейне, так что ты по праву наследуешь его, как дочь Игрейны и Горлойса, хоть остальные земли Горлойса и отошли к Утеру. Кажется, я ничего не напутал? Это ведь произошло еще до моего рождения, да и ты тогда была ребенком.

— Герцог Марк держит Корнуолл от моего имени, — сказалаМоргейна. — Я не знала, что он претендует на эти земли, хотя слыхала, будто одно время поговаривали, что мне стоило бы выйти замуж за герцога Марка или его племянника Друстана…

— Это было бы неплохо, — заметил Лионель. — Но Марк — человек корыстолюбивый. Он взял множество сокровищ в приданое за своей ирландской леди, и я совершенно уверен, что он охотно заглотил бы и Корнуолл вместе с Тинтагелем, если бы думал, что сможет улизнуть с добычей, как лис из птичника.

— Мне куда больше нравились те дни, когда все мы были просто соратниками Артура, — сказал Ланселет. — Но теперь я правлю во владениях Пелинора, Моргейна сделалась королевой Северного Уэльса, а ты, Гавейн, если бы захотел, стал бы королем в Лонтиане…

Гавейн лишь усмехнулся.

— У меня нет ни склонности, ни способностей к королевской работе, кузен. Я — воин, и если бы мне пришлось постоянно сидеть на одном месте и жить при дворе, мне это очень скоро надоело бы до смерти! Я рад, что Агравейн взялся помогать нашей матери править. Думаю, Племена правы — женщинам надлежит сидеть дома и править, а мужчинам — шататься по миру и воевать. Мне не хочется расставаться с Артуром, но я честно сознаюсь, что жизнь при дворе мне осточертела. Впрочем, тут хоть на турнире подраться можно — и то ладно.

— Не сомневаюсь, что ты завоюешь на нем честь и славу, — сказала Моргейна кузену. — Как поживает твоя матушка, Гавейн? Я еще даже не успела с ней побеседовать. — И она добавила с легким ехидством:

— Я слыхала, она нашла себе другого помощника, помимо Агравейна, чтоб править твоим королевством.

Гавейн расхохотался.

— Да, это теперь пошла такая мода — и все из-за тебя, Ланселет! Я так подозреваю, что после того, как ты женился на дочке Пелинора, Ламорак решил, что, если рыцарь желает прославиться доблестью и учтивыми манерами, ему сперва непременно следует сделаться любо… — заметив, как помрачнел Ланселет, Гавейн осекся и быстро исправился:

— , любезным поборником прекрасной и могущественной королевы. Впрочем, я не думаю, что Ламорак притворяется. По-моему, он и вправду любит мою мать, и я не собираюсь ворчать на него за это. Ее выдали за короля Лота, когда ей еще не исполнилось пятнадцати, и я даже в детстве удивлялся, как это она умудряется уживаться с ним и всегда оставаться такой доброй и ласковой.

— Моргауза и вправду добра, — согласилась Моргейна, — и ей действительно нелегко жилось с Лотом. Да, он спрашивал ее совета во всяком деле, вплоть до самого важного, но при дворе развелось столько его бастардов, что ему даже не нужно было нанимать воинов. И он считал каждую женщину, своей законной добычей — даже меня, племянницу его жены. А поскольку Лот был королем, то все полагали, что он просто ведет себя, как истинный мужчина. Так что если кто-нибудь вздумает порицать Моргаузу, я найду, что ему сказать!

— Я всегда знал, что ты — настоящий друг моей матери, Моргейна, — сказал Гавейн. — И я знаю, что Гвенвифар ее не любит. Гвенвифар… — Он взглянул на Ланселета, пожал плечами и предпочел умолкнуть.

— Королева очень благочестива, — заметил Гарет. — И кроме того, ни одна женщина при дворе Артура никогда не страдала от подобного обращения. Возможно, Гвенвифар просто трудно понять, как это женщина может желать от жизни чего-то помимо того, что она получает от брака. Что же касается меня, мне повезло: Лионора избрала меня по доброй воле, и она всегда настолько занята — то она носит ребенка, то оправляется после родов, то кормит младших, — что просто не успевает глядеть на других мужчин, даже если бы ей того и хотелось. Впрочем, — добавил он, улыбаясь, — я искренне надеюсь, что ей и вправду не хочется, потому что если бы вдруг у нее возникло такое желание, боюсь, я не смог бы ей отказать.

Ланселет — мрачное выражение успело исчезнуть с его лица — сказал:

— Мне не верится, Гарет, чтобы даме, ставшей твоей женой, захотелось смотреть на кого-то другого.

— Ну, а тебе, кузен, придется сейчас взглянуть в другую сторону, — сообщил Гавейн. — Королева ищет тебя. Так что тебе, как ее поборнику, придется пойти и засвидетельствовать ей свое почтение.

И действительно, в этот самый момент к ним подошла одна из юных дев, прислуживавших Гвенвифар, и спросила по-детски тонким голоском:

— Не ты ли будешь сэр Ланселет? Королева просит тебя подойти и побеседовать с ней.

Ланселет поклонился Моргейне, сказал:» Гарет, Гавейн — поговорим попозже «, — и ушел.

Гарет, нахмурившись, посмотрел ему вслед и пробормотал:

— Стоит ей лишь поманить, и он готов бежать к ней.

— А ты ждал чего-то другого, братец? — обычным своим небрежным тоном поинтересовался Гавейн. — Он ведь был ее поборником с тех самых пор, как она вышла замуж за Артура. Что же касается всего прочего… Ну, вспомни, что говорила Моргейна: если мы считаем такое поведение похвальным для короля, почему мы должны порицать за него королеву? Нет, это теперь и вправду стало модным. Вы слыхали истории об этой ирландской королеве, которая вышла замуж за старого герцога Марка, и о том, как Друстан поет ей песни и всюду следует за ней… Говорят, он играет на арфе не хуже самого Кевина! Ты не слыхала его игры, Моргейна?

Моргейна покачала головой и заметила:

— Не зови Изотту королевой Корнуолла — в Корнуолле нет королев, кроме меня. Марк правит там лишь как мой наместник — и если он этого еще не понял, пора ему об этом сообщить.

— Думаю, Изотте все равно, как там себя именует Марк, — сказал Гавейн, взглянув в сторону длинного стола, за которым сидели дамы. К Гвенвифар и ирландской королеве теперь присоединилась еще и Моргауза, и туда же как раз подошел Ланселет. Гвенвифар улыбнулась ему, а Моргауза отпустила какую-то шутку, заставившую Ланселета рассмеяться, — но Изотта Корнуольская лишь смотрела перед собой невидящим взором, и ее прекрасное лицо казалось бледным и осунувшимся. — Я никогда еще не видел дамы, которая выглядела бы столь несчастной, как эта ирландская королева.

— Сомневаюсь, что я бы выглядела намного счастливее, окажись я женой старого герцога Марка, — заметила Моргейна. Гавейн обнял ее, едва не задушив при этом.

— Артур и так не слишком-то хорошо поступил, выдав тебя за этого старикана Уриенса, Моргейна. Ты тоже несчастна?

Моргейна почувствовала, как что-то сдавило ей горло, словно ей вдруг захотелось расплакаться.

— Быть может, женщины вообще не бывают счастливы в браке…

— А я бы так не сказал! — возразил Гарет. — Лионора выглядит вполне счастливой.

— Ах, но ведь Лионора замужем за тобой! — рассмеялась Моргейна. — А мне не выпало такой удачи — я всего лишь твоя старая кузина.

— И все же, — сказал Гавейн, — я не намерен порицать мою мать. Она была добра к Лоту до последних его дней, и пока он был жив, она никогда не выставляла своих любовников напоказ. А Гвенвифар… — Гавейн скривился. — Какая жалость, что Ланселет не увез ее подальше от этого королевства, пока у Артура еще было время найти себе другую жену. Впрочем, я полагаю, из юного Галахада в свое время выйдет неплохой король. Ланселет ведь происходит из королевского рода Авалона — да и его отец, Бан из Малой Британии, тоже был королем.

— И все же, — заметил Гарет, — мне кажется, что твой сын, Моргейна, стоит куда ближе к трону, чем сын Ланселета.

И Моргейна вспомнила, что он был тогда уже достаточно большим, чтобы запомнить рождение Гвидиона. Гарет же продолжал:

— А Племена будут верны сестре Артура — ведь в давние дни, в те времена, когда власть передавалась по женской линии, именно сын сестры был законным наследником.

Он нахмурился, задумался на мгновение, потом поинтересовался:

— Моргейна, это сын Ланселета?

Подобный вопрос показался Моргейне вполне естественным — ведь они дружили с детства. Но она лишь покачала головой, пытаясь перевести охватившее ее раздражение в шутку.

— Нет, Гарет. Будь это так, я бы давно тебе об этом сказала. Тебя бы это порадовало — тебе ведь нравится все, что делает Ланселет. Прошу прощения, кузены, но мне следует теперь пойти побеседовать с вашей матушкой — ведь она всегда была добра ко мне.

Моргейна развернулась и неспешно двинулась к возвышению, на котором сидели дамы. Зал тем временем заполнялся людьми: всем хотелось поприветствовать старых друзей, и гости сбивались в небольшие группки.

Моргейна всегда не любила скоплений народа, — а кроме того, в последние годы она слишком много бродила по зеленым уэльским холмам и совершенно отвыкла от запаха множества тел и дыма, которым тянуло из очага. Двинувшись вбок, она столкнулась с каким-то человеком. Хотя Моргейна весила немного, но от этого столкновения он пошатнулся и схватился за стену, чтобы удержаться на ногах — и внезапно Моргейна поняла, что оказалась лицом к лицу с мерлином.

Она не разговаривала с Кевином со дня смерти Вивианы. Моргейна холодно взглянула на него и отвернулась.

— Моргейна…

Моргейна пропустила это обращение мимо ушей. Тогда Кевин столь же холодно произнес:

— С каких это пор дочь Авалона отворачивается, когда к ней обращается мерлин?

Моргейна глубоко вздохнула и ответила:

— Если ты именем Авалона просишь выслушать тебя, то я готова слушать. Но это не подобает тебе — человеку, отдавшему тело Вивианы для христианского погребения. Я зову это деянием предателя.

— Кто ты такая, леди, чтобы говорить о предательских деяниях? Ты, ведущая жизнь королевы в Уэльсе, в то время как трон Вивианы на Авалоне пустует!

— Я попыталась однажды говорить от имени Авалона, — вспылила Моргейна, — но ты приказал мне умолкнуть! — и она опустила голову, не дожидаясь его ответа.

« А ведь он прав. Как я смею говорить о предательстве после того, как сбежала с Авалона, по молодости и глупости не поняв замыслов Вивианы? Лишь недавно я осознала, что она дала мне власть над королем; я же отказалась от нее и позволила Гвенвифар отдать короля в руки священников «.

— Говори, мерлин. Дочь Авалона слушает.

Несколько мгновений Кевин лишь молча глядел на нее, и Моргейна с грустью вспомнила те годы, когда он был ее единственным другом и союзником при этом дворе. В конце концов, он произнес:

— Твоя красота, Моргейна, как и красота Вивианы, с годами лишь делается более зрелой. По сравнению с тобой все женщины этого двора, включая и эту ирландку, не более чем раскрашенные куклы.

Моргейна слабо улыбнулась.

— Ты ведь не за тем остановил меня, грозя громами Авалона, чтоб осыпать меня льстивыми похвалами, Кевин.

— Разве? Прости, я погорячился, — но ты и вправду нужна на Авалоне, Моргейна. Та, что восседает там сейчас… — он осекся и с беспокойством спросил:

— Неужели ты так любишь своего старого мужа, что не можешь расстаться с ним?

— Нет, — отозвалась Моргейна. — Но я и там тружусь во славу Богини.

— Это я знаю, — согласился мерлин. — Я так и сказал Ниниане. И если бы Акколон мог наследовать отцу, то в тех краях вновь возродилось бы почитание Богини… Но Акколон — не наследник, а старший сын Уриенса — простак, которым помыкают священники.

— Акколон — не король, он друид, — сказала Моргейна. — А смерть Аваллоха ничего бы не решила — в Уэльсе уже утвердились римские обычаи, а у Аваллоха есть сын.» Конн, — подумала она, — который сидел у меня на коленях и звал меня бабушкой «.

Словно услышав ее невысказанную мысль, Кевин произнес:

— Жизнь детей непрочна, Моргейна. Многие так и не доживают до зрелости.

— Я не стану убивать — даже ради Авалона! — отрезала Моргейна. — Можешь так им и сказать!

— Скажи им об этом сама, — предложил Кевин. — Ниниана сообщила, что ты приедешь к ним вскоре после Пятидесятницы.

Моргейна почувствовала, как ее желудок скрутило и по спине побежали морашки.

«Так значит, им все известно? Неужто они наблюдали, как я изменяю моему доверчивому старику-мужу с Акколоном, и порицали меня?» Ей вспомнилась Элейна, дрожащая и пристыженная, какой она была, когда ее застали нагой в объятиях Ланселета. «Неужто они знали о моих планах прежде, чем я сама поняла, что буду делать?» Но она делала лишь то, для чего ее предназначила Богиня.

— Так что же ты хотел мне сказать, мерлин?

— Только то, что твое место на Авалоне по-прежнему пустует, и Ниниана это понимает не хуже меня. Я всей душой люблю тебя, Моргейна, и я — не предатель. Мне больно от того, что ты так думаешь обо мне — ведь ты так много мне дала. — Он протянул к ней скрюченные руки. — Так что же, Моргейна, — мир?

— Во имя Владычицы — мир, — отозвалась Моргейна и поцеловала Кевина в изуродованные шрамом губы. Внезапно она до боли отчетливо осознала:

« Для него Богиня тоже предстает в моем облике… Богиня — подательница жизни и зрелости… и смерти «. Их губы соприкоснулись, и мерлин отпрянул. На лице его проступил неприкрытый страх.

— Я внушаю тебе отвращение, Кевин? Клянусь своей жизнью — я не пойду на убийство. Тебе нечего бояться… — сказала Моргейна, но Кевин вскинул искалеченную руку, призывая собеседницу к молчанию.

— Не клянись, Моргейна — и тогда тебе не придется расплачиваться за клятвопреступничество. Никому не ведомо, что может потребовать от нас Богиня. Я тоже заключил Великий Брак, и в тот день я лишился права распоряжаться своей жизнью. Я живу лишь для того, чтобы исполнять волю Богини; и моя жизнь не так уж хороша, чтобы ей жаль было пожертвовать, — сказал Кевин.

Даже многие годы спустя Моргейна вспоминала эти слова Кевина, и они немного смягчали боль, причиненную горчайшим из ее деяний.

Кевин склонился перед нею — так приветствовали лишь Владычицу Авалона или верховного друида, — а затем поспешно зашагал прочь. Дрожащая Моргейна осталась стоять на месте и смотреть ему вслед. Почему он так поступил? И почему он боится ее?

Моргейна принялась медленно пробираться через толпу; когда она в конце концов добралась до возвышения, Гвенвифар одарила ее ледяной улыбкой, но Моргауза встала и с сердечной теплотой обняла племянницу.

— Милое мое дитя, ты выглядишь такой уставшей! Я знаю, ты не любишь людскую толкотню!

Она поднесла к губам Моргейны серебряный кубок. Моргейна отпила немного вина, потом покачала головой.

— Тетя, ты стала выглядеть еще моложе! Моргауза весело рассмеялась.

— Это на меня так действует общество молодежи, моя дорогая — ты уже видела Ламорака? До тех пор, пока он считает меня красавицей, я и сама буду так думать о себе и буду оставаться красивой… Вот единственное волшебство, в котором я нуждаюсь!

Она провела пальцем вдоль небольшой морщинки, залегшей под глазом Моргейны.

— Советую тебе, дорогая, последовать моему примеру — или ты сделаешься старой и злой. Неужто при дворе Уриенса вовсе нет красивых молодых мужчин, которые могли бы послужить своей королеве?

Моргейна заметила, как Гвенвифар скривилась от отвращения — хоть она и считала, несомненно, что Моргауза шутит.» По крайней мере, здесь еще не ходят слухи о моей связи с Акколоном, — подумала Моргейна, и тут же рассердилась на себя. — Во имя Владычицы — я не собираюсь стыдиться своих поступков! Я не Гвенвифар!»

Ланселет тем временем беседовал с Изоттой Корнуольской. Да, он и вправду всегда выбирал среди присутствующих дам самую красивую, и Моргейна с уверенностью могла сказать, что Гвенвифар это не нравится. Вот и теперь королева с нервной поспешностью произнесла:

— Леди Изотта, вы знакомы с сестрой моего мужа, Моргейной?

Ирландская красавица подняла на Моргейну безразличный взгляд и улыбнулась. Она была необыкновенно бледна; точеное лицо Изотты было белее молока, а голубые глаза отливали зеленью. Моргейна заметила, что, несмотря на свой высокий рост, ирландка была столь хрупкой и тонкой в кости, что напоминала ребенка, увешанного чересчур тяжелыми для него драгоценными украшениями, жемчугами и золотыми цепями. Внезапно ей стало жаль девушку, и она сдержала резкие слова, что уж готовы были сорваться с ее губ:» Так это тебя теперь величают королевой Корнуолла? Я вижу, мне придется поговорить с герцогом Марком!» Вместо этого Моргейна сказала лишь:

— Мой родич сказал мне, что ты сведуща в травах и в искусстве исцеления, леди. Если у меня выдастся свободное время до отъезда, я охотно побеседовала бы с тобой об этом.

— С превеликим удовольствием, — любезно отозвалась Изотта. Ланселет поднял голову и произнес:

— Я также рассказал ей, что ты прекрасно играешь на арфе, Моргейна. Сыграешь ли ты нам сегодня?

— Играть, когда здесь присутствует Кевин? Мое искусство того не стоит, — отозвалась Моргейна, но Гвенвифар, содрогнувшись, перебила ее:

— Очень жаль, что Артур никак не прислушается ко мне и не отошлет этого человека прочь от двора! Я не желаю видеть здесь волшебников и чародеев, а такое зловещее лицо просто-таки предвещает беду! Не понимаю, Моргейна, как ты можешь выносить его прикосновения, — по-моему, любой утонченной женщине от этого бы сразу стало дурно. Ты же обняла и поцеловала его, словно своего родича…

— Очевидно, — отозвалась Моргейна, — мне не хватает истинной утонченности чувств — и я этому только рада.

— Если внутренняя суть человека проявляется вовне, — нежным, певучим голосом произнесла Изотта Корнуольская, — то музыка Кевина свидетельствует, леди Гвенвифар, что душа его прекрасна, словно у ангела. Дурной человек никогда не смог бы играть так, как играет Кевин.

Тут к ним подошел Артур, и до него донеслись последние несколько слов.

— И все же, — заметил он, — я не хочу оскорблять мою королеву, навязывая ей общество человека, который ей неприятен, — и вместе с тем у меня не хватит дерзости заставлять такого музыканта, как Кевин, играть для людей, не способных благосклонно отнестись к нему. — В голосе его проскользнуло недовольство. — Моргейна, может быть, ты все-таки сыграешь нам?

— Моя арфа осталась в Уэльсе, — сказала Моргейна. — Может, в другой раз — если кто-нибудь одолжит мне арфу. Сейчас здесь слишком людно и шумно — музыка просто затеряется в этом гуле… А Ланселет играет не хуже меня.

Ланселет, стоявший за спиной у Артура, покачал головой.

— О, нет, кузина! Я, конечно, отличу одну струну от другой — я ведь вырос на Авалоне, и мать дала мне в руки арфу, как только я в силах был ее удержать. Но я не наделен таким музыкальным даром, как ты, Моргейна, или как племянник Марка — кстати, ты уже слышала, как он играет?

Моргейна покачала головой, и Изотта тут же сказала:

— Я попрошу его прийти и сыграть нам.

Она отправила за Друстаном пажа, и он пришел, изящный молодой мужчина, темноглазый и темноволосый; пожалуй, он и вправду чем-то напоминал Ланселета. Изотта попросила его сыграть. Друстану принесли арфу, он присел на ступеньки помоста и принялся играть бретонские напевы. Мелодии были старинными и печальными, и Моргейне подумалось о древней стране Лионесс, ныне поглощенной морем. Друстан и вправду играл куда лучше Ланселета — и, на взгляд Моргейны, лучше ее самой. Хотя до Кевина ему было далеко, но если не считать Кевина, Друстан был лучшим музыкантом, какого только ей доводилось слушать. Да и голос у него был мелодичный и приятный.

Воспользовавшись тем, что музыка заглушает слова, Артур тихо обратился к Моргейне:

— Как твои дела, сестра? Ты так давно не появлялась в Камелоте… Мы скучали по тебе.

— В самом деле? — удивилась Моргейна. — Я-то думала, что ты выдал меня замуж в Северный Уэльс именно для того, чтобы не оскорблять свою госпожу, — она иронично кивнула в сторону Гвенвифар, — видом неприятных ей людей. Ведь меня она любит ничуть не больше, чем Кевина.

— Как ты можешь так говорить?! — возмутился Артур. — Ты же знаешь, что я всем сердцем люблю тебя. Уриенс — хороший человек, и он, насколько я вижу, души в тебе не чает; он готов ловить каждое твое слово! Я хотел найти тебе доброго мужа, Моргейна, который уже имел бы сыновей и не стал бы упрекать тебя за то, что ты не в силах подарить ему детей. И сегодня для меня было истинной радостью принять твоего юного пасынка в число соратников. Чего же тебе еще нужно, сестра?

— А и вправду, — согласилась Моргейна. — Чего еще может пожелать женщина, кроме доброго мужа, годящегося ей в деды, и захолустного королевства, чтобы править им. Наверно, мне бы следовало на коленях благодарить тебя за такое благодеяние, брат мой!

Артур попытался взять ее за руку.

— Но ведь я и вправду поступил так, стараясь порадовать тебя, сестра моя. Да, Уриенс слишком стар для тебя, но ведь он не будет жить вечно. Я действительно думал, что ты будешь счастлива.

« Несомненно, — подумала Моргейна, — он говорит чистую правду — как сам ее понимает. Ну как человек может быть столь мудрым и справедливым королем и иметь столь мало воображения? Или, может, в том и заключается тайна его царствования, что Артур придерживается простых истин и не ищет большего? Уж не этим ли его привлекло христианство — своей простотой и простыми немногочисленными заповедями?

— Мне хочется, чтобы все были счастливы, — сказал Артур, и Моргейна поняла, что в этом и вправду заключалась самая суть его характера; он действительно старался сделать всех счастливыми — всех, вплоть до последнего своего подданного. Он не стал пресекать связь Гвенвифар и Ланселета, потому что знал, что его королева будет несчастна, если разлучить ее с Ланселетом; и точно так же он не мог причинить боль Гвенвифар, взяв себе другую жену или любовницу, чтобы та родила ему сына, которого не смогла родить она.

«Он недостаточно безжалостен для Верховного короля», — подумала Моргейна, пытаясь при этом слушать печальные песни Друстана. Артур перевел разговор на свинцовые и оловянные рудники Корнуолла: нужно будет съездить посмотреть на них, пускай герцог Марк знает, что он — не правитель этой страны; и, несомненно, они с Изоттой подружатся, ведь они обе так любят музыку — посмотри, как внимательно она слушает Друстана…

«Она не может оторвать глаз от него отнюдь не из любви к музыке», — подумала Моргейна, но не стала этого говорить. Она подумала о четырех королевах, сидящих за этим столом, и вздохнула. Изотта не сводит глаз с Друстана — и кто упрекнет ее за это? Герцог Марк стар и угрюм, а своим пронзительным, недобрым взглядом он напоминает Лота Оркнейского. Моргауза подозвала к себе Ламорака и принялась что-то шептать ему на ухо; что ж, кто упрекнет ее за это? Ее выдали за Лота — а Лот был отнюдь не подарком, — когда ей было всего четырнадцать лет, и все то время, что они жили с Лотом, Моргауза всегда щадила его самолюбие и не заводила любовников в открытую. «Да я и сама не лучше их: я ласкаю Уриенса, а стоит ему отвернуться, как я ныряю в постель к Акколону, оправдываясь тем, что он — мой жрец…»

Есть ли на свете хоть одна женщина, что вела бы себя иначе? Гвенвифар — Верховная королева, но она первой завела любовника… Сердце Моргейны закаменело. Ее, и Моргаузу, и Изотту выдали замуж за стариков — что ж, такова жизнь. Но Гвенвифар была женой красивого мужчины, лишь ненамного старше ее самой, и Верховного короля к тому же — чем она-то была недовольна?

Друстан отложил арфу, поклонился и взял рог с вином, чтобы промочить пересохшее горло.

— Я не в силах больше петь, — сказал он, — но я буду только рад, если леди Моргейна согласится взять мою арфу. Я слыхал, что леди искусно на ней играет.

— Действительно, дитя, спой нам, — попросила Моргауза, и Артур пылко поддержал ее просьбу.

— И вправду, я так давно не слышал, как ты поешь — а твой голос и поныне кажется мне прекраснейшим в мире… возможно, потому, что это был первый голос, который я помню, — сказал Артур. — Кажется, ты пела мне колыбельные, когда я еще даже толком не умел разговаривать, да и ты сама была тогда ребенком. Такой я тебя и запомнил, Моргейна, — добавил он, и в глазах его промелькнула такая боль, что Моргейна опустила голову.

«Может быть, именно этого и не может простить мне Гвенвифар — что для него мой облик сливается с ликом Богини?»

Она взяла арфу Друстана и склонилась над струнами, поочередно трогая их.

— Она настроена не так, как моя, — сказала Моргейна, перебирая струны, потом подняла голову, заслышав какой-то шум, донесшийся из-за двери. Пропела труба — в помещении ее звук казался слишком хриплым и пронзительным, — и раздался стук подкованных сапог. Артур привстал с трона и снова опустился на место, когда в зал размашистым шагом вошли четверо мужчин, вооруженные мечами и щитами.

Эти четверо были облачены в римские шлемы — Моргейна видела такие: пара подобных шлемов сохранилась на Авалоне, — короткие воинские туники и доспехи римского образца; за плечами у них вились красные плащи. Моргейна даже сморгнула, дадбы убедиться, что глаза не подводят ее: казалось, будто это явились из прошлого воскресшие римские легионеры. Один из них держал шест с прикрепленным к нему позолоченным изображением орла.

— Артур, герцог Британии! — громко провозгласил один из новоприбывших. — Мы принесли тебе послание от Луция, императора Рима!

Артур поднялся с трона и сделал единственный шаг навстречу воинам в наряде легионеров.

— Я не герцог Британии, а Верховный король, — спокойно произнес он, — и я не знаю никакого императора Луция. Рим пал и находится в руках варваров, — и, как я вижу, самозванцев. Впрочем, не следует наказывать псов за дерзкую выходку их хозяина. Можете огласить свое послание.

— Я — Кастор, центурион легиона «Валерия Виктрикс», «Победоносный орел», — произнес все тот же мужчина. — В Галлии вновь собираются легионы под знаменем Луция Валерия, императора Рима. Вот что Луций велел передать тебе, Артур, герцог Британии: ты можешь продолжать править, сохраняя свой титул, если в течение шести недель отошлешь ему имперскую дань, которая должна включать в себя сорок унций золота, две дюжины британских жемчужин, по три повозки железа, олова и свинца, сто ярдов шерстяной ткани и сто рабов.

Ланселет вскочил со своего места и встал рядом с королем.

— Мой лорд Артур, — воскликнул он, — позволь мне вышвырнуть отсюда этих наглых псов — пускай они с визгом бегут к этому недоумку Луцию и скажут ему, что если он хочет получить дань с Британии, то может прийти и попытаться ее взять!

— Подожди, Ланселет, — все так же спокойно сказал Артур, улыбнувшись другу. — Не стоит так говорить.

Он несколько мгновений разглядывал легионеров. Кастор наполовину извлек меч из ножен. Артур мрачно произнес:

— Никто не смеет обнажать оружие в день святого праздника при моем дворе, солдат. Я не жду от варваров из Галлии, чтобы они умели вести себя, как цивилизованные люди, — но если ты сию секунду не спрячешь меч в ножны, то клянусь, я позволю Ланселету сделать с вами все, что ему заблагорассудится. Не сомневаюсь, что даже вы в своей Галлии слыхали о сэре Ланселете. Но я не желаю, чтобы перед моим троном проливалась кровь.

Кастор гневно оскалил зубы и резко вогнал меч в ножны.

— Я не боюсь рыцаря Ланселета! — заявил он. — Вся его слава осталась в прошлом, вместе с войной против саксов. Но я — посланец, и мне приказано не проливать крови. Что мне передать императору, герцог Артур?

— Ничего — если ты, даже стоя перед моим троном, отказываешь мне в моем титуле, — отозвался Артур. — Но скажи Луцию вот что: как Утер Пендрагон наследовал Амброзию Аврелиану, хоть никакие римляне и не помогали нам тогда в нашей смертельной борьбе с саксами, и как я, Артур, наследовал моему отцу Утеру, так и мой племянник Галахад унаследует после меня трон Британии. Никто больше не имеет законных прав на императорский титул — и власть Римской империи более не распространяется на Британию. Если Луций желает править своей родной Галлией и ее народ согласен признать его королем, я не стану этого оспаривать. Но если он попытается заявить права хотя бы на дюйм Британии или Малой Британии, он не получит от нас ничего, кроме трех десятков добрых британских стрел — туда, куда ему больше понравится.

Кастор, побледнев от ярости, заявил:

— Мой император предвидел, что может получить какой-нибудь дерзкий ответ наподобие этого, и потому велел мне сказать так: Малая Британия уже находится в его руках, и он запер Борса, сына короля Бана, в его же собственном замке. А когда император Луций опустошит всю Малую Британию, он явится сюда, как некогда — император Клавдий, и заново завоюет эту страну, как бы этому ни старались помешать все твои дикарские вожди, разрисованные вайдой!

— Передай своему императору, — отозвался Артур, — что мое предложение касательно трех десятков британских стрел остается в силе — только теперь я увеличу их число до трех сотен, и что он не получит от меня никакой дани, кроме стрелы в сердце. Скажи ему также, что если он хоть пальцем тронет моего соратника сэра Борса, я отдам его Ланселету и Лионелю, братьям Борса, и разрешу им заживо спустить с него шкуру и вывесить его освежеванный труп на крепостной стене. А теперь возвращайся к своему императору и передай ему мои слова. Нет, Кэй, не трогай их — посланцы священны перед богами.

В зале воцарилась тишина — все были потрясены случившимся. Легионеры развернулись и вышли, печатая шаг и грохоча каблуками подкованных сапог по каменным плитам. Когда они исчезли, зазвучали громкие возгласы, но Артур поднял руку, и все снова смолкли.

— Я отменяю завтрашний турнир — вскоре нас будет ждать настоящая битва, — сказал он. — А призом будет добыча, отнятая у этого самозваного императора. Соратники, я желаю, чтобы завтра на рассвете вы были готовы выехать к побережью. Кэй, позаботься о всем необходимом. Ланселет, — король взглянул на старого друга, и по губам его скользнула легкая улыбка, — я оставил бы тебя здесь, чтобы ты охранял мою королеву, но я знаю, что на этот раз ты захочешь поехать с нами — ведь твой брат оказался в осаде. Я попрошу священника, чтобы на рассвете он отслужил службу для тех, кто пожелает исповедаться и получить отпущение грехов, прежде чем идти в битву. Сэр Увейн, — Артур отыскал взглядом нового соратника, сидевшего среди молодых рыцарей, — теперь я могу предложить тебе добыть славу в сражении, а не на турнире. Я прошу тебя, сына моей сестры, быть рядом со мной и прикрывать меня от предательского удара в спину.

— Это большая честь для меня, м-мой король, — запинаясь, произнес сияющий Увейн, и в этот момент Моргейна отчасти поняла, почему Артур внушает своим подданным такую любовь и преданность.

— Уриенс, добрый мой зять, — продолжал тем временем Артур, — я поручаю королеву твоему попечению. Оставайся в Камелоте и береги ее до тех пор, пока я не вернусь.

Он поцеловал руку Гвенвифар.

— Моя леди, прости, но мы должны покинуть пир — война снова постучала к нам в двери.

Гвенвифар была бледна как полотно.

— Я буду ждать твоего возвращения, мой лорд. Да хранит тебя Господь, милый мой супруг.

Она поцеловала короля. Артур встал из-за стола и спустился с возвышения, на ходу кивнув остальным:

— Гавейн, Лионель, Гарет — все соратники — за мной! Прежде чем последовать за королем, Ланселет на миг задержался рядом с Гвенвифар.

— Попроси благословения Божьего и для меня, моя королева, когда я отправлюсь в путь.

— О Господи, Ланселет!.. — вырвалось у Гвенвифар, и, словно позабыв, что на них смотрит весь двор, королева бросилась ему на грудь. Ланселет обнял ее и принялся утешать. Он говорил так тихо, что Моргейна не услышала ни единого слова, но она заметила, что Гвенвифар плачет. Но когда королева подняла голову, глаза ее были сухими.

— Да хранит тебя Бог, любовь моя.

— И тебя, любовь сердца моего, — еле слышно произнес Ланселет. — Вернусь я или нет — да благословит тебя Бог. Он повернулся к Моргейне.

— Теперь я особенно рад тому, что ты решила навестить Элейну. Передай дорогой моей жене мой сердечный поклон и скажи, что я отправился вместе с Артуром на помощь моему родичу Борсу, чтоб поставить на место этого мерзавца, именующего себя императором Луцием. Скажи, что я молю Бога хранить ее и что я люблю ее и детей.

Ланселет умолк, и на мгновение Моргейне показалось, что сейчас он поцелует и ее. Но вместо этого он, улыбнувшись, коснулся ее щеки.

— Да благословит Господь и тебя, Моргейна, — уж не знаю, хочешь ли ты его благословения или нет.

И он заспешил следом за Артуром в дальний конец зала, туда, где уже собирались соратники.

Уриенс подошел к возвышению и поклонился Гвенвифар.

— Я к твоим услугам, моя леди.

«Если она посмеется над стариком, — подумала Моргейна, внезапно ощутив яростное желание защитить мужа, — я влеплю ей пощечину!»

Уриенс лишь хотел сделать как лучше, да и порученное ему дело было не более чем данью родству и требованиям этикета; Камелот, как и всегда, останется в надежных руках Кэя и Лукана. Но Гвенвифар привыкла к придворной любезности.

— Благодарю тебя, сэр Уриенс, — серьезно отозвалась она. — Ты всегда будешь здесь желанным гостем. Моргейна же — моя подруга и сестра, и я рада снова видеть ее при дворе.

«О, Гвенвифар, Гвенвифар, какая же ты лгунья!»

— Спасибо, но я должна съездить на север, навестить мою родственницу Элейну, — приторно любезным тоном произнесла Моргейна. — Ланселет попросил меня сообщить его жене обо всем.

— Ты так добра, — заметил Уриенс. — Что ж, поскольку война идет не у нас в стране, а за проливом, ты можешь съездить к Элейне, когда захочешь. Я бы попросил Акколона сопровождать тебя, но он наверняка отправится с Артуром к побережью.

«Он ведь и вправду охотно поручил бы меня попечению Акколона. Он обо всех думает хорошо», — подумала Моргейна и с искренней теплотой поцеловала мужа.

— А можно, после того, как я побываю у Элейны, я навещу свою родственницу на Авалоне, супруг мой?

— Делай, как тебе угодно, моя леди, — согласился Уриенс. — Только не могла бы ты, прежде чем уедешь, распаковать мои вещи? Моему слуге никогда не удается справиться с этим так же хорошо, как это делаешь ты. И не оставишь ли ты мне кое-что из твоих бальзамов и трав?

— Ну конечно, — отозвалась Моргейна. Она отправилась готовиться к отъезду; ей подумалось, что раз им предстоит на какое-то время разлучиться, сегодня Уриенс наверняка пожелает спать с ней. Моргейна вздохнула, примирившись со своей участью. Что ж, терпела она раньше — потерпит и теперь.

«Какой же я сделалась распутной!»