"Бар Либерти" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)Глава 4 Настойка из корня горечавкиНаступил час, когда закатное солнце покрыло все ровным, розовым светом, а испарения от земли стали рассеиваться в прохладе приближавшейся ночи. Мегрэ вышел из бара «Либерти», как обычно выходят из какого-нибудь сомнительного заведения, то есть засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Однако не прошел он и десяти шагов, как ему неожиданно захотелось обернуться и словно убедиться, что все это ему не приснилось. Но нет, бар находился на своем прежнем месте, и на его узком, окрашенном в грязный коричневый цвет фасаде, зажатом соседними домами, все так же желтели буквы вывески. За окном торчал горшок с цветами, рядом спала кошка. Жажа, скорее всего, тоже дремала на задней половине бара, и будильник для нее одной отсчитывал минуты… В конце улочки жизнь принимала нормальный облик: магазины, прилично одетые люди, автобусы, трамваи, полицейский на посту… Чуть дальше, правее, начиналась Ла-Круазет, будто сошедшая с рекламных акварельных рисунков, что печатал в богатых иллюстрированных журналах каннский коммерческий профсоюз. Все было тихо, мирно… Неторопливо прогуливались люди… Бесшумно, будто с выключенными моторами, скользили машины… И светлые яхты на воде… Хотя Мегрэ и чувствовал себя уставшим и отяжелевшим, возвращаться в Антиб ему не хотелось. Он бесцельно бродил туда-сюда по улицам, то останавливался, сам не зная почему, то шел наугад дальше, и казалось, что сознательная часть его души осталась в клетушке Жажа возле голого стола, за которым в полдень сидели добропорядочный шведский стюард и Сильви с бесстыдно обнаженной грудью. Каждый месяц в течение десяти лет Уильям Браун жил по нескольку дней в этой душной ленивой атмосфере бок о бок с Жажа, и та после нескольких выпитых рюмок начинала жаловаться на жизнь, а потом засыпала на стуле. — Ну конечно же, черт возьми, горечавка! Мегрэ был доволен: ему удалось вспомнить то, что вот уже минут пятнадцать он силился отыскать в памяти, сам даже не отдавая себе в том отчета! С тех пор как комиссар вышел из бара «Либерти», он все время пытался определить возникший в сознании образ и, отбросив всю лишнюю мишуру, понять его суть. И сумел-таки! Вспомнил свой разговор с приятелем, которого как-то раз угощал аперитивом. — Что ты обычно пьешь? — Настойку из корня горечавки! — Что это еще за новая мода? — Это не мода, старина! А последняя надежда забулдыги. Ты ведь знаешь, что такое горечавка. Сплошная горечь. И даже без спирта. Понимаешь, когда в течение тридцати лет ты вливал в себя самый разный алкоголь, тебе остается только эта горькая гадость, чтобы хоть чем-то пронять самого себя, ощутить вкус во рту… Вот именно так! Место без порока и зла! Бар, где попадаешь сразу на кухню и где тебя, как старого знакомого, встречает Жажа! И ты пьешь, пока она возится со стряпней! И идешь покупать говядинку у соседнего мясника! А тут спускается Сильви, заспанная, полуголая, и подставляет лоб для поцелуя, и никому нет никакого дела до ее жалких прелестей. Не очень чисто, не очень светло. Говорят мало. Тягучая, без особого смысла беседа, как и жизнь самих людей… И нет внешнего мира, волнений. Только небольшой прямоугольник солнечного света… Поесть, выпить… Подремать и снова выпить, а потом Сильви оденется, натянет чулочки и отправится на работу… — Ну пока, крестный! Разве это не то же самое, что настойка из корня горечавки, о которой ему рассказал приятель? И бар «Либерти» разве не напоминает последнюю гавань для того, кто все видел и все перепробовал в пороке? Женщины, лишенные красоты, кокетства, желаний, которых ты уже не хочешь и просто целуешь в лоб, даешь сто франков на чулки, а потом спрашиваешь, когда они возвращаются: — Ну как, хорошо поработала? Подобные мысли подействовали на Мегрэ угнетающе. Ему захотелось немного отвлечься, и он остановился перед причалом. Легкая дымка уже начинала стелиться в нескольких сантиметрах от поверхности воды. Пройдя мимо целого ряда уютных яхт и спортивных парусников, комиссар увидел в десяти метрах от себя матроса, державшего в руках красный флаг с полумесяцем, он шел к большому белому судну с трубами, должно быть принадлежащему какому-нибудь паше. Неподалеку стояла яхта около сорока метров в длину, и Мегрэ бросилось в глаза ее название, написанное на корме золотыми буквами: «Ардена». Едва ему припомнилось лицо шведа, сидевшего у Жажа, как, приподняв голову, комиссар увидел его на палубе: стюард в белых перчатках ставил поднос с чаем на ротанговый столик. Владелец яхты, облокотившись на бортик, разговаривал с двумя девушками и смеялся, демонстрируя превосходные зубы. Веселую компанию от Мегрэ отделял трехметровый трап; пожав плечами, комиссар решительно вступил на него и с трудом удержался от смеха, когда заметил гримасу ужаса, мелькнувшую на лице стюарда. Бывают в жизни моменты, как, например, этот, когда ты действуешь не потому, что это тебе обещает какую-то пользу, а просто чтобы занять себя или избавиться от ненужных мыслей. — Простите, месье… Хозяин яхты перестал смеяться. И, повернувшись к Мегрэ, застыл в ожидании, как и его подруги. — Один вопрос, если можно. Вы не знаете человека по имени Браун? — А у него есть судно? — Было когда-то… Уильям Браун… Едва ли Мегрэ ждал ответа на свой вопрос. Он смотрел на стоявшего между двух полуголых девиц мужчину лет сорока пяти и по-настоящему породистого и думал про себя: «Браун был таким же, как он! Окружал себя хорошо одетыми красотками, каждая деталь туалета которых тщательно продумана и должна порождать желание! Водил их в небольшие увеселительные заведения и угощал посетителей шампанским…» Мужчина ответил с сильным акцентом: — Если этот тот самый Браун, о котором я думаю, то ему принадлежало вон то большое судно, стоящее у причала последним… «Пасифик»… Но потом его уже Дважды или трижды продавали и покупали… — Благодарю вас. Мужчина и две его подружки не особенно ясно уловили смысл визита Мегрэ. Они смотрели ему вслед, и комиссар услышал за спиной негромкий женский смешок. «Пасифик»… Из всех судов в порту ему под стать были лишь два, и на одном из них развевался турецкий флаг. Но от «Пасифика» веяло запустением. Кое-где под облупившейся краской проглядывало железо корпуса. Медные части позеленели. На корме виднелась невзрачная табличка: «Продается». В этот час матросы с яхт, хорошо вымытые и одетые в нарядную с иголочки форму, группами и чуть ли не солдатским строем направлялись в город. Когда Мегрэ проходил мимо «Ардены», он почувствовал на себе взгляды трех людей с яхты, но подумал, что наверняка стюард тоже следил за ним, спрятавшись в каком-нибудь укромном уголке на палубе. Улицы были ярко освещены. Однако Мегрэ не без труда отыскал уже знакомый ему гараж, где ему нужно было задать один-единственный вопрос. — В котором часу в пятницу Браун забрал машину? Пришлось звать механика. В пять без каких-то минут! Иначе говоря, он как раз успевал добраться до мыса Антиб. — Он пришел один? Никто не ждал его на улице? А вы уверены, что он не был ранен? Уильям Браун покинул бар «Либерти» около двух. Что же он делал еще целых три часа? В Канне Мегрэ больше делать было нечего. Он дождался автобуса и, устроившись возле окна, стал рассеянно смотреть на дорогу, на бесконечную вереницу машин с зажженными фарами. Первым, кого он увидел, выйдя из автобуса на площади Масе, был инспектор Бутиг, сидевший на террасе кафе «Ледник». Увидев комиссара, он тотчас вскочил. — Вас разыскивают с утра!.. Садитесь… Что будете пить? Официант!.. Два перно… — Мне не надо!.. Настойку горечавки!.. — проговорил Мегрэ, решивший попробовать, что это за пойло… — Вначале мне пришлось опросить таксистов. А поскольку ни один из них вас не возил, обратился за помощью к водителям автобусов. Так я и узнал, что вы отправились в Канн! Как живо он говорил! И с какой неподдельной страстью! Мегрэ невольно взглянул на своего собеседника округлившимися от удивления глазами, но низкорослый инспектор как ни в чем не бывало продолжал: — В городе найдется лишь пять или шесть ресторанов, где можно сносно поесть… Я звонил в каждый… Где вам, черт возьми, удалось пообедать?.. Можно представить, как бы удивился Бутиг, расскажи ему Мегрэ правду: о бараньей ноге и о чесночном салате, приготовленных Жажа, и о рюмочках, и о Сильви… — Прокурор не желает ничего делать, не посоветовавшись предварительно с вами… У нас ведь новости… Сын приехал… — Чей сын? Мегрэ отпил глоток горечавки и поморщился. — Сын Брауна… Он находился в Амстердаме, когда… Нет, что-то сегодня у Мегрэ голова плохо варит. Он пытался сконцентрироваться, но у него никак не получалось. — У Брауна есть сын? — Несколько… От законной жены, той, что живет в Австралии… Один из них сейчас в Европе, занимается шерстью… — Шерстью? Наверно, в этот момент Бутиг весьма невысоко оценивал умственные способности Мегрэ. Но тот все еще мысленно находился в баре «Либерти»! А точнее, вспоминал официанта кафе, который играл на скачках и с которым Сильви успела переговорить через окно… — Да! Хозяйство Браунов является одним из наиболее преуспевающих в Австралии. Они выращивают овец и продают шерсть в Европу… Один из его сыновей следит за разведением животных… Другой в Сиднее занимается погрузкой… А третий курсирует от одного европейского порта к другому, в зависимости от того, куда поступает шерсть: в Ливерпуль, Гавр, Амстердам или Гамбург… Как раз он и… — И что он говорит? — Что нужно как можно быстрее похоронить его отца, а за деньгами дело не станет… Он очень торопится… Завтра вечером ему уже нужно улетать… — Он остановился в Антибе? — Нет! В Жуан-ле-Пене… Но в роскошной гостинице и в огромном номере на одного человека. Ему вроде необходимо всю ночь поддерживать связь с Ниццей, чтобы уже там его соединили то ли с Антверпеном, то ли с Амстердамом, то ли еще не знаю с чем… — Он съездил на виллу? — Я предлагал ему. Он отказался. — И что он в итоге сделал за это время? — Повстречался с прокурором! Все! И постоянно настаивал, чтобы мы поторопились. Да еще спрашивает, сколько? — Что — сколько? — Сколько ему это будет стоить. Мегрэ с отсутствующим видом смотрел на площадь Масе. Бутиг продолжал рассказывать: — Прокурор с полудня ждал вас у себя в кабинете. Теперь, когда вскрытие произведено, у него больше нет предлога медлить с выдачей разрешения на захоронение… Сын Брауна звонил трижды, и в конце концов его заверили, что похороны могут состояться завтра ранним утром… — Ранним утром? — Да, чтобы избежать толпы… Вот поэтому я и искал вас… Сегодня вечером закроют гроб… Если вы хотите увидеть Брауна, прежде чем… — Нет! К чему в самом деле? Мегрэ не имел ни малейшего желания смотреть на труп! Он и так хорошо знал Уильяма Брауна! На террасе сидело немало людей. Бутиг заметил, что на них смотрят с соседних столиков, и это ему польстило. Тем не менее он прошептал: — Давайте говорить тише… — И где хотят его хоронить?.. — Как где… На антибском кладбище… Катафалк подадут к моргу в семь часов утра… Мне осталось только подтвердить информацию сыну Брауна… — А как же его две женщины? — Тут еще ничего не решили… Может быть, сын предпочитает, чтобы… — В какой гостинице, вы сказали, он остановился? — В «Провансале». Вы хотите с ним встретиться? — Завтра! — отозвался Мегрэ. — Думаю, вы придете на похороны? Мегрэ пребывал в довольно странном настроении. Веселом и одновременно мрачном! Такси довезло его до гостиницы «Провансаль», где его встретил портье, а затем еще какой-то служащий в галунах и наконец худой молодой человек, сидевший за письменным столом. — Господин Браун?.. Сейчас посмотрю, на месте ли он… Вы не могли бы назвать свое имя?.. И звонки. И беготня посыльного. Все это длилось по меньшей мере минут пять, прежде чем к Мегрэ подошли, чтобы отвести по бесконечным коридорам к номеру 37. За дверью раздавался треск пишущей машинки. Утомленный голос проговорил: — Войдите! Мегрэ оказался лицом к лицу с сыном Брауна, тем самым, что отвечал за прием шерсти в Европе. Без возраста. По всей видимости, лет тридцать, но с таким же успехом можно дать и сорок. Высокий, худой, с гладко выбритым, но уже морщинистым лицом. Строгий костюм и черный галстук в белую полоску, украшенный жемчужной булавкой. Ни малейшего намека на беспорядок или растерянность. Ни одного торчащего волоска. И голос ничуть не дрогнул, когда он увидел посетителя. — Вы не могли бы подождать немного? Я быстро… Располагайтесь… Машинистка сидела за столом в стиле Людовика XV. Секретарь что-то говорил по-английски в телефонную трубку. А младший Браун додиктовывал также по-английски каблограмму, в которой шла речь о процентах потерь, вызванных забастовкой докеров. — Господин Браун… — позвал его секретарь и протянул телефонную трубку. — Алло!.. Алло!.. Yes!.. Он долго слушал, не прерывая собеседника ни единым словом, а затем, перед тем как повесить трубку, коротко бросил: — No! И, нажав на электрический звонок, повернулся к Мегрэ: — Портвейн? — Нет, спасибо. Но когда появился метрдотель, Браун тем не менее заказал: — Один портвейн! Все это он делал без спешки, но с озабоченным видом, как будто предполагал, что от его малейшего поступка к жеста, даже от самого незначительного движения мышц лица зависела судьба мира. — Попечатайте у меня! — попросил он машинистку, указав ей на соседнюю комнату. И обратившись к секретарю, добавил: — А вы позвоните прокурору… Наконец он сел и со вздохом положил ногу на ногу: — Устал. Так это вы ведете следствие? Пододвинул к Мегрэ бокал портвейна, принесенный слугой. — Нелепая история, не правда ли? — Не такая уж и нелепая! — проворчал Мегрэ далеко не самым любезным тоном. — Я хотел сказать — неприятная… — Разумеется! Всегда неприятно получить нож в спину и умереть… Молодой человек нетерпеливо поднялся, распахнул дверь в соседнюю комнату, сделал вид, будто отдает какие-то распоряжения на английском языке, затем вернулся к Мегрэ и протянул ему портсигар. — Спасибо! Я курю только трубку… Браун потянулся к столику, где стояла коробка с английским табаком. Только крепкий, дешевый! — заметил Мегрэ и вытащил из кармана собственную пачку. Браун большими шагами заходил взад и вперед по комнате. — Вы знаете, не так ли, что мой отец вел очень… скандальный образ жизни… — У него была любовница! Не только! И многое другое! Вам нужно все знать, чтобы не совершить… как это по-вашему? Промашку… Телефонный звонок прервал его. Подбежавший к аппарату секретарь ответил на этот раз по-немецки, и Браун замахал ему отрицательно руками. Секретарь говорил довольно долго. Браун уже начал проявлять признаки нетерпения. И поскольку конца беседе не предвиделось, подошел к нему и, взяв из его рук трубку, положил на рычаг. — Отец приехал во Францию давно, без матери… И он нас почти что разорил… Браун не мог устоять на месте. Продолжая говорить, он закрыл дверь за секретарем. Затем коснулся пальцем бокала с портвейном. — Вы не будете пить? — Нет, спасибо! Младший Браун нетерпеливо передернул плечами. — Над отцом взяли опекунство… Моя мать очень страдала… И много работала… — А, так это ваша мать вновь поднимала дело? — С моим дядей, да! — С братом вашей матери, конечно! — Yes! Мой отец потерял… достоинство, да… достоинство… Но лучше, если об этом будут как можно меньше говорить… Вы понимаете?.. Мегрэ все время неотрывно смотрел на молодого человека, и того это явно выводило из себя. Тем более, что Брауну никак не удавалось разгадать смысл тяжелого взгляда комиссара. То ли он ровным счетом ничего не значил, то ли, наоборот, в нем таилась страшная угроза? — Один вопрос, господин Браун. Господин Гарри Браун, как я вижу по надписям на вашем багаже. Где вы находились в прошлую среду? Прежде чем молодой человек ответил, он дважды прошелся по комнате. — А что вы хотите этим сказать? — Ничего особенного. Я только спрашиваю, где вы были. — Разве это важно для следствия? — Возможно, да, а возможно, и нет! — Если не ошибаюсь, встречал в Марселе «Гласко». Судно с шерстью из Австралии, которое сейчас находится в Амстердаме и не разгружается из-за забастовки докеров… — Вы не видели вашего отца? — Нет, не видел… — Еще один вопрос, последний. Кто занимался рентой вашего отца и какова она была? — Я! Пять тысяч франков в месяц… Вы хотите рассказать об этом в газетах? За стеной по-прежнему раздавался треск пишущей машинки, звоночек в конце каждой строчки и стук каретки. Мегрэ встал, взял шляпу. — Благодарю вас! На лице Брауна выразилось крайнее удивление. — И это все? — Все… Благодарю вас… Снова зазвонил телефон, но молодой человек продолжал стоять на месте, будто и не собирался снимать трубку. И смотрел, не веря своим глазам, как Мегрэ направляется к двери. Наконец судорожно схватил лежавший на столе конверт: — Я тут приготовил немного на нужды полиции… Но Мегрэ был уже в коридоре. Вскоре он спустился по роскошной лестнице и пересек вестибюль в сопровождении лакея в ливрее. В девять часов он поужинал в полном одиночестве в ресторане гостиницы «Бекон», листая телефонный справочник. И трижды заказывал телефонный разговор в Канн. Только на третий раз ему ответили: — Да, это здесь недалеко… — Вот и замечательно! Будьте так любезны, передайте госпоже Жажа, что похороны состоятся завтра в семь часов в Антибе… Да, похороны… Она поймет… Немного походил по комнате. Из окна, в пятистах метрах, виднелась белая вилла Брауна с двумя освещенными окнами. Хватит ли у него сил?.. Нет! Ему так хочется спать! — А у них, случайно, нет телефона? — Есть, господин комиссар! Мне им позвонить? Славная маленькая горничная в белом чепце напоминала мышку, суетливо бегающую по комнате. — Месье!.. Одна из дам у телефона… Мегрэ взял трубку: — Алло!.. Говорит комиссар… Да… Я не смог зайти к вам сегодня… Похороны состоятся завтра утром в семь часов… Что?.. Нет! Только не сегодня… У меня много работы… Доброй ночи, мадам… Он вроде бы разговаривал со старухой. И теперь она, взволнованная, наверняка побежит сообщать новость дочке. И обе начнут спорить о том, как им лучше в данной ситуации поступить. В комнату, медоточиво улыбаясь, вошла хозяйка гостиницы «Бекон». — Вам понравился буйабес[2]?.. Я его специально для вас приготовила, поскольку… Буйабес? Мегрэ безуспешно рылся в собственной памяти. — Ах да! Превосходный! Просто изумительный! — поспешил откликнуться он с вежливой улыбкой. Но на самом деле он ничего не помнил. Недавний ужин потонул в массе прочих ненужных вещей, вкупе с Бутигом, автобусом и гаражом… А из кулинарных картин выплыла только одна: баранья ножка, отведанная комиссаром у Жажа… И благоухающий чесноком салат. Нет, извините! Припомнилось еще кое-что: сладковатый аромат портвейна, так и не выпитого им в отеле «Провансаль», гармонично сочетавшийся со столь же невыразительным запахом парфюмерии Брауна-младшего. — Пусть мне принесут бутылочку «Виттеля»[3], — попросил он, прежде чем поднялся по лестнице к себе в номер. |
|
|