"Черная сага" - читать интересную книгу автора (Булыга Сергей)2Лузая слушать — только время тратить. Кто вел корабль? Я, Айгаслав. Так что меня и слушайте. Было так. Когда мы ночью ушли из Ярлграда… Нет, не годится. Сначала я лучше расскажу вам про руммалийцев и про Верослава. Посол, увидев раскаленный меч, вдруг прикусил губу — аж до крови — и закричал, и захрипел, и зашатался, и упал. Мы кинулись к нему, а он уже был мертв. Подали нож, разжали ему зубы. У него во рту были какие-то колючие осколки. Чурпан сказал: — Это у них есть такие пузырьки, называются «стекло». В них они носят яд. От яда он и кончился. Я встал, задумался. Кто-то сказал: — Позвать бы Хальдера. Он бы… Но я гневно прервал его: — Он спит! — потом еще подумал и спросил: — Где остальные руммалийцы? Пошли за остальными. Привели. Когда они увидели мертвого и почерневшего от яда посла, то очень испугались и принялись кричать, что ничего не знают и не понимают, что их посол — не их хозяин… Ну, и другое, то же самое. А я велел, чтобы их пытали. Я понимал, что это бесполезно, что его слуги и действительно глупы и ничего не знают. Но мои воины были тогда в ужасном гневе! Если посол вдруг взял да отравился, говорили они, то значит, это неспроста, значит, он что-то скрывал, что-то знал! Слуги очень кричали — как дети. И я тогда не выдержал и повелел, чтобы их скорей свели во двор, отдали псам… И чтобы посла тоже отдали… И так и было сделано. Тогда я повелел, чтобы все ушли, а остались только воеводы. Опять сели за стол. И вот только тогда я и сказал: — Хальдер убит. Мне не поверили. Но крика не было — спросили сдержанно: — Как это были? — А так, — сказал я. — Отравили. — Но он же и к столу не подходил! — А и не надо подходить. Смерть — не ленивая, она сама придет. — На чьих ногах? — На руммалийских. И я им рассказал, как было дело. И объяснил, что только после уже понял, зачем это посол так домогался передать «покорный поцелуй от ярлиярла». — О! — гневно закричали они. — О! Но я-то видел, я ж ведь не слепой — одни поверили, другие не поверили. Чурпан поверил, Шуба не поверил. Крыж не поверил, Вавыр не поверил… Но я об этом промолчал. Встал и сказал: — Пойдем! Он там один скучает. И я вернулся к Хальдеру, и воевод с собой привел. Хальдер совсем уже распух, лежал, раскинув руки. Мне помогли, я посадил его к стене, прикрыл его медвежьей шкурой, чтобы ему было тепло, руки ему сложил, как надо, и в правую дал меч, а в левую рог. Рог, кстати, Шуба прихватил — он про рога и про вино никогда не забывает. Но Хальдер не любил вино, и потому я повелел — и нам принесли его любимую настойку, на грибах. Она не то чтобы горькая и крепкая, но уж очень хмельная. Кто пьет ее с непривычки, тот видит много всякого, пугается и кричит как безумный. Но Хальдер долго приучал меня к ней, я его настойки не боюсь — мне от нее только легко становится. А вот тогда такого не было. Я мрачен был. И зол! И пил и пил, смотрел на Хальдера, прикидывал… А после вдруг (да нет, совсем не вдруг!) я принялся рассказывать о той поре, когда был Черный Бунт. — Вот здесь, — сказал я, — я тогда лежал. А он вон там стоял, возле окна. И Бьяр был с ним. А бунтари внизу, у самого крыльца, их было очень много. Хальдер и Бьяр стреляли в них и попадали. А я… Что я? Шесть лет тогда мне только было, совсем еще никто! Вот я и лежал под его тюфяком, и головы не поднимал. Но позже я осмелел и тоже подошел к окну, и стал подавать им стрелы. А после… Вж! И Бьяр упал, и лук его упал. А крови почти не было. Но все равно я закричал, мне было очень страшно! А Хальдер засмеялся и сказал: — Щенок! Ты ярл или не ярл? Лук подними! Не видишь — я один остался! Я поднял лук. — Стреляй! — Я не могу! — Стреляй, я говорю! Вон, сколько их! Не промахнешься! И он опять стрелял. И попадал. Тогда я тоже взял стрелу и заложил ее, а после… Рвал, натягивал — а лук не поддавался! А Хальдер мне опять сказал: — Щенок! Щенок! Щенок! И тут я очень разозлился! И снова потянул за тетиву — и тетива пошла, лук заскрипел и я прицелился. А после… Вж! И я попал в него! Тот человек упал! На нем была такая вот кольчуга — почти как у тебя, Вавыр… Да ладно! Хальдер засмеялся, отбросил лук, схватил меня, прижал к груди и закричал: — Ярл! Настоящий ярл! Ибо твой первый враг убит твоей рукой! А я твой раб, ярл Айгаслав! И завтра же… Назавтра, так закончил я, да вы все это видели, и все это и сейчас хорошо помните, я вышел к вам, воссел в седло и поднял меч. Вот так я стал над вами настоящим ярлом! И тут я замолчал. И все они молчали. Но вдруг… Я же вам уже сказал: настойка очень крепкая… Вавыр зло выкрикнул: — Мой брат! — Что «брат»? — спросил я у него, как будто ничего не понимаю. — Брат, говорю! — еще злее повторил Вавыр. — То был мой брат. И ты убил его! Вавыр вскочил, взялся за меч… Но, к его чести, так и замер, не набросился. А я сказал: — Я и тебя убью. И встал. И все они вскочили и разбежались по углам. А мы с Вавыром подняли мечи, сказали нужные слова — и взялись биться. Он бился хорошо. Я бился еще лучше. И я убил его! И он упал. Я закричал: — Рабы! Убрать его! Пришли рабы и унесли Вавыра. Это большой позор, когда тебя убитого уносят не твои боевые товарищи, а какие-то грязные рабы. Но я тогда был очень зол на Вавыра и потому призвал рабов. Потом, когда Вавыра унесли, а мокрый от его крови пол посыпали песком, я повелел — и мы снова сели. И долго мы молчали! Потом я поднял рог, сказал: — Нальем еще. И Хальдеру нальем! — Что, Хальдеру? — переспросил Чурпан. — Но разве он сегодня пьет? — А ты проверь! — сказал я. Чурпан встал, подошел к Хальдеру, с большой опаской взял его рог, перевернул… Рог оказался пуст. Я засмеялся и сказал: — Он выпил за Вавыра. Налить ему еще! Он снова хочет пить. Вот только теперь за кого? Чурпан опять налил — сначала Хальдеру, а после мне, а после всем остальным. Я поднял рог, спросил: — Кто еще хочет говорить — после Вавыра? Никто не отозвался. Х-ха! Тогда я так сказал: — Что ж, будем пить молча. И чокаться тоже не будем — чтобы Хальдер не услышал нас и больше не просил ему налить. Так или нет? Все согласно закивали. Так мы и сделали — пили молча и не чокались. И вообще, это было забавное зрелище! Потому что вы бы только видели, как все они косились на рог Хальдера! Но рог пока что оставался полным до краев, они не знали, что им и думать, чем же все это кончится… А я два раза посылал гонцов к Забытым Заводям и принимал от них ответы, спускался вниз и раздавал распоряжения, и снова поднимался к ним, садился среди них и мы снова молча, не чокаясь, пили. Только под утро я отложил рог в сторону и лег — в ногах у Хальдера. А воеводам повелел, чтобы они убирались прочь и ждали меня там, внизу. И так я лег, сразу заснул — и крепко, очень крепко спал до той самой поры, пока ко мне не заявился Верослав. Как только он вошел ко мне, я сразу понял, какое именно дело он затевает. Но я по-прежнему лежал в ногах у Хальдера и не спешил вставать. А что? Я — старший ярл, а он мой младший, он при моем стремени. Да и потом, он не так глуп, чтобы спешить. И так оно и было. Сперва ярл Верослав сказал мне нужные при таком случае слова; он был почтителен и сдержан. Я пожелал, чтобы он сел. Он сел. Тогда я тоже сел, взял рог, потом я и ему дал рог, велел, чтобы нам принесли настойки и еды — и сразу отослал раба, налил себе и Хальдеру, а уже только после Верославу. Тэнградский ярл прищурился… и пить не стал, воткнул рог в пол и вдруг спросил: — А если я сейчас тебя убью, что будет делать Хальдер? — Он промолчит, — тихо ответил я. — Но рог его не пересохнет. — Почему? Ведь это ты его убил. — Не я. Это посол. — Ложь. — Придержи язык! Заступник Хрт тому свидетель! И я, как и положено, сложил два пальца крестиком. Хрт — это палец указательный, а Макья — это средний. Солжешь — и эти пальцы у тебя срастутся. И как ты тогда будешь стрелять из лука? Ведь между ними ты стрелу и держишь, ими же ты натягиваешь тетиву, а Хрт тебе в это время подсказывает, как надо брать прицел, выше или ниже, а Макья сетует — а надо ли стрелять? одумайся! Вот, все они такие, эти женщины… — А он об этом знал? — спросил ярл Верослав. — О чем? — спросил я и поспешно развел пальцы. Он заметил это, рассмеялся и сказал: — Понятно! И вот за то я тебя и убью. — За что? — За то, что вы с послом стояли заодин и уморили Хальдера. — Нет, — сказал я насмешливо. — Нас было трое. — А третий кто? — А вот он самый — Хальдер. Он мне потом так и сказал: «Ты прав!» — Прав! — зло воскликнул Верослав. — А что еще он мог сказать? Он умирал уже, поди, когда это сказал. — Да, умирал, — согласно кивнул я. — Но перед смертью разве лгут? Ярл Верослав смолчал — крыть было нечем. А я опять сказал: — Теперь о Руммалии. Хальдер желал, чтобы посла взяли на меч. Я так и сделал. Хальдер желал, чтоб был поход. Будет поход! Вот только распростимся с Хальдером — и сразу выступаем. — А будет так? Я усмехнулся и сказал: — Тут даже клясться незачем. Иначе быть не может! Подумай сам: я самолично — уморил посла. И его слуг. Сжег их корабль, их добро. К чему это? — К войне. — Вот то-то же! — строго сказал ему я, как старший младшему. И также строго, как бы поучая, продолжал: — И, значит, если я первым не выступлю, то тогда первым выступит он, томнорожий. Но лучше воевать не здесь, а там. Там и теплее, и сытней. Так ты рассказывал? — Так. Да. — Вот и ответ. А если я и он, — и я кивнул на Хальдера, — а если я и он схватились меж собой, и я взял верх, так это наше дело. Только наше! И Хрт тому свидетелем и одобрителем. Вот, посмотри: я говорю, и Хальдер меня слышит, но молчит. И рог у него полон! Ярл Верослав невольно глянул в рог — рог и действительно был полон… А я, воспользовавшись этим, вырвал у Хальдера его волшебный меч и, отскочив к стене, спросил: — А если я сейчас тебя убью? Что ты на это скажешь, Верослав?! На это он злобно оскалился и прошептал: — Подменыш! Пастушок! Я замахнулся… Он сразу упал. Но я не стал его рубить, только сказал: — Так и лежи. Не смей вставать! А я буду сидеть и тихо говорить. Пусть те, кто пожелает нас подслушать, подумают, что мы ведем очень серьезную и тайную беседу. Потом, когда мне надоест, я разрешу тебе подняться. Ну а пока… Лежать! И он лежал. Он даже головы не поднимал, не шевелился — вот до чего они боятся меча Хальдера! А я сидел над ним и говорил. Все говорил! Так, я сказал, что вот отправлюсь в Руммалию и разобью Цемиссия, Город возьму, отдам его на разграбление на десять дней. Пусть мои воины берут все, что им только хочется! А сам же я возьму себе только жену. Кого? А дочь Цемиссия! И там мы свадьбу и сыграем, и будет она по тамошним обрядам. Потом, придя сюда, мы с ней явимся к нашим кумирам, они нас благословят, и будет еще одна, теперь уже настоящая свадьба. А потом у нас будет много сыновей ровно двенадцать. Двенадцать сыновей — это двенадцать младших ярлов. И я их посажу в Тэнграде, Ровске, Глуре, Уллине и во всех прочих ярлских городах. А вас, всех моих нынешних тайных врагов, я приведу на капище и там казню, сожгу, развею по ветру. Так будет, Верослав! Так завещал мне Хальдер. Одна Земля — одна семья, вот так! И он был мудр, Хальдер: хоть я убил его, но он меня простил. А если ты не веришь, что простил, так я потом еще раз у него спрошу — при всех спрошу, а ты послушай! Ну, и так далее. Ну, и… Возможно, зря я все это сказал. Но я тогда был в очень сильном гневе! И был со мной волшебный меч; я не боялся, я был храбр. Да и потом я уже знал, что первым я прикончу Верослава. Сегодня же! Но день тогда еще только начинался. Натешившись позором Верослава и рассказав ему все, что хотел, я разрешил ему встать и сказал: — Я мог убить тебя прямо сейчас. Но лучше я потом тебя убью. Потому что прежде всего нам нужно распрощаться с Хальдером. Иди и прикажи, чтобы уже начинали. Он ушел. А я… Сперва я, конечно, закрылся на засов. Потом достал свой меч и опустил его в ножны Хальдера. Честно сказать, мне было очень страшно… Но его ножны приняли мой меч! Мне сразу стало весело. Я спрятал свои ножны под тюфяк, а ножны Хальдера — с моим уже мечом — приладил к поясу, потом одернул плащ, чтоб ножны были менее заметны. Мой плащ… Тьфу, вот навяжется! «Плащ» — это слово руммалийское. Всю прошлую зиму Хальдер нещадно донимал меня тем, чтобы я выучил их собачье наречие, толмач дневал и ночевал у нас и все бубнил, бубнил… Так вот; мое корзно было обшито горностаем, длинное, так что ножен из-под него почти что не было видно. Так, хорошо! Так ловко подменил… Ха! Подменил. И Верослав сказал, что я подменыш. Да и не он один так думает, а многие. И если б только думали, так нет! Зубами скрежетали, ждали. Ну а теперь, когда Хальдер уйдет и заберет с собой свой меч, которого все они ну просто до безумия боятся, так они тотчас же… А ножны? Х-ха! А письмена на них? Вот то-то же! И я прошел к двери, открыл ее, склонился вниз над лестницей и закричал: — Поднимайтесь! Ударили в бубны, завыли в рога… Потом несли его. Я шел, держал перед собой волшебный меч. Я знал, что пока меч при мне, мне ничего не страшно. А потом? Я оглянулся раз, я оглянулся два… И Хальдер улыбнулся мне. Ф-фу! Значит, он действительно простил меня. А если даже не простил, то ведь прекрасно понимает, что только я один и могу удержать эту Землю в единой державе. Убьют меня — и сразу все развалится. Тэнград отложится, Ровск, Глур. А Владивлад ударит на Ярлград! И многие с ним станут заодин. Но Владивлад недолго будет тешиться — придут большие корабли, а с них сойдут на берег воины и воины и воины, построятся в когорты, закричат: «Владыка! Владыка! Владыка!» И на их крик по сходням с головного корабля мерно процокают копыта; Цемиссий — как всегда, на белой лошади и в красных сапогах, в красном плаще и в красных латах — ступит на Землю. На мою Землю, Хальдер; слышишь?! И на твою — ведь это ты ее собрал. Так помоги мне, Хальдер, не оставь меня! А я тебе за то… Но что ему «за то», я тогда так и не придумал. И вот пришли мы на кумирню, поставили корабль. Какой-то черный, обожженный человек сказал мне: — Меч! Да, он был прав; пора уже. И я поднялся к Хальдеру и подал ему меч, шепнул ему: «Прости». И услышал: «За что?». «За все», — сказал я. Он мне не ответил. Тогда я прошептал: «Хрт, Макья, не оставьте!» — и сложил пальцы крестиком, быстро спустился с корабля и приказал подать огня. Но тут вмешался Верослав и начал требовать, чтобы вместе с Хальдером мы сожгли и его воинов. Зачем? Мы так не делаем, это не наш обычай, у нас каждый уходит только сам по себе. Быть может, Верослав хотел разгневать Прародителей, а может, это было для того, чтобы Хальдер отвернулся от меня, когда я откажу ему в этой жертве — не знаю. Но я твердо сказал, что не позволю, чтобы так вот запросто жгли моих воинов. Ярл продолжал мне дерзить. Тогда я обнажил меч и двинулся к нему. Я был в ужасном гневе! Я думал: вот сейчас здесь все и кончится — я или он; пора!.. Но Верослав вдруг оробел и согласился — воинов не тронем. Только потом уже, когда горел корабль, я понял, что его остановило ножны. А было это так: когда я доставал свой меч, то распахнул корзно — и Верослав увидел Хальдеровы ножны. И сразу обо всем забыл! Смотрел на них не на меня, не на мой меч, а лишь на них! — и соглашался: «да, да, да». А что еще он мог сказать? Ведь Хальдер принял меч без ножен и отпустил меня, не стал удерживать на корабле, а мог! Или не мог? Или я и его обманул? Или мы… Вот Верослав и растерялся, не знал, что и сказать, чем возразить. А после… Х-ха! Даже волхвы молчали. Даже Заступник Хрт, наш грозный Прародитель, и тот, как после, на пиру сказали, как будто вздрогнул, пошатнулся… Ну, это зря! Со страху им привиделось. Хрт не таков… А Хальдер встал и поднял меч, командовал: «Р-раз! Р-раз!» — и весла дружно поднимались, опускались. Я узнавал гребцов — Бьяр, Гермут, Тса, Ольми… А после Хальдер закричал: «Хей! Кто со мной?!» И — снова этот обожженный человек — вдруг бросился в костер. Мы чуть его остановили. Чуть привели в себя. Зато какое было зрелище! Мой Хальдер уходил не то что хорошо, а просто очень хорошо! Он, значит, рад был уходить! И я был рад. Я был уверен, что уж теперь-то ярлы не посмеют мне перечить. А если так, то нужно, не теряя времени, вот прямо здесь, на капище, кого укоротить, ну а кого и вообще… И потому, как только догорел корабль, я повелел, чтобы воины спускались к берегу и начинали пировать, а ярлы оставались здесь, пред взором Хрт и Макьи. И воевод оставил вместе с ярлами — я воеводам больше доверял… А зря! Но кто не ошибается? И вот когда все воины ушли, я повернулся к Белуну — а это наш набольший волхв — и спросил: — Готово? Он сказал: — Готово. Ждут уже. — Тогда чего стоим? И я первым прошел мимо Бессмертного Огня, горящего меж Хрт и Макьей, потом я поклонился Хвакиру и бросил ему кость (не кость, конечно же, а золотой диргем, но все, что ты ему ни бросишь, называют костью), потом, уже в самом пороге, снял шапку и вошел простоволосым. В Жилище Прародителей никто не смеет появляться в шапке. Жилище Хрт и Макьи небогатое: стол, лавки вдоль стола, очаг, лежанка, колыбель. Ни золота, ни самоцветов, ни покрывал ромейских, ни парчи, ни… Ничего! Хрт этого не любит. Он говорит: — Зачем мне это все? Ни съесть, ни выпить. Только сжечь! И потому мы всю его добычу и сжигаем. Хрт этим тешится. А Макья смотрит на огонь и плачет. И потому, когда Хрт спит, мы тайно носим Макье всякие подарки. Она их принимает, примеряет, а после прячет. Где? Мы этого не знаем. Но Хальдер говорил: — За Хижиной. Там у волхвов есть тайные хранилища. И поэтому если вдруг, а всякое случается, ты соберешься выступать в поход, но у тебя будет в чем-то недостача, так ты приди туда и попроси у них. — У Хрт и Макьи? — Нет! — и Хальдер засмеялся. — У волхвов. Но тихо попроси, чтобы никто этого не знал. Пообещай, что возвратишь с лихвой. Я часто обещал. И каждый раз возвращал все до последней крупицы. А силой не бери! Вот так он говорил, так я запомнил. И вот я в Хижине. В дальнем конце стола, у очага, плечом к плечу сидят наши Благие Прародители. Сами они из золота, а глаза у них выложены из зеленых самоцветов, а губы из красных. Зеленый — это зелень, жизнь, а красный — это кровь и, значит, тоже жизнь. А перед ними, как перед живыми, стоят мисы с кутьей и чаши. А в чашах сурья, забродивший мед, настоянный на тридцати трех целебных травах. И также вдоль стола для нас уже были расставлены мисы и чаши. И мы прошли, расселись, соблюдая старшинство. Я, как всегда, сел рядом с Хрт, следом за мной сел Верослав, за Верославом — Судимар, за ним… Ну и так далее. А по другую сторону стола, напротив нас, сели Гурволод, Миролав, Стрилейф, Шуба, Чурпан… Но место Хальдера — между Гурволодом и Макьей — пустовало. Также ни мисы ему не было дано, ни чаши. И это правильно — ведь он уже не с нами, он далеко уже, его корабль плывет к его богам. А мы сошлись не для того, чтобы его кормить или поить, а чтобы вместе пожелать ему большой воды и острого меча, храбрых врагов. Белун так и сказал с лежанки. Белун, набольший волхв, к столу никогда не садится; он сидит на лежанке, с нее говорит. И вот он и сказал: — Большой воды! Мы встали, пригубили сурьи. Сели, отведали кутьи. Молчали. Набольший волхв опять сказал: — И острого меча! Мы снова выпили и снова закусили. — Храбрых врагов! Мы выпили. Но только стали закусывать… Раздался скрип. Это скрипела колыбель. Она сама собою закачалась. То добрый знак! Как колыбель качается, так и корабль плывет. Большой воды ему, острых мечей, храбрых врагов! Я встал… Но волхв сказал: — Сиди! Я сел. А волхв опять сказал: — Пускай себе плывет. А мы будем смотреть. Он держит путь к чужим богам. Пусть так! Сколько земель, столько богов. И это справедливо. И Хальдер справедливым был. И вот за то я дую в его парус, дую! И волхв действительно стал дуть на колыбель — и колыбель закачалась быстрее, и заскрипела громче, еще громче. Так другие колыбели не скрипят, так может скрипеть только эта, первая из всех колыбелей. У Хрт и Макьи было трое сыновей, три дочери, и был еще один, подкидыш. Они все семеро — из этой колыбели. А мы — от их детей и внуков, правнуков, праправнуков. Отец мой, Ольдемар, считается от старшего из сыновей, а Верослав от среднего, а я — так Верослав в Тэнграде на пиру кричал — будто от младшего, подкидыша! — Подменыш — сын подкидыша! — вот как он надо мной глумился. Хальдер, узнав о том, сказал: — И ладно, пусть потешится! А мы пока что сходим в Руммалию, а после женишься, дождешься сыновей, а там… Хрт надоумит, а Макья простит! Но, видно, долго ждать тех сыновей. Пора уже! Я снова встал… Белун опять сказал: — Сиди! Но я сказал: — Довольно. Насиделись! Я буду слово говорить. При Хальдере, пока он еще здесь, — и я кивнул на колыбель, которая все еще продолжала раскачиваться. — Пусть Хальдер тоже слушает! А то, когда он придет к чужим, но для него своим богам, тогда зачем ему будет все это?! Белун подумал и сказал: — Пусть так. Но прежде ты положишь меч. И остальные — тоже. Я задрожал от гнева, но сдержался. И обнажил свой меч, и положил его на стол. И остальные поступили так, как я. А после они сели. Я стоял. И снова осмотрел их всех и усмехнулся. Но только я собрался говорить… Как Верослав сказал: — А ножны? Пусть положит ножны! — Какие еще ножны?! — гневно спросил я. — А те, которые ты подменил. Взял ножны Хальдера! — Вот это уже правильней! — еще более гневно воскликнул я. — Взял, а не подменил. Вот эти, да? — и я снял ножны с пояса и показал их всем… И положил рядом с мечом. Меня всего трясло! Ибо теперь, увы, пока наши Благие Прародители того не пожелают, мне не поднять ни меч, ни ножны! Вот какой силой обладает этот стол! Однажды мой отец, озлясь на ярла Вальделара, пытался взять свой меч, но тщетно — рвал, гневался, кричал… А после примирения он поднял меч словно пушинку, в ножны вложил… И вот я тоже теперь без меча и без ножен. И, значит, здесь мне Верослава не достать. Ладно, подумал я, пусть будет так. И продолжал: — Да, это ножны Хальдера. Когда он уходил, он мне сказал: «Мой ярл! Когда я отыскал тебя — а это было на Рубоне, в трех днях пути от Уллина, возле тебя лежал вот этот меч и эти ножны. Я долго думал, что все это означает. А после понял так: ты — мои ножны, я — твой меч. Сегодня меч уйдет к чужим богам, а ножны остаются. Мир ножнам! А мечу — храбрых врагов!» Вот что сказал мне, умирая, Хальдер. И вот я снова говорю: храбрых врагов тебе, мой Хальдер! И я поднес чашу к губам. Белун сказал: — Храбрых врагов! — Храбрых врагов! — сказали все; даже тэнградский ярл это сказал. И они встали. И мы выпили. Потом все вместе сели и ели кутью. Белун, немного подождав, сказал: — Сын мой, ты обещал, что скажешь слово. Я посмотрел на Верослава, на мечи, которых не поднять, потом опять на Верослава… и он мне подал знак, и я ему ответил тем же… И лишь потом уже сказал: — О, нет! Я передумал. — Так. Хорошо, — сказал Белун. — Тогда пусть говорят другие. Так и было. Другие говорили о походах, в которые они ходили вместе с Хальдером. И было ими много сказано о храбром Хальдере, о мудром Хальдере, о щедром Хальдере, о грозном Хальдере, о хитром Хальдере, о… Много было сказано! И наши чаши опустели, и была съедена кутья. Никто уже не говорил. Молчали. Белун сошел с лежанки, заглянул в колыбель, покачал головой и сказал: — Его уже не видно. Он у чужих богов. И колыбель сама собой остановилась. Мы встали и легко, без всякого усилия, взяли со стола свои мечи и спрятали их в ножны, пошли к дверям. Ярл Верослав тихо спросил: — Теперь к тебе? — Ко мне, — ответил я. — И там уже никто не помешает нам… Но тут Белун сказал: — Сын мой! Я обернулся. — А ты пока останешься, — строго сказал Белун. И все они ушли, а я один остался. — Дай руку, — сказал волхв. Я дал. И он провел меня мимо стола, и подвел к очагу, и сказал: — Вот. Смотри! Я смотрел на огонь. Огонь — это тепло и жизнь. Огню подвластно все вода, железо, мы. Все смертно, лишь огонь бессмертен. Огонь горел, огонь горит, огонь будет гореть, а посему он помнит прошлое, он знает настоящее и смотрит в будущее. И ты должен смотреть в него, в огонь, любить его и веровать в него, не лгать ему и, может быть, тогда… Я вздрогнул. Я увидел Хальдера! Да, это он стоит в огне и смотрит на меня, и машет мне, зовет меня! И я, поверьте, словно обезумел. Хальдер, подумал я, зовет меня — и я пойду к нему! Я сделал шаг вперед, к огню… Но волхв схватил меня и удержал. Я отшатнулся от него и снова глянул на огонь… Но Хальдера в нем уже не было. — Видел? — спросил Белун. Я утвердительно кивнул, сглотнул слюну, спросил: — Что это значит? — Я не знаю. Хальдер уже не наш, теперь он у чужих богов, — задумчиво сказал Белун. — Возможно, он тебя предупреждает. — О чем? — Об этом знают только его боги. А кто я им? Никто. — Так как мне быть? Белун тяжко вздохнул, зажмурился и стал что-то шептать — намеренно невнятно, — а после вновь открыл глаза. — Будь мудр! — сказал Белун отрывисто. — Как? — Просто мудр. Вот вы сейчас пойдете к себе в терем и сядете за стол. Но вспоминать вы будете не Хальдера, а свои старые обиды. Потом возьметесь за мечи. И ты будешь желать прикончить Верослава, а после и других — всех, до единого! А твой отец, ярл Ольдемар, не так бы поступил. — А как? — Подумай сам. Когда ярла зовут те, с кем он распрощался навсегда, тогда ему нельзя давать советы. А посему… Помни о Хальдере и помни об отце. И это все, что я могу тебе сказать. Иди! И я ушел. Вышел из Хижины, шапку надел, бросил Хвакиру кость, прошел мимо Бессмертного Огня. Ярл Верослав и все они ждали меня; стояли молча. Я также молча им кивнул — и мы пошли. Теперь я не запахивал корзно, и всякий, кто хотел, мог видеть ножны Хальдера, а в них — мой меч. Мой меч не полностью скрывался в ножнах. Они, должно быть, думали, что это — некий знак. На самом деле все намного проще: когда я уже достаточно возмужал для того, чтобы отправляться в свой первый поход, Хальдер велел, чтобы мне вместо моего прежнего, отроческого меча, выковали новый — боевой. И в тот же день мы вместе с Хальдером явились в кузницу. Там Хальдер достал свой меч, показал его мастеру и сказал: — Вот, посмотри внимательно! И сделай моему хозяину меч еще лучше этого. И чтоб он был длинней! Так, Айгаслав? Я засмущался, но кивнул — да, так. И мастер сделал мне действительно прекрасный меч, который оказался на целых два вершка длиннее меча Хальдера. Вот отчего теперь получается так, что мой меч не может полностью скрыться в его ножнах. А если кто-то думает иначе, так пусть и думает. И мне ведь тоже есть о чем подумать. Да вот не думалось! Не думалось, пока я шел по деревянной мостовой, которая на все лады скрипела под моими ногами, не думалось мне и в пыльном дворе, не думалось и на крыльце, застеленном моими самыми дорогими руммалийскими коврами. Не думалось и за столом, когда мы уже сели за него. То есть времени у меня тогда уже почти совсем не оставалось, нужно было срочно что-то придумывать. И потому, когда были наполнены рога, я сразу встал и сказал пока так: — Пью за храбрых врагов! Все подхватили: — За врагов! — и дружно выпили, и сели есть кутью. А я стоял, молчал, не зная, как мне быть дальше. Белун напутствовал: будь мудр и помни об отце и Хальдере. И, значит, он мне как бы намекал: не обнажай меча на Верослава, не убивай его, а вспоминай. Но что? И это мне поможет ли? Но… Мало ли! Попробую — и буду вспоминать и вспоминать, а чтобы мне никто не помешал, чтобы никто не встрял, я буду говорить и говорить! И… я заговорил: — Хальдер ушел. Подлый посол помог ему уйти. Но Хальдер счастлив! Белун сказал, что боги белобровых уже встречают Хальдера. А боги там, на севере, за Морем Тьмы, суровы. Там и земля сурова. Там на деревьях листьев нет — одни иголки. И снег там лежит почти что весь год подряд, а море сковано льдом. То есть там почти все время зима, море замерзшее и кораблям нет по нему ходу. Так что, спрашивал я, зимой там не воюют? Воюют, отвечал мне Хальдер, только совсем не так, как летом. Зимой, он говорил, белобровые ходят в поход на собачьих упряжках. Это весьма опасные походы! Ведь там зимой живут без солнца, зимой у них всегда темно и небо в тучах, и не видно звезд. Ушел в поход — и заблудился, не пришел. Потом, уже весной, тебя найдут замерзшего… Зато зимой там можно легко добыть себе любой корабль! Еще по осени, при первых холодах, у них все корабли выносятся на берег, с них снимают мачты, забирают весла. Зимой за кораблями приглядывают только сторожа, а остальные к берегу не ходят. Остальные всю зиму сидят по своим хижинам, плетут сети, кольчуги, вспоминают о битвах, ждут весны. А если заметет, завьюжит, запуржит… И если псы твоей упряжки не собьются с пути, если они учуют дым и след даже тогда, когда за снежной пеленой не видно уже самой ночной тьмы… Тогда ты беспрепятственно подъедешь прямо к сторожам, спрыгнешь с саней и крикнешь: «Хей! Руби!» Вот так! И корабли — твои! И потому, как только Хальдер возмужал и дважды побывал вместе с отцом в походах, на третий раз отец сказал ему: «Довольно, ты уже не мальчик, пора уже тебе и самому думать о собственном пропитании» — и не пустил его на свой корабль. Тогда, оставшись дома, Хальдер купил себе собак, стакнулся с Бьяром и Ольми… И так я говорил и говорил и говорил! Они молчали, ждали, что же будет дальше. Ярл Верослав, и тот не смел меня перебивать, ибо таков у нас обычай — на тризне, вспоминая об ушедшем, ты можешь говорить, сколько твоей душе угодно. Точнее, не твоей — его, ушедшего, душе. А раз я говорю, не замолкая, то, значит, так угодно Хальдеру. А я уже, конечно же, устал, но замолкать все не решался. И снова говорил и говорил, а сам надеялся, что вспомню то, что надо, и тогда… Не вспоминалось! Так слушайте же, слушайте! Я продолжал: — И Хальдер соскочил с саней и крикнул: «Хей! Руби!» И порубили сторожей. Добыча была славная — четыре корабля. Лучшим из них был «Быстроногий Лис», его и запрягли в упряжки. А остальные, думал я, они сожгли. Но Хальдер объяснил, что жечь корабли, даже своих самых злейших врагов, у них нельзя. У них ведь очень мало леса, и потому не то что корабли, но даже простые деревья никогда не жгут, иначе их боги им этого не простят. А для костров у них есть черный жирный камень, и он, кстати, горит намного жарче дров… Вот что я говорил им тогда. И еще многое другое говорил. Все это истинная правда; так мне Ольми рассказывал, а сам Хальдер никогда не вспоминал ни о себе, ни о других. Только однажды он мне рассказал о том, из-за чего Мирволод выступил на бунт. Но я и без того об этом знал. Зато… Вот что еще сказал тогда мне Хальдер: — Когда Мирволод с братьями вбежал в опочивальню твоего отца, ярл Ольдемар уже успел проснуться и даже схватил меч. И, думаю, он мог бы запросто сразить Мирволода, а вместе с ним еще и двух, а то и трех из его братьев. Но остальные все равно бы его убили! А ты и твоя мать были уже убиты — люди Мирволода несли с собой ваши головы. И Ольдемар — вот это настоящий ярл! — встал, поднял меч и дал себя убить. — Зачем? — Затем, что умирать с мечом в руке — это совсем не страшно. Удар упал — и ты уже не здесь, а в далекой счастливой стране, и там ты снова ярл и всеми уважаем. А что Мирволод? Как он был убит? С позором. Затравили псами! И что с ним теперь? Теперь он там же, где и твой отец, в недоступной счастливой стране. Но он там — раб! И будет там рабом всегда — пока светит солнце и пока течет вода, стоит земля и пылает Бессмертный Огонь. Вот так, мой господин! Запомни: порой лучше уйти, чем победить врага, зато потом опять прийти и отомстить, но так, что даже небу станет жарко! Или другой придет вместо тебя — но это уже как бы и не важно! А важно… Сам потом поймешь, что важно! И я… Я замолчал на полуслове. Хей! Хей! Я наконец-то вспомнил, да! Как и напутствовал Белун, я вспомнил и отца, и Хальдера, и понял, как мне быть! Хальдер зовет меня — и я уйду к нему, чтобы потом опять прийти сюда и посчитаться с ними всеми. Конечно, я могу прямо сейчас сразиться с Верославом и одолеть его. Но и меня убьют. И так получится, что я уйду с мечом и Верослав с мечом. И тогда в той дальней и неведомой стране он, как и я, будет всегда… Нет, это не годится! И лучше я пока повременю, зато потом… Вот именно! И я сказал: — Вот все, что мне хотелось вспомнить! — и сел. Сидел, молчал. И все они теперь молчали. А за окном уже стемнело. Вот как я долго говорил! Во рту все пересохло, очень хотелось пить. Я сделал знак… И сразу Верослав по-хозяйски велел: — Налить ему! И всем налить! Он думал, что я встану и скажу: «Как ты смеешь говорить такое?! Я старший здесь, я здесь распоряжаюсь, я…» Но я молчал. Налили мне, налили всем. И снова Верослав, желая разъярить меня, насмешливо спросил: — Позволишь мне сказать? Я не ответил, лишь кивнул — да, позволяю. Тогда он встал и начал так: — Хальдер ушел. И это хорошо — когда уходят старые, тогда приходят молодые. Так и в лесу. Там, правда, не уходят — падают. Там, значит, так: стоял, стоял старик, всех заслонял, а после р-раз! — упал. И солнце достается молодым, они быстрей растут. А если старые долго стоят и падать не желают, то их приходится рубить. Так мы и делаем. И снова солнце достается молодым, которые до той поры чахли в тени от старости. Вчера старик упал. Теперь все солнце, весь почет, вся власть — нам, молодым. И это справедливо. Так выпьем же за стариков, которые упали! Мы встали, выпили и снова сели. А Верослав по-прежнему стоял. Он повелел еще налить. Налили. И он опять, поднявши рог, заговорил: — Ярл Айгаслав нам много рассказал о Хальдере. Рассказ его был поучителен. Я прежде ничего не знал о тех местах, откуда пришел Хальдер. И мой отец не знал. И дед. Дед даже никогда не видел белобровых. Но говорил, что жил он хорошо — держал Тэнград, не бедствовал. Когда желал, охотился, когда желал, ходил в походы. Потом явились белобровые. Дед, правда, не дожил до той поры, дед уже в землю лег. Белобровых встречал мой отец. Встретил — и тоже в землю лег. С мечом! Меч был в крови. Отца убили белобровые. А я был еще мал, меня не стали убивать, а привезли сюда, в Ярлград. Ярл Ольдемар принял меня как брата — у кумиров. Хальдер хотел, чтобы меня ссадили в яму и там держали на цепи, но Ольдемар сказал: «Это не наш обычай!» И я жил в тереме, сидел вот за этим столом, кормился вместе с Ольдемаром. И вместе с Хальдером, убийцей моего отца! Да он убил не только моего, а также твоего, и твоего, и твоего! — и Верослав указывал на ярлов, воевод… И те кивали — да, убил. А я как будто ничего не слышал, сидел и ждал, когда же речь пойдет и обо мне… Но Верослав не торопился — продолжал: — Так вот. Год миновал, второй. Хальдер раздался и заматерел; теперь в тени его ветвей чахли не только мы, но и сам старший ярл, отважный Ольдемар. И воеводы стали поговаривать: «Ярл, вот топор, а вон то дерево…» Но Ольдемар в ответ лишь гневался. Он говорил, что это не в его обычае. «А в чьем обычае, — кричали тогда все, — чтобы чужой был выше нас?» И так вот долго они спорили, всю зиму, пока Мирволод не стерпел, меч обнажил. Но Хрт и Макья отвернулись от него! И мы бежали — кто куда. А ты, ярл Айгаслав, пришел. Хальдер привел тебя. Но в этом нет твоей вины. Он после и меня опять привел — правда, в цепях уже. И ты, и я, и все мы, здесь сидящие, чахли в тени под этим чужим нам всем стариком. Но вот вчера ты взял топор… И это хорошо. И справедливо. И Хрт и Макья повернулись к нам, сказали: «Хальдер устал, Хальдер уходит далеко, к своим богам, и он уходит не один, а забирает с собой всех, с кем некогда пришел сюда». И так оно и было! Вы ж видели, как белобровые — все до единого — сошлись на корабле, взялись за весла и отплыли. Большой воды! Мы выпили за то, а Верослав вновь продолжал: — Итак, они ушли. Никто из нас за ними не последовал. Да и зачем это нам? Мы здесь живем, а там, на севере — они. Мы у себя, они — к себе; так исстари заведено. Один только Лузай… Лузай Черняк! Да, это он кидался к кораблю. Но что с Лузая взять? В прошлом году, когда мы ходили в Руммалию и бились у Собачьих островов, Лузай тогда так сильно обгорел в их колдовском огне, что думали, он не выживет. Он оттого и такой черный, что горел… И вот — опять, в огонь! Но Хрт не дал ему уйти, ибо он наш. А белобровые ушли, все до единого — Хрт так хотел. И мы того хотели! А нынче мы хотим, чтобы белобровые сюда больше не возвращались — никогда! Хотим того? Все закивали. Я не шелохнулся. Но и не спорил — промолчал. Верослав ухмыльнулся, сказал: — А если хотим, то нужно все, что здесь осталось после белобровых, сжечь на Бессмертном Огне. Так? Закивали — так. — Тогда… Ярл Айгаслав! Я встал. А он: — Сиди… — Нет! — перебил я Верослава, — я уже насиделся. И намолчался. Всласть! Ты говорил, я говорил. Теперь пора и вместе нам поговорить. Любо, Земля? Никто мне не перечил. Даже тэнградский ярл молчал. А я ему сказал: — Ты не виляй, ты прямо говори. Хрт, Хальдер, белобровые, чтоб ни следа от них… Ха! Рассмешил! Да тебе нужно только лишь одно: ты хочешь, чтобы я сжег в огне вот эти ножны — ножны Хальдера. А для чего это тебе? Да потому что ты боишься их. И правильно боишься! Ведь это ножны от волшебного меча; пока они при мне, тебе меня не одолеть! — Ложь! — Ложь? Так подойди ко мне, сними с меня их, если сможешь. Потом… ножны оставь себе, а меч вернешь. Я меч пока не буду вынимать, я буду безоружен. Я даже руки подниму. Ну, подходи! И я действительно поднял вверх руки. Ярл Верослав стоял, не шевелясь. Он явно не решался подходить. Но я-то знал, что буду делать. Я уже все решил! И я сказал: — Не бойся, я не убью тебя. Ты будешь еще долго жить. Если, конечно, сам того захочешь! Тогда он подошел ко мне. И потянулся к ножнам, замер, с опаской глянул на меня… А я, смеясь, воскликнул: — Хей! И ударил! Ребром ладони! Чуть пониже шеи! Он закричал — я ж перебил ему ключицу! — и упал. А я переступил через него и бросился к дверям. Только не к тем дверям, которые ведут во двор, а к тем, которые на лестницу, на верх, к моим покоям и к покоям Хальдера. Я все уже решил! А им, должно быть, думалось, что это я с горячки перепутал. И они кинулись за мной. Рев, крики: — Бей! На меч его! Вот так! Не только ярлы, даже воеводы — мои, ярлградские — дружно кричали «Бей!». Все меня предали! Все до единого. Ну что ж, подумал я, вернусь, тогда и посчитаемся! И я взбежал наверх, а там — к себе, и… Но об этом позже. Одно скажу: я выбрался из терема. «Тараканьей дорожкой, змеиной тропой» — так, кажется, поют, когда заклинают о бегстве. И так примерно я и уходил. И Хальдеру низкий за то поклон! Когда он в первый раз привез меня в Ярлград и расспросил о том, как убивали нас с отцом, то сразу сам, не доверяя никому, устроил в моей горнице, в углу… Довольно! Дальше было так: я тайно выбрался из терема, тайно пробрался к кораблям, тайно нашел Лузая, тайно сказал ему о том, что я задумал. Лузай, как я и думал, сразу согласился. И мы пошли вверх по реке. Гребцы меня не видели, Лузай сказал гребцам, что он уходит в Глур — так надо. И также он ответил тем, кто поднял шум на берегу. Ему поверили. Гребцы споро гребли, Лузай сидел возле меня. А я лежал, накрытый мешковиной. Мы шли всю ночь, очень спешили. Лузай так объяснял гребцам: — В Ярлграде нынче будут резаться. Пусть режутся. А мы уйдем. Потом не пожалеете — и сразу принялся командовать: — Р-раз! Р-раз! Кто-то пытался возразить, стал спрашивать, к чему такая спешка. Лузай прикрикнул на него: — Не нравится — пшел за борт! Тем все и кончилось. Под утро я заснул. Потом, когда было уже совсем светло, Лузай толкнул меня в плечо, сказал: — Привал. Есть хочешь? — Да. И мы, Лузай и я, сошли на берег. Гребцы уже сидели у костров. Когда они увидели меня, то очень удивились, повставали… Но рта никто не смел раскрыть — вот до чего Лузай их запугал, вот как держал! Но страх — это не лучший помогатый. Лузай хотел мне что-то объяснить, но я кивнул ему: «молчи» — и он смолчал. И подошел, следом за мной, к ближайшему костру. Там я раскрыл кошель, пошарил в нем… И подал первому гребцу диргем. Диргем был новенький и полновесный, а не рубленый. Я объяснил: — А вечером я дам тебе еще. Потом еще. Еще. Еще, — и подмигнул. Гребец заулыбался. Потом второй гребец, схватив из моих рук второй диргем, подобострастно поклонился мне. Потом еще один гребец, еще… Так я раздал всем сорока гребцам сорок диргемов, потом убрал руку в кошель, опять пошарил в нем, потом надежно завязал кошель. И только после этого я сел к костру, поел. Потом мы вновь отправились вверх по реке. А вечером я снова раздавал диргемы. Потом назавтра — утром и вечером. Напослезавтра. И еще два дня. Гребцы были довольны. Когда мы миновали поворот на Глур и не свернули, никто из них и не подумал спрашивать, а почему это вот так. И на привале каждый получил уже по два диргема. А ночью, когда все уже уснули, Лузай спросил: — А сколько в твой кошель вмещается диргемов? — Один, — ответил я. — Как? — не поверил он. — А так. И одного достаточно. Один легче носить и легче прятать. А нужно много, можно сделать много. Он ничего не понимал! Тогда я отстегнул кошель от пояса и развязал его, и вывернул. В траву упал всего один диргем. Я взял этот диргем, сжал в кулаке, потом разжал — и на моей ладони было уже два диргема. Один из них я передал Лузаю, а после снова сжал кулак, разжал… И у меня снова было два диргема! Лузай был поражен. А я сказал: — Теперь ты веришь, что нам хватит денег?! Лузай кивнул. Потом, правда, подумал и сказал: — Хватило бы мечей. — Не хватит — купим. — Хорошо бы… И замолчал Лузай. Да он всегда был молчалив. Вот сколько уже дней мы шли по реке, а он еще ни разу не завел разговора о Хальдере. А тут он вообще как замолчал, так потом молчал целых пять дней подряд. И все эти пять дней мы шли, минуя поселения, и приставали к берегу лишь в совершенно безлюдных местах. Нас никто не тревожил. Я уже начал было подумывать о том, что ярлградские напрочь потеряли наш след… Как вдруг на шестой день, уже после полудня, Лузай зло выкрикнул: — Дымы! И точно: шли дымы. Дымы оповещали: «Взять корабль!» Дымы быстро настигли нас, потом ушли вперед, на Владивладов Волок. Значит, Рубон для нас закрыт. Ну что ж, подумал я, я и так выиграл немало времени, если они только сейчас хватились меня искать. А к белобровым я могу дойти не только по Рубону. Так мы и сделали, свернули в первый же приток — а это была Ржа — и дальше двинулись, на север. По Рже мы тоже шли, таясь. А после… |
||
|