"Черная сага" - читать интересную книгу автора (Булыга Сергей)2Вот и сбылась моя мечта — теперь я точно знаю, кто мои родители. И также знаю я, кем для меня был Хальдер. Ну и что? Я разве успокоился? Нет! И еще раз нет! Теперь я вовсе… Х-ха! Ночь, я лежу в шатре. Рядом со мною Сьюгред, она спит. А на поляне, у костра, еще сидят, ведут беседу. Вот Владивлад что-то сказал. Вот Барраслав ему ответил. Вот теперь Лайм. Вот Шуба встрял. Если как следует прислушаться, то можно разобрать произносимые ими слова… А что слова? Завтра, возможно, все решится и без слов. Кнас, донесли лазутчики, уже совсем недалеко от нас. С ним толпы толп. А нас — смешно сказать. Но мы их встретим! Лайм пообещал… Почтенный Лайм! Почти наипочтенный. Да-да, ведь Аудолф Законоговоритель, вручая Лайму пузырек с всесильным колдовством, пообещал, что если Лайм меня прикончит, то тогда вся Окрайя будет именовать Лайма наипочтенным. Но Лайм не сделал этого, а в целости и сохранности доставил пузырек — уж так уж получилось — к Владивладу. И Владивлад — быть может, он и прав, он ведь сын колдуна и сам колдун, — и Владивлад считает, что если использовать Лаймово колдовство все без остатка, то этого должно вполне хватить на всех криворотых, хотя, как все говорят, их неисчислимое множество. Вот завтра и попробуем, завтра посмотрим, чего больше колдовства или их. Хотя руммалиец, как я знаю, очень сомневается в этой затее. Лайм, кстати, тоже сомневается. Да он всегда такой: ко мне пришел — и сомневался, и к Владивладу — снова тоже самое. Но завтра, он сказал, поступит так: выйдет вперед и расстегнет ворот рубахи, достанет из-за пазухи волшебный пузырек… Но Владивлад на это возразил, что надо бы… А Шуба, тот… А Барраслав… И даже моя Сьюгред, и та, не утерпев, тоже стала давать советы! Один лишь я молчал, ибо, по правде говоря, мне все равно, чем завтра кончится это дело. Вот только б Барраслав не оплошал! Да Сьюгред бы… Но Владивлад сказал… Однако, вижу, вы не совсем понимаете, в чем тут дело. Тогда я расскажу все по порядку. Итак, когда мы прибыли из Гортига в Уллин и уже совсем было изготовились к битве, да и уллинцы тоже имели одинаковое с нами желание… как вдруг их ярл Владивлад повел себя уж очень неожиданно — он вышел вперед, завел со мной весьма любезную беседу, и называл меня братом, и звал меня на капище. Я был безмерно удивлен, но, тем не менее, согласился с этим его предложением. Потом, уже на капище, мы вместе с ним возлагали щедрые дары, после чего дружинники — мои и его — расселись за столы и был там знатный пир. А мы — ярл Владивлад и я — уединились в Хижине. И только уже там я понял, в чем дело: ярл Владивлад подробно рассказал мне все, как есть, а после утверждал, что колдовство, которое принес с собою Лайм, поможет нам достойно потягаться с криворотыми и даже одержать победу, и мы изгоним их, я тогда снова приду в Ярлград и снова буду старшим ярлом, а он, ярл Владивлад, будет как и прежде стоять при моем стремени. Ну, и так далее. Он был тогда необычайно многословен и щедр на обещания… А я молчал! Да я его уже, сказать по правде, и не слышал. Ибо я стоял у очага и, глядя на огонь… видел в нем самого себя! И там, в огне, я был двухлетним несмышленым ярличем — стоял, прижавшись к ярловой. А рядом стоял ярл. Ярл — Ольдемар. А Олисава — ярлова. Значит, так понял тогда я, они и есть мои настоящие родители. Но кто же тогда ключница?! Кто ее муж и кто тогда тот мальчик, который, стоя у реки, увидел в отражении воды, как убивают ярлича, то есть меня?! Хотя… Хотя, конечно же, сейчас об этом думать не совсем уместно. Ведь что кругом творится, Айгаслав! Ярлград сожжен, убиты Хрт и Макья, и Верослава уже нет, и Судимара, и Стрилейфа, и прочий люд, в бесчисленном числе, порублен и пожжен, а криворотые уже стоят на волоках, придут они и к Уллину, и… Да! Прав Владивлад — теперь совсем не время думать о себе, ибо теперь уже сама наша Земля может вот-вот погибнуть, и, значит, нужно всем спешно сходиться заодин, и Лайм так Лайм, и колдовство так колдовство, но нам бы сперва выстоять, а после опрокинуть криворотых, и гнать их, гнать, под корень изводить, чтоб ни один на Шеломяни не вернулся, а самому опять прийти в Ярлград, сесть на почетную скамью, вновь называться старшим ярлом… Ну и что? Ну, одолеем криворотых, истребим, я стану старшим ярлом… Так я им уже был! Но радости от этого не чувствовал. А, как и нынче, я мечтал лишь об одном: узнать, кто я такой и кто мои родители. И ради этого я Хальдера убил, ушел в Окрайю, бился с Винном — но ничего ведь не узнал! И только уже здесь, три дня тому назад, я видел ключницу и самого себя, теперь я вижу ярлову и самого себя. И, может быть, еще через три дня… Три дня! Я даже вздрогнул. Х-ха! Три дня вверх по реке от Уллина, в поселке, в крайней хижине… И я зажмурился, открыл глаза, опять зажмурился, открыл, глянул внимательно… Очаг. А в нем огонь. Огонь — и больше ничего. И это хорошо! А Владивлад — он, видно, и не замолкал, — сказал тогда: — …А остальное все уже готово. Так что, сам видишь, сборы будут скорые. И Барраслав спешит! И потому, я думаю, мы с ним примерно где-то на полпути и встретимся. То есть три дня до этой встречи нам всего-то и осталось! Три дня, он говорит. Опять три дня! Три дня вверх по реке от Уллина! Я обернулся, посмотрел на Владивлада. Он встал, сказал: — Решайся, Айгаслав! Конечно, можешь бросить все, опять уйдешь в Окрайю. Но ты ведь здешний ярл. Ярл всей Земли! Я не спешил с ответом, думал. Потом-таки сказал: — Дело весьма серьезное. Я должен посоветоваться с Лаймом. — А раньше ты советовался с Хрт. — Хрт мертв! — Для Лайма он всегда был мертв. — Тогда ему лучше уйти обратно в Окрайю и унести с собой свое колдовство! — Ну что ж! — гневно воскликнул Владивлад. — Считай, что ты убедил меня. Пойдем! Нас ждут. И мы пошли к столам. И пировали. Я все смотрел на Лайма, думал. Теперь, похоже, мне стали понятны те зловещие слова Аудолфа, когда он говорил, что мол-де не завидует тому, кто носит свою смерть за пазухой. Тогда, когда я это услыхал, я, честно признаюсь, решил, что это он намекает на мое сердце, в котором горит любовь к Сьюгред — она, мол, и убьет меня… Но Аудолф, как я теперь понимаю, вел речь про пузырек. А если этот пузырек столь всемогущ, что Аудолф легко — без боя — с ним расстался… то, значит, он был совершенно уверен в том, что его проклятие наверняка достигнет цели. Лайм, значит, обречен. А все из-за кого?! Опять из-за меня! О, Небо, да когда все это кончится?! Вначале я, желая разузнать, как же пройти к Источнику, прикончил Хальдера. Потом, чтобы сбежать от рыжих, я оставил им в жертву Щербатого. Потом, уже в Окрайе, погиб Лузай, и опять это случилось по моей вине. А вот теперь, как кажется, дошел черед и до Лайма. Так что же, я опять становлюсь виновником чужой смерти?!. И потому, когда я наконец решился и отозвал Лайма к реке, и повел с ним беседу, то я не очень-то настаивал на том, чтобы он соглашался со мной. А когда он сказал, что желает повременить с ответом до утра, я даже, признаюсь, обрадовался. Однако утром Лайм пришел ко мне и заявил, что если это будет надо, то он готов применить свое колдовство все без остатка! Я сдержанно поблагодарил его за это, а сам подумал, что, значит, такова его судьба быть похороненным в моей земле. Хотя, скорей всего, моя судьба мало чем отличается от его, ибо обоим нам через три дня последним ложем будет одно и то же поле… А что будет с Землей? Что будет с Уллином? Град может выставить три тысячи мечей — и мы их уведем с собой. А если не вернемся, то Уллину потом и одного дня осады не выдержать, ведь здесь и стены дряхлые, прогнившие, и ров полуразрушен, вал порос лебедой. Да и останутся здесь только старики да женщины да дети, и Кнас тогда, придя сюда, славно потешится! А как он тешился в Тэнграде, как жег Ярлград, как в Ровске лютовал, как Глур склонял к предательству, о том и вспоминать даже не хочется. И оттого и мрачен был град Уллин. По улицам ходили бирючи и созывали ратников. Но ратник, это разве воин? Смерд и с мечом все тот же смерд. И я так Владивладу и сказал: — Не знаю, брат, зачем мы их берем. Ведь ты же сам мне говорил: под Глуром смерды сразу побежали, и Барраслав несолоно ушел. — Он бы и так ушел, — ответил Владивлад. — Что у него было под Глуром? Пятьсот мечей. А Кнас сколько привел? А у него разве не смерды? Все как один. А ведь побил! Так что не заносись, брат Айгаслав, чти смердов! Я промолчал, не стал с ним спорить. Хочешь вести, подумал я, так и веди, люд твой, не мой. Зато когда пришла пора всходить на корабли и я узнал, что градские еще не собрались и будут выступать только к полудню, то я вздохнул с великим облегчением, ибо обузы не терплю, особенно в походе. А Владивлад на уллинских разгневался, рвал тысяцкому бороду, бил по щекам — и тысяцкий терпел. Еще бы не терпеть! Ибо ух как они страшатся Владивлада! И за глаза зовут его «Колдун». Да он и есть колдун, сын колдуна, хоть, говорят, что жало ему вырвали, и, говорят, Источник… Нет, я не о том! Да и не думал я тогда о Владивладе. Мы споро шли вверх по реке, весна была, уже совсем тепло, трава по берегам росла высокая и сочная, Сьюгред впервые это видела, у них ведь нет такой травы, нет желтого песка по берегам, и нет таких цветов. И потому когда мы вечером пристали к берегу и развели костры, Сьюгред пошла и набрала целый букет, сплела себе венок. Ей было хорошо, она много смеялась. А я был мрачен и молчал. Я вспоминал свои видения, и если закрывал глаза, то сразу видел ключницу. А ярлову не видел. Быть может, это оттого, что я совсем ее не помню. Все говорят, что ярлова была ко мне очень добра, а ярл на это гневался и говорил, что мальчик — это будущий мужчина и потому он должен расти в строгости, а ярлова на это возражала, что, мол, пока мне не исполнится семь лет, то она… Однако мне исполнилось еще всего лишь три, когда Мирволод с братьями ночью пришел к нам в терем. Сперва они зарезали ее, потом меня — и у меня и по сей день толстый багровый шрам на горле. В ту ночь, когда нас резали, Хальдер был в Уллине, был пир у Владивлада, и Владивлад еще сказал: «Вот, пьем вино, а что-то кровью пахнет, к чему бы то?» А утром и пришли дымы с известием. Хальдер немедленно отправился в Ярлград. И шел он так, как мы сейчас идем. Тоже весна была, тоже трава кругом, цветы. Вот только криворотых тогда не было! Да и сейчас их словно нет. Я у костра сижу. А рядом Владивлад. А у других костров сидят наши дружинники. Сьюгред уже ушла в шатер. А небо нынче черное, а звезды яркие, Хрт, говорят, вот так же вот сидел возле костра, смотрел на Небо, думал, думал, а после встал и попросил, чтоб Небо даровало ему Макью. Вот как ему было легко! А я вначале предал Хальдера, потом отдал Щербатого Чурыку, потом бил Вепря и сходил в Чертог, да и еще Торстайн погиб из-за меня, да и Лузай… и только после этого Сьюгред сказала мне: «Муж мой! Мой господин!» А ведь и вправду господин, ибо ее судьба — тень от моей судьбы, и если я через три дня паду… И мысль оборвалась — я отогнал ее, об этом не хотелось думать!.. Но тут вдруг Владивлад повернулся ко мне и сказал: — Когда идешь в поход, то думать нужно только о победе. Я вздрогнул и нахмурился. Х-ха! Знал же ведь, что он подслушивает мысли, но если загодя, как Хальдер научил, успеешь мысль загородить… А Владивлад: — Нет, брат, — сказал, — все много проще. Ибо о том, о чем ты сейчас думаешь, любой бы догадался. А я еще скажу: даже если и вправду случится такое, что ты будешь убит, так не страшись того. Сьюгред — твоя законная жена. И потому она будет править всей нашей Землей до той самой поры, пока не подрастет ваш сын. — Так ты и это… — Да. И родится он в самом начале зимы. Мы будем чтить его. — Кто это «мы»? — Те, кто останется в живых. — В живых! — гневно воскликнул я. — Хрт мертв, Макья мертва. Да и Земля, считай, уже мертва! Ибо не может жить Земля без бога. Разве не так? — Так, — согласился Владивлад. — И потому, раз Хрт покинул нас, то скоро нужно ждать другого бога. И он уже идет, а может, и пришел уже, мы просто этого еще не заметили. Но тот, кто не опустит рук, кто будет славно биться с криворотыми и одолеет их, тот, думаю, почтит уже его, другого бога, который будет и мудрее, и щедрее Хрт, и, главное… Но тут он замолчал. Я, подождав, спросил: — Что «главное»? А он сказал: — Не знаю, Айгаслав. Да и потом, кто я такой, чтобы судить богов? Богов дано лишь чтить. Был Хрт, я чтил его. Ну а придет другой… Но прежде, Айгаслав, мы остановим криворотых, чтобы потом можно было без стыда смотреть в глаза тому, кто к нам уже идет! И тотчас встал, сказал: — Ночь, брат, все спят. И нам давно пора. На том мы и разошлись… И до утра я не заснул, глаз не сомкнул — думал о мертвом Хрт, думал о новом боге. Что ж, может быть, и впрямь еще никто не знает, каков он из себя, этот наш новый бог. И если это так, то это хорошо, ибо тогда нам еще есть, на что надеяться. Но если наш новый бог — это тот, который и наслал на нас тьмы криворотых? А если это вообще их, криворотых, бог, тогда что получается? А то, что… Да! Будет Земля, будет на ней народ, и будет бог. Наша Земля, чужой народ и чужой бог, а нам самим здесь места уже не будет. И, значит, мы обречены и всем нам следовать за Хрт, и никакое колдовство нас уже не спасет, ибо что Лайм и что его стеклянный пузырек против нового, грозного бога?! Х-ха! Лайм нам рассказал, что скрыто в этом пузырьке. Лайм также рассказал о том, что это колдовство уже немало лет подряд верно служило Аудолфу. Конечно, Аудолф молчал о колдовстве, но было очень удивительно, что он, трусливый по натуре, с такой непостижимой легкостью одерживал многочисленные победы и привозил домой столько всякого добра. Вот и судачили люди: «Без колдовства здесь не обходится. Колдует Аудолф!» Однако дальше слов дело не шло, тяжб не было, ведь Аудолф закон не нарушал, своих не околдовывал, а о чужих Винн ничего не говорил. И время шло, и Аудолф становился все богаче, а все продолжали говорить: «Без колдовства здесь не обходится!» Потом явился я, ярл Айгаслав, чужой… Но что мне Аудолф, что Лайм! И что стеклянный пузырек, когда… Однако утром, встретив Владивлада, я об этом смолчал. Потом еще весь день молчал, внимательно смотрел по сторонам. Хотя, конечно, было еще очень рано — ведь то, что мне привиделось во сне, было в трех днях пути от Уллина, а мы идем только второй, и там, я это помню хорошо, берег совсем другой — там по песку пройдешь, шагов с полсотни будет… Полсотни! Да каких это? Когда? Теперь и двадцати не наберется! И я вздохнул. Сьюгред спросила: — Что с тобой? — Все хорошо, — ответил я. — Все очень хорошо, поверь! Она, конечно, не поверила. Но, как всегда, промолчала. Она ведь уже знает: если я сразу прямо не отвечу, то больше можно и не спрашивать. Итак, я целый день молчал. И вечером, когда мы пировали у костра, я не сказал ни слова. Потом, когда все разошлись и я остался только с Владивладом, он сказал: — Если ты пожелаешь, то я опять могу сказать, о чем ты думаешь. И я ответил: — Да, желаю. Ибо пора уже, ведь завтра, может, все решится! И Владивлад сказал: — Ты думаешь о том, что лаймово колдовство не принесет нам удачи. Тебе также кажется, что нас может спасти только Источник, который и действительно совсем неподалеку отсюда. А еще ты считаешь, что мне известно, как пройти к Источнику, и как развеять Марево, и что нужно сказать… Так? Я кивнул. — А вот ведь и не так! — воскликнул Владивлад. — А все же так: то колдовство, которое принес с собою Лайм, достаточно могучее, нам хватит и его. Я чую это, брат. Я знаю в этом толк, ты уж поверь. А вот Источник… О! Не стал бы я просить его о помощи! — Но почему? — воскликнул уже я. — Он, что, не так могуч? — Вот в том-то и беда, что очень уж могуч! — А разве это плохо? — Очень плохо. Для того, чтобы отведать низко висящее яблоко, совсем не обязательно рубить всю яблоню… Да нет, даже не так, ибо от падающей яблони ты без труда успеешь увернуться. Но если ты… И Владивлад надолго замолчал. А после сказал так: — Представь: есть три меча. Первый — обычный меч, такой, как у тебя сейчас. Таким мечом нам криворотых не остановить. А вот второй меч — очень, очень острый. Рубит кольчуги, латы, камни, корабли… Но, главное, и этот меч, хоть и могуч, вполне послушен нам, как и обычный — мы можем обнажать его, когда захотим, и можем прятать в ножны, когда того пожелаем. Вот что собою представляет то, с чем к нам явился Лайм. Такое колдовство мне по душе, с таким можно без всякой опаски идти на криворотых. Но есть еще и третий меч, который рубит все — не только латы, камни, корабли, но даже реки, города, моря, свет, тьму, судьбу. Так, хорошо! Но знай — как только ты достал его из ножен, так больше ты ему уже не нужен, ибо теперь он будет сам рубить все, что ему захочется, а подвернешься ты, он и тебя зарубит. И этот, третий меч — Источник. Вот почему я не пойду к нему, чего бы ни случилось. Источник, брат, поверь, еще страшнее криворотых! — Но, говорят… — Что говорят?! Ты был возле Источника? — А ты?! — А Хальдер? — Был! — Но разве он рассказывал тебе о том, что видел там, что говорил, о чем просил? Ведь же молчал! Он слово дал! И тогда я, подумав, сказал так: — Тогда, когда я спрашивал, Хрт был еще живой. Теперь Хрт мертв. Теперь бы Хальдер, думаю… — Не надо думать за других! — Тогда подумай за себя! И о Земле! О всей нашей Земле, брат Владивлад! И он… Ух-х, почернел! Рука — к мечу! И также я!.. Нет, обошлось! Он хмыкнул, помолчал… Потом насмешливо сказал: — Я-то уже подумал, брат. И думал я не один год. Да, не один! А теперь ты подумай. Я… расскажу тебе одну историю. А ты ее внимательно выслушай, потом еще как следует подумай… А уже после будешь говорить. Согласен? — Да. — Тогда… Н-ну, скажем, так! История, честно признаюсь, не короткая, но ты уж наберись терпения. Так вот. Жил один ярл. И был у ярла град, была своя земля, была дружина. Но град был небольшой, земля неплодородная, в дружине сто, не более, мечей. Ярл, как ты понял, бедно жил. Завидовал соседям. Он бы пошел на них войной, разбил бы их и взял богатую добычу, и земли отнял бы, нагнал бы тьму рабов, и град отстроил бы, и новый терем бы возвел… О многом ярл мечтал! Да сил у ярла не было. И он тогда… Он долго, очень долго думал. Он сомневался, да! А после он-таки решился — и связался с пропащим чурычьем. И стал он с той поры и ворожить, и наговаривать, и заклинать, и проклинать, хворь напускать, мор, голод… Словом, всякое. А после стал ходить в походы и малой силой бить большую силу. И град его разбогател, и земли стали тучными, в дружине — десять сотен воинов. И все бы хорошо… Вот только очень быстро он старел! А так, кстати, всегда, когда с чурычьем свяжешься. И вот… Ну, сорок, сорок два ему, не более, а он — совсем уже развалина! Так одряхлел, что и вставать уже не мог, и говорить не мог, есть по нормальному не мог — его кормили, как младенца, из рожка. И вот лежал тот ярл, по целым дням молчал, о чем-то крепко думал. Потом призвал к себе пропащее чурычье, стал отрекаться от него, просил, чтобы забирали они все, что с ними было нажито… Ан нет! Чурычье посмеялось да ушло. И все по-прежнему осталось. Тогда тот ярл не стал ни есть, ни пить — лежал, молчал и ждал, когда умрет. А смерть не шла. Ярл высох весь, стал как живой скелет. И так зима прошла, весна пришла, а он никак не умирал. Тогда однажды поутру ярл повелел, чтобы к нему призвали ярлича. А ярлич был… Ему в тот год было семнадцать. Он крепок был. И храбр. И Хрт и Макью чтил, законы соблюдал. И знал: его отец колдун. Это, конечно же, бесчестие. Но ведь — родной отец! И вот ярлич пришел к отцу. И тот сказал: «Сын, ты пойдешь к Источнику и принесешь оттуда меч». «Отец! — испуганно воскликнул сын. — Но ты же сам мне говорил…» — «Да, перебил его отец, — я прежде это говорил. А нынче говорю иное: пойди к Источнику и принеси оттуда меч. Ибо лишь только меч Источника может спасти меня». И сын — на то и сын, он не решился спорить. И ярл подробно обсказал, как следует идти к Источнику, и как развеять Марево, и прочее. И сын пошел. И сын пришел к Источнику, взял меч, вернулся. Отец, увидев меч, вмиг просветлел лицом и даже поднял руки, и жадно схватил меч, долго рассматривал его и лезвие поглаживал… а сам все молодел лицом и молодел, морщины исчезали, и на щеках даже румянец появился, и руки наливались силой, и сам он весь крепчал, и плечи расправлял, а после встал и, держа меч перед собой, он заходил по горнице, и твердо он ступал, уверенно, и меч в его руке сверкал, сверкали и его глаза, и он уже размахивал мечом — и меч свистел рассерженной змеей, а ярл смеялся, говорил: «Вот и мое спасение! Вот и мое спасение!», а после вдруг остановился, приставил лезвие к груди и — р-раз! — упал на меч — и прохрипел: «Спасение! Спасе…» И тотчас умер. Вот и все! И замолчал ярл Владивлад. Глаза его блестели. И все его лицо было в поту. И била его дрожь. И пальцы ему крючило. Вот, значит, как ушел его отец! Вот, значит, получается… И я хотел было спросить… Да все никак не мог!.. И, наконец: — Но это же не все! — чуть выдавил. — А ярлич что? А меч? — А ярлич, — Владивлад вздохнул. — А ярлич в тот же день и поседел. Совсем, как лунь. И то в семнадцать лет, брат Айгаслав! Ведь думал-то он как: что это он всему виной, ведь это он принес отцу тот злополучный меч, и, значит, кровь отца — родного, не приемного, не белобрового, не чужака, родного, брат, — на нем, на ярличе! А если это так… И в тот же день, нет, уже ближе к вечеру, пошел тот ярлич в Хижину — в ту самую, где я тебя встречал, о смерти Хрт рассказывал… Только тогда Хрт был живой и в силе. И вот ярлич пришел, и встретил его волхв, и ярлич и сказал волхву: «Убей меня! Убей во славу Хрт!» А волхв сказал: «Убить — дело нехитрое. Но прежде я должен узнать, из-за чего ты ищешь смерти и будет ли она, как ты пообещал, во славу Хрт; рассказывай!» И ярлич рассказал, и ничего не утаил, а после сказал так: «Теперь ты убедился, волхв, что я и только я виноват в смерти отца, и потому мне жить больше нельзя; убей меня!» Но волхв сказал: «Нет, ярлич, ты не виноват, ибо не ты убил отца, убил его Источник. Да и потом, ведь твой отец сам пожелал того. И то ему во благо, ведь если бы не меч, то твой отец лежал бы, умирал… и умирал, и умирал, пока стоит земля, реки текут и светят солнце и луна. А так он уже Там, он успокоился. Чего тебе еще?» Но ярлич закричал: «Но я ведь не того желал! Я думал, мой отец…» — «Х-ха! — засмеялся волхв. — Желал! Но за желания всегда надо платить. И чем больше желание, тем больше плата за него. Есть у тебя еще желание? Я знаю: есть — чтоб ожил твой отец. Ну так пойди и снова попроси, и, клянусь Хрт, Источник оживит его… но для того, чтоб твой отец убил тебя или сжег Уллин, или… Я уж не знаю, для чего еще, но знаю: плата будет знатная! А если ты, задумав обхитрить Источник, пожелаешь, чтоб и отец был жив, и ты был жив, и Уллин не сгорел, то будет, скажем, так: отец твой будет жив, но умирать и умирать и умирать, а рядом ты будешь лежать и тоже умирать, но не умрешь, а Уллин не сгорит, но мор его возьмет, или набег, или… Но снова плата будет знатная, да нет, еще знатней, чем прежде, ведь ты вон сколько попросил!» И засмеялся волхв. А ярлич, помолчав, спросил: «Но почему Источник так жесток?» А волхв сказал: «Он вовсе не жесток. Он просто берет плату. Другим ты платишь как? Вот ты приходишь к Хрт и воздаешь ему дары, ты ему платишь, а уже после о чем-нибудь просишь. И так и Винн, Чурык, Всевышний и другие боги — всем воздают дары, а уже после у них просят. Один Источник сразу, без даров, все, что ни загадаешь, исполняет. Но уж зато он сам потом берет с тебя все то, что посчитает нужным. Вот у тебя он взял отца. И у других берет, что приглянется. Но вот что именно, того нам наперед не угадать. А посему… Теперь, я думаю, ты крепко меня понял. А коли так, тогда о чем еще нам говорить? Ступай!» И ярлич возвратился в терем, и там сидел три ночи и три дня, и думал, думал, думал… А после встал и, взявши меч, вложивши его в ножны, опять пошел к Источнику и меч ему вернул. И ни о чем ведь не просил, рта даже не раскрыл! И больше никогда к Источнику не хаживал… Но все равно с тех черных дней стал ярлич колдуном, но колдовство добра ему не принесло — и сыновей у него нет, и дочерей, и жены его мрут, град нищ — и он ему упырь… Вот так-то, брат! Вот каково ходить к Источнику! А меч… Тот самый меч, который он вернул, лежал возле Источника и ждал, покуда не явился Хальдер, и загадал желание, взял меч и с ним не расставался до тех пор, пока вы не сожгли его на жертвенном костре. А ножны от того меча… И Владивлад вдруг снова замолчал, прищурился, а после, глядя мне прямо в глаза, спросил: — Да, кстати, а где ножны? Ведь ты их на костер не возложил, ты их… Гм! Да! Ты взял их и унес с собой в Окрайю. Так? Я молчал. Я весь горел. Великий Хрт, так вот как оно было: Хальдер пришел к Источнику и попросил его, и оживил меня… а я ему за это отплатил — убил. Убил! И то: да хоть бы сам убил, честно убил — так нет, дал отравить! И он лежал и мучался, а я пришел к нему, сидел над ним и насмехался. И даже проклинал его. Вот я каков!.. А Владивлад: — Да, брат, все было так. Но ты не убивал его — убил его Источник. И Хальдер это знал, и ждал, когда к нему придет расплата. И потому он и простил тебя, зла не держал… А дальше было так: Хальдер сгорел, и меч его сгорел, а ножны ты унес в Окрайю. Потом сошел с ними в Чертог. Потом… Х-ха! Лайм и до сих пор не знает, что и думать, а был ли то действительно Чертог, был ли то Винн, и у меня все спрашивал и спрашивал… А я спрошу другое: где ножны, Айгаслав? Что, Хальдер отобрал их у тебя? Я снова промолчал. Теперь уже не Владивлад, а я был весь в поту. И пальцы мои крючило… А Владивлад сказал: — Значит, я прав. Конечно же, я прав! А вот еще: он потому и заманил тебя в Чертог и потому и отобрал у тебя ножны, чтоб ты не смог прочесть, что же на них написано, ибо, он так, наверно, и сказал, что от того тебе будет одно лишь зло! — Н-нет, — сказал я. — Он так не говорил. Да и откуда он мог знать, зло будет оттого или не зло? Ведь он же был неграмотным. И он не мог прочесть… — Ха! — засмеялся Владивлад. — Не мог! Неграмотный! Так знай же, брат: чтобы прочесть то, что было начертано на ножнах, совсем не обязательно знать грамоту. Ведь там же не слова были начертаны — условные значки, по ним и узнают, как следует идти к Источнику. Вот, скажем, косой крест — это рубеж. А три кружка — три дня до рубежа. А курья лапа и ее отпяток… Но тут он замолчал. И, глянув на меня, глухо спросил: — Так было там? — Да, — я кивнул. Потом спросил: — А что еще? — Еще?… — и Владивлад задумался. — А вот еще: Хальдер, пока был жив-здоров, меч при себе держал, тебе, небось, и притронуться к нему не позволял, на ножнах знаки не показывал. Ведь не показывал? — Нет, брат. — Вот то-то же! Но ты, я уж не знаю, как это получилось, сообразил, что ножны будут поважней меча. И потому, когда он уходил, ты меч возложил вместе с ним на костер… а ножны при себе оставил! Но Хальдер не желал того, чтобы они рано или поздно, но все же привели тебя к Источнику и чтобы ты потом, как я, как он, за то и поплатился. И потому, уже горя на жертвенном огне, он и призвал тебя вслед за собой в Чертог. И он это сделал только затем, чтобы ты не смог прочесть те письмена и никогда бы не нашел Источник. Ты согласен со мной? А я… — Н-нет, не совсем, — сказал. — Как это «нет»?! — воскликнул Владивлад. — Он, что, разве не звал тебя? Ведь все же тогда слышали, что звал! — Да, — сказал я. — Все слышали. И я пошел. Сошел в Чертог… А Хальдер мне сказал: «Как ты попал сюда? Ведь я тебя не звал!» — Что?! — Владивлад даже привстал. — Не может того быть! — Нет, значит, может, брат, — тихо ответил я. — Клянусь усопшим Хрт. Клянусь и тем, кого еще не знаем, но кто уже идет. И я свел пальцы крестиком. Ярл Владивлад, подумавши, кивнул. А после, глядя на огонь, долго молчал. Потом сказал: — Но если это так, тогда я ничего не понимаю. Так кто же звал тебя? А если звал и, значит, думал погубить… то почему потом позволил тебе возвратиться? И ведь не просто возвратиться, а… Гм! Для чего? Он замолчал. Молчал и я. Да, и действительно: Винн, Триединый злобный Винн, вдруг взял да пощадил меня. Вепрь отпустил меня живым. Хвакир меня не разорвал. Ведь для чего-то же все это делалось! Но для чего? А Владивлад: — Вот так-то, брат! Здесь что-то кроется… И очень, очень важное. Да только разве нам дано понять богов? Нет, нам дано их только чтить. И все-таки… И тут он встал, сказал: — Ночь, Айгаслав. А завтра трудный день. Я ухожу. И он ушел к себе. А я пошел к себе. И вот я шел, и был я жив-здоров, и руки-ноги мои целы, есть у меня жена, и есть корабль, есть дружина, а тот, кто спас меня сперва возле Источника, потом в Чертоге, он… Но мне, честно скажу, к великому стыду, о Хальдере не думалось! Я просто шел, смотрел по сторонам. А подойдя к шатру, остановился. И долго я стоял возле шатра, смотрел на Небо. Вот так и Хрт, наверное, стоял и молча ждал… а после принялся просить. И Небо даровало ему Макью. Потом, уже зимой, она ему сказала: «Муж мой, сегодня ночью мне приснилась рыба. Пойди и принеси ее». И Хрт пошел. А был сильный мороз, мела метель… А Сьюгред ничего не говорит. Молчит и Небо. И я к нему не обращаюсь, не прошу. Да и о чем просить? Есть у меня любимая жена. И скоро будет сын. И родится он в самом начале зимы, все будут чтить его. А где зимою буду я, и что было начертано на ножнах, и кто призвал меня в Чертог… А! Суета! Не знаю я того — и, значит, и не надо. И я закрыл глаза Небо исчезло. Потом, немного подождав, я снова их открыл и снова глянул вверх — тьма, звезды, облака, луна. Хрт мертв, Макья мертва, Земля наша пуста, нет ничего и никого, есть только я да Сьюгред. Да, только я и только моя Сьюгред! А остальное — прах и тлен. И я вошел в шатер и опустился перед Сьюгред на колени, меч отстегнул и положил у изголовья, потом снял через голову кольчугу и тоже положил — с опаской, чтоб не разбудить… Вдруг Сьюгред прошептала: — Муж мой! Я вздрогнул. Обернулся и спросил: — Ты что, еще не спишь? — Нет, — снова шепотом ответила она. — Мне очень страшно. А я сказал: — Но я же рядом, Сью. Кого тебе бояться? — Тебя я и боюсь, муж мой. — Меня?! — Да, муж, тебя. Ты стал совсем чужой. Ты обо мне совсем забыл. Все с ним да с ним. И шепчетесь. Он околдует тебя, муж. Он же колдун! — Н-ну, — я смутился, — и колдун. И что с того? — и тут я обнял Сьюгред. — Но колдуны бывают всякие. Вот Владивлад! Он мне сейчас сказал: зимой, в самом начале, у нас с тобой родится сын, все будут чтить его! — и я ее поцеловал и повторил: — Чтить, милая. Твой сын!.. Но Сьюгред отстранилась от меня и сказала: — Так то когда еще будет — зимой! А уже завтра ты забудешь обо мне. Ведь завтра мы придем к тому поселку, и твой отец и твоя мать выйдут к тебе. А если даже и не выйдут, то Владивлад, он же колдун… Он отведет твои глаза — и ты забудешь обо мне, и мы с тобой расстанемся! — Х-ха! Милая! — воскликнул я. — Да как же мы с тобой расстанемся! Ведь Вепрь мне обещал!.. — Да потому… — сказала было Сьюгред… Но не сдержалась и заплакала. Я утешал ее, как мог, я целовал ее и обнимал, шептал ей нежные слова… А нужно было бы спросить, узнать, откуда у нее это предчувствие. Но я не сделал этого. Забыл. Не обратил внимания. Я только утешал ее и утешал — и Сьюгред успокоилась, и я был тому рад. Потом она заснула. А я лежал, лежал, лежал… и думал, честно вам скажу, о тех, кого я завтра должен встретить. С тем и заснул. А утром, встав раньше обычного, я сразу взялся торопить, чтобы скорее выступали. Но Владивлад сказал, что прежде он должен снестись со смердами и он так и сказал о своих градских: «смерды» — и жег сигнальные дымы, и требовал от них ответа, и гневен был. А градские — дымами же — ответили: мол, да, они идут за нами вслед, да вот никак не поспевают, уж больно берега плохи, болотисты, но ведь идут они, торопятся, и в срок придут, и встанут заодин, чего там беспокоиться? Но черен был ярл Владивлад, грозил, что вырвет тысяцкому бороду, что… А! Немало он грозил! И невдомек было ему, что оттого и медлят уллинцы, и отстают, что не хотят они идти при его стремени, уж больно страшен он, уж больно он колдун! Но ничего я Владивладу не сказал. Поели мы, взошли на корабли и двинулись вверх по реке навстречу Барраславу, криворотым, навстречу… Да! Только об этом я тогда и думал. То есть я думал только о себе, а о Земле совсем не думал. Также не думал я о том, что умер Хрт, что Макья умерла, что я иду навстречу криворотым, и если одолею их… Нет! Честно вам скажу, я обо всем забыл, даже о Сьюгред. Стоял, смотрел на берега и вспоминал свои видения, и ждал, когда же я увижу тот поселок. Теперь-то я его узнаю, теперь-то я его не пропущу, как в тот поход, когда мы с Хальдером ходили к Уллину жечь Владивладу бороду, а после возвращались — и я смотрел, смотрел, смотрел, да так ведь и не высмотрел. Я и теперь смотрю — но по-иному. Вот справа хижины. Не то. А вот еще. Опять не то. А вот опять пустые берега, нет никого… Да и в поселках я ведь никого не видел, никто на берег не сходил и не смотрел нам вслед. Небось, уже бежали, кто куда, ведь криворотые идут, жгут, грабят, режут. И, говорят, от них одно спасение — в леса. Вот и бежал мой люд в леса, и затаился там, и ждет: вот ярл придет и остановит криворотых, и побьет, и вот тогда уже… Х-ха! Это он! Я не ошибся! И берег тот, и тот песок, и та ракита, и та хижина! Я подскочил и закричал: — Право греби! Лево табань! Р-раз! Р-раз! — Ярл! — поразился Лайм. — Ты что… — Молчи! Право греби! Р-раз! Р-раз! Гребцы смешались. Я кричал! И так страшно кричал… Что повернули. Подгребли. Сьюгред хотела мне что-то сказать… Но я ее не слушал — оттолкнул. И — через борт! И — по воде! И — на песок! По взгорку! К хижине! Вбежал… И замер. Да, все, как тогда, в тех страшных снах — стол, лавки, печь… И — никого, конечно же. И — запустение. Мох на столешнице. Репей в углу. И плесень на печном боку… Я постоял, свел пальцы крестиком… Но умер Хрт! И Макья умерла. И я, похолодев от ужаса, прошел за печь… Лежанка, а на ней тюфяк. Я тронул — весь прогнил. А я когда-то здесь лежал, а мать меня баюкала, а печь была тепла, и мне было тепло, отец входил и говорил: «Хрт в дом!» А мать: «И Макья ждет!» А я, с лежанки соскочив, бежал… А тут… Вдруг как мечом по голове! Шлем — словно пополам! И я… Нет, боли вовсе не было, а только стало вдруг темно… и я — как будто и не я уже, а непонятно кто, а, может, и никто уже… …Очнувшись, я почувствовал — лежу. Открыл глаза — а я лежу в шатре. В своем шатре. Рядом со мною Сьюгред. А там, в ногах — кто-то еще, черноволосый и чернобородый, и брови черные, и нос с горбинкою… Не знаю я его! А вот… А это Владивлад. Она на коленях предо мной. Держит кувшин. А Сьюгред поднимает мою голову… И Владивлад поит меня. Ф-фу! Жирное, вонючее. Должно быть, волчье молоко… Да, оно самое. Я пью. Потом ложусь. Мне уже легче. Вот я и говорю ему, черноволосому: — Ты кто? А он: — Я — Барраслав. А я: — Будь здрав, ярл Барраслав. Он улыбается, кивает. А я… Глаза сами собою закрываются — и я опять никто, совсем никто, и это хорошо, ибо зачем мне кем-то быть, когда оно вот так… И снова мысль оборвалась. И, говорят, я долго так лежал, стонал и бредил, а порой кричал. Потом затих… Потом открыл глаза — темно. Спросил, кто здесь. Сперва откликнулась жена. А после Владивлад… И тут-то я и вспомнил все! И снова принялся кричать, и порывался встать… А Владивлад меня держал, Сьюгред давала пить… И я затих. Я слаб был, немощен — как будто я старик и очень болен. И я молчал. Лежал, губы облизывал. Сьюгред хотела развести огонь — я запретил. Я не хотел, чтоб они видели, какие у меня глаза; лежал, не шевелясь, и глаз не утирал, чтобы не поняли… А Владивлад сказал: — Темно, совсем темно. Я ничего не вижу. И хорошо, подумал я, но промолчал. А он сказал: — Да, это хорошо. И хорошо еще, когда ты не один. А я-то был один, когда ушел отец. Я и сейчас один. Я и уйду один. А у тебя жена-красавица. И скоро будет сын. Завидую тебе! Сьюгред заплакала — чуть слышно. А я лежал, молчал. А Владивлад опять заговорил: — У каждого своя судьба, своя беда. И своя боль. Сейчас ты думаешь, что твоя боль больнее всех других. Но это, брат, не так. Вчера я рассказал тебе про ярлича. Что, разве то была не боль? Боль, брат! Да и еще какая! А вот… А вот еще одна история! Так рассказать ее? Или молчать? И я, подумавши, спросил: — А про кого это? А он: — А про двух мальчиков: про сына ярла и про сына смерда. Это давнишняя… и тайная история! Настолько тайная, что даже я — колдун, сын колдуна — и тот лишь только уже здесь, в этом шатре, всю, до конца, ее расслышал. А теперь, хочешь, расскажу ее тебе? Ибо, мне кажется, ты знаешь только половину. Так рассказать? — Д-да, — сказал я. Чуть слышно я сказал. Но зато сердце грохотало! И Владивлад, откашлявшись, заговорил: — Жил ярл. Ярл был женат. И был у ярла сын. Жил смерд. Смерд был женат. И был у смерда сын. И были эти сыновья очень похожи друг на друга так, что не отличить. Но ярл жил в тереме, а смерд жил в хижине. От терема до хижины было немало дней пути. И вот живут те мальчики, не знают друг о друге. И ярл живет. Живет и ярлов враг. Потом тот враг приходит в ярлов терем — и убивает ярла, ярлову и ярлича, и отрезает им головы, и бросает их в реку. А смерд живет. Живет его жена. Живет их сын. Живет и ярлов тысяцкий. И вот он, этот тысяцкий, и узнает, что ярл и ярлова и ярлич — все убиты. И знает тысяцкий: если вернется он в Ярлград, так и его убьют. Но тысяцкий как плыл, так и плывет в Ярлград — только теперь уже не к ярлу, господину своему, а к своей смерти. А ночью, чтоб передохнуть, он сходит на берег. И входит в хижину. И видит смерда, смердову жену. Садится, ест их хлеб и пьет свое вино. И вдруг он видит смердича… ну до того похожего на ярлича, что и не отличить! И думает тот тысяцкий: а вот возьму я смердича и привезу с собой в Ярлград, и всем скажу, что это ярлич! А чтоб надежно скрыть обман, чтобы никто не проболтался, я смерда, смердову жену и весь их род убью. И встал он, тысяцкий, меч обнажил, и… Нет! Не смог он, тысяцкий, содеять то, что думалось. Хрт оградил его, Хрт спас. И вышел тысяцкий из хижины, сел на корабль, дальше поплыл. Но далеко он не отплыл опять сошел на берег и по тропе пошел. Эта тропа кому-то недоступная, а кто-то должен знаки знать, а кто-то сам идет, как будто кто его ведет. Так этот тысяцкий и шел — как будто кто ему указывал, он сам потом об этом говорил тому, кто тоже там бывал… А больше ничего он не рассказывал нельзя! Но, думаю, там было так: вот он пришел, вот попросил… а меч не взял, ибо смекнул, что не к добру дается этот меч. Но разве можно обмануть судьбу? И потому, вернувшись к кораблю, он и действительно, как и просил, увидел, что лежит на берегу живой и невредимый мальчик, которого никто, даже родная мать не отличила бы от ярлича… но рядом с мальчиком лежит тот самый меч! Который смог поднять один лишь тысяцкий, ибо ему он был. И, взявши меч и взявши мальчика, Халь… Тысяцкий! Пошел он, тысяцкий, в Ярлград. А смердич умер — в тот же день. Ему, так говорят, было видение, он утонул, спасая ярлича — и возродился в нем! А ярлич возродился в смердиче. И был на теле смердича шрам ярлича, и были в мыслях ярлича… А, что и говорить! Одно лишь и скажу: вот так, брат Айгаслав, судьба соединила их, тех мальчиков, и вот теперь поди ты разбери, кого тот тысяцкий привез тогда в Ярлград! А уж за что потом, через немалые года, тем мальчиком убит был тысяцкий, того и вовсе не понять. Но уж таков Источник. И так он исполняет обещания. И так нас боги путают! Но мы не вправе их судить, а нам дано их только чтить! И замолчал ярл Владивлад. И я молчал. И все хотел было спросить, да не решался… И тогда он: — А ключница? — спросил. — Так с нею было так. Сын утонул. И сына не нашли. И долго она плакала, а после как бы успокоилась. Но тут вдруг стали говорить… Ну, и пошла она в Ярлград. В терем пришла. И тысяцкий узнал ее. Она ему все рассказала. И тысяцкий, подумавши, позволил ей остаться. Потом, уже через некраткий срок, он и спросил: «Ну, что?» — «Мой. И не мой, — она ему ответила. — Но если б даже был и мой, я б все равно его не забрала. Кто я? Раба. И муж мой раб. А сын пусть будет ярличем и пусть не знает обо мне, и пусть забудет, ну а сама я никогда…» Ну, и расплакалась. И попросилась: «Отпусти! Я больше не могу!» И отпустил. Ушла. А дальше что? Того я не могу сказать, ибо рабы, они и есть рабы, их тьмы и тьмы. Да и потом на них то мор, а то набег — тогда и уведут куда-нибудь, и продадут кому-нибудь. Ну а куда, кому, того уже и я, их господин, и то не знаю. А здесь, я посмотрел, в этом селении уже лет пять нет никого. Так что могло оно быть и так, могло и сяк… Да, что и говорить, худая у меня земля! Худая, брат. Он замолчал. И я молчал. Пять лет нет никого! Быть может, и жива она еще… Да что теперь! Разве теперь найдешь ее? Да и когда ее искать, кому искать, когда уже вот-вот сойдемся с криворотыми, и разве я теперь буду беречь себя?! А если б и берег… А Владивлад сказал: — Хрт мертв. Макья мертва. Но я еще все не сказал. Ибо не срок еще! Встал и ушел. А мы остались. Сьюгред легла ко мне, и обняла меня, и зашептала: — Муж мой, не верь ему, он лжет! Откуда ему знать о том, чего не видел? Ты как упал, а он следом вбежал — и закричал, чтоб ставили шатер и отнесли тебя туда, а следом сам пришел и мазал тебя мазями, обкуривал дымами, и ухо на груди твоей держал, а ты кричал, муж мой, ты… — Что? — Так, ничего, о ключнице рассказывал. О мальчике, который утонул. Тогда этот колдун встал и ушел туда, где ты упал, и… Я все видела! Сперва он все ощупал и обнюхал, потом развел в печи огонь, бросал в него какие-то коренья, огонь зеленым стал, заполыхал, а он стал приговаривать, хозяев вызывать… а после замер, на огонь уставился — и долго так сидел! Потом вскочил и говорит: «Вот оно как! Вот оно как!» Но я же тоже видела: огонь просто огонь, только зеленый. Не верь ему, муж мой, он лжет. Лжет! Лжет! Я… И она заплакала. Я утешал ее. Я говорил: все хорошо, моя любимая, мы вместе, зимой у нас родится сын, все будут чтить его, а криворотые уйдут, мы одолеем их — Лайм вскроет пузырек, и колдовство… А Барраслав… А и действительно, подумалось, а Барраслав? И я спросил: — А Барраслав когда пришел? И сколько с ним? Она сказала: — Меньше полусотни. Пришли они, когда уже темнело. И Барраслав сразу сказал, что биться с криворотыми нельзя, а нужно отходить, иначе… Вновь она заплакала! И вновь я утешал ее и говорил, и говорил, и говорил то, чему сам, конечно же, не верил. А что еще мне было говорить? Она — моя жена, и у нее под сердцем тот, ради кого… Да! Вот тогда-то я и понял, из-за чего тогда мать… ключница?.. из-за чего она тогда решила: «Мой он или не мой, но про меня он пусть забудет, но только был бы ярличем, и был бы счастлив он, а я…» И так и я: не срок уже мне думать о себе, теперь — только о ней, о Сьюгред, и о том, кто у нее под сердцем. И потому я говорил и говорил, и обнимал, и целовал, и снова говорил — и как был рад, когда она, утерши слезы, прошептала: — Муж мой! Все будет хорошо! — и даже засмеялась. А утром, выйдя из шатра, я бодр, крепок был, сошелся с Барраславом, Владивладом — и сели у костра, и говорили. А после Шуба к нам подсел. А после Лайм. И снова говорили. А после был сигнальный дым — мол, Кнас идет, их тьмы и тьмы. А уллинцы дымов не посылали. Ярл Владивлад был черен, но молчал. И Барраслав уже не говорил о том, что надо отходить. Теперь он говорил о том, где надо будет встать и как и чем встречать. И вспоминал, как бился в дальних странах. А я молчал. И Лайм молчал. Потом мы все ходили и осматривали поле. Потом я Лайма отозвал и сказал так: — Прости, почтенный Лайм. Вот чем все дело кончилось. Я не такое обещал. А он сказал: — А, что теперь! Почтенный — это главное. — Да, — сказал я. Мы обнялись. Потом был пир, мы пировали. И Лайм тогда сказал, что завтра он поступит так: выйдет вперед и расстегнет ворот рубахи, достанет из-за пазухи волшебный пузырек… Но Владивлад на это возразил, что надо бы… А Шуба, тот… А Барраслав… И даже моя Сьюгред, и та, не утерпев, стала давать советы! Один лишь я молчал, ибо я все уже сказал, все сделал… Нет, не все! Вот еще б завтра честь не уронить, ибо Лайм прав: почтенный — это главное. А Барраслав… Вот где судьба и вот где боль! Вот где… |
||
|