"Черная сага" - читать интересную книгу автора (Булыга Сергей)2Хрт не любил стрелять из лука. А Подкидыш, напротив, любил. Хрт бил мечом. Меч, так он говорил, достойное оружие, меч — это сила, а стрела это коварство. Подкидыш возражал: меч, говорил он, короток, зато стрела длинна, быстра, неотразима, стрела, когда она летит, поет, а меч умеет лишь хрипеть. Тогда зачем, смеялся Хрт, ты убиваешь птиц, они ж тоже поют. Поют, да не о том — так отвечал Подкидыш. Он ненавидел птиц! И бил их, бил. Хвакир мог разорвать, сожрать подстреленную птицу, и Подкидыш его не ругал, ибо он птиц не подбирал, в дом как добычу не носил, а просто убивал, и все. Зачем? Все удивлялись. И откуда он взялся, Подкидыш? Макья сказала, что нашла его в лесу — и пожалела, накормила грудью, и принесла, и положила в колыбель. А Хрт, придя с охоты, возмутился. Он говорил: это недобрый знак, как знать, кто нам его подбросил, что, если он нам на погибель? Но Макья пристыдила мужа, Хрт замолчал. Потом, уже на третий день, признал Подкидыша, взял на руки. Потом учил его ходить, владеть мечом, читать следы. Потом однажды — так, для баловства — дал ему в руки лук… С того и началось! Подкидыш до того метко стрелял, что просто удивление. Бил влет, навскидку, бил среди ветвей. Он даже ночью, в полной темноте, мог снять птицу по голосу — она чуть запоет, а он уже… Хрт говорил: — Нехорошо это. Дичь надо убивать только ради добычи. Ради забавы можно убивать только врагов. Подкидыш ничего не отвечал, а только молча пожимал плечами. А в остальном он был послушный и примерный сын. Когда родные сыновья переженились и ушли, Подкидыш оставался вместе с Хрт и Макьей. Хрт до того уже был слаб, что при ходьбе опирался на меч. А Макья ничего уже не видела. Подкидыш помогал ей по хозяйству. А когда к ним явился Чурык и грозил их убить, то Подкидыш заманил его в ловушку и утопил в хмельной и вязкой сурье. Теперь, конечно же, нам легко рассуждать, говоря, что это был нечестный бой, что даже с самым заклятым врагом нужно вести себя достойно, что… А руммалийский младший ярл Нечиппа пришел в мою страну, сжег Ровск и взял заложников, Гурволод поклонился руммалийцу и встал при его стремени, и они вместе двинулись к Ярлграду, и Верослав вышел из города, и бился с ними, вел себя по-ярльски, Гурволод устыдился своего предательства — и повернул мечи, и они оба били руммалийцев, и брали на копье их корабли, а руммалийский ярл подло казнил заложников и жег моих людей диким огнем, этот огонь никак не погасить, он даже на воде горит — и мои люди побежали. Хрт их не поддержал, Нечиппа вошел в город — и все, что пожелал, там сжег, а всех, кого хотел, казнил, кого хотел, ограбил, потом явился к капищу и поклонился Хрт, и одарил его, и Хрт… Хрт благосклонно принял руммалийца, позволил ему сесть за стол и есть, и пить, и греться у Бессмертного Огня. И сам Белун прислуживал пришельцу вот что мне было сказано хозяином харчевни! Я встал и расплатился, вышел. Но тотчас Лайм… Но что нам Лайм! Что нам Нечиппа! Я должен рассказать вам о Подкидыше. Так вот, родные сыновья переженились и ушли, а Подкидыш остался при Хрт. Хрт умер, он его и сжег. И Макью сжег. Они ушли на Небо. Ушли, но и остались здесь. Мы возвели им капище. Мы приходили в Хижину, мы поклонялись им, мы грелись у Бессмертного Огня. Мы чтили и Подкидыша — ведь Макья вскормила его молоком, Хрт научил его владеть мечом. А Подкидыш совсем одичал. Теперь он в Хижине не жил — спал, где попало, накрывался, чем придется, а есть совсем почти не ел, почти не пил. Бродил, носил лук на плече. Увидит птицу — выстрелит, собьет. Хвакира тогда рядом с ним не было — Хвакир однажды лег, окаменел, и так и по сей день… Ну да! И так и по сей день лежит, не стронется, не встанет. И потому никто уже не подбирал подбитых птиц, не рвал их, не сжирал. Ну а Подкидыш все равно стрелял. И стали говорить: Подкидыш обезумел! Вы только посмотрите на него — какие дикие глаза! Во что одет! А ходит как! А говорит!.. Но говорил он, впрочем, очень мало. И то, лишь отвечал, а сам речей не заводил. Когда у него спрашивали, зачем он убивает птиц, он отвечал: — А я зачем убит? А когда ему говорили, что он ведь жив, он отвечал: — Не верю. А когда в дни поминовения Благих Прародителей его призывали в Хижину, он неизменно отказывался, говоря, что он подкидыш, а не сын, он вообще не человек и нечего ему сидеть среди людей. — Тогда чего ты хочешь? — Возвратиться. — Куда? — Не знаю, — отвечал. И уходил. И тогда мы стали догадываться, что он — заблудший, опоздавший бог. К тому времени, когда он спустился к нам с Неба, все земли уже были заняты другими богами, которые явились раньше него, и Подкидышу нигде не нашлось места. И он бы умер, брошенный в лесу, и так оно и должно было случиться, однако Макья пожалела его, накормила, принесла к себе в дом, Подкидыш вырос… Ну и что? Стать богом он не мог — бог уже был, наш Хрт, — а становиться человеком не хотел. А улететь на Небо… Да! Вот почему он ненавидел птиц — у них были крылья, они могли летать, они могли достигнуть неба, а он был обречен ходить, как просто человек. А человеком он быть не хотел! И мы стали его сторониться. Однако после того, как он сгорел, мы устыдились своего страха перед ним — ведь за всю свою жизнь Подкидыш никому из нас не причинил ни малейшего вреда, и обманул он только один раз, и то Чурыка. Вот разве птиц губил… Но обо всем этом мы задумались уже только тогда, когда Подкидыш сгорел на жертвенном костре, а пока он был жив, мы его сторонились. А когда с ним случилась беда, мы над ним насмехались. Не все, конечно же, но многие говорили, что то, что случилось с Подкидышем, вполне справедливо, ибо бессмысленная жестокость не должна оставаться безнаказанной. А случилось с Подкидышем вот что. Было это осенью. Журавли улетали на юг. И было их так много, и летели они так низко, что настрелять их мог любой, даже совсем еще малый мальчишка, просто мы в журавлей не стреляем. А он… Он вышел на берег, туда, где у нас сейчас пристань, снял с плеча лук и принялся стрелять. И… Раз за разом он не попадал! Еще раз говорю, журавли летели очень низко и их было великое множество, а Подкидыш, отменный стрелок… Стрелял, стрелял, стрелял — а стрелы уходили мимо, мимо, мимо! Он стал кричать, как дикий зверь, он обезумел! И все стрелял, стрелял… Ни разу не попал! Журавли улетели. Подкидыш остался. Долго стоял, не шевелясь… А после сломал свой лук и отшвырнул его! А после сам упал. Так и лежал. Стемнело. Он не шевелился. Мы не решались подходить к нему. Мы думали: наступит ночь — и он, скрывая свой позор, уйдет и больше никогда к нам не покажется, и это хорошо, он нас страшил, он бесполезен был, зачем он нам?! И наступила ночь. И… Все прекрасно слышали — скрипели небеса. Мы говорили: это добрый знак, это Макья колышет свою колыбель, а ее колыбель — это наша земля, а мы, весь наш народ — это ее дитя. И нам было спокойно. А утром наши женщины пошли к реке, чтобы набрать воды… и прибежали, и кричали в ужасе: — У Подкидыша выросли крылья! У Подкидыша выросли крылья! И так оно действительно и было. Когда мы, вооружившись мечами, вышли к реке, то увидели, что у Подкидыша вместо рук были крылья. И эти крылья были очень большие и крепкие, не чета журавлиным, и вообще, таких крыльев мы никогда у птиц не видели. Да и сам Подкидыш нисколько не походил ни на какую птицу. Лицо его было бело как снег и перекошено от боли. Подкидыш уже не размахивал крыльями, а просто стоял, опустив их вдоль тела. Женщины наперебой рассказывали нам, что прежде он пытался взлететь, но ничего у него из этого не получалось. И так он никогда и не взлетел, хоть иногда — тайком — и пробовал. А наблюдать за этим было очень смешно. И мы смеялись — но не все. А Подкидыш молчал. И терпел. И никуда от нас не уходил, ибо прекрасно понимал, что, лишившись рук, он стал совсем беззащитен, чужие люди запросто могли бы его убить. А мы его не убивали — ведь он был вскормлен Макьей и обучен Хрт, он оградил нас от Чурыка. Так пусть живет! Пусть кормится. Но он не брал еды. Ходил, поглядывал на нас, на пролетавших птиц, молчал. Мы знали, он скоро умрет. Ну что ж, мы все когда-нибудь умрем, так не жалеть же всех! Так он ходил среди нас пять, десять, двадцать, сорок дней. На сорок первый умер — стоял, смотрел по сторонам, молчал, а после зашатался и упал… И пусть он был подкидышем, безруким, бесполезным, но мы-то помнили: он был воспитан Хрт, и мы его почтили — снесли, обмыли и одели во все чистое, и положили возле Хижины, воздвигли ему жертвенный костер и подожгли — он загорелся… И взвыл Хвакир! И так он выл! Так выл — что больше никогда… Но я, мне кажется, уже слыхал подобный вой — это когда мы уходили из Йонсвика, Гуннард командовал «Р-раз! Р-раз!» — и все гребли, и греб и я, корабль бросало на волнах, и когда мы вздымались на гребне, я привставал со скамьи и пристально смотрел на берег. Хвакира там, конечно, я не видел, но зато слышал вой — ужасный, мрачный, скорбный вой, так воют только по покойникам… Но ведь я жив — сходил в Окрайю и вернулся, и вот я теперь вновь в Йонсвике, есть у меня корабль и сорок воинов, и Лайм, и Лайм поклялся мне… А Нечиппа уже не Нечиппа! Теперь он Барраслав, ярлградский ярл, так им Белун сказал — и они покорились. И этот Барраслав теперь сидит там, где прежде сидел я, и ест из моей мисы, и пьет из моего рога, и отдает распоряжения моим рабам и даже моим младшим ярлам, тратит мою казну и воздает мои дары — и так изо дня в день, а ночью укрывается моим одеялом, ложится на мою подушку, к нему приходят мои сны… И пусть бы и пришли хоть раз! Вот я бы посмеялся! Пусть бы увидел он… Но я спросил: — А почему его назвали Барраславом? — А потому, что, — ответил хозяин, — «Барра!» — это их клич. С этим кличем они и явились в Ярлград, и жгли, и грабили, а Хрт, ярлградский бог, нисколько не разгневался на них, а принял, как родных детей и даже обещал им свою защиту. И они приняли ее — и поклонились Хрт, а свою прежнюю руммалийскую веру отринули, ну а Нечиппа, тот и вовсе стал ярлградцем — он и изъясняется только по-ярлградски, и живет по ярлградским обычаям, и требует, чтобы его именовали только ярлом Барраславом и никак иначе. А Хрт за все это платит ему с лихвой: Ярлград покорен Барраславу, и Ровск и Глур уже признали его старшим. А что тэнградский сухорукий ярл и кое-кто еще пытается ему перечить, так Барраслав и их очень скоро образумит и поставит на колени. Один лишь Владивлад, ярл Уллина, пока что еще держится, но и тот, я так думаю, очень скоро подставит под меч свою бороду. А посему я вам советую: идите сразу к Барраславу, нанимайтесь к нему, он и заплатит хорошо, и верх будет его. Идите безо всякого сомнения! Мы, расплатившись, вышли из харчевни. Обговорили все, как есть. И я сказал: — Мы идем на Рубон, к Владивладу! И в тот же день мы покинули Йонсвик. Прошли вдоль берега, пришли к устью Рубона, вошли в него и поклонились Хрт — там на холме есть капище, там Хрт, изваянный из камня. Я руку резал в кровь и этой кровью мазал ему губы, а Хрт молчал, я снова мазал, мазал, мазал, а Хрт по-прежнему молчал. И я смолчал — не стал я им рассказывать, что это нехороший знак, зачем им, белобровым, это знать? Как вовсе ни к чему им знать и о том, что Владивлад — мой злейший враг. Ведь, может, и не враг уже. Ведь то было когда! Еще при Хальдере, когда мы пришли в Уллин и, взявши город на копье, явились к капищу — и я сидел, а Владивлад стоял, — и воздавали дары Хрт, рабов и золото, и Хрт их пожирал огнем, а после Владивлад склонился предо мной и я мечом отрезал ему бороду, швырнул ее в огонь — и Хрт принял и бороду, и Владивлад стал младшим, а я старшим… Но то было давно! Да и к тому же я из рода Хрт и Владивлад из рода Хрт — и между нами многое дозволено. А Барраслав — чужой. Да и какой он Барраслав — Нечиппа! Темнорожий! А посему и я, и Владивлад, и Верослав, и Судимир, Гурволод, Миролав, Стрилейф — все до единого должны встать заодин, прийти к Ярлграду и бить, бить, бить тех чужаков! И… Да, все это, конечно же, так. Но прежде я должен явиться в Уллин, где меня встретит Владивлад. И он будет сидеть, молчать, пощипывая бороду, а я буду стоять и говорить, и говорить, и говорить, как будто если много говорить, то речи, как вода, проточат камень. Хальдер смеялся над болтливыми, он восклицал: — Это холопам дан язык. А ярлу — меч! Ха! Рассуждать легко. А тут как быть? У Владивлада за спиной дружина, в дружине триста воинов. И Уллин, если надо, выставит три тысячи, не менее. А у меня всего один корабль. Вот тут и будешь говорить, и будешь растекаться сурьей, и обещать такое, что потом… А у Нечиппы, говорят, два легиона, а это значит, что… Но главное не в том! А в том, что Владивлад, встретив меня, пренепременно спросит: — Ты кто такой? А я скажу: — Я — Айгаслав, сын Ольдемара, старший ярл. Он усмехнется, скажет: — Нет, неправда. И Ольдемар давно убит, и Айгаслав. Ярл Ольдемар убит в бою, а ярлич Айгаслав зарезан, обезглавлен. А ты — не знаю, кто такой. Он так и прежде говорил, еще при Хальдере, и мы тогда явились к Уллину и взяли его на копье, и я отстриг у Владивлада бороду и сжег ее на жертвенном костре, и Владивлад мне поклонился, и Уллин мне платил, и Владивлад был тих… А через год опять забунтовал, поднялся, и Хальдер говорил: — А я предупреждал! Я что хотел? В костер его! А ты — одну лишь бороду. А вот теперь… А вот теперь ярл Владивлад крепко сидит на Уллине, а у меня всего один корабль — и я иду к нему за помощью, я буду ему кланяться, а он будет сидеть и усмехаться, и, если пожелает, будет спрашивать: «ты кто такой?», а нет — так вообще будет молчать. Вот так-то вот! А тут еще и сон… А сон мне был такой. Я — совсем маленький, мне года три, не более, и я сижу на коленях у Хальдера. Хальдер внимательно смотрит на меня и спрашивает: — Ты кто такой? Но я не отвечаю — я молчу и в страхе озираюсь. И вижу — мы в какой-то хижине, сидим возле стола, а рядом с нами Бьяр, а у двери стоит какой-то человек, одетый в рубища. Это, должно быть, смерд. Смерд тоже перепуган и молчит. А Хальдер говорит: — Хозяин, кто это? — Мой сын, — так отвечает смерд. Тогда Хальдер осторожно — двумя пальцами — поворачивает мою голову, указывает на висок и спрашивает: — А это что? — Родимый знак, — так отвечает смерд. — Недобрый знак. Мы, господин… Но Хальдер, рассмеявшись, говорит: — Нет, ты не прав! Это — знак власти. Очень большой власти! И ты за это, смерд… Тут Хальдер замолкает, а после, повернувшись к Бьяру, говорит… Говорит по-окрайски! Я по-окрайски знаю хорошо, я жил в Окрайе, я женился там… Но это там — в той, в настоящей жизни, ну а во сне я ничего не понимаю! А Хальдер говорит и говорит, Бьяр ему отвечает, и они спорят, ссорятся! А после Хальдер ссаживает меня с колен, встает из-за стола и что-то кричит Бьяру. И Бьяр кричит. Хальдер хватается за меч… Но тотчас, успокоившись, вновь — уже тихо — говорит, и они выходят из хижины. И смерд выходит вслед за ними. И вот уже их шаги замирают во тьме… А я стою возле стола, мне страшно. Но тут я замечаю на столе кусок хлеба, беру его и начинаю есть. Я очень голоден, я жадно ем, я забываю обо всем! Но вдруг из-за печи ко мне выходит… Ключница. Да-да, это она! Только одета непривычно просто. И ключница берет меня на руки, прижимает к груди и уносит, кладет на лежанку, и начинает нежно приговаривать, а после напевать. Мне хорошо — я сыт и мне тепло, — глаза мои сами собою закрываются, я засыпаю, сплю… А просыпаюсь, вижу: я на корабле, а рядом со мной Сьюгред, а вон и Лайм, а вон… Гребцы гребут, корабль идет вверх по реке, и скоро мы прибудем в Уллин, и Владивлад с усмешкой спросит у меня: «Ты кто такой?», а я ему скажу… Что я скажу?! Кто я такой? Ведь я не Ольдемаров сын, теперь я это точно знаю, а лгать врагу ради спасения — это, значит, признать свою слабость, это бесчестие, я Владивладу лгать не буду — скажу, как есть. А дальше что? Он посмеется надо мной, Лайм отвернется от меня, Лайм уведет корабль, и я останусь… Мысль оборвалась. И я лежал, смотрел на облака, пытался думать, но не думалось. Сьюгред спросила: — Что случилось? — Нет, ничего, — ответил я. — Все хорошо, моя любимая. И продолжал лежать, смотреть на облака, на пролетавших птиц. Когда мы еще морем шли, мне думалось: вот мы придем в Ярлград, изгоним Верослава и на кумирне разведем костры, и воздадим дары, Хрт примет их, все будут ликовать, кричать: «Ярл Айгаслав! Наш ярл! Сын Ольдемаров! Хей!» Но этого увы! — не будет. Ярл Верослав бежал, Ярлград поддался темнорожему Нечиппе, Нечиппа сидит там, где прежде я сидел, и ест и пьет мое, моим владеет и мое дарует… Нет, не мое! Кто я? Смерд и сын смерда, ярл Владивлад был прав, когда не пожелал меня признать. Да и не он один! А сколько было тех, кто называл меня подкидышем, подменышем, а мы хватали их и жгли, и резали, топили, и обрубали языки, и глаза вынимали, и… О, Заступник Хрт! Ведь, значит, все они невинно убиенны! А ты же принимал их в дар, ты изъявлял довольство, ты… Нет! Хрт лишь принимал, он не просил, а это я давал — и, значит, я один за все в ответе. И отвечу. Приду и расскажу все Владивладу. Пусть знает, пусть все знают, что я не ярл, а смерд — и принимаю свою долю, и вернусь… Да, и вернусь! Раньше я думал: я не вправе это делать, что вся моя Земля за мной, я должен за нее стоять и защищать ее, и сохранять ее единство. Но единой Земли уже нет, а есть двенадцать непокорных ярлов и есть Нечиппа-Барраслав, которому благоволит сам Хрт, как прежде мне благоволил. Вот он какой, наш Хрт! И вот каков Хвакир, который уводил меня, а после выл мне вслед — так воют только по покойникам! Значит, для них я мертв. И буду мертв! И пусть моя — да не моя уже! — Земля принадлежит тому, кто избран самим Хрт, а я, как Акси… Да! Ведь Акси смог вернуться в свое прошлое. И Сьюгред говорила, он был счастлив, он снова молод и здоров, силен и смел, с ним его женщина. Вепрь обещал ему — и так оно и стало. — И так и мы, — сказала тогда Сьюгред. — Мы не расстанемся, мы будем вместе, что бы ни случилось. Как ты просил у Вепря, так оно и будет. И была счастлива. Она, конечно, думала, что мы придем в Ярлград, поднимемся в мой терем, народ будет безумно ликовать… Так нет! Нам не видать теперь Ярлграда, ибо нас ждет поселок у реки и хижина, очаг, топящийся по-черному, и рубища, и прялка, и соха. Я буду без меча, ибо меч смерду не положен, а Сьюгред будет без колец, без колтов, диадем и ожерелий — так им, простым, дано… И никогда мы с нею не расстанемся — так Вепрь определил, Вепрь держит свое слово; вон, Акси попросил — и Вепрь исполнил в точности. И так же будет нам. Я не ропщу. Ведь я вернусь туда, где я родился. Я знаю своего отца. Я знаю свою мать. Отца я, правда, видел только один раз, и то только во сне. А мать я знаю хорошо! Она была покорная раба. Хальдер хвалил ее, ставил другим в пример. Он даже позволял ей приходить ко мне, когда я сплю. Он говорил мне: — Ты ее не бойся. И она приходила ко мне, поправляла мое одеяло и прибирала в моей горнице, и травы жгла, что-то шептала. А когда я болел, то лечила меня. Я не любил ее — она была рабой. Но Хальдер говорил: — Все женщины — рабы. Даже Макья, и та, сам знаешь, как боялась Хрт. И ключница меня боялась, она ни разу не посмела мне перечить. Я говорил ей: «Уходи!» — и она сразу уходила. Я говорил: «Молчи!»… И только один раз она меня ослушалась: я ждал, что она явится, я звал ее, молил, а ключница не приходила. Ушла — и унесла с собой тот страшный сон, в котором Хальдер, схватив нож, резал меня затем, чтобы я стал похожим на ярлича, которого Мирволод обезглавил. О, то был страшный сон! Он донимал меня, сушил, морил, меня водили к шептунам, меня лечили знахари, Хальдер чем мог задабривал кумиров, Хальдер выпытывал, да что это со мной — а я молчал! Я думал, я вот-вот умру. И тогда ночью мне явилась ключница и успокоила меня, и забрала тот страшный сон, замкнула на волшебные ключи… и говорила: «Никому не верь, ты — ярл, ты найден на реке, а мальчик, так похожий на тебя, умер в тот день, когда тебя нашли, Хальдер не трогал мальчика, не резал ему горло, Хальдер ушел вверх по реке искать тебя, а мальчик был на берегу, стоял, склонившись над водой, смотрел, смотрел, смотрел на воду — а вдруг упал и умер». Вот что она тогда мне рассказала. Как будто так. Или не так? Я не напутал ли? Нет, кажется, все было точно так. Но я всего тогда не понял и подумал: ну ничего, назавтра она вновь придет, я расспрошу подробнее, я пригрожу — и она не посмеет скрывать, и все расскажет, я узнаю… Однако больше я ее не видел. Напрасно я ночами ждал, не заскрипит ли половица, не раздадутся ли шаги и не мелькнет ли свет в щели под дверью… Потом, уже зимой, когда я, осмелев, спросил, а где же ключница, Хальдер ответил так: — Она сбежала. Да что тебе до ключницы? Раба! Я промолчала. Но знал: он лжет. А если он со мною так, то уж и я тогда… Но что тогда! Тогда я ничего еще не знал. Это теперь, увидев этот сон, я понял, кто она такая и кто я ей, и почему всегда, когда мне очень тяжело, мне снится сон, что будто я иду с нею вдоль берега, а берег крут, вода внизу черна как ночь и все манит к себе, манит, а мать: «Не бойся, ты ж со мной!» — и держит меня за руку, ведет, с ней хорошо, покойно, с ней легко, вот так бы спал и спал!.. Но разве тут заснешь? И я встаю, иду между скамьями, гребцы гребут, а Лайм командует: «Р-раз! Р-раз!», Сьюгред сидит и смотрит на воду, молчит. Она очень грустна. Она уже, наверное, почуяла недоброе. А что недоброе?! Ну вот и явимся мы в Уллин, я встречу Владивлада и расскажу ему, как есть: да, я не Айгаслав, а смерд и смердов сын, родился я в трех днях пути от вас, здесь где-то, на реке. Но так ли это? Это ж только сон. Что говорила ключница? А то, что я был найден на реке, рядом со мной лежал волшебный меч, который дался только Хальдеру, а остальные не смогли его поднять. А Хальдер взявши меч, взял и меня, и мы пришли в Ярлград… Так кто же мой отец — ярл или смерд?! Хальдер ушел, но так и не сказал, где он нашел меня. И меч с собой забрал. Потом забрал и ножны. На ножнах были письмена, я их не смог прочесть, но Хальдер говорил, что это хорошо, что мне лучше не знать, что там было начертано. И ключница ушла, и тоже ничего не рассказала. И много лет с тех пор прошло, ее, должно быть, уже нет в живых. Как нет в живых и ее мужа, смерда. А если я действительно их сын, то Хальдер мог велеть, чтобы и их, и всех, кто знал хоть что-нибудь, убили. Хальдер порой был очень крут! Ольми, и тот не смел мне ничего рассказывать о том, где и когда и как и почему меня нашли. Он говорил: — Спроси у Хальдера. А Хальдер говорил: — Забыл. Давно все это было, ярл, сын ярла, господин. Да и зачем это тебе? — и улыбался. И я два раза приходил его убить — брал меч, рубил… а Хальдер оставался жив. И я смирился, ждал. Потом-таки убил его, нет, отравил, нет, отравил не я — посол. И что с того? Мне это помогло? Хальдер ушел, а я… Кто я? Ярл или смерд? Но так ли это важно?! Я — это я, при мне мой меч, и он испытан многими, все, даже, Винн, остались им довольны. Кроме того, есть у меня любимая жена, есть сорок воинов, корабль. И я иду туда, куда хочу, и все, что мне положено судьбой, приму. Пусть Хрт решает за меня! Так было исстари, и так есть и сейчас — мы лишь сражаемся, а побеждает тот, кто ему люб. Хей! Х-ха! И я вернулся к Сьюгред, сел рядом с ней, и говорил ей добрые слова, и Сьюгред отвечала мне. И Сьюгред была счастлива! Вечер настал — и мы причалили, и развели костры, и пировали. Потом… Все спали, я лежал, долго не мог заснуть. Да я и не хотел того! Я чуял — лучше мне не спать, лучше не спать, лучше не спать. И я уже хотел было подняться… Но тут я заснул. И мне сразу приснился сон, в котором я — как будто бы со стороны — увидел себя маленьким мальчиком. И на этот раз, в этом сне, я был совсем один, ибо уже не было рядом со мной ни Хальдера, ни Бьяра, ни моего отца, и я был уже не в хижине, как обычно, а стоял на берегу реки и пристально смотрел на ее медленное, завораживающе медленное течение. Да, я тогда был маленьким мальчиком. Но в то же время я прекрасно понимал, что я давно уже не маленький, и я не смерд, а взрослый ярл, который совершенно точно знает, что все это ему только снится. Но он также знает и то, что это не простой, а вещий сон, и потому ему очень важно запомнить то место, на котором я сейчас стою, и тот поселок, где я живу, чтобы потом, когда он, взрослый ярл, проснется, он мог бы без труда отыскать эти места в той его жизни наяву. И поэтому я, мальчик из вещего сна, желая помочь взрослому ярлу из яви, встал, отвернулся от реки и посмотрел вокруг, и стал запоминать, какой здесь берег и какие хижины, и сколько их, и где колодец, и где капище, и где мой дом. Мой дом был здесь же, рядом, в каких-то двадцати взрослых шагах от реки, а на его пороге я увидел ключницу, она приветливо махнула мне рукой, я ей махнул в ответ — и она улыбнулась мне и что-то сказала, но я не расслышал ее и вновь повернулся к реке и стал также внимательно рассматривать противоположный берег, то есть опять запоминал, что там растет, какие там холмы и что там еще есть такое, что было бы полезно запомнить… Как вдруг передо мной, прямо у самых моих ног, что-то блеснуло. Я быстро опустил глаза. Передо мной была вода, на ней сверкали солнечные блики. То есть все было как всегда. Но я внимательно смотрел, смотрел, смотрел на воду, я чувствовал, что мне сейчас должно открыться что-то очень, очень важное… И точно! Мне открылась тьма. Во тьме горел слабый огонь. Я присмотрелся — это был светильник. Светильник был богатый, позолоченный, а может, он и вовсе был сделан из самого чистого золота. Правда, светил он еще хуже, чем наша лучина. Но все же, хорошенько присмотревшись, я смог увидеть, что рядом со светильником лежит укрытый белым одеяльцем мальчик. Этот мальчик не спал, а смотрел на меня. Он лежал под водой и был жив. Поразительно! Но еще более поразительным было то, насколько этот мальчик был похож на меня — так, что просто не отличить! Даже родимый знак у него на виске был точно такой же, как и у меня! И этот мальчик очень внимательно, нет, очень-очень удивленно смотрел на меня, и также очень удивленно смотрел на него и я… И вдруг я вижу, что в ту горницу, где лежит этот удивительно похожий на меня мальчик, входят какие-то люди! В руках у них мечи, эти мечи в крови, и эти люди, наверное, что-то кричат, но их криков мне совсем не слышно. Я только вижу — мальчик подскочил, а люди кинулись к нему и занесли над ним мечи. А мальчик, повернувши ко мне голову, испуганно кричит: «Спаси! Спаси!» Я слышу этот крик, мне очень страшно! И я хочу скорее убежать от этого страшного места, от берега… Но разве я могу бежать, разве я посмею бросить его в беде? Ведь этот мальчик — он такой же, как и я, он — это я, и, значит, убивают не только его — а убивают и меня! И это я кричу! И это я бросаюсь сам к себе на помощь! Да, именно, я, маленький, бросаюсь сам к себе, прямо в воду!.. И сразу наступает тьма, горячая и липкая, как кровь. И я кричу, я задыхаюсь, я тону. Я… Вот и все. На этом мой страшный сон кончился. Я проснулся в холодном поту, открыл глаза и осторожно осмотрелся. Ночь непроглядная. Кругом все спят. Тишина… Хальдер рассказывал, что так было и с ним. Тогда тоже все спали, а он вдруг проснулся. Прислушался, услышал слабый треск, как будто от костра. Но то был не костер, ибо костер тогда давно уже погас, — а… Хальдер сразу догадался — это Марево! А Марево, это такой туман зеленоватый, душный, а в нем сверкают огоньки. И Марево плывет, и наплывает на тебя, и даже проникает внутрь, и ты тогда уже не закричишь, не сдвинешься, рукой не шевельнешь, а Марево в тебя со всех сторон вопьется и будет жрать тебя, глодать, а ты будешь молчать, хоть будет очень больно… А после боль уйдет, и ты вместе с нею уйдешь. Да нет — тебя тогда просто не станет, а там, где ты лежал, будут лежать лишь твои кости. Потом когда-нибудь, быть может через год, а то и через пять, а то и еще через более лет, кто-нибудь случайно набредет на них и скажет: «Вот и еще один, кого сглодало Марево, и он сам в этом виноват, ибо зачем он шел к Источнику, зачем его тревожил, что, думал загадать желание? А был ли он того желания достоин? Конечно нет! Ибо иначе Марево его бы не тронуло!» Вот такое об этих местах рассказывал мне Хальдер. Примерно то же самое я слышал и от других. Но, честно скажу, я раньше этому не очень-то верил. Зато теперь, когда я и сам оказался здесь, проснулся ночью, а все спят, тихо кругом, слишком тихо, а это, как учил Хальдер, всегда должно настораживать… И потому я затаил дыхание, прислушался… Услышал слабый треск, как будто от костра, хотя наш костер давно уже погас, о, это очень любопытно! — и начал осторожно, медленно поворачивать голову, чтоб рассмотреть, а впрямь ли это Марево… Как тут вдруг кто-то навалился на меня и принялся душить меня, давить, глаза мои налились кровью, и я уже не мог увидеть, кто это душит меня, но зато чуял, как разит от него псиной, какое у него горячее, зловонное дыхание, и догадался: это же Хвакир! Он меня душит, убивает, он же увел меня и выл по мне как по покойнику, а я опять пришел, живой — и вот за это я теперь и получаю. Ну и ладно! Хрт так решил — пусть так оно и будет. Но Сьюгред, моя любимая Сьюгред! Хвакир, не смей трогать ее, она ведь здесь совсем ни при чем, я обманул ее, похитил и привез сюда, не тронь ее, Винн не простит тебе, Вепрь лгал, что будто мы всегда будем вдвоем, что будто бы у нас одна судьба, не тро… А больше я ничего не помню, ибо я снова провалился в сон — теперь уже без сновидений. А утром я проснулся позже всех. Но как только я поднялся и сел на лежанке, так чуть обратно не упал, чуть удержался — вот до чего сильно у меня тогда закружилась голова. А еще у меня очень болело горло. Сьюгред внимательно посмотрела на меня и тихо, чтобы никто посторонний не слышал, спросила: — Что это? — Где? — спросил я. — На твоем горле. Какие-то страшные синяки и очень глубокие царапины. Как будто бы тебя кто-то душил. — А, пустяки! — ответил я. — Я есть хочу. На завтрак нам подали рыбу — сырую, свежую. Сырая рыба — это очень хорошо, потому что тот, кто ее ест, тоже становится хладнокровным как рыба. Я ел ее и вспоминал, как Хальдер говорил: — Холодный ум — вот что важнее всего в битве. Ну и, конечно, у хорошего воина должна быть твердая рука. И рыбу он ловил только руками. Утром вставал и проверял посты, потом сходил к ручью и ловил рыбу, а после сам ее разделывал. И заставлял меня есть эту рыбу. Я ел. Потом уже не заставлял, а я ел ее сам. Хоть кривился, но ел. Потом я отравил его. Теперь я ем сырую рыбу с жадностью. Теперь я сам почти что Хальдер! Так что чего тут удивляться тому, что, встретившись с ним в Чертоге, я называл его отцом. Мало того, в том же Чертоге, когда раненый Хальдер упал, я заслонил его собой, я защищал его, Зверь мог сожрать меня, но я был хладнокровен. Так то ведь был Чертог! И какой там был враг! Но разве я смалодушничал перед ним, разве я уклонялся от поединка? Так тогда чего же я страшусь здесь, на Рубоне? Со мной мой славный меч, испробовавший Зверя, со мной мой крепкий, надежный корабль и верные, храбрые воины, испытанные уже не в одном упорном сражении, и, может быть, самое главное — со мною моя Сьюгред, а уж при ней-то я никогда не позволю себе проявить даже малейшего признака робости. Тем более что да кто он такой, этот мой нынешний враг, ярл Владивлад!? Злобный старик и больше ничего. А его грязный, нищий Уллин? Да там же стены таковы, что ты только пни их ногой, и они сразу упадут! А его земли! Разве это земли?! Болота, гнус, протухшая вода. А смерды? Голь! Дружина? Просто смех! И тут мне действительно стало смешно, я рассмеялся. А еще я с превеликой радостью почувствовал, что мои прежние силы вернулись ко мне. Поэтому я сразу отложил в сторону еду, встал от костра и пошел вниз, к реке. И все пошли следом за мной. Там мы, недолго мешкая, столкнули корабль на воду — и двинулись дальше. — К полудню, — сказал я, — мы будем в Уллине. Но никто мне на это ничего не ответил, то есть никто из моих воинов не выразил при этом радости, но, правда, никто не выразил и робости. Они просто сидели на веслах и гребли старательнее, чем обычно. Мы шли в то утро очень быстро, встречное течение нисколько нам не мешало. А берега в то утро были с обоих сторон низкие и топкие, почти что как на Рже, и лес стоял сплошной стеной, и нигде не было видно никакого жилья, ни пристаней по берегам, ни даже просто охотничьих троп. Только по левому берегу, над деревьями, то и дело поднимались сигнальные дымы, и я читал по ним: «Один идет». А вот уже кто этот «один», чужой или свой, о том дымы почему-то умалчивали. И это, в общем-то, правильно, так думал я тогда, потому что пока я даже сам еще не знаю, кто я теперь в этой стране. А вот сейчас в Уллин приду — и узнаю. А пока что я сидел рядом со Сьюгред, зорко смотрел по сторонам, по берегам, и ждал. — Р-раз! — кричал Лайм. — Р-раз! Р-раз! И был Лайм очень хмур. Вчера я рассказал ему о Владивладе, о бороде его, о бунте. Но Лайма это ничуть не обеспокоило. Он так сказал: — Ну что ж! Такое и у нас часто случается. А у него много мечей? — Три сотни. — О, это хорошо! — воскликнул тогда Лайм. — Потому что, если честно признаться, я уже сильно соскучился по настоящему ратному делу. Но я сказал: — И еще в городе три тысячи. Тогда Лайм покачал головой и сказал: — Это уже весьма нешуточно! Так что, я думаю, завтра нам надо будет приготовиться к тяжелому испытанию. Я продолжал: — Но и это не все. Хуже всего то, что ярл Владивлад, насколько мне известно, знается со злыми силами. Правда, пока был жив Хальдер, Владивлад не решался прибегать к их помощи против нас. А вот теперь, когда Хальдер ушел, я очень опасаюсь, что, встретив одного меня, Владивлад не удержится, призовет к себе на помощь какое-нибудь могущественное колдовство — и тогда наша битва может стать очень и очень неравной. — О! — сказал на это Лайм. — Вот тут мне нужно будет крепко подумать! И больше он уже ничего не говорил мне ни вчера, ни сегодня. И с другими он тоже молчит. Только выкрикивает свои «Р-раз! Р-раз!» — и это все. Он очень скрытный, этот Лайм. А Сьюгред говорит, что у него, как и у Владивлада, тоже есть колдовство, которое он прячет за пазухой на ремешке, в стеклянном пузырьке. А еще Сьюгред говорит, что Акси ей рассказывал… Что ж, вполне может быть, что у Лайма и действительно есть какое-то колдовство. Но это — его дело. А я сижу, молчу, смотрю на Сьюгред и смотрю по берегам — зорко смотрю! — и думаю. Сьюгред могла остаться у себя в Счастливом Фьорде и выйти замуж, и рожать детей, и Винн всегда заступался бы за нее. Да, так оно и было бы! Но тут явился я. Я воин и меня можно убить, нужно убить, должно убить, и, может быть, меня сегодня и убьют, потом сожгут, я попаду в желанную страну. А Сьюгред? Винн оступился от нее, а Хрт ее пока не принял, она еще никто в моей стране. А посему, когда я встречу Владивлада, я должен помнить, что я не один, что со мной женщина, моя жена, мать моих будущих детей, и ради них, ради нее… Хрт, Макья, не оставьте их! И если возможно такое, что я самим собой, своею честью, своим именем могу за них пожертвовать, то я готов. Вот! И, скрестивши пальцы, говорю, молю, склоняюсь, я… Однако, можете не сомневаться, все эти мои тревожные мысли были спрятаны во мне очень и очень глубоко. Внешне я оставался совершенно спокойным. Да я и был тогда уже совершенно спокойным, уверенным в себе. А что?! Есть у меня корабль, воины, есть верный меч. Также есть у меня и враги — много врагов, и это хорошо. Хальдер говаривал: — Когда ты остаешься без врагов, значит, у тебя уже совсем ничего нет! Да и Заступник Хрт только тогда и почувствовал себя настоящим мужчиной, когда он наконец-таки обрел себе врага — Чурыка. А у меня есть Владивлад, Нечиппа, Верослав, Гурволод и Стрилейф, и Миролав, и… — Ярл! — вдруг окликнул меня Лайм. — Смотри! Я посмотрел. И впереди, на левом берегу, увидел Уллин! Я встал и закричал: — Хей! Навались! Хей! Хей! И мы пошли еще быстрей. Град Уллин действительно довольно грязный, нищий город. И стены там низкие, старые, наполовину уже сгнившие. И ров тиной зарос. И вал обсыпался. Но уллинцы — народ очень упрямый, и с ними воевать всегда весьма накладно и хлопотно. И ярл у них колдун, сын колдуна, все уллинцы его очень боятся. Да и вообще, еще никто ничего хорошего от него никогда не видел. Вот почему, когда мы взяли Уллин, Хальдер сказал: — В костер его, плешивого! А я сказал: — Нет, пусть живет. А Хальдер закричал: — Он и тебя уже опутал, сглазил! А я сказал… Да только зачем мне теперь об этом вспоминать? Как тогда было, так оно и было. А нынче будет как? Я присмотрелся… Они! Уже стоят на берегу. Ждут, не дождутся. Уже дружину вывели. А вон и Владивлад, он впереди! Я еще сильнее присмотрелся… Шапка на нем высокая, соболья. И красное корзно подбито горностаем. И бармы ярловы тяжелые, сверкают золотом. И меч у пояса. Меч у него особо, против солнца крученый, два раза закален в отваре ядовитых трав, и оттого-то раны от него не заживают, а гноятся; если не знать противоядия, то и умрешь, пусть даже он тебя этим мечом только едва оцарапает. Вот он каков, ярл Владивлад — колдун. Ну а отец его, тот, говорят, и вообще был лют. И оттого и уходил он очень тяжело, полгода мучался, никак не умирал, и только Владивлад и пособил ему. А как он пособил, о том люди болтают разное. Болтают! Так и обо мне болтают. Рабы горазды очернять господ. И потому мы, господа, хоть и грыземся меж собой, но если что, должны стоять один за другого горой. Вот только господин ли я? Ну что ж, узнаем вскорости. И я стоял, подбадривал гребцов. А вот и пристань, прибыли, вот мой корабль мягко ткнулся в берег. Мы сошли. Первым шел я, рядом со мною Сьюгред, а уже следом Лайм и прочие. Ярл Владивлад ступил вперед… Руки развел! Мы обнялись, как братья. Ну что ж, пусть будет так; ярл ярлу брат, а брат на брата зла не держит. Он так мне и сказал: — Брат! Рад тебя увидеть. — И я, брат, рад встрече с тобой, — ответил я. И я не лгал. И он, я чувствовал, не лгал. Мы снова обнялись. Он мне сказал: — Я слышал, ты ходил в Окрайю. И нас не осрамил. — Да, это так, — ответил я. — Хрт заступался за меня. — Хрт, — усмехнулся он, — теперь за многих заступается. — Ему видней. — Видней. Будь славен Хрт! — Будь славен! И в третий раз мы обнялись — и тотчас отступили друг от друга, и осмотрели с головы до ног, и руки потянулись к рукоятям, и замерли на них… Но улыбнулся Владивлад! И повернулся к Сьюгред, и спросил: — А ты, красавица… Тебя звать Сьюгред, да? — Да, это так, — ответила она с большим достоинством. — И я его жена, а он мой муж. Ты это тоже знаешь? — Знаю, — ответил Владивлад и снова улыбнулся. — Брат Айгаслав не мог не полюбить тебя, ибо ему такая красота всего милей. Так, Айгаслав? Я снова не ошибся? Я кивнул. Честно сказать, я тогда не придал должного значения этим его странным словам, я просто согласился с тем, что Сьюгред мне мила. А то, что Владивлад так легко угадал ее имя, это меня и вовсе нисколько не удивило, так как в нашей земле все давно уже привыкли к тому, что он порой может подслушивать некоторые наши мысли. Но если мысль загородить — а Хальдер научил меня, как это нужно делать, — то Владивлад тогда сразу начнет краснеть и гневаться, и даже задыхаться… Однако в тот раз ему никто не мешал, и Владивлад решил продолжить свою потеху дальше. И, обратившись к Лайму, сказал так: — Я и тебя узнал. Ты — Лайм по прозвищу Деревянная Борода. И ты вполне достойный человек, хоть некоторым и кажется, будто ты запятнал свою честь на Крысином Ручье. — Но… — с гневом начал было Лайм… Однако Владивлад поспешно перебил его: — Но я же говорю: ты человек достойный. И меч твой по прозванью Косторуб чист как слеза младенца. И… кое-что еще о тебе мне тоже известно! Но и в этом сложном и крайне запутанном деле я тоже не стал бы тебя обвинять. Особенно в море. Я прав? Лайм усмехнулся и кивнул. И Владивлад подумал, помолчал… А после так сказал: — Но что же это мы так стоим, безо всякого дела? Если мои дорогие гости желают помериться со мной силой в честном поединке, то я немедленно прикажу очистить берег и разметить место для будущей битвы. Хотя мне больше по душе сперва проводить моего любимого брата к Жилищу наших Благих Прародителей и воздать им щедрые дары в честь нашей с тобой встречи, Айгаслав. Или, быть может, ты желаешь чего-либо иного? Говори! Как скажешь, так оно и будет — ведь ты мой гость! И я задумался. Я понимал, что Владивлад явно не желает противоборства со мной, хоть сила, как будто бы, на его стороне. Но отчего это вдруг он стал таким гостеприимным? Быть может, его что-то напугало? А может, на это есть еще какая-то причина? Или подвох? Или… Трудно пока ответить! Ведь я еще многого не знаю из того, что здесь произошло почти за целый год моего здесь отсутствия, а то, что мне было рассказано в Йонсвике, возможно не очень похоже на правду. А если так… Ну что ж, подумал тогда я, сперва нужно послушать Владивлада, не спешить, а там, глядишь, потом все само собой разрешится. И я сказал: — Прежде чем думать о себе, мы должны подумать о Прародителях, даровавших нам жизнь. А посему я бы хотел, чтобы мы сперва отправились в Хижину и возблагодарили Хрт и Макью за все то хорошее, что с нами случилось, и повинились во всем том плохом, что было нами свершено против их чаяний. — Будет по-твоему! — воскликнул Владивлад. — Хей! — Хей! — ответил я. И мы пошли. Его дружина расступилась перед нами. Моя дружина двинулась за мной. Его дружина — за моей. Мы вошли в Уллин, мы явились к капищу. Костры уже горели. — Я не привел рабов, — сказал я Владивладу. — Но зато я дарую нашим Благим Прародителям всю мою добычу за весь прошедший год. Всю, до последнего диргема! — Пусть будет так, — ответил Владивлад, — ибо все малое намного больше половины необъятного, — и дал знак начинать. И мои люди вынесли ларь с моей долей добычи и бросили его в огонь. Хрт, заурчав, сожрал мой дар. Потом я очистил себя от ненужных хлопот — трижды совал свои руки в огонь, потом от лишних дум — это, сняв шлем, я низко опускал голову в огонь — так, чтобы горели волосы, усы и бороды, потом я сжигал пыль чужих дорог — и сапоги мои дымились. А потом… Потом мои и его воины отправились к пиршественным столам. Столы были накрыты здесь же, рядом с капищем. А мы — два ярла, я и Владивлад — прошли между огнями к Хижине. Об этой Хижине я должен рассказать особо. Хижина, которая стоит в Ярлграде — это та, в которую Хрт и Макья переселились уже после Зловещих Знамений, а свою первую Хижину Великий Прародитель срубил именно здесь, на берегу Рубона, и именно здесь, на Рубоне, он и поймал свою первую рыбу. Тогда, если вы помните, Макья в первый раз отяжелела и попросила мужа… Ну, ладно, я надеюсь, что вы и так все это очень хорошо промните. А нет, так прочитайте в Главной Книге, которую всегда можно спросить на каждом капище у каждого волхва. А это, уллинское капище, особое. И Хижина здесь особая, потому что это именно здесь, в этой Хижине, и родились все дети Хрт и Макьи, сюда же принесли и Подкидыша. А колыбели здесь нет, потому что колыбель они забрали с собой, отправляясь туда, где сейчас наш Ярлград. А стол они оставили, оставили они и скамьи. Здесь и очаг горит еще с тех самых пор. И тени по углам еще от них — и самих Прародителей тени, и их сыновей и дочерей. Нет здесь только тени Подкидыша. Он, уходя, забрал ее с собой — так говорят одни. Другие говорят иначе — будто Подкидыш тени не имел. Но это ложь! Да и к тому же я сильно отвлекся. Итак, мы с Владивладом прошли между огней и вошли в Хижину. Совсем забыл! Здесь и Хвакира нет и тени его нет, а то я по старой привычке уже достал было припасенный для него диргем… И положил обратно, и вздохнул. А что Хвакир?! Он уводил меня, а после выл по мне как по покойнику, а только я пришел, так он меня душил, на горле до сих пор отметины. Так, может быть, это и хорошо, что его здесь нет?! И я опять вздохнул, и вслед за Владивладом вошел в Хижину и сел за стол. Стол здесь такой же, как в Ярлграде, вот только во главе этого стола нет изваяний Хрт и Макьи. И это правильно — они ведь отсюда ушли. Но зато тени их остались здесь, и здесь их дух и сила, и потому всякий, допущенный к этому столу, может смело расчитывать на то, что Благие Прародители пренепременно вдохнут в него новые силы, умерят его скорбь, а также наставят его на успешные деяния. И так всегда, я точно это помню, было. Ну а на этот раз — увы! — плотно закрыв глаза, не шевелясь и почти не дыша, и ни о чем постороннем не думая, я ждал и ждал и ждал, и снова ждал и ждал и ждал… но ровным счетом ничего не чувствовал. Душа была пуста! Как будто я не в Хижине, а непонятно где! Я открыл глаза и осмотрелся, я замер и прислушался, я вновь застыл, плотно закрыл глаза… И мне подумалось: одно из двух — или Благие Прародители ушли, и не только из этой, уллинской, Хижины, а вовсе, навсегда из нашей жизни, чего, конечно же, просто не может быть, или… или я им никто, они меня не признают — и оттого я их не чую! И так оно, конечно же, и есть: я им никто, я не из рода Хрт, я подкидыш, и Владивлад часто так говорил, и многие другие говорили и даже кричали… и я и сам теперь об этом точно знаю! И знаю, где мой настоящий дом и кто мои родители. И оттого-то и душил меня Хвакир, и оттого… Вдруг Владивлад сказал: — А ты, поди, забыл о нашей первой встрече. Я ничего на это не ответил, я только подумал, что Хижина — это совсем не то место, где можно вспоминать былые обиды. Но Владивлад опять сказал: — О встрече, ярл. Но не о той, когда ты приходил сюда вместе с Хальдером, а о еще куда более ранней, о нашей самой первой с тобой встрече. Тогда ты был еще не ярлом, а ярличем. А ярлом был отец твой, Ольдемар. Мы тогда прибыли в Ярлград — я, глурский Вальделар и тэнградский Бурилейф. Вы нас встречали у ворот — ярл, ярлова и ты. Тебе тогда было всего два года, и потому ярлова держала тебя, как малого, за руку. Мать помнишь, нет? Я промолчал, не зная, что на это и ответить. А Владивлад сказал: — Я знаю: помнишь. И потому и Сьюгред взял — они между собой очень похожи. Плохо без матери? Я снова промолчал. Я вспоминал, пытался вспомнить, но не вспоминалось. А Владивлад опять заговорил: — Олисава, жена Ольдемара, была хороша! И умна. И строга. И щедра. Я Ольдемару часто говорил: «Завидую тебе» А он смеялся, отвечал: «А сыну моему уже не только ты один, а все будут завидовать!». И это правда, потому что твоя Сьюгред очень хороша собой. Вот только кто теперь будет тебе завидовать? Теперь только один Нечиппа, да и то… И тут он замолчал и нахмурился. А я сказал: — Все это очень странно, Владивлад. Теперь ты вроде как признаешь меня законным сыном Ольдемара. А прежде ты не раз утверждал совсем другое. Как это понимать? — Ха! Понимать! — мрачно ответил Владивлад. — Да я и до сих пор даже себя не понимаю, а уж тебя тем более. Да, Айгаслав! Вот сколько уже лет я тебя знаю, но так и не решил, ты это или нет. Ибо как будто это ты, а будто и не ты. А то, что я прежде кричал, что ты подменный ярл, так то ведь было прежде. Ну а теперь в нашей Земле настали такие непростые времена… что я уже не только тебя рад признать Ольдемаровым сыном, но и Нечиппу именую Барраславом. И выхожу с ним заодин. Вот так-то, брат! И Владивлад, весь почернев, сжал кулаки и продолжал: — А ты ведь ничего не знаешь! Пришел сюда затем, чтобы опять сжечь Уллин, обкорнать мне бороду, а после пойти на Ярлград, сшибить Нечиппу и опять назваться старшим ярлом над всей нашей Землей. Ведь так?! — Так, — сказал я. — А ведь не будет так! — А это почему еще?! — А потому, что нет Нечиппы на Ярлграде! И Белуна там нет! — уже не говорил, кричал мне Владивлад. — И Хрт, и Макьи нет, и нет их Хижины. А есть там криворотые. Их толпы толп, и их привел их ярл, «Кнас» они называют его. И этот Кнас теперь идет сюда и скоро будет здесь, но еще раньше будет Барраслав — да, Барраслав, а не Нечиппа, ибо теперь он наш и чтит наших Благих, и мы с ним встанем заодин и встретим криворотых, и будем биться до последнего, и нас всех до единого убьют, ибо их толпы толп, а нас… И Владивлад вдруг замолчал, стер пот со лба, еще немного помолчал, потом тихо сказал: — Теперь ты, надо думать, понимаешь, почему я не стал с тобой биться. Сейчас не время мстить за старые обиды. Гибнет Земля, наша Земля, ярл Айгаслав, и оттого теперь нам так дорог каждый меч! Что скажешь? Я молчал. Я был обескуражен. Х-ха! Криворотые, их Кнас. Мы прежде с ними никогда не воевали. Когда-то, говорят, они были могучи, у них был славный ярл, он доходил до Руммалии и до Гортига, он был для них как живой бог и они поклонялись ему, а после они разуверились в нем, и он от них ушел, и с той поры у них как лето, так междуусобица, а как зима, так у них голод, они мрут… Но вот сошлись-таки они и примирились меж собой, и вот пришли на нас. Сожгли Ярлград, идут сюда, а Владивлад и Не… А Владивлад и Барраслав готовы их встречать. А я? Вдруг Владивлад, откашлявшись, сказал: — У меня двести сорок мечей. У Барраслава… я не знаю. И Хрт убит, значит, никто уже нас не поддержит… Ведь ты же чуял, Айгаслав, что нет здесь никого! Да, кивнул я, я это чуял. И содрогнулся — вот до чего мне тогда стало страшно! А Владивлад сказал: — А у тебя есть Лайм, у Лайма колдовство… Да-да, не скрытничай! И я прекрасно знаю, что вы с ним затеяли, и потому-то и пошел на мировую. Ну а еще, конечно, потому, что я подумал: пусть этот Лайм прибережет свое колдовство до другого случая, пусть лучше он направит его на криворотых. Тогда мы точно с ними справимся! А после я и Барраслав — клянусь своим мечом, клянусь погибшим Хрт! — признаем тебя старшим, пусть даже ты действительно смерд и подкидыш. Но ты ведь всех спасешь! Ну, что ты мне ответишь на все это, Айгаслав? Я жду! Моя судьба и судьбы всех других, судьба всей нашей Земли в твоих руках! И я… Я ничего на это не ответил, а встал и подошел к очагу. Ярл Владивлад прошел за мной и что-то мне сказал… Но я его уже не слышал. Ибо я, глядя на огонь… Его же и увидел — Владивлада! Но, правда, там, в огне, он был намного моложе и не такой седой. А рядом с ним еще стояли ярлы. И они были от меня в каких-то десяти шагах, но все они почему-то казались мне очень большими и сильными… А зато я — ну вот такой, мне года два, не больше. И я стою возле отца и матери. Мать держит меня за руку. Я поднимаю голову, смотрю на мать… Нет, она не похожа на Сьюгред. Она красивее… Нет, она просто горделивее, она ведь — ярлова, она владычица Земли… А так они действительно очень похожи, прав Владивлад, он не ошибся. А я… А я, двухлетний ярлич, стою, держусь за руку матери, мне хорошо, я тоже горд собой. Я — ярлич Айгаслав, наследник всей Земли… Но мальчик, смердов сын, ведь это тоже я! Так кто же я?! |
||
|