"Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2" - читать интересную книгу автора (Борн Георг)

КРАСИВЫЙ ЛЕЙБ-ГВАРДЕЕЦ

Прошло несколько лет, и при мадридском дворе произошли перемены, мало соответствовавшие ожиданиям дона Серано. Надежды маршала Серано на то, что О'Доннелю удастся избавить королеву от вредного влияния королевы-матери и патеров, не оправдались. После рождения в 1857 году инфанта, принца Астурийского, королева совершенно попала под власть сестры Патрочинио, а сам О'Доннель должен был исполнять ее прихоти. Так, по настоянию монахини во время устраиваемых ею шествиях в Аранхуесский монастырь , тот под страхом лишения должности обязан был нести за ней восковую свечу.

Но вся гнусность этого положения состояла в том, что унижение военного министра Испании возмещалось золотом — О'Доннель был корыстолюбив, а Санта Мадре охотно жертвовал крупицы своих ; несметных богатств, лишь бы удержать власть.

Однако патеры не довольствовались трудами одной графини Генуэзской, они хотели еще больше опутать королеву своими сетями, цели же этой как нельзя лучше соответствовал отец Кларет.

Он сделался духовником и наставником королевы. Попеременно с сестрой Патрочинио Кларет почти неотлучно находился при Изабелле, и та скоро привыкла к святому отцу, который с каждым днем все больше и больше забирал ее в руки.

За новорожденным инфантом, от природы чрезвычайно слабым ребенком, ухаживали с такой заботливостью, которая доказывала, как важно было для королевской четы сохранить наследника престола — именно наследника престола, потому что королева больше любила свою старшую дочь, семилетнюю инфанту Марию, король же вообще не обнаруживал никакой любви к своим детям. Предписания докторов выполнялись со скрупулезной точностью, использовалось столько различных средств, что ребенок был вскормлен одними экстрактами и лекарствами. Случались минуты, когда жизнь его висела на волоске, тогда не было конца обедням и молебнам отцов Фульдженчио и Кларета. Но постепенно королева стала успокаиваться, и летом 1858 года состояние принца до того улучшилось, что его уже вывозили в открытом экипаже по улицам Мадрида, к величайшему удовлетворению народа, очень опасавшегося, чтобы трон не остался без наследника или снова не достался женщине, с чем все уже стали свыкаться, потому что между рождениями инфанты Марии и принца Астурийского прошло довольно значительное время. Маленькой принцессе уже начинали оказывать всевозможные почести как наследнице престола, поэтому восьмилетняя девочка росла страшно избалованной, тщеславной и властолюбивой. Но тем не менее, инфанта Мария была очаровательное, богато одаренное природой существо, и поэтому нельзя ставить королеве в упрек, что она обратила всю свою материнскую любовь исключительно на нее.

Казалось, при виде этого ребенка в ней воскресали воспоминания о минувшем, которые были ей дороги и которым она с удовольствием предавалась в тиши, — воспоминания о том прекрасном времени, на возвращение которого она надеялась еще и теперь.

Маршал Серано не показывался при дворе. Какое-то тайное горе, по-видимому, терзало его душу. Он достиг того, чего судьба посылает лишь немногим избранным: почестей, титулов, славы, богатства, он был любим королевой, но сердце Франциско Серано не знало покоя.

— Где ты, где нашла ты убежище, моя бедная гонимая Энрика? — шептал он ночами. — Неужели мне не суждено увидеть ни тебя, ни своего ребенка? Небо не может быть так жестоко, оно даст мне, наконец, случай вознаградить вас за все, что вы перенесли. Пресвятая Дева смилуется, она сохранит вас и приведет в мои объятия, когда пробьет счастливейший час.

В одну из таких ночей, полных мучительных раздумий и сомнений для герцога де ла Торре, во дворце королевы произошел ряд событий.

Сестра Патрочинио только что возвратилась из покоев королевы в свою молельню, как вдруг дверь тихо приотворилась и в нее просунулось отвратительное толстое лицо.

— Ты одна, благочестивая сестра?

— Войди, брат Кларет.

Дверь распахнулась, и в комнату, освещенную лампадой, горевшей перед изображением Пресвятой Девы, вошел Кларет.

— Ты звала меня? — сказал монах, приближаясь к своей прекрасной сестре.

— Я должна сообщить тебе два известия, — отвечала монахиня, — и оба одинаково важны, брат Кларет. Брат Жозе опять в Мадриде!

Он приехал вчера вечером и хочет укрыться от дона Рамиро, который ищет его.

— В Санта Мадре он в безопасности.

— Он не желает, чтобы о нем знали даже в доминиканском монастыре. Он говорит, что монастырь скрывает в своей среде шпионов, которые могли бы…

— В монастыре шпионы? — прервал ее потрясенный Кларет.

— Так думает брат Жозе после случая с доном Рамиро. Если бы в монастыре не нашлось предателей, подобное освобождение было бы невозможно. Жозе пока не поселится в Санта Мадре, потому что, кажется, он напал на след вампира, освободившего дона Рамиро. Не давая никому знать о себе, он намеревается спрятаться в каком-нибудь глухом месте, — сказала прекрасная графиня с важным, таинственным видом.

— Так укроем его в наших покоях, никто не догадается искать здесь.

— Ты угадал мои мысли, благочестивый брат, — продолжала монахиня, — но я хотела узнать твое решение, прежде чем высказать свое.

— И это тебе удалось, как и все, что ты ни пожелаешь.

— Ну, мне многое еще есть что желать, брат Кларет. Теперь другое. Видел ли ты вчера на Плацце де Палачио лейб-гвардию Изабеллы Бурбонской?

— Видел.

— Не заметил ты среди гвардейцев молодого Арану?

— Я его не знаю, кто это?

— Сын гренадского крестьянина, он уже больше года служит в лейб-гвардии.

— Ну, благочестивая сестра, дальше!

— Арана может понравиться королеве, — прошептала монахинямногозначительно.

— Ты знаешь вкус женщин…

— Во всяком случае, вкус Изабеллы.

— Ты думаешь, что этот лейб-гвардеец…

— Понравится королеве, если она увидит его вблизи, что обязательно при ее близорукости — не знаю, вымышленной или действительной.

— Королева желает все видеть вблизи, чтобы узнать хорошие стороны!

— Арана ростом почти в шесть футов, крепкого телосложения и хорош собой…

— Так что даже сама сестра Патрочинио не могла не полюбоваться им?

— Да, ради нашего святого дела. Арана очень похож на Франциско Серано! — проговорила графиня, произнеся последние слова с особенным ударением.

— Тем лучше для него. Изумляюсь твоей предусмотрительности и мудрости, благочестивая сестра.

— Арану необходимо, разумеется, при твоей помощи, брат Кларет, каким-то образом представить Изабелле Бурбонской.

— Понимаю, благочестивая сестра.

— Она должна его увидеть совсем близко, тогда заметит сходство, которое меня вчера до того поразило, что я подумала, не превратился ли испанский маршал герцог де ла Торре в лейб-гвардейца и не помолодел ли он на десять лет. Арана красивее и моложе Франциско Серано. Не мешкай! Вот все, что я хотела тебе сообщить, благочестивый брат, теперь очередь за тобой.

— Все будет сделано. Позволь мне полюбоваться тобой, сестра Патрочинио! — прошептал Кларет, подходя к прекрасной монахине. — Ты так мудра, как и прекрасна.

— Изабелла от скуки начинает заниматься государственными делами, и этого не следует допускать. Мысли ее должны быть направлены в совершенно другую сторону, — продолжала монахиня, пристально глядя на брата Кларета,

Прекрасная графиня, улыбаясь, опустила руку, которой придерживала широкий коричневый плащ. Кларет наклонился, чтобы схватить ее и прижать к своим горячим губам, но графиня, будто считая это движение неприличным для служителя церкви, быстро убрала руку. Кларет стал на колени и губы его прижались к ее прекрасному стану, монахиня подала ему обе руки, широкие рукава плаща откинулись, и Кларет, жадно пожиравший ее глазами, вдруг увидел на левой руке графини белый, резко отличавшийся от цвета кожи, рубец — знак ссыльных на галеры.

Кларет вздрогнул, он не знал бурного прошлого благочестивой сестры. Чтобы не выдать своего волнения, он снова наклонился и поцеловал руку графини.

Монах внутренне торжествовал, хотя внешне ничем не выдал своего волнения. На мраморном же лице графини Генуэзской оставалась все та же ледяная улыбка. Она не заметила, что Кларет открыл тайну ее жизни, — тайну, которая в состоянии лишить ее высокого положения при дворе, каким бы прочным оно ни было.

Вечером следующего дня на самом видном месте дворца, при входе в парк, медленно расхаживал высокий солдат с обнаженной шпагой. Читатель, вероятно, помнит, что раньше здесь находилась запирающаяся дверь, потому что во время регентства Марии-Христины и Эспартеро парк этот очень мало посещали. Теперь же по приказанию королевы дверь сняли, остался открытый портал, перед которым стоял пост.

Запущенный парк по желанию Изабеллы привели в порядок, и он стал любимейшим местом ее прогулок. Она часто приходила сюда подышать свежим воздухом или помечтать. Чтобы никто не беспокоил королеву в эти часы, перед входом в парк на террасе, окруженной деревьями, находился солдат королевской гвардии.

И сегодня вечером, как обычно, на посту стоял часовой — красивый стройный мужчина. Его высокий лоб, густые черные волосы, тщательно приглаженные у висков, были прикрыты каской. Тонкий нос с горбинкой и блестящие черные глаза живо напоминали Франциско Серано, во всей фигуре этого солдата было что-то аристократическое, величественное. Судя по надменному выражению лица и важной поступи, он понимал достоинства своей внешности. Он знал, что, хотя привлекательная наружность — его единственное достояние, люди часто бывали обязаны именно ей своим счастьем.

Красивый лейб-гвардеец, расхаживая взад и вперед по террасе, освещенной мягкими лучами заходящего солнца, думал о том, что настанет час, когда и ему улыбнется счастье, и твердо решил не упустить его. К террасе приблизился Кларет и остановился, глядя на красивого молодого человека.

— Сын мой, — начал монах с добродушной улыбкой, — как тебя зовут?

— Арана, благочестивый отец, — отвечал солдат, приняв почтительную позу.

— Арана, родом из Мадрида? — уточнил монах, хотя хорошо знал место рождения лейб-гвардейца.

— Нет, благочестивый отец, моя родина Гренада.

— Прекрасный город! У тебя нет тоски по родине?

— Да, иногда бывает, благочестивый отец, но теперь не так часто, как прежде, нам некогда об этом думать, к тому же мне не счастливилось на родине.

— Значит, ты доволен, что сделался солдатом ее величества королевы?

— Был бы еще больше доволен, если бы предвиделась война, в которой можно отличиться.

— Это не богоугодное желание, сын мой!

— Да жизнь-то в казармах уж больно однообразна, благочестивый отец.

— Мне кажется, что тебе нечего на это жаловаться, на своем посту ты видишь больше других.

— Да, меня даже поразил сегодняшний приказ стать на караул, потому что очередь не моя.

— Тебя с удовольствием будут видеть на этом месте, твоя представительная внешность к нему подходит. Ее величество королева вечером часто посещает этот парк одна, поэтому необходимо, чтобы на посту стоял человек, который в случае надобности мог оказать ей помощь, — проговорил Кларет, посматривая на аллею.

— Возможно, вы правы, благочестивый отец.

— Ты охотно пожертвовал бы жизнью ради королевы, — продолжал монах, — служить церкви и королеве — вот задача нашей жизни. Видел ли ты когда-нибудь королеву?

— Да, издали, с придворной дамой.

— Что, тебя, небось, пробрало?

— Да, благочестивый отец, странное чувство овладело мной при виде королевы.

Кларет заметил, что по аллее шли две женщины, королева не любила, чтобы во время этих прогулок ее сопровождали адъютанты и лакеи. Изабелла вышла в платье из легкой, прозрачной ткани, затканной золотыми цветами, шедшая рядом с ней маркиза де Бевиль была в палевом, шелковом платье. В волосах вместо всякого украшения у обеих были живые цветы. Королева увидела Кларета, разговаривавшего с дежурным лейб-гвардейцем и, остановив маркизу жестом, стала под тенью портала, чтобы услышать, о чем говорили эти два человека, по-видимому, не замечавших ее.

— Служить церкви и королеве — вот задача нашей жизни! — повторил Кларет.

— Дай Бог, чтобы мне посчастливилось на службе у королевы, — отвечал красивый лейб-гвардеец, улыбаясь, — ведь у нее не один солдат дослужился до генерала.

— Надейся на то, что и тебе это удастся.

— О благочестивый отец, на днях, когда я увидел королеву в тени каштановых деревьев, у меня возникла мысль подойти к ней, броситься на колени и просить о протекции. Плохо тому, у кого нет богатства и знатного родственника.

Изабелла улыбнулась, услышав эти простодушные слова красивого солдата, вынула золотую, украшенную бриллиантами, лорнетку, чтобы рассмотреть его; она нашла, что он довольно недурен собой.

— Приведи это намерение в исполнение, любезный Арана, — ответил монах с добродушной улыбкой, — королева очень добрая и проницательная женщина, она легко распознает, кто создан для славы. Уже не один обязан ей своим возвышением — я имею в виду маршала Серано, на которого ты так поразительно похож.

Кларет произнес последние слова особенно четко. Изабелла, еще пристальнее посмотрела на гвардейца.

— Если бы вы замолвили ее величеству словечко за солдата Арану, благочестивый отец!

— Для человека достойного я с удовольствием сделаю все, что могу, и даже на днях доложу королеве о тебе, так как ты…

— Вы это можете сделать сейчас, благочестивый отец, — прервала королева Кларета, приближаясь к террасе и улыбаясь при виде их смущения, которое монах отлично изобразил на своем лице, — отрадно видеть, что наш духовник так печется о нас и о других.

Арана, пораженный внезапным появлением королевы и ее придворной дамы, быстро возвратился на свой пост и принял надлежащую позу.

— Следуй за нами, любезный, — продолжала королева, ласково, — мы хотим узнать, в чем состоит счастье солдата нашей гвардии и что он хочет просить у нас. Представь себе, — обратилась Изабелла к бледному Аране, все еще стоявшему перед ней, вытянувшись во фронт, — что ты, увидев королеву в этом парке, ослушавшись приказа, бросился бы перед ней на колени — в чем состояла бы твоя просьба?

— Этого нельзя так скоро решить, ваше величество, — ответил Арана, — ваше внезапное появление лишило меня смелости. Мне кажется, что я не мог бы теперь произнести ни одного слова, не только потому, что они все вылетели из головы, но и…

Гвардеец остановился, глядя на улыбавшуюся маркизу и стоявшего возле нее Кларета, Изабелла выслушала бесхитростные слова солдата и приказала ему следовать за собой.

Арана колебался, не осмеливаясь оставить пост.

— Королева приказывает — может быть, это избавит тебя от наказания. Кто твой ближайший начальник?

— Лейтенант Рамиро, ваше величество!

— Лейтенант Рамиро? — повторила королева. — Что, он еще очень молод?

— Да, ваше величество, ему еще нет двадцати лет.

— Если мы не ошибаемся, он близкий родственник дона Олоцаги. Дон Рамиро простит тебя, если ты скажешь, что оставил пост по приказу королевы.

— Я охотно подвергнусь наказанию, ваше величество, — отвечал Арана, которому стало ясно, что сегодня настал его час.

— Это нам нравится. Мы любим солдат, которые ничего не боятся! — сказала королева, приближаясь с ним к темной крытой аллее. Отец Кларет усердно старался не только занимать маркизу разговором, но и сдерживать ее шаги, так что они, наконец, отстали от королевы на большое расстояние.

— Нам кажется, — продолжала Изабелла, — что ты выражаешь мнение большинства своих товарищей, и, чтобы никто не мог сказать, что королева слишком отдаляется от армии и ее солдат, мы желаем исполнить твою просьбу.

— Я не думал, что ваше величество будет так добры к простому гвардейцу.

Изабелла улыбнулась.

— Уже более трех лет, — вымолвил Арана, — я усердно служу вашему величеству, но до сих пор не получил никакого повышения. Три года я безропотно переносил эту несправедливость, убедившись, что никто не замолвит за меня слово, я решился броситься в ноги вашему величеству и стать просителем за себя самого.

— Это самое лучшее, что ты мог сделать, любезный, мы позаботимся о том, чтобы с тобой поступили по справедливости. Мы думаем, что офицерская шпага отлично пойдет тебе! Надеемся, что скоро настанет случай, который приведет в исполнение наши слова и случай этот будет тебе приятен.

— Сражаться за ваше величество и наше прекрасное отечество — вот мое величайшее желание.

— Ты это говоришь откровенно, мы видим! — проговорила Изабелла, милостиво улыбаясь. Она взглянула на прекрасно сложенного солдата и невольно подумала, что ей, королеве, достался в мужья самый жалкий и невзрачный из мужчин.

Вдруг в кустах смежной аллеи послышался шум, как будто кто-то быстро пробирался к ним, ломая сучья деревьев. Возможно ли это: парк со всех сторон окружен стеной, впрочем, кто-нибудь мог последовать за королевой и маркизой из дворца, "потому что караульный был при ней, а маркиза — но куда девалась маркиза? Изабелла стала с беспокойством оглядываться — ни маркизы, ни патера Кларета не было видно, она оказалась одна в темной аллее, с солдатом ее гвардии.

Шум стал явственнее. Изабелла не знала, остановиться ли ей, положившись на Арану, или позвать маркизу. Внезапно перед ней вырос какой-то человек.

Королева отступила назад, но в ту же минуту человек этот в длинном разорванном коричневом плаще и надвинутой на лоб помятой дырявой шляпе бросился перед ней на колени, протягивая руки.

Арана быстро подбежал к ней. Изабелла, в голове которой мелькнула мысль, что это может быть покушение, дрожа, схватила его за руки.

— Сжалься, королева, — проговорил незнакомец хриплым голосом, — я пропал, если ты мне не поможешь, мне надо тысячу реалов, или они запрут меня в дом умалишенных! Только тысячу реалов, чтобы спасти человека!

Изабелла с ужасом посмотрела на незнакомца, сорвавшего шляпу с головы и отбросившего ее далеко от себя — она увидела бледное, искаженное болезнью и нуждой лицо и широко раскрытые глаза. Арана, подняв шпагу, стал между королевой и наглым незнакомцем.

— Какое счастье, что ты при нас, — прошептала Изабелла, взглянув на защитившего ее гвардейца.

— Сжалься, королева, — канючил незнакомец, — сжалься над Веей, бедным Веей, которому не достает только тысячи реалов, чтобы довершить великую тайну, которую я тебе потом сообщу. Защити меня, королева, они говорят, что я сумасшедший, потому что завидуют моему успеху.

К этому времени подоспели Кларет и маркиза. Лицо Паулы выражало ужас, Кларету же было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что сумасшедший нищий прекрасно исполняет свою роль; королева крепко держала руку Араны в своей и так близко стояла около него, что не могла не заметить его красоты.

Лейб-гвардеец хотел схватить стоявшего на коленях нищего, но Изабелла остановила его.

— Пощади его! — проговорила она и взглянула на Арану, благородные черты которого действительно напоминали ей человека, которого она любила больше всех на свете.

— Только тысячу реалов для бедного Вей, королева! Тогда он может довершить великую тайну! Я вам даже скажу, в чем она состоит. Я делаю бриллианты — бриллианты из угля. Мне не достает только тысячи реалов. Убейте их, они хотят украсть мою тайну, они хотят запереть меня в дом умалишенных, чтобы забрать мои бриллианты. Дайте тысячу реалов бедному Bee!

— Ваше величество, возвратитесь лучше во дворец, Арана проводит вас, — прошептал Кларет, — а я справлюсь с бедным сумасшедшим.

— Благочестивый отец прав, — отвечала королева, — нам от души жаль бедняка. Позаботьтесь о том, чтобы он был помещен в лечебное заведение.

— Вы уходите? Вы не даете бедному Bee тысячи реалов? Тогда все потеряно, я не могу зажечь огня. Но, кто знает, огонь может сделаться неукротимым, он может вспыхнуть над моей головой и поглотить весь свет. Вы идете, вы не даете бедному Bee тысячи реалов?

Королева, все еще держа руку Араны, страшно взволнованная этим происшествием, возвратилась на террасу, оставив Кларета с сумасшедшим.

— Твое желание исполнено, — сказала Изабелла, обращаясь к лейб-гвардейцу, — ты офицер. Пусть никто не скажет, что королева Испании не умеет вознаграждать. Мы сейчас отдадим приказ маршалу О'Доннелю, следуй за нами в наши покои!

Арана нагнулся, чтобы поцеловать королеве руку. Изабелла удостоила его этой милости и воспользовалась минутой, чтобы при свете горевших близ дворца канделябр убедиться, что она не ошиблась — Арана действительно был очень похож на любимого ею человека, и она стала еще милостивее к прекрасному молодому офицеру.

Кларет, оставшись наедине с нищим, довольно улыбнулся — ловко задуманный план шел, как по маслу.

— Следуй за мной, — сказал Кларет, — я заплачу тебе.

— Выходит, прав был тот добрый человек, что посоветовал мне перелезть через стену королевского парка! — вскричал нищий.

— Не говори так громко, а то не получишь денег.

— Я нем, как могила, идите вперед, я последую за вами, — проговорил умалишенный.

Дойдя до Плаццы де Палачио, монах сунул нищему десять золотых монет и быстро отделался от него.

Королева вскоре так полюбила молодого Арану, что он с помощью сестры Патрочинио уже через несколько дней получил свободный доступ в ее покои; расчет монахини на то, что сходство лейб-гвардейца с Франциско Серано подействует на Изабеллу, оказался верен.

Никто не подозревал об этой придворной интриге, никто не знал, как ловко святые отцы Санта Мадре сумели доставить королеве развлечение, никто не догадывался, что Арана был орудием иезуитов, — орудием, которое, как мы увидим далее, они тотчас заменили другим, убедившись, что оно перестало слепо повиноваться им и утратило свою силу. Зная общую ненависть народа к инквизиции, святые отцы действовали крайне осторожно и обдуманно.

Одно название Санта Мадре вызывало в людях такой ужас и отвращение, что великие инквизиторы сочли лучшим заменить его другим, надеясь таким образом отвести от себя гнев народа. С этого времени святые отцы Санта Мадре стали именовать себя обществом святого Викентия, тем более, что этот святой, изображение которого висело в зале святого трибунала, служил примером их благочестивому братству. Общество святого Викентия существует в Испании и в настоящее время, устояв против последней революции, и, может быть, не одно темное дело своим происхождением обязано ему.

В то время, как Арана развлекал королеву, Франциско Серано имел счастье снова увидеть в Мадриде, хотя и на короткое время, своего старого друга Жуана Прима, возвратившегося из Марокко.

Но Прим недолго оставался в Мадриде — ум его жаждал деятельности, к тому же ему было тяжело видеть происшедшие при дворе перемены. Он, разумеется, получил аудиенцию у королевы, но взор его с изумлением остановился на Аране, который осмелился присутствовать при ней. Прим удивленно покачал головой, выйдя из зала и встретив в коридоре сестру Патрочинио и святых отцов.

— Какой тяжелый воздух в Мадриде! — сказал он. — Дай Бог, чтобы тут опять не поднялась буря! Королева, кажется, идет по стопам Марии-Христины.

— Я еще надеюсь, что все изменится, — ответил Серано.

— Пусть будет, что будет! — проговорил Топете. — Мы остаемся теми же и, если потребуется, сойдемся опять, чтобы защитить и спасти королеву и наше общество.

— Да, если королева уже не принадлежит другим и не покинула нас!

— Вы здесь и позовете нас. Прощайте! Поеду, посмотрю, как поживает наш дипломат в Париже.

— В своем последнем письме Олоцага просит меня выхлопотать для молодого Рамиро, состоящего в полку Олано, отпуск, — обратился Серано к Приму, — по-видимому, он очень соскучился по нему.

— Олоцага соскучился по нему? Значит, он здорово изменился! — отвечал Прим.

— Рамиро, как мне кажется, тесно связан с ним какими-то узами. Теперь самое лучшее время для отпуска. Возьми его с собой в Париж.

— Я могу доставить удовольствие нашему старому другу, чтобы убедиться, что он вовсе не такой холодный человек, каким всегда казался, что и у него есть сердце.

— Под дипломатической холодностью Салюстиана скрывается такое теплое сердце, какого я никогда не подозревал в нем, — заметил Серано, крепко пожимая Приму руку на прощанье, — кланяйся ему от души.

На следующий день Прим отправился в Париж в сопровождении молодого офицера Рамиро, получившего при содействии Серано отпуск на неопределенное время. Высокое почтение, которое оказывал Рамиро другу дона Олоцаги, скоро переросло в искреннюю дружбу, и Прим все больше стал замечать сходство молодого офицера с бывшим капитаном королевской гвардии — те же изящные манеры, та же любезность.

Он уже тысячу раз порывался спросить Рамиро, кем тот приходится дону Олоцаге, но его всегда что-то удерживало от этого, может быть, не совсем уместного вопроса, и, глядя на молодого офицера или слушая его, он только улыбался и повторял про себя, покачивая головой: «Весь в капитана — весь в нашего Салюстиана».

Но Рамиро не замечал красноречивых взглядов графа Рейса. Между молодым человеком и горячо любившим его доном Олоцагой установились странные отношения: ни разу ни один из них не заводил об них речь, ни разу не было задано ни одного вопроса.

Евгения Монтихо, поручая мальчика дону Салюстиану, сказала ребенку:

— Это твой отец, Рамиро, полюби его и сделайся хорошим человеком.

Слова эти быстро изгладились из памяти мальчика, так как он не остался с доном Олоцагой, а жил у Жуаны и Фрацко, которых, подобно маленькой Марии, скоро привык звать матерью и отцом. А так как Фрацко предпочел ничего не говорить мальчику о том, что касалось его происхождения, ребенок стал называть доброго сеньора, которого не знал прежде, дядей.

Теперь же Рамиро был в том возрасте, когда начинают интересоваться своим происхождением, и ему, разумеется, было крайне мучительно и неприятно ничего не знать о своих родителях и предках.

Приехав в Париж, граф Рейс тотчас отправился с молодым Рамиро на набережную д'Орфевр, в испанское посольство. Нельзя описать той радости, с которой встретились старые друзья! Наблюдая украдкой за Олоцагой и молодым офицером, Прим прошептал: «Без сомнения, это отец и сын».