"Соляной шлях" - читать интересную книгу автора (Изюмский Борис Васильевич)ГНЕВ ПРАВЕДНЫЙПосле возвращения Евсеевой валки давно прошли семь метелей с семью морозами, от которых трещали плетни; откатали снежных баб юные кияне, отыграли в снежки. Потом на пролесках цветы лилового ряста сменили голубые колокольца, проковыляли по зеленым лугам стреноженные, отощавшие за зиму кони, и дед-пасечник, достав из погреба на пробу один улей, выставил его на солнце со словами: «Грейтесь, чада мои…» А там зашумел вербохлест, когда матери, купая в вербном отваре детей своих болезных, просили: «Дай тела на эти кости» – и девчата секли парубков лозой в белых барашках, приговаривая: Казалось бы, радоваться Ивашке и Анне приходу весны, а радости не было. Что с отцом? Вот уже сколько месяцев, как он исчез. И как жить дальше? С осени морозы убили всю озимь. Бывало, в добрые годы вымахивала она – заяц мог укрыться. А ныне сердце у киян разрывалось глядеть. Кто имел хлеб – придержал его, понимая, что впереди еще большой голод; цены на жито возросли почти в двадцать раз. Люди мерли, как мухи. Мыши днем с писком вылезали из подполья. Ивашку и Анну спасали от голода артельщики Евсеевой валки. Им Путята выдал немного соли и жита, чтобы рты заткнуть. О Евсее же сказал: – На власть руку поднял! В двух кулях на дне соль песком заменил… Отсидит свое. Такое наговорить на Евсея! Иван привез Евсеевым детям кадь муки, хотя у него самого были престарелые родители. Осташка – горстку соли. По секрету Хохря сказал Ивашке, что отец его сидит в дальнем углу Путятова двора, в подземелье. – Тысяцкий-то спереду ласкает, а сзаду кусает, – с горечью произнес он. – И заметь, хлопченя, пчела ужалит – гибнет; Путята ужалит – еще злее становится. Во лжи Киев погряз… Ивашку не порадовал даже подарок Хохри – рыжий голубь с вихрами по обе стороны шеи, – не до него было. Весной Ивашка сделал подкоп под стену Путятова двора, прополз на животе по бахромчатой траве-спорышу в дальний угол. Издали увидел на каменном, врытом в землю погребе зеленую дверь с большим кольцом. Возле двери прохаживался стражник. Ивашка притаился. «Как же батяню выручить от иродов? Как? – лихорадочно думал он. – Томится сейчас в подземелье». Ивашка с необыкновенной ясностью увидел его лицо: пшеничные волосы в ушах, родинку-вишшо чуть пониже правого уха. Даже голос его услышал. «Ты пёши идти можешь?» – спрашивал отец в дороге. «Ага». – «Что за агакало?» – усмехался он. А когда за миской со щами сидели, говорил укоризненно: «Не мляцкай жуючи!» Подул сильный ветер – верно, зашабашили ведьмы на Лысой горе. Надо было пробираться назад, к подкопу, скрыть его. Ивашка каждый день приползал к зеленой двери, все смотрел издали: может, стражник куда отлучится? Может, отца выведут? Как-то зашел к ним в избу Петро, простучав костылями, сел на лавку. Выслушав рассказ Ивашки, скрежетнул зубами: – Жизни от них, кровопивцев, нету! Долго сидел молча, тяжело уставившись в земляной пол. Наконец глухо сказал: – Чтоб тому Путяте, псу смердящему, руки покорчило, грудь забило, чтоб он в старцах счастья не имел. – Перевел дыхание. – Сказал бы покрепче слово, да не хочу печь гневить… Великое уважение к печи, как к живому существу, очагу, собирающему семью, глубоко сидело в каждом киянине: в ней – огонь, сама жизнь. Потому, когда приходили сваты к дивчине, она бросалась колупать печь-защитницу; потому, возвращаясь с похорон, клал киянин – чтобы очиститься – руку на печь. Печную золу относил на капустные грядки, подмешивал к воде для хворого, сыпал на рану; заболело горло, зубы – прикладывал щеку к углу печи; к ней же тулил и новорожденного телка. Он считал грехом садиться на печь, когда в ней пекся хлеб, гостю предоставлял самое почетное, «большое» место – возле печи. Петро пошел к выходу. Еще не умолк стук костылей, как Анна заметила на лавке сверток: в красиво вышитый рушник было завернуто несколько черных лепешек – не иначе Фрося прислала. В самый шум на Подольем торгу Ивашка оказался там. Посадский человек Еремка Кулага – весь из хрящей и мослов – покупал соль у торгаша Астафия и обнаружил в ней пепел. – Кияне, – закричал Еремка с рыданием в голосе, – последнюю соль пеплом заменяют! Сразу собралась толпа. – Ты где соль брал? – наступал Еремка, и жилистая шея его вытягивалась, как у кочета. – Я с тебя душу вытряхну! Астафий оробел: – Дак мне ее монах Прохор из Лавры продал. Вот не сойти с места. – Все они за един! – Дороговь день ото дня! К хлебу не подступишься! – Сорочки на хребте нема! – Живодеры! Последнюю корку изо рта рвут! – Выжечь пакостные гнезда! – Делатель с голода мрет! Сквозь толпу на коне протиснулся сотник Вирач – правая рука Путяты, – строго спросил, наезжая на собравшихся: – Эй-эй, чего галдите? Еремка подскочил к сотнику, рывком сдернул его за ноги с коня. Толпа навалилась, стала бить Вирача кто чем. На беду свою, ехал в ту пору мимо боярин Савва Мордатый. Ему сразу припомнили: и что людей мучил на подворье, и соль скупал, прятал, и деньги в рост давал. Сперва Савву камнями закидали, потом тоже с коня стащили. – Брюхо ему распороть да пеплом набить! – Спесь на сердце нарастил! Сколько семей на голод обрек! Мордатый, прикрывая руками плешь, запричитал, чуть не плача: – Род-то мой не низьте. Это еще более обозлило толпу: – Гордился боров щетиной, да опалили! – Соль и хлеб прячут, паскудники, кабалят за долги, а ты род их почитай! Бей всех до единого! На высокий воз вскарабкался Петро, уперся костылем в край воза: – Чо стоите, как кожухи дубленые? Вяжи Мордатого к колокольне – на поруганье, чтоб людей не переводил! Сотни ртов закричали: – Вяжи! И сразу руки потянулись к Савве, потащили его по лестнице наверх, там опутали веревкой вокруг столба, зазвонили в колокола. – На Лавру пошли! – На гору! – Пожгем им жизнь! – Неправду творят злочинщики! – Всех переобидели! – Душат убогих, змии! Кто был на Торговище – черный люд, смерды из боярских вотчин вкруг Киева, поденщики – бросились к ненавистному Печерскому монастырю. Знали, что здесь тоже скупали соль и перепродавали втридорога: подмешивали в нее тертую золу и пепел; знали, что возле игумена Феоктиста околачивается полно бездельников: доместник,[31] эконом,[32] келарь,[33] ключник,[34] начальник хлебопеков, бесчисленные слуги. – Развел вкруг себя вошь! – Дармоеды! Рыла нажрали! – рычала толпа. – Где черный люд – там бога не видно! Толпа миновала пещеры в отвесных скалах, гулко прошла по мосту, нависшему над пропастью, и вкатилась в опустевший двор Печерской обители. Здесь все в страхе попрятались по своим норам. Да их брезгливо и не трогали, раз хвосты поджали. Люд ворвался в погреба, амбары, стал делить соль, хлеб. Потоптав кадильницы, ободрав иконы, прихватив с собой кресты, одежды первых киевских князей, толпа подожгла монастырь и повалила к Киеву. Бежали вверх узкими улицами ко двору Путяты. – Смерть пролазнику! – Бесчестье в бороду не упрячешь! – Чтоб ему вороны очи выдрали… Сам купу набавляет! – Пустить красного кочета, нехай по жердочке побежит, на кровле запоет. Торопливо закрывали свои лавки торговцы. Бояре с семьями искали защиты в княжеском дворе. Самые страшливые из них уже причащались. Шептали испуганно: – Черные люди и закупы в заговор скопом пошли… – Крамола кругом. – Двор боярина Нечая Ряхи горит… – Как мятеж утолить? Двор Путяты – что твой замок. Обнесены высокой стеной хоромы, скотницы,[35] бани, погреба с бортовым медом, винными корчагами. Откуда-то вынырнул навстречу толпе Ивашка, тонко закричал: – Дяденька Петро, я лаз покажу! Повел за собой к подкопу. Его расширили кольями, топорами, и на обезлюдевшем дворе Путяты сразу появилось множество гильщиков. – Дяденька Петро, вон там батусь… Ивашка подбежал к зеленой двери, подергал за железное кольцо. Дверь не поддавалась. Петро подскочил с ломом, всунул его меж пазов, налег грудью – и дверь со скрежетом распахнулась. Достали лестницу, опустили ее в яму. На свет вышел заросший Евсей – сразу понял, что происходит. – Пошли, гражане, покажу, где соль упрятана, сам ее туда свозил. Чуть пошатываясь, опираясь о плечо сына, повел толпу в противоположный угол двора. Указывая на склад, сказал: – Верить законное! Кто-то подбодрил нерешительно затоптавшихся: – Не трусь – за нами вся Русь! И голос надрывный произнес с отчаянием: – Изнемогли без соли! Пока разбирали соль и зерно, громили хоромы, пока Петро подрубал деревянные столбы – подпоры боярского крыльца, – Путята, сунув за пазуху венец, через подземный ход пробрался в княжий двор, охраняемый дружиной. В сенях, повстречав растерянную княгиню, сказал: – Ноне ж к Мономаху в Переяславль поскачу. Быть того не может, чтоб не выручил он Киев. Приказал двум десяткам воинов немедля готовиться к выезду. Сам же понес к митрополиту Никифору шапку-венец – на сохранение. |
||
|