"Соляной шлях" - читать интересную книгу автора (Изюмский Борис Васильевич)СМЕРТЬ СВЯТОПОЛКАПутяте не спалось – одолевали суетные мысли. Он пытался отогнать их молитвой, бормотал: «Спаси, господи, Мишку Путяту по неистощимому своему милосердию, очисти мя от грехов!..» Но в голову лезли земные дела: непослушание непутевой дочки Забавы… обоз Евсея… венец, что делает Птаха. С венцом князю он тонко надумал. Святополк честолюбив. Почему же не возложить всенародно на его богоизбранную голову шапку-венец? У владык других земель есть свои обряды посвящения,[24] на Руси венчали бармами. Путята видел, как возлагали корону на голову византийского императора. Тот вошел в храм через золотые врата. Тысячи огней отражались в соборной утвари. Читал над короной молитву патриарх: «Тебе, единому, царю человеков…» У дворца разбрасывали черни золотые и серебряные монеты. С этим венцом придумано неплохо… Только бы не испоганил драгоценные камни Птаха. Но к лицу ли великому властителю Руси и потомкам его носить на главе венец, сделанный руками какого-то презренного Птахи? Надо пустить слух, что венец в сапфирах и изумрудах – необычный, что носил его сам вавилонский царь Навуходоносор и сотворен он богом, а доставили Святополку шапку византийские бесстрашные посланцы. Они шли степью через скопище змей, похожее на копны, воющее в зимнюю стужу. У ворот Вавилона венец охранял чудовищный змей с чешуей, аки волны морские. Через змея того на городскую стену была перекинута лестница. Змей удушил всех дерзких, только один, по имени Правда, добыл венец, и вот теперь византийский император прислал его в Киев со словами: «Ты от Августа-кесаря род ведешь». Чье сердце не затрепещет при виде подобного венца?! Руси надобно знамя, а знаменем тем должен быть великий князь… Да вот мало величия у этого ничтожного Святополка – больше воображает, чем соображает. Как баба, занимается своей внешностью: выщипывает брови, прикрывает плешивину накладкой из волос… Но Путята считал выгодным для себя оставаться в княжеской тени, как считал выгодным быть в тени и при отце Святополка – Изяславе. Но всяк умеет извлекать для себя пользу, не бросаясь в глаза… «Сделает Птаха венец – надобно будет приказать Свиблу придушить гранильщика», – решил Путята. Постельничьему Свиблу он доверял самые тайные дела: подсыпать кому следует в пищу ядовитый порошок из высушенной черной ящерицы, накинуть кому надо петлю на шею и с камнем бросить в Днепр… «О господи, взываю к тебе, услышь мя, Мишку Путяту, вонми гласу моления моего…» В сенях послышались быстрые шаги Свибла. Он открыл дверь, подошел к ложу. Тусклый свет лампады делал Свибла еще длиннее и сутулее обычного. – Вночесь за Вышегородом[25] князь Святополк помер. Сердце разорвалось… – сказал он. – Ладьей в Киев привезли… Путята резко вскочил на ноги. Первой мыслью его было: «Власть-то теперь кому? Можно подхватить ее, да не удержишь. Кто из князей потерпит его на престоле?» Он сам удивился внезапно вспыхнувшему желанию. Усмехнулся: «Силен бес любоначалия. А надобно благо плывучи помнить о буре. Да и не всегда власть у того, кто на престоле сидит. Почему не стать слугою третьего государя? Кому ни служи – лишь бы себе. Есть неглупая присказка: „Кто прост – тому бобровый хвост, а кто хитер – тому весь бобер“». И опять замельтешила вроде бы пустячная в такой миг забота: «Венец Птахи можно попридержать для нового князя… чтоб оценил… Кто им будет? Не иначе Мономах». Люто завидовал уму, силе Владимира, тому, что не однажды одолевал князь в бою половцев. Покойник же был неумен, жаден без меры, даже Печерский монастырь ограбил, вывез оттуда соль, что нашел, и втридорога продал ее. Правда, нашептал ему то сделать сам Путята. А как падок был на угодливое ласкательство, как поощрял наговорщиков, любил поддакивателей и похвальбу. Даже тем выхвалялся, что у него, вишь, родимые пятна на груди разбросало, точь-в-точь как звезды Большой Медведицы. Видел в том особое знамение. А у самого дури больше, чем звезд на небе: не пустил соль из Галича в Киев… С боярином Саввой Мордатым хватал недругов, языки каленым железом прижигал, выведывал, где соль припрятана. Виданное ли то дело: сам деньги в рост давал, с ним, своим тысяцким, вступил, сребролюбец, в долю, отправляя Евсея. Да наконец извел себя тайным пьянством, кот шкодливый: теперь весь Евсеев обоз – его, Путяты… Святополк лежит на лавке в большой гридне. Путяте кажется, что князь притаился и сейчас вскочит, начнет обвинять собравшихся в измене, повелит одного бросить в поруб, другого удушить. При жизни был он высок, сух, черноволос. Лицо можно было назвать даже красивым, если бы не темные пятна на нем. А сейчас лежит разбухший, с седыми прядями в бороде. Пятна на лице стали еще резче. Рядом убивается жена Ядрова – коротконогая толстуха. «Притворяется, – недоверчиво смотрит на нее Путята, – нашла по ком слезы лить». Была Ядрова дочерью половецкого хана Тугорткана. Взял ее Святополк в жены, когда бой проиграл и вынужден был купить мир. Все в этой женщине теперь поблекло: волосы, лицо. Только глаза не поддавались времени, были еще живыми. «Видно, к смерти князя в прошлый месяц было знамение на солнце:[26] в час дня осталось его немного, в виде месяца книзу рогами, – думает тысяцкий, – а потом небо неспроста прочертила длинноволосая комета». …Похороны Святополка устроили пышные. Родственники, бояре, слуги в черном платье, черных шапках несли гроб к монастырю. Впереди гроба слуга вел княжьего коня, а Путята нес знамя. Вокруг – молчаливая, мрачная толпа оборванных нищих, калек. Гроб поставили на помост, воткнули рядом копье князя. Ядрова, боязливо поглядывая на нищую толпу, начала разбрасывать богатую милостыню. К Путяте протиснулся Свибл, прошептал на ухо: – На Подоле шум в людях… Голь вече собрала. Того и жди всех сюда… – Сзывай после похорон думцев в Софийский собор… Евтихия Беззубого, Капитона Жеребца… Астафия Цветного… …Смышленые мужья собрались в задней, малой клетушке собора, они уже знали о том, что происходит на Подоле. Слышались тревожные возгласы: – Голоколенники всех больших мужей перебьют… – Восстанье немедля утишить надобно! – Да поди удержи волка за уши! – Погасим огонь, пока не перекинулся… – Послать ко Владимиру, чтоб сел на дедов и отцов[27] стол! Путята прекратил галдеж: – Что надо? Звать князя Владимира! Поклониться: скорей иди на Киев, пока всех бояр не порушили, не разграбили… С ним согласились, воистину надо немедля посылать гонца к Владимиру Мономаху в Переяславль. На этом сходились все до единого: позвать именно Владимира – сына Анны, дочери византийского императора Константина IX Мономаха. Не однажды был Владимир в лютых бранях с половцами, доходил до моря Сурожского, завоевал половецкие города на Северском Донце, брал в плен за один раз по двадцать ханов, оттеснил поганцев в степи Кавказа, за Железные врата, – в Обезы.[28] Еще позапрошлым годом, когда половцы стучали саблями в Золотые ворота Киева, Мономах не только отогнал их, но и взял ханскую столицу Шурукань.[29] Эта весть быстрее птицы полетела к чехам, уграм,[30] ляхам, домчалась до Рима – о ней услышали все концы земли. Да, именно Владимира Мономаха и надо звать. – Он с митрополитом в любви, церкви украшает. – Святительский сан уважает. – Щит для нас… – Слава русичей… И впрямь, во всем мире его знали: дочь Марию выдал за Леона – сына греческого императора Романа Диогена. Дочь Евлампию в прошлом году – за угрского короля Коломана. Старший сын, Мстислав, был женат на дочери шведского короля – Христине. Да, именно Мономах утихомирит чернь и не даст в обиду своих. После совета думцев Путята в хоромах сказал Свиблу: – Птаху-то ночью… – крутнул волосатыми пальцами, показывая, что именно надо сделать. – Жёнке его скажи: «Сбежал твой муж с камнями бесценными неведомо куда…» Подумал с усмешкой: «И стала шапка вавилонской. Все, мастер! Только и поминки по тебе – вороний грай. Да и Евсея – властоненавидца – пора кончать». Свибл понятливо кивнул. Был он у тысяцкого не только постельничьим, но и проверщиком кушаний – не отравлены ли? Не раз подумывал: «Тебе б и впрямь подсыпать яду, пока меня в преисподнюю за собой не уволок». Путяту возненавидел давно – еще в юные годы, когда тот, похваляясь, при гостях приказал слуге прижать ладонь с растопыренными пальцами к дереву, а сам издали стрелял из лука, и стрелы впивались меж пальцев Свибла. …Ветер донес тревожный звон колокола. Путята нахмурился. Свибл, вытянув длинную жилистую шею, напряженно прислушался, подумал: «Как бы не по наши души». Покорно склонившись, вышел из горницы. |
||
|