"Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II" - читать интересную книгу автора (Штерн Борис Гедальевич)

ГЛАВА 15. Обрывки из летописи от*** в женском туалете дома с химерами (продолжение)

Гайдамака спускал прочитанную страницу в унитаз и брал следующую:

«Пока слушали „Давнюю“ и бегали в княжеский дворец за чарой, медовухой и виночерпием, на Лысой горе появился отец Павло. Он стал над душой и начал Гайдамаку увещевать. Нельзя в точности повторить его слова, потому что свою предлинную речь он произносил на церковнославянском языке, который Гайдамака с детства ненавидел по той причине, что отец его, гуляйградский поп Лексей, тихий, семейный и благоразумный хохол, в редкие свои запойные дни становился блаженным, переходил на эту самую церковную тарабарщину, рвал на себе волосья, разрывал одежды и ходил но Гуляй-граду, призывая парод „уйти в пещеры“. Кто не хотел в пещеры — тому в морду; а тому, кто пытался его увещевать, — туда же. А был его папаша чрезвычайно силен. Ближайшему своему другу дьяку, с кем пил, дал раз легонько в ухо, и тот с тех пор наклонил головку на плечо, оглухел и поглупел как-то. Батя, придя в себя, здорово перед ним извинялся, да что толку, головку уже не исправишь. Всех бил, кто под руку подворачивался, — даже жену свою и маман Гайдамаки однажды так достал, когда она, ведя Сашка за руку, шла за ним на безопасном расстоянии, чтобы дождаться, когда батя в изнеможении свалится и заснет под забором, чтобы тихонько прибрать его домой, — так мамку приложил, что улетела, как лебедь белая, трепеща юбками, на подворье князя гуляйградского Ростислава прямо в новый курятник, где задавила породистого голландского петуха, а тот и крякнуть не успел. Князь вышел на крыльцо, пожалел петуха, посмотрел на маманины красивые ноги и помог ей галантно подняться. А народ изо всех щелей выглядывал, а проходивший мимо знаменитый вагант, менестрель и боян Евгений Лукин подумал в рифму:

Видя такой семейный конфуз, Сашко Гайдамака, пятилетний отрок, подошел к бате один па один и легонько вдарил ему пониже пупа, потому что до отчей морды не мог дотянуться. То ли от удивления, то ли от сбива дыхалки батя согнулся в три погибели, и тут Сашко вдарил его изо всех своих щенячьих сил промеж мутны очи, и он улетел, как топор, борода торчком, в крепостные ворота, проломил их да застрял в проломе, а Сашко подошел и сказал отцу:

— Батя, если я еще хоть раз услышу про «пещеры», то уж не обессудь, возьму за бороду, раскручу и заброшу в пещеры те самые ершалаимские, что дороги назад не найдешь.

И тот протрезвел сразу и ответил с восхищением па том чистом русском языке, на котором говорили тогда все нормальные люди:

— Ну, сынок, спасибо! Порадовал душу! Быть тебе третьим русским богатырем, да жить в столице в командирском звании, да оборонять Русь, а не гнить тут в провинции!

Возвращаясь к отцу Павлу, — речей его Гайдамака совсем не запомнил по причине церковного насилия над русским языком, однако же, войдя в экстаз от его равнодушного вида, отец Павло в конце концов понес такую ахинею, что слова уже не стыковались друг с другом — он орал про конец света и драконов огнедышащих, утверждал, что Гайдамака одержим лунным бесом, которого даже он изгнать не в силах, потому что этот бес сидит в Сашке во множественном числе — сегодня он такой, завтра другой, а послезавтра третий, но все они в одном лице, как антисвятая троица. Он, короче, не может понять природу гайдамакиного беса, а без понимания природы беса не изгонишь. Скажешь ему: «Изыди, сатана!», а он в ответ рассмеется и плюнет. С таким редкостным бесом отец Павло впервые столкнулся. Этот бес-купидон из чужих краев, может, даже с Луны. Очень уж учен, нигилист! Не верит в бога! Все поганит, над всем издевается, ходит, как скоморох, колесом, а идеи колеса в природе не существует!

— А одуванчик? — спросил Гайдамака.

— Что «одуванчик»? — прервал истерику отец Павло.

— Одуванчик разве не идея колеса? А орбиты планет, звезд и разных небесных тел?

Отец Павло безнадежно махнул рукой и отступился.

Кстати, и чару принесли. Не стал Гайдамака пить ту чару одним глотком, а пил маленькими, затягивая время и растягивая удовольствие. Потом, по здравом размышлении, Сашко готов был признать, что темная речь отца Павла как-то повлияла на его судьбу — возможно, Павло был настоящим святым и что-то предвидел. Гайдамака утер подбородок, повернулся лицом к Днепру и так сказал:

— Не драться же мне с тобой, Илья! Вычеркивай меня из летописи, ладно. Я свою летопись напишу.

— Цензура не пропустит, — отвечал ему Добрыня.

— Забирай, Алешка, мои подвиги, мне не жадно.[27] Я себе новые подвиги найду.

— Как свинья грязи, — отвечал Добрыия.

— Много вы навоюете без Сашка Гайдамаки, третьего богатыря на Руси.

— Другого «третьего» найдем. Богатырей на Руси не переведется, справимся без тебя, — отвечал Добрыня. Он отвечал так злобно потому, что давно уже ревновал свою жену к Гайдамаке. Так и не дал толком последнее слово сказать.

— Илья, передай князю, что останется он скоро сам на сам со всякой шпаной ростовской, и некому будет его защитить, — сказал Гайдамака напоследок.

— Давай, давай. К чертям собачьим! — напутствовал Добрыня.

— Ну, прощевай, командир! — сказал Илья Муромец, — Звиняй, если что.

Тут у Гайдамаки в глазах свет померк. Он взлетел в небо, толкаемый могутной силою; жопы не чувствовал, отвалилась; откуда ноги торчали — неизвестно; первый испуг был за детородные органы, без них поиски невесты теряли всякий смысл. Гайдамака схватил и ощупал — вроде на месте; и некоторое время прикрывал руками, как футболист в стенке перед штрафным ударом; летел он выше лесу стоячего, но ниже облака ходячего где-то над Дарницей в сторону Борисполя, куда-то к чертям собачьим, все больше набирая скорость; пробил облака и пошел дальше, выше, выше, выше, в стратосферу, оставляя за собой инверсионный след, пахнущий медовухой; задним числом он понял, что шел по баллистической траектории, без выхода на орбиту: вот земля-матушка стала загибаться и округляться, вот Гайдамаке уже воздуху не хватало, небо вот уже потемнело, и зажглись звезды яркие; аккордеон болтался за спиной, что-то рыпая космическое; ощутил он неземной холод; уже не знал, где низ, где верх, — не хотел врать, но до сих пор ему кажется, что в какой-то момент он таки вышел в космос — не утверждает этого, чтобы не отбивать славу у русского богатыря Юрия Лексеича Гагарина, — хотел заорать во всю глотку: «Люди, я спутник!», но вот ударная богатырская сила, толкнувшая Гайдамаку, сдалась под силой земного притяжения, и Сашко с плавным разворотом помчался с аккордеоном вниз. Рассказывают летописи, что тою весною в разных странах, особенно в Китае, наблюдали падение небесного тела с огнем и грохотом. Это был Гайдамака. Лежащий на земле не боится упасть».