"Взломщик, который цитировал Киплинга" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава 4

С Дж. Редьярдом Велкиным я познакомился серым, унылым утром, в среду, за две недели до своего небольшого приключения с взломом и кражей. Команда «Янки» как раз только что проиграла первые две встречи в серии бейсбольных игр, а предшествующим вечером я наблюдал, как мальчишка, который еще и бриться-то не начал, обыграл начисто самого Реджи Джексона. Утро было промозглым, моросил мелкий дождь – все сошлось одно к одному.

Покупателей еще не было, да меня это не очень и заботило. Я устроился за прилавком с книжкой в мягкой обложке. Эти книжки у меня не задерживаются, поскольку все такого рода, что мне приносят, я оптом продаю парню на углу Третьей и Шестнадцатой улиц, который только подобными книжками и занимается.

Хотя иногда я их сначала прочитываю. Книжка, которую я читал, была одним из творений Ричарда Старка о Паркере. Паркер – профессиональный вор, и каждая книга обогащает его образ новыми подробностями: Паркер собирает шайку мошенников, или он направляется куда-то вроде Спартанберга в Южной Каролине для покупки оружия и грузовика, или он находит зубного врача в Янктон-Фоллз, который финансирует начало операции; Паркер и его дружки втягиваются в дело, и затем что-то ужасающим образом не срабатывает. Если бы ничего такого ужасающего не происходило, то все эти книжки Старка должны бы были заканчиваться где-то на семидесятой странице, а Паркер уже стал бы владельцем какого-нибудь собственного острова в Карибском море.

В последний раз, когда я был за решеткой, все там сходили с ума по Паркеру. Мои коллеги зачитывались всем, что попадало к ним в руки о нем, и ничем не гнушались, чтобы достать такое чтиво. Я могу поклясться, что среди этой компании были уже поседевшие мошенники, которые то и дело цитировали друг другу отрывки о Паркере, особенно те места, где он кого-нибудь калечит. Один «медвежатник», специалист по сейфам, без конца повторял эпизод, в котором Паркер сводит счеты с никчемным парнем-работягой, ломая ему три «жизненно необходимые» кости и оставляя искалеченным в болоте. Этот «медвежатник» стал прямо-таки рабом своей идеи – преднамеренно и обдуманно ломать «жизненно необходимые» кости.

Я как раз добрался до того места в книге, где Паркер наносит срочный визит Хенди Мак-Кею, во время обеда последнего, на острове Преска, в штате Мэн, когда колокольчики над дверью затринькали, возвещая о том, что я уже не один. Я убрал книжку подальше от чужих глаз, пока посетитель приближался к прилавку. Нельзя же забывать об имидже, обладать которым обязаны продавцы антикварных книг: недопустимо, чтобы нас могли заподозрить в чтении всякой дряни.

Это был тучный человек с румяным лицом, с широкой, как у бульдога, челюстью, с редеющими каштановыми волосами медного оттенка, зачесанными назад, на начинающуюся блестящую рыжевато-желтую лысину. На нем были темно-коричневая в елочку куртка из твида с замшевыми накладками на локтях, табачно-коричневый свитер, рубашка цвета загара из оксфордской ткани с отложным воротником на пуговичках по углам, вязаный галстук шоколадно-коричневого цвета. Брюки у него были рыжевато-коричневые из кавалерийской диагонали, а ботинки им в тон. У него были длинный узкий нос и седеющие гвардейские усы. Из-под кустистых, взъерошенных бровей, напоминающих терновник, выглядывали карие острые и холодные глаза, слегка налитые кровью.

Он спросил, скоро ли появится мистер Литзауер, а я объяснил ему, что у магазина сменился владелец.

– А-а-а!.. – сказал он. – Теперь я понимаю, почему мои контакты с ним прервались. Видите ли, я любитель книг и собираю их, а он постоянно сообщал мне о поступлении к нему книг, которые могли бы меня заинтересовать.

– А что именно вы собираете?

– Главным образом поэзию викторианского периода, но – по своему собственному вкусу, если угодно. Я неравнодушен к поэтам, умевшим искусно рифмовать. Томас Худ, Алджернон Чарлз Суинберн, Вильям Маквортс Праед. И, разумеется, Киплинг – моя самая большая слабость и предмет восторженного поклонения.

Я уверил его, что все имеющееся у меня в наличии находится на полках. Он направился к ним – поискать что-то для себя, а я достал Паркера из-под прилавка и вернулся к закрученному сюжету преступления. Двое из приспешников Паркера уже были готовы к совершению предательства, когда мой «твидовый» покупатель вновь появился перед прилавком с маленьким томиком в тканевом переплете. Это было собрание лирических стихотворений Аустина Добсона, и я оценил его не то в шесть, не то в семь долларов, что-то около того. Он заплатил наличными, а я завернул для него покупку.

– Если к вам попадет что-нибудь, что могло бы, по вашему мнению, заинтересовать меня, – сказал он, – вы можете, если вас это не затруднит, сообщить мне об этом по телефону.

Он протянул мне свою визитную карточку. На ней были его имя, адрес – где-то в районе Восточной Тридцатой улицы – и номер телефона, относящийся к АТС Муррей-Хилл, 8. Каких-либо сведений о роде занятий этого человека, обеспечивающих его существование, на карточке не было.

Я перевел взгляд с карточки на ее владельца.

– Вы коллекционируете Киплинга? – сказал я.

– Да, в том числе и его.

– Это как-то связано с семейными традициями?

Он широко улыбнулся:

– Вы имеете в виду имя? Совпадение имен? Догадка, конечно, естественная. Но – нет. Я никакой не родственник Киплинга. Видите ли, Редьярд – это не фамильное имя. Это название озера.

– Неужели?

– В Стаффордшире. Родители Киплинга впервые встретились на пикнике на озере Редьярд. Когда у них родился сын, вторым его именем выбрали название озера. Его первое имя – Джозеф, на самом деле, хотя сам он никогда им не пользовался и был известен как Редди с самого раннего детства.

– А ваше первое имя...

– Джеймс, и я им тоже никогда не пользовался. Джеймс Редьярд Велкин. Мне было восемь лет, когда умер Киплинг, и я очень хорошо помню этот день. Это было в 1936 году, ровно через два дня после того, как предали земле тело короля Георга V. Этот день был, как вы легко можете себе представить, днем глубокого траура для всей нашей семьи. Мой отец обожал Киплинга чрезмерно. И он сделал именно то, что и должен был, дав своему единственному сыну имя своего любимца. Вы не согласны? Потому что я, конечно, был наречен в честь Киплинга, а не озера в Стаффордшире. «Сначала старый король, а следом великий бард великой Империи, – сказал мой отец. – Запомни мои слова, Редди. В течение ближайших двух лет в Европе разразится война». Он, конечно, ошибся на один год, и я не думаю, что кончина Киплинга оказала какое-то влияние на вторжение Гитлера в Польшу, но в сознании моего старика одно с другим было неразрывно связано, понимаете?..

Он скорбно улыбнулся, а его густые брови дрогнули.

– Вы интересуетесь Киплингом, мистер Роденбарр?

– Я читал его, когда был мальчишкой.

– Вам следовало бы перечитать его заново. После многих лет пренебрежительного, знаете ли, к нему отношения Киплинг снова начинает обретать признание. Не приходилось ли вам в последнее время перелистать «Ким»? Или «Свет погас»? Или... Хотя чтение вряд ли является для вас отдыхом, не так ли? К концу длинного дня от печатного слова, наверное, воротит и поднимается тошнота.

– О нет! Чтение все еще доставляет мне огромное удовольствие. Может быть, я и в самом деле перечитаю Киплинга заново.

– Постарайтесь. Тем более что для начала можно воспользоваться книжками с ваших же полок. – Оценивающий взгляд настороженных коричневых глаз. – Скажите, сэр, не согласились бы вы пойти со мной сегодня на ленч? Возможно, я бы сумел рассказать кое-что, представляющее для вас интерес.

– Я бы не возражал.

– Тогда в моем клубе. Вам известен клуб «Мартингал»? И если, скажем, в половине первого?

Я ответил, что знаю, где расположен клуб, и что время – двенадцать тридцать – вполне мне подходит.

Кое-что в его словах уже заинтересовало меня.

Клуб «Мартингал» был как будто создан для него – настолько он подходил к его одежде и утонченным, слегка барским манерам. Он располагался на углу Мэдисон-авеню и Тридцатой улицы и был обставлен главным образом дубовой, не очень удобной, мебелью эпохи английского короля Якова I. На стенах висело бесчисленное множество голов зверей – охотничьи трофеи.

Мы обедали в просторной комнате на третьем этаже под неотступным взглядом стеклянных глаз бизона, убитого якобы Теодором Рузвельтом по причинам, в которых я так и не сумел разобраться. Ленч состоял из смешанного жестковатого гриля с размороженным зеленым горошком и жаренным по-французски картофелем. Официант, который все это принес на наш столик, был ревматичным малым, который ходил так, будто ноги его просто доконали. Он выглядел почти таким же удрученным, как бизон.

Во время еды мы с Велкиным беседовали о книгах, а затем оба перешли к десерту. Печальный официант принес большой серебряный кофейник, похожий на те, которые используются для обслуживания пассажиров в поезде. Кофе был даже лучше, чем подают в старых вагонах-ресторанах Пенсильванской железной дороги. Он был крепким и ароматным.

Наш столик стоял рядом с двумя узкими окнами. Я потягивал свой кофе и обозревал Мэдисон-авеню. На углу последний из уличных комиков-шутов развлекал своим веселым ремеслом зевак. В наступившие осенние дни он вскоре должен был уйти, уступив свое место продавцам горячих крендельков и каштанов, поскольку времена года сменяют друг друга по своим неумолимым законам. Трудно уследить, как меняется окраска листвы на деревьях, и уж во всяком случае из этих окон такое не увидишь, но вы безошибочно определите смену сезонов, наблюдая за уличными торговцами.

Велкин, прочистив горло, прервал эти мои размышления.

– Райдер Хаггард, – сказал он. – Я говорил вам, что его я тоже коллекционирую?

– Кажется, вы упоминали его имя.

– Интересный человек. Для Южной Африки он сделал то же самое, что Киплинг – для Индии. «Она», «Копи царя Соломона»... Но вы, конечно, знакомы с его творчеством?

– В самых общих чертах.

– Он и Киплинг были, знаете ли, большими друзьями. Оба они были в плохих отношениях с «Блумсбери крауд». Оба они прожили достаточно долго, чтобы с печалью наблюдать в конце жизни, как сходит на нет их литературная популярность. Общественное мнение стало воспринимать их как апологетов дискредитировавшего себя империализма. Вам знакома поэма Стефенса?

Я не знал даже, о чем идет речь, а он тем временем принялся цитировать по памяти:

Наступит ли пора, когда

Поток незвучных строк

Уйдет с проклятьем в никуда,

Как горных вод поток?

Когда смекалкой дурака

Наш мир не удивить?

Когда ошибкой паренька

Успех не закрепить?

Устанут все журналы

От перепалки слов.

Чернильцы разбиты

На тысячи кусков.

Тогда намордники натянут

На всех зануд,

И новый Киплинг, новый Хаггард

К нам не придут[1].

Он придвинулся, чтобы снова налить кофе в наши чашки.

– Мерзкий образчик площадной брани, не так ли? И таких было немало. Однако Киплинг и Хаггард поставлены здесь рядом. Действительно, Хаггард прожил в доме Киплинга в Суррее так же долго, как и в своем собственном. Они и на самом деле работали вместе в кабинете Киплинга, сидя на противоположных концах длинного стола, перелопачивая идеи вдоль и поперек и затем превращая их в то или иное произведение неистовой работой пера.

– Интересно! – сказал я.

– Не правда ли? Вскоре после перемирия, заключенного в 1918 году, эти двое приступили к организации Лиги Свободы. Идеологической основой ее деятельности был антикоммунизм. Однако эта лига никогда не отрывалась от земли и не витала в облаках. Довольно посредственные вирши, написанные неизвестным автором, дают ясное представление об отношении Лиги Свободы к текущим событиям. Вам знакомы эти стихи?

– Не думаю.

– Они неплохо срифмованы, а я, кажется, упоминал о своей слабости к хорошим рифмам:

«Хуже большевик химеры», —

Киплинг Хаггарду сказал.

«Пьет он все подряд без меры», —

Райдер Редди отвечал.

«В цвете сил – уже подлец», —

Редьярд мрачно бормотал.

«Ждет плохой его конец», —

Хаггард веско заключал.

– Складно, не правда ли? Я мог бы процитировать вам и другие стихи, не хуже, но не хочу занимать ваше время.

Я нехотя поблагодарил его, уже начиная думать, что ошибся и что он заставил меня прийти сюда только ради того, чтобы поупражняться в чтении стихов. Ну что же, кофе по крайней мере был неплохим.

Потом он сказал:

– Лига Свободы. После того как она развалилась, для Киплинга начались тяжелые времена. Здоровье его было слабым. Похоже было на гастрит, но он предполагал, что у него симптомы рака. В итоге оказалось, что у него язва двенадцатиперстной кишки. Он был в глубокой депрессии, и это, быть может, повлияло на состояние его ума и души.

Человек просто зациклился на своеобразной идее, что Британской империи угрожает сатанинский союз международной еврейской финансовой олигархии и сионистского большевизма. Эти две непохожие друг на друга силы соединяются вместе, чтобы уничтожить христианство, вырвав заморские колонии у британской короны. Киплинг, конечно, не был моральным дегенератом, который воспринимает антисемитизм как нечто естественное, он недолго упорствовал в своих заблуждениях, и все это не оказало сильного влияния на его творчество.

Но все-таки он создал одно исключительно странное произведение с антисемитской направленностью. Это была поэма-повествование, написанная размером баллады, около трех тысяч двухсот строк под названием «Освобождение форта Баклоу». В основе сюжета лежит рассказ о том, как доблестный британский полк пытается спасти Индию от пожара революции, который раздули еврейские агитаторы. Совершенно очевидно, что битва за форт Баклоу – не просто решающее сражение в этой войне. Для Киплинга это Битва Армагеддона, в которой друг с другом борются силы Добра и зла и решается судьба человечества.

Помните «Трех солдат»? Лиройда, Ортериса и Мальвени? Киплинг их вновь воскрешает, чтобы сделать героями, освобождающими форт Баклоу и одерживающими победу во имя Господа и короля Георга. О, там есть волнующие сцены битвы, есть момент, когда «два храбреца стали друг против друга», что сразу же заставляет читателя вспомнить «Балладу о Востоке и Западе», но в целом бедный Киплинг на этот раз был далек от совершенства. Это произведение никак нельзя отнести к вершинам его творчества. Замысел абсурден, воплощение его слабое, в поэме есть даже элементы непроизвольной пародии на самого себя. Это безобразно! Вы знаете, что он не раз был к этому близок, однако в этом случае он потерял чувство меры.

Вероятно, он и сам это понимал. Вероятно, его идея еврейского заговора оттолкнула книгоиздателей. Как бы то ни было, но он не предложил «Освобождение форта Баклоу» своим лондонским книгоиздателям. Может быть, он и планировал сделать это в дальнейшем, но пока что он просто предпочел сохранить за собой авторское право и отнес поэму в маленькую частную типографию.

– Вот оно что!

– Да, именно так, сэр. Киплинг нашел в Танбридж-Уэлсе типографию под названием «Смитвик и сыновья». Не думаю, что Смитвик когда-либо напечатал что-нибудь еще – до или после. Я по крайней мере ничего об этом не слышал. Но эту книгу он напечатал тиражом всего лишь в сто пятьдесят экземпляров. Как бы то ни было, это далеко не блестящее издание: Смитвик не был способен дать хорошее качество, – но свое дело он сделал, и книга эта – настоящий раритет.

– Должно быть. Сто пятьдесят экземпляров...

Велкин ослепительно улыбнулся:

– Это был тираж. Как вы полагаете, сколько книг в итоге сохранилось?

– Не имею ни малейшего понятия. «Освобождение форта Баклоу»? Я никогда не слышал этого названия.

– Меня это не удивляет.

– Пятьдесят экземпляров? Семьдесят пять? Я не имею представления, какая часть в этом случае может сохраниться.

В кофейнике не осталось ни капли. Велкин нахмурился и позвонил в колокольчик, который висел на стене. Он не произнес ни слова, пока официант не принес новый кофейник.

Тогда он сказал:

– Киплинг написал поэму в 1923 году. В тот год он надеялся преподнести свои книги близким друзьям в качестве рождественских подарков. Но праздник наступил и прошел, прежде чем Смитвик смог вручить ему тираж. Поэтому Киплинг решил попридержать книги до Рождества 1924 года, но в течение этого года он, по-видимому, пришел в себя и понял, что поэма – грубая поделка, цель которой – травля евреев, да вдобавок и стихи-то нехороши.

По обыкновению Киплинг подарил жене, Керри, надписанный экземпляр. Он потребовал его назад. Другой экземпляр он подарил своему соседу в Суррее. Соседа этого звали Лонсдейл. Это был подарок на день рождения, сделанный ранней весной, и его он также сумел получить назад, дав соседу в качестве компенсации несколько других книг. Эти две книги, так же как и груда всех остальных книг, пробные оттиски, рукопись и оригинал-макет, по которому Смитвик осуществлял издание книги, – все это было отправлено в печку в Бейтменсе.

– В Бейтменсе?

– Так назывался дом Киплинга. Существует письмо Киплинга лондонскому знакомому. На нем нет даты, но, очевидно, оно написано поздним летом или ранней осенью 1924 года. В нем Киплинг пишет, что чувствует себя как грешный израильтянин, только что отправивший в огонь собственное дитя, которое он принес в жертву Молоху. «Но это ребенок, принесенный злыми эльфами, это скверный ребенок, и я предал его огню со своего рода чувством удовлетворения». – Велкин перевел дух и с довольным видом сделал глоток кофе, а затем поставил чашку на блюдце.

– На этом, – сказал он, – и закончилась история «Освобождения форта Баклоу».

– Но на самом деле, – сказал я, – она на этом не закончилась?

– Конечно, нет, мистер Роденбарр. Оставался экземпляр Райдера Хаггарда. Киплинг, конечно же, дал экземпляр своему самому близкому другу почти сразу же, как только он получил тираж от Смитвика. Что же, неужели это выскользнуло у него из памяти, когда он начал забирать назад остальные экземпляры? Я так не думаю.

Видите ли, Хаггард в это время чувствовал себя день ото дня хуже. А Киплинг ведь посвятил ему свою книгу. Кроме того, он снабдил экземпляр Хаггарда пространной надписью чуть ли не в сто слов. Там он называл Хаггарда родственной душой, подчеркивал, что тот разделяет взгляды автора на опасность, которая исходит от евреев, несущих миру гибель, или что-то в этом роде. Полагаю, что в хранилище университета Техаса есть письмо Райдера Хаггарда, в котором он благодарит за подарок и восхваляет поэму. После этого неудивительно, что Киплинг не захотел отречься от своего творения и попросить Хаггарда вернуть книгу. Как бы то ни было, экземпляр оставался у Хаггарда до самой его смерти в следующем году.

– А что с ним случилось после этого?

– Он был продан, как и вообще вся библиотека Хаггарда. В тот момент, похоже, никто не обратил на него внимания. Мир не знал о том, что такая книга существует, и, несомненно, ее продали вместе с остальными произведениями Киплинга по очень низкой цене. Только после смерти Киплинга книга приобрела известность, вернее, не книга, а тот факт, что Киплинг написал поэму антисемитского содержания. Британский союз фашистов хотел распространить ее, и поговаривали, что Юнити Митфорд напала на след книги Хаггарда, когда между Англией и Германией началась война.

До самого конца войны о книге ничего не было слышно, а после войны она оказалась у какого-то баронета, живущего на севере. Он продал ее в частном порядке. Потом были еще две-три частные сделки, пока, наконец, не было объявлено, что книга появится на имущественном аукционе «Трабзонд и партнеры» как часть распродаваемого имущества двенадцатого лорда Понсонби.

– Объявлено?

Он еле заметно кивнул:

– Объявлено, книга была внесена в каталог аукциона, а затем ее с аукциона забрали. Полтора месяца назад я летал в Лондон с единственной целью побороться за эту книгу на аукционе. Я понимал, что это будет не просто. Вы же знаете, что есть коллекционеры, просто помешанные на Киплинге, а интерес к нему в последнее время стал возрастать. В университете Техаса – прекрасная библиотека, и Киплинг там представлен очень неплохо. Я ожидал, что и другие организации пошлют своих покупателей.

– Вы надеялись, что сумеете их превзойти?

– Я хотел попробовать. Я не знал даже, насколько далеко я сам зайду в желании купить эту книгу, и уж, конечно, не имел ни малейшего представления о том, какой окажется ее максимальная цена. Приехав в Лондон, я узнал, что некто из Саудовской Аравии хотел бы приобрести эту книгу. Прошел также слух, что какой-то индийский принц или магараджа прислал своего представителя, который был готов купить произведения Киплинга, представляющие особую библиографическую ценность, по чрезвычайно высокой цене. Мог ли я тягаться с такими соперниками? Не знаю. «Освобождение форта Баклоу» – книга интересная и уникальная, но она не успела приобрести настолько большую известность, чтобы стать объектом пристального внимания. В самом деле! И, кроме того, в художественном отношении произведение не представляет большого интереса. – Он нахмурился, сдвинул брови. – Как бы то ни было, мне хотелось попробовать свои силы на открытом аукционе.

– Но книгу забрали?..

– Наследники, еще до аукциона. Представитель «Трабзонда» очень извинялся и, вполне понятно, сам был возмущен. В конце концов его соглашение с наследниками не предоставляло им права заключать частные сделки. Но что он мог поделать? В итоге книга оказалась у покупателя, а деньги – у наследников, вот и все.

– Зачем им понадобилась частная сделка?

– Налоги, мистер Роденбарр. Налоги. Жуткие пошлины, декларация о доходах – разве законы о налогах не вызывают у всех нас желание как-то их обойти и не превращают нас всех в нарушителей? А как же, Боже ты мой, сделать, чтобы твою наличность не зафиксировали? Получить деньги из рук в руки под столом, а потом наследники могут поклясться, что книга оставлена ими как фамильная реликвия, или же совершенно испорчена во время внезапного наводнения, или придумают, что с ней еще что-нибудь случилось. Им не поверят, но какая разница?

– Кто купил книгу?

– Сотрудники «Трабзонда», конечно же, этого не знали, а наследники не говорили: по их официальной версии книга вообще не была продана. – Он положил локти на стол, соединив кончики пальцев. – Я провел свое собственное расследование. «Освобождение форта Баклоу» было продано Джесси Аркрайту, преуспевающему любителю всевозможных торговых сделок, вплоть до международных.

– Он коллекционер, я полагаю?

– Приобретатель, сэр. Не коллекционер. Грубый, некрасивый человек, который окружает себя прелестными вещицами в надежде, что они хоть как-то будут скрадывать его собственное внутреннее уродство. У него есть библиотека, мистер Роденбарр, потому что это соответствует его представлению об изящном. У него есть книги, некоторые из них заслуживают внимания, потому что без хороших книг нет библиотеки. Но вряд ли его можно назвать коллекционером, и уж, конечно, Киплинга он не коллекционирует.

– Тогда зачем же...

– Зачем ему нужна эта книга? Потому что она нужна мне, мистер Роденбарр. Все очень просто.

– А!

– Вы помните Спайнинг Дженни?

– Кажется, был такой танец, которым все увлекались в свое время?

Он странно поглядел на меня:

– Так назывался станок. Первый прядильный станок, способный производить нити из хлопковой пряжи. Сэр Ричард Аркрайт собрал его в 1769 году, получив соответствующий патент. Так были заложены основы современной английской текстильной промышленности.

– Ах, верно! – сказал я. – Промышленная революция и все такое.

– И все такое, – согласился он. – Джесси Аркрайт утверждает, что он является потомком этого сэра Ричарда. Я склонен верить ему в этом не больше, чем во всем остальном. Фамилия его, кстати, означает «строящий ковчег», так что не исключено, что в дальнейшем он наймет какого-нибудь специалиста в области родословных и заставит его возвести генеалогическое древо Аркрайтов к Ною.

– И, значит, он купил книгу, чтобы вам она не досталась?..

– Однажды я приобрел кое-что, перейдя при этом ему дорогу. Вероятно, таким образом он предполагает отплатить мне.

– И он ее не продаст.

– Конечно, нет.

– А другого экземпляра не существует?

– В течение последних пятидесяти лет о другом экземпляре ничего не было известно.

– А вам все еще нужен этот самый экземпляр?

– Больше чем когда бы то ни было.

– Как удачно, что сегодня утром бы случайно заглянули в «Барнегатские книги»!

Он пристально посмотрел на меня.

– Вы назвали меня по имени, прежде чем я успел вам представиться, – продолжал я. – Вы пришли в магазин не к мистеру Литзауеру, а ко мне. И не потому, что я продаю подержанные книги, а потому, что когда-то я был взломщиком. Вы полагаете, что я по-прежнему остался взломщиком.

– Я...

– Вы не верите в то, что человек может измениться. Вы не лучше полиции. «Украв раз, человек уже не перестанет красть», – вот как вы рассуждаете, правда?

– Простите, я ошибся, – сказал он, опустив глаза.

– Нет, – сказал я. – Вы не ошиблись.