"Тайна придворного шута" - читать интересную книгу автора (Блюм Детлеф)

ГЛАВА 5

Ганс Хильбрехт удобно устроился в мягком кресле вагона первого класса экспресса «Виндобона». Он оказался единственным пассажиром в этот ранний час. Именно в этом экспрессе несколько лет назад произошло его знакомство с Герхардом фон Зассеном.

Хильбрехт узнал тогда, что на пост статс-секретаря министерства культуры назначен новый человек, и решил во что бы то ни стало с ним познакомиться. Удобный случай представился именно здесь, в этом экспрессе, в переполненном вагоне-ресторане, пять лет назад. Они часто встречались потом и официально, и приватно. Два года назад Хильбрехт как бы случайно обмолвился о том, что неплохо бы ему занять пост ректора Технического университета Дрездена. Они тогда ужинали вдвоем в ресторане, и фон Зассен сам завел разговор о сокровищах Иоганна Эрнста Шнеллера. Он поведал Хильбрехту о своем старом школьном друге, которому удалось заполучить документы, дававшие представление о том, насколько велики были эти ценности, доказывавшие, что клад действительно существует, но ничего не говорившие о том, где его следовало искать. Хильбрехт воодушевился, так как его тоже интересовала личность Шнеллера. Господин статс-секретарь намекнул, что раскрытие тайны сокровищ может сыграть решающую роль для его собственной карьеры. И Хильбрехт предложил фон Зассену помощь. В ответ тот обещал подумать, как можно пересадить Хильбрехта в ректорское кресло. Фон Зассен передал ему копии документов, но их прочтение сначала не натолкнуло Хильбрехта ни на какие идеи.

Как только экспресс миновал пригороды Берлина, Хильбрехт достал свой мобильный телефон и набрал номер статс-секретаря. Это было время, когда последнего можно было застать на рабочем месте.

— Секретариат господина фон Зассена. У аппарата Мюллер. Добрый день.

Хильбрехт попросил срочно соединить его с фон Зассеном по важному делу.

— Господин статс-секретарь очень занят, но я попытаюсь что-нибудь сделать, господин профессор.

В трубке раздался сигнал переключения линии.

— Алло, Ганс, очень коротко. Я убегаю к министру.

— Речь идет об Иоганне. Я полагаю, ты был прав. Нам нужно увидеться.

— Что-то новое? — Фон Зассен явно сгорал от любопытства, но времени у него, похоже, действительно было в обрез.

— Да, возможно, совершенно новый след. — Хильбрехт старался говорить очень кратко. — Можем сегодня поужинать вместе. В семь?

— Да, подходит. Как обычно, в «Кернергартене»?

— Договорились.

Хильбрехт посмотрел на часы. В Дрездене он будет через полтора часа. Он устало прикрыл глаза. Хотелось думать, что от силы через полгода он станет-таки ректором Технического университета Дрездена.

Клаудиа и Симон расположились после завтрака на террасе и занимались анализом полученных только что старых планов, рисунков с видами Дрездена, исторических ссылок на наиболее выдающиеся события города. Клаудиа пыталась систематизировать накопленные сведения. Она раскрыла свой ноутбук и составляла базу данных. Перед ними медленно начинала вырисовываться картина царивших в эпоху Фридриха Августа II экономических, политических, культурных отношений.

Незадолго до обеда зазвонил телефон.

— Алло, Шустер, это Хёфль. У меня есть то, что вы просили. Как у вас со временем?

— Могу приехать прямо сейчас.

Клаудиа вопросительно подняла глаза. Симон прикрыл микрофон рукой.

— Это Хёфль.

— Не забудьте захватить письма Фейхтвангера.

— Я уже уложил их.

— Жду вас, Шустер.

Симон положил трубку.

— Дневник у него? — Клаудиа подняла глаза от монитора.

— Похоже на то.

— Я могу поехать с тобой.

— Лучше не надо. Хёфль довольно странный человек и в подобных делах очень печется о соблюдении конфиденциальности. Он будет недоволен, если я приду не один.

— Но ты же не будешь без меня читать дневники?

— Конечно, нет. Только я еще хотел бы заехать в магазин. Так что дома буду к ужину.

Симон вызвал такси, глубоко и с сожалением вздохнул, взял портфель с письмами Фейхтвангера и уехал.

— Как я уже рассказывал, — Хёфль церемонно налил в чашки чай и показал на лежавшую на его столе коричневую папку, — дневники попали ко мне около двадцати лет назад. Я внес этот товар в один из каталогов, и очень скоро нашелся покупатель.

— Вы позволите взглянуть на документы?

Хёфль величаво склонил голову в ответ.

— Это тот самый дневник. 62 страницы. В том виде, как я продал его. Все на месте. Ни один лист не пропал.

— А больше вы ничего не хотите мне сказать? Где, например, остальные фрагменты дневника?

— Больше ничего, к сожалению. Другие фрагменты, вероятно, сгорели. Оригинал перевода имел несколько обгоревших страниц. Думаю, в каталоге это отражено. Могу я наконец получить письма?

Симон достал папку и передал ее Хёфлю. Тот принялся изучать ее содержимое.

— Прекрасно, — произнес он спустя какое-то время. — С вами приятно иметь дело, Шустер. А теперь прошу извинить меня. Дела.

Симон попрощался. В первом попавшемся кафе он выпил чашку эспрессо. Он едва устоял перед соблазном заглянуть в коричневую папку.

Ганс Хильбрехт ждал своего собеседника в ресторане «Кернергартен». Этот ресторан славился великолепным видом на акваторию «Голубого чуда», как любовно называют в Саксонии Эльбу. Кухня здесь была очень незатейливой. Но панорама, открывавшаяся из зала, компенсировала все недостатки. Хильбрехт наслаждался видом на реку, слушал, как урчат моторы проплывающих мимо кораблей, но мыслями был далеко. Почти все время на протяжении последних дней он видел перед собой одну и ту же картину: он на трибуне университета произносит вступительную речь при назначении на пост ректора. Никакие иные мысли не услаждали его душу так, как эта. Появившийся фон Зассен прервал его мечты.

— У меня не много времени. Завтра прибывает японская делегация. Надо еще раз просмотреть приветственную речь министра.

Статс-секретарь присел рядом с Хильбрехтом. Темно-серый кашемировый костюм великолепно сидел на нем. Его дополняли голубая рубашка и пестрый галстук по моде последнего времени. Отличительной особенностью его лица были невообразимо густые черные брови и мясистый нос. Герхард был лысоват, остатки поседевших волос были коротко подстрижены. Для своих сорока девяти лет он выглядел отлично — широкоплечий, подтянутый и довольно высокий. Его карьера складывалась весьма удачно. Пять лет назад Зассен был переведен из Висбадена в Дрезден, и ему прочили место премьер-министра федеральной земли Саксония. Во всяком случае, его супруга по поводу и без повода намекала на это везде, где только можно. Даже когда муж однажды очень строго попросил ее больше не делать этого. Все еще было далеко не так ясно, как она пыталась представить. Марианна лишь пожала плечами. Ее отец, весьма крупный предприниматель из Гессена, умер десять лет назад, оставив ей приличное состояние, размер которого позволял даме самой определять в этой жизни, какие перед собой ставить цели и какими путями их достигать. Карьерный рост фон Зассена был обусловлен не только и даже не столько его собственными способностями, сколько связями его супруги в деловых кругах и среди верхушки партии, в которой состоял ее муж.

— Мы переезжаем в Дрезден не для того, чтобы ты закис там, оставшись сидеть в кресле статс-секретаря, — заявила она перед отъездом в столицу Саксонии. — Ты должен раскрыться, продемонстрировать все свои способности. Я позабочусь о том, чтобы с тобой считались, и обеспечу тебе спонсорскую поддержку.

Марианна до сих пор не бросала слов на ветер. Все свои обещания она выполняла. Так, уже на новом месте благодаря помощи ее знакомых из делового мира фон Зассену удалось протолкнуть несколько серьезных проектов по развитию музеев. Его ценили в правительстве не только за это. Герхард фон Зассен выгодно отличался от действующего министра манерой поведения, а его постоянно проявляемая забота о культурном и историческом наследии города способствовала созданию положительного имиджа в средствах массовой информации. Почти все журналисты, за исключением тех, которые были ангажированы другими партиями, предсказывали его скорый взлет на вершину политической пирамиды Саксонии.

После того как ужин был заказан, Хильбрехт рассказал о своем вчерашнем визите к книготорговцу из Берлина Симону Шустеру.

— По-твоему, это большая новость? — разочарованно произнес фон Зассен.

— Подумай сам. Симон Шустер хотел узнать что-либо о Шнеллере, причем максимально подробно. Они с дочерью слушали меня, боясь упустить хоть единое слово. Они буквально выпытывали у меня, что мне известно о сокровищах шута. У Симона есть книга из библиотеки Шнеллера. Я знаю историков, которые считают, что тайна клада зашифрована именно в одной из книг!

— Если эти сокровища вообще существуют. — Фон Зассен огляделся, испугавшись, что их могут подслушать.

— Конечно, существуют. Это однозначно следует из описи имущества и финансовых документов, которыми владеет твой засекреченный друг из Вены. Я еще раз все проверил. Шнеллер продал фактически всю свою недвижимость, а деньги вложил в золото, драгоценные камни, украшения. Это факт. Ни наследников, ни следов. И Шустер знает о сокровищах шута то, что мы пока не знаем, но обязаны узнать.

Какое-то время они молча ели, каждый был погружен в свои мысли.

— Итак, нам нужна книга. — Фон Зассен отложил в сторону вилку и нож.

— Или то, что в ней скрыто.

Дома Герхард фон Зассен сразу заперся у себя в кабинете. Его супруга была на очередном собрании очередного благотворительного фонда, где пыталась раздобыть какие-то деньги.

Он открыл бутылку красного вина, уселся за стол и еще раз вспомнил тот день, когда впервые узнал о сокровищах Шнеллера. Незадолго до этого произошла его встреча с Клаусом Рубеном, оба приехали на празднование столетия гимназии, где когда-то учились. Поначалу у фон Зассена не было особого желания возобновлять отношения с Рубеном — статс-секретарь знал, что последний замешан в каких-то сомнительных сделках с антиквариатом. Но когда тот некоторое время спустя рассказал ему о сокровищах Шнеллера… Фон Зассен тут же понял, какую роль может сыграть клад в его карьере, если будет найден. Потом он рассказал Рубену о Хильбрехте. Рубен поначалу наотрез отказался связаться с последним и тем более передать ему копии документов. Но фон Зассен дал однокашнику гарантии, что профессор не прикарманит ни одного листа. К тому же Хильбрехт — дока в истории Дрездена, а это очень важный фактор для успеха их дела. Рубену пришлось согласиться. Возможность разбогатеть, обнаружив клад, мало интересовала фон Зассена. Так же как и Хильбрехта, для которого мечтой всей жизни стало кресло ректора. Конечно, для Рубена деньги были куда важнее… Ну да ладно. Клауса он решил вывести из игры при первой возможности.

Симон задержался в магазине, улаживая вместе с Региной некоторые производственные вопросы. Домой он пришел чуть позже обещанного.

— Ну наконец! — Клаудиа выбежала встречать отца. — Принес дневники?

— Да. Но прежде чем мы начнем, можно, я поем?

Через полчаса они расположились в его кабинете. Симон достал бумаги из папки, просмотрел первые страницы и сказал:

— То, что здесь написано, я тебе уже рассказывал. Просмотришь эти записи потом. А сейчас, чтобы не терять время, начнем с того места, где я остановился. Хорошо?

21 ноября 1754 г.

Довольно неожиданно ко мне заглянул господин Карл Вильгельм Дассдорф, картограф. Этот выдающийся ученый всегда желанный гость в моем доме. Мы побеседовали о театре, посмеялись немного над профессором Готтшедом, известным философом из Лейпцига. Он считает разум высшей материей, пытается сделать театр институтом морали. Комедия, фарс, опера, по его мнению, не заслуживают того, чтобы считаться искусством. Но имел ли он возможность хотя бы раз в жизни наслаждаться мастерством великого Грифиуса или оценить блистательные комедии Гольдони? Мы едины с господином Дассдорфом в том, что профессор Готтшед не придется ко двору, ибо его взгляды на театр далеки от того, каким видит это искусство его величество.

Сейчас я у себя в кабинете. Мысли заняты тем, как лучше отметить день 3 февраля.[8] Конечно, после банкета дадим новую комедию Гольдони. Здесь ее еще никто не видел. Думаю, перенос действия из Венеции сюда, на новую сцену, — это уже хороший щелчок фон Брюлю по носу. А когда все увидят представление в полном объеме, думаю, они просто помрут со смеху. Спектакль непременно понравится господину. Он уже спрашивал, как идет подготовка к новой постановке. Через пару дней я расскажу ему о своих идеях.

27 ноября 1754 г.

Сегодняшний день наполнен только хорошими событиями. Мне пришла в голову мысль ввести в спектакль еще одну сценку и два новых персонажа. Это по-прежнему будет комедия Гольдони, именно так мы ее и объявим. За обедом доложили, что пришел так долго ожидаемый мной груз из Кёльна. После небольших формальностей я получил его на таможне. И вот коллекция из более чем сотни курительных трубок разложена передо мной на большом столе. Это настоящие произведения искусства. Здесь есть трубки из дерева, искусно украшенные резьбой и покрытые дорогими лаками, трубки из фарфора и серебра, стеклянные трубки и трубки из слоновой кости, присланные из далекой Индии. Так, рассматривая одну за другой, я коротаю время после обеда.

Сразу вспоминаю итальянского аристократа Джакомо Казанову. Пару лет назад мне довелось познакомиться с ним, когда тот гостил в Дрездене у своей матери, переселившейся сюда актрисы Марии Жанетты Джованни. За время своего пребывания здесь Казанова написал небольшую пьесу, которую мы с успехом поставили во время карнавала 1753 года. Я пригласил его к себе вскоре после постановки. Во время визита показал ему свою коллекцию. Рассматривая экспонаты, Джакомо сказал:

— Сейчас, когда я рассматриваю эти великолепные экземпляры, мне вспоминается беседа со знаменитым турецким философом Юсуфом Али. Это было еще в 1745 году в Константинополе. Он поделился со мной некоторыми мыслями о курении табака: «Истинное наслаждение при курении состоит в созерцании дыма. Причем не того дыма, который поднимается из трубки, а того, что вы выпускаете изо рта. Слепому человеку не дано наслаждаться курением, потому что он не может видеть дым. Впрочем, вы сами можете в этом убедиться. Попробуйте покурить ночью, плотно закрыв шторы у себя в комнате. Вам даже не захочется скорее всего раскуривать трубку, и вы просто отложите ее». Мне ничего не оставалось, как согласиться с этими рассуждениями. Но больше всего меня поразили не сами мысли этого уже очень пожилого человека, а способность его подмечать в нашей жизни такие моменты. Поразительная наблюдательность и ясность мысли, не правда ли?

Новая коллекция просто бесценна. Сегодня обязательно покажу ее его величеству.

Уже глубокая ночь, но у меня в кабинете еще горит свет. Сегодня во время ужина его королевское величество заметил, когда я рассказал ему о трубках:

— Великолепно, милый Иоганн. Скажи, а ты уже слышал?.. Наконец доставили «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. Господин фон Брюль приобрел ее для нас. Картина стоит двадцать тысяч дукатов. Мы уже полюбовались на нее. Невозможно оторвать глаз! Завтра днем приглашены все специалисты, чтобы дать свою оценку.

Когда он говорил это, его глаза светились от счастья. Мне стоило большого труда скрыть свое бешенство. Фон Брюль в это время о чем-то шутил с господином министром Хеннике, и было видно, что его распирает от гордости. Внимание всего двора было приковано к премьер-министру. Ведь это он добыл «Мадонну» для курфюрста. За столом рядом с фон Брюлем сидел Беллотто.[9]

— Мастер, а каково твое мнение о новом экспонате нашей галереи?

— Могу только поздравить ваше величество с этим приобретением. Не многие произведения искусства могут сравниться с творением великого Рафаэля.

Польщенный курфюрст поднял бокал и предложил тост.

В моем доме полная тишина. Я отпустил слуг. Кто такой Беллотто? Когда-то он приехал в Дрезден в надежде стать придворным художником. Пару раз писал мой портрет и вид моего дома с моей персоной на ступенях. Но то же самое он делал и для фон Брюля. Так он втерся к нам в доверие, и каждый из нас замолвил в свое время за него слово перед курфюрстом. Он добился, чего хотел. Но надо отдать должное этому человеку. Он не зазнался, и я не обойду его своим вниманием и теперь. Как он должен чувствовать себя сейчас, когда все говорят только о Рафаэле?

29 ноября 1754 г.

После обеда получил записку от фаворитки его величества. Когда я вошел к ней, все уже было готово к чаю.

— Дорогой Шнеллер, — она глянула на меня своими коровьими глазами, — я так несчастна. Можно мне быть с тобой совсем откровенной? — Дама не стала дожидаться, пока я отвечу. — Я уже не уверена, что курфюрст испытывает ко мне хоть какую-то симпатию. Он почти не приходит ко мне, а когда появляется, то ведет себя так, словно я для него пустое место. Шнеллер, скажи, у него новая связь?

Я почувствовал, как под париком выступила испарина. Что это? Заблуждение? Курфюрст ничего не говорил мне об этом. Он очень занят сейчас делами государства. События в Польше требуют его пристального внимания. Впрочем, он не настолько загружен, чтобы не поделиться со мной. Для решения политических вопросов есть Брюль. А амурные дела господин никогда не скрывал от меня. Тем не менее я попытался успокоить ее:

— Не беспокойтесь, сударыня. Его величество очень занят сейчас некоторыми политическими вопросами. Думаю, только этим можно объяснить такое его поведение.

Не уверен, что смог убедить ее. Тревога все сильнее одолевает меня. Надо срочно встретиться с курфюрстом. Думаю, завтра утром будет подходящий момент.

30 ноября 1754г.

Господин граф фон Брюль пригласил всех и, конечно, его величество на праздник по случаю окончания строительства своего дворца. Надо признать, здание выглядит роскошно и импозантно. Фасад четырехэтажного особняка, выходящий на Августусштрассе, имеет двадцать три широких окна. С обратной стороны дворца к берегу Эльбы уступами спускается великолепный сад. Справа от главного здания — двухэтажная библиотека. На ее полках, говорят, разместились шестьдесят две тысячи томов. Я никогда не видел, чтобы фон Брюль читал книги. Ух уж мне эта страсть к коллекционированию! Ансамбль завершают великолепный зимний сад и картинная галерея.

Итак, Брюль представил гостям все это великолепие. В городе только и говорят об этом. Правда, то тут, то там раздаются вопросы, а откуда у господина премьер-министра деньги. Ходят слухи об огромных средствах из казны, вложенных в строительство. Но никто ничего не говорит открыто. Боятся королевского гнева.

На Августусштрассе царило оживление. Все палантины и конные экипажи двигались только в одном направлении. Кучера — в парадных ливреях. Придворные вырядились, как на большой праздник. Моросил дождь, и все экипажи подъезжали закрытыми. У входа в дом, где собралась огромная толпа гостей, мне в нос ударил отвратительный запах фиалковой пудры. Некоторые из придворных прелестниц совершенно лишены вкуса и не знают чувства меры. Парадная лестница позеленела от ливрей слуг. Словом, все было подготовлено, как и подобает такому случаю. В парадном зале был накрыт роскошный стол. Блюда красовались на мейсенском фарфоре. Прибыл курфюрст, и слуги начали подавать на стол. Пир продлился долго. Гости смогли попробовать очень редкие и дорогие блюда. Паштеты из Парижа и Страсбурга, устрицы, выловленные в экзотических морях, шоколад из Рима… Со всех концов стола раздавались восторженные голоса. Праздник должен был показать, как укрепилась власть премьер-министра, как выросло его влияние. Его следует опасаться. Известно, сколько людей оказалось по его приказу в Кёнигштайне[10]. Во время трапезы я находился подле моего господина. Брюль поклонился мне, приветствуя. Взгляд у него при этом был волчий.

После ужина общество плавно переместилось к бильярдным, шахматным и карточным столам. Играли по-крупному. На тех, кто не хотел рисковать, смотрели как на нищих. Я искал жертву для своих фокусов, переходя от стола к столу. Показывать фокусы не доставляет мне особого удовольствия. Но мода на это развлечение пришла сюда именно вместе со мной. Придворным нравится смотреть, как я делаю это. Никто не обижается, став очередной жертвой, даже наоборот — многие гордятся тем, что испытали на себе ловкость моих рук. Сегодня моей жертвой стал господин советник по налогам. Я стянул у него золотые часы, а он даже не заметил как. Эти проделки приносят мне неплохой доход, потому что никто, как правило, не требует вернуть похищенное. Мой учитель, Бруск, написал однажды, что такое воровство в известном смысле можно считать искусством. Главное правило — никогда не покушаться на редкие или дорогие для человека вещи. Не нужно заставлять его страдать. Именно в этом и состоит трудность: понять человека, над которым ты проводишь эксперимент. Сами же трюки очень несложные. Мне удалось овладеть ими в Испании.

Те, кто не играл, развлекались светскими беседами, нюхали табак, слушали музыку. Во всех помещениях играла музыка. Несколько раз я столкнулся с шутом самого фон Брюля. Мы терпеть не могли друг друга, поэтому даже не удостоили друг друга приветствием.

Его величество наконец подозвал меня к себе. Он только закончил карточный кон с несколькими придворными дамами и хотел, чтобы я напел что-нибудь в перерывах между партиями. Наградив меня аплодисментами, они снова взялись за карты. Момент показался мне весьма удачным. Я встал позади курфюрста и, заглянув в его карты, негромко произнес:

— Одна из дам сердца могла бы принести его величеству удачу в игре.

Он оглянулся с удивлением, хотел что-то сказать, но внезапно все понял. Он рассмеялся так, что смолкли все разговоры вокруг. Карты выпали у него из рук, слезы выступили на глазах. Господин никак не мог успокоиться. Он все понял. Все вокруг все поняли и ждали, что он ответит.

— Мне не нужна дама сердца, — отчетливо, чтобы слышали все, произнес он наконец. — Какой от нее толк?

С этими словами курфюрст повернулся к своей супруге, сидевшей за соседним карточным столиком. Та ответила ему кроткой улыбкой. Теперь стало совершенно ясно: курфюрст отверг свою фаворитку. Новость разнеслась по дворцу фон Брюля с быстротой молнии. Да, день оказался очень богат на события!

2 декабря 1754 г.

Обнадеживающие новости из Вюрцбурга. Итальянская труппа, гастролирующая по немецким землям, дала первое представление пьесы Гольдони на немецком языке. Слух об успешной премьере быстро достиг нас. Как же хочется поставить пьесу здесь, в Дрездене! С моими маленькими изменениями. Наша местная труппа не годится для этого. Они слишком боятся фон Брюля. Курфюрст уже дал согласие на то, что представление состоится 3 февраля в Цвингере[11].

Я должен выехать в Вюрцбург. Расстояние от Дрездена до Вюрцбурга 42 мили[12]. Пять, шесть миль в день — не проблема. Мне вряд ли понадобится больше восьми дней, чтобы добраться до цели. Если, конечно, в пути не будет никаких приключений. Лошадей можно будет менять на каждой почтовой станции. В экипаже путешествовать удобнее, но намного дольше. Да и кучер будет лишней обузой для меня. Поэтому я еду верхом, без слуг. Остановиться на ночлег можно во Фрайберге, Хемнице, Райхенбахе, Хофе, Кульмбахе, Бамберге и Швайнфурте. На восьмой день буду на месте. Заодно договорюсь с местными виноделами о новых поставках. Белые вина из виноградников местного епископа очень нравятся его величеству. Надо еще сегодня поговорить об отъезде с курфюрстом.

5 декабря 1754г.

Я отправился в путь в половине шестого утра. Погода мне благоприятствует. Скакать по хорошей дороге одно удовольствие. Ветер довольно холодный, но небо ясное, снега нет. До Фрайберга четыре с половиной мили. Я достиг первой точки на своем пути довольно быстро, почти не устал. В город меня пропустили тотчас. У меня сопроводительное письмо, подписанное курфюрстом. Остановился в гостинице при почтовой станции. Для меня приготовили отдельную комнату с запирающейся дверью, на ужин подали великолепное жаркое.

Курфюрст сразу согласился с моим предложением. То, что я рассказал об артистах из Вены, очень заинтересовало его. Кроме того, ему очень хочется попробовать новые вина из погребов епископа. Его величество привык к тому, что я путешествую верхом, и не стал навязывать мне ни сопровождения, ни кареты. Ему всегда нравится слушать мои рассказы о дорожных приключениях и впечатлениях.

6 декабря 1754г.

На завтрак мне подали только три яйца, хотя я заказывал пять. Правда, яйца были утиные. В пять часов утра я оседлал коня и отправился в путь. Перед Флоа, на пути в Хемниц, навстречу мне попался почтовый курьер, направлявшийся в Дрезден. Он рассказал, что, когда он выезжал из Плауена, шел сильный снег. На подъезде к Хемницу стоит виселица, на ней тела трех разбойников.

По дороге до саксонской границы постоянно встречаются конные разъезды численностью до восьми солдат. Так что на пути относительно спокойно. Повешенные перед Хемницем представляли жуткое зрелище. Их тела болтались на виселице уже несколько дней. На перекладинах примостились вороны. На постоялом дворе Хемница ко мне подошел человек из местной артели чулочников. Он узнал меня и попросил, чтобы я выслушал его жалобу на городской совет. По его словам, местные власти своими указами допустили возможность существования в городе большого числа мастеров-единоличников, не желавших вступать ни в одну из артелей. Доходы артелей резко сократились, они не выдерживали конкуренции. Я пообещал, что, когда вернусь в Дрезден, обязательно подниму этот вопрос при дворе. Правда, на мой взгляд, это вряд ли поможет. Артели уже давно утратили свое значение. Эта форма собственности изжила себя. Они тормозят развитие везде, где только можно. Век артелей уже недолог.

7 декабря 1754 г.

Потеплело. Из Хемница я выехал в половине шестого. В Цвиккау пообедал и сменил лошадь. На пути в Райхенбах мне попались конные солдаты. Они говорят, что путь совершенно безопасен. Дай-то Бог. Гостиница здесь, в Райхенбахе, очень простая. Ночевать придется в общей комнате, на большом соломенном матрасе. Надо спрятать подальше кошелек.

8 декабря 1754г.

Я в Хофе. Полпути осталось позади. Мои документы были обстоятельно изучены, прежде чем меня пропустили в город. Я нашел прекрасную гостиницу и попросил приготовить отдельную комнату.

9 декабря 1754 г.

Сегодня был самый длинный отрезок пути. Я проскакал через Франкенвальд, миновал Кульмбах и достиг Бамберга, оставив позади шесть с половиной миль. Дорога вымотала меня, а постоялый двор, где придется ночевать, оказался грязным.

11 декабря 1754 г.

На пути в Швайнфурт мне попалась маленькая, очень бедная деревня южнее Хасберга.

Погода улучшилась. Похолодало, но снег не идет. Швайнфурт я немного знаю. Мне доводилось бывать здесь. Гостиница при почте очень уютная. Хозяин узнал меня и тепло поприветствовал.

— Господин Шнеллер, вы очень кстати. Сегодня у нас праздник — помолвка дочери.

Я успел освежиться после долгой дороги и вечером участвовал в застолье, на которое были приглашены многие знатные персоны города. Играла музыка. Вдруг зазвучала мелодия, которая заставила затрепетать мое сердце. Когда-то, спасаясь бегством из Вюрцбурга, я сам пел эту песню в тот последний вечер в доме епископа.

Прости, прощай! Я должен удалиться… Покоя твоего я не нарушу. Тоска моя, которой вечно длиться, Страданием переполняет душу. Пусть носит траур сердце молодое, Прости меня, прощай, моя богиня! Любимая, да будет Бог с тобою, — Но мне, увы, пришлось тебя покинуть…[13]

Я неподвижно сидел в своей комнате. Мелодия давно стихла, внизу продолжался праздник, а мне было не до веселья. Завтра я приеду в город, который покинул шесть лет назад. В этом городе я провел восемь лет. В имении епископа, конечно, будут удивлены, увидев меня, но примут с почтением. Они очень заинтересованы в деловых отношениях с двором, да и мое положение при дворе что-то значит для них. Но смогу ли я найти в себе силы увидеться с той, которая явилась причиной моего тогдашнего бегства, с той, о ком мне по сей день ничего не было известно? Я никогда никому не рассказывал, что произошло в 1746 году в Вюрцбурге и почему я должен был бежать. Даже моему господину я не доверил эту тайну, как он ни просил меня.

Я старался никогда не вспоминать о том, что со мной случилось. Похоронил эту боль глубоко в себе, как самое драгоценное сокровище. Но сегодня воспоминания захлестнули меня, я не в силах противостоять им.

В 1745 году епископ Вюрцбурга Фридрих Карл фон Шенборн, мой тогдашний господин, был еще полон сил, и никто не мог даже предположить, что всего через год его не станет.

Его сестра, София Магдалена, была аббатисой монастыря ордена цистерцианцев[14], находившегося недалеко от Вюрцбурга. Владения этого монастыря были огромны. Монастырь имел свое животноводческое хозяйство, монахи разводили рыбу, занимались виноделием. София Магдалена фон Шенборн управляла монастырем очень строго. Аскетизм был возведен в культ. Сама настоятельница появлялась в Вюрцбурге, в резиденции епископа, крайне редко, только в случае необходимости. Образ жизни, который вели придворные епископа, как и он сам, вызывал у нее отвращение. Она постоянно упрекала брата в невоздержанности, чревоугодии, разврате. Нас, придворных шутов, она особенно ненавидела. Аббатиса не раз обращала внимание брата на то, что во Франции институт шутов был искоренен еще в правление Людовика XIV[15]. Правда, она забывала при этом, что последний из шутов Людовика был отправлен им в ссылку только после того, как позволил себе соблазнить фаворитку короля маркизу де Мантено. К счастью, епископ не особенно считался с причудами сестры и не позволял ей вмешиваться в свою жизнь. Мы только должны были остерегаться, чтобы не попасть настоятельнице под горячую руку, когда та приезжала в Вюрцбург.

В тот год практически друг за другом умерли Сабина и Клаус фон Хуттен, родственники епископа по материнской линии. На этом свете остался единственный наследник старинного рода, дочь Сабины и Клауса — Юта фон Хуттен. Аббатиса настояла на том, чтобы выдать девушку замуж за принца Мекленбургского, который считался истинным последователем цистерцианства. Правда, принц в то время путешествовал по Европе, и его турне должно было продлиться до 1747 года. На этот год и была запланирована свадьба.

После смерти родителей Юты между аббатисой и моим тогдашним господином разгорелся спор, кто будет заниматься воспитанием девушки. Речь шла, конечно, прежде всего о том, где она проведет два года до свадьбы: в монастыре либо в резиденции епископа. Она сама предпочла бы остаться в доме родителей, но ее мнения на этот счет никто не спрашивал. В конце концов было решено, что первый год она проведет в монастыре, затем переедет в резиденцию епископа. Так судьба свела меня в 1746 году с Ютой фон Хуттен. Никакого совращения девушки, как потом утверждала аббатиса, не было. Если кто кого и соблазнил, то не я ее, а она меня. Ибо сопротивляться ее чарам долго я не мог. Я ни в чем не виню ее; ни к одной другой женщине я не испытывал таких чувств, как к ней. Но счастье наше было недолгим. Всего несколько ночей подарила нам судьба. Мы не могли встречаться дальше, надо было остерегаться, чтобы никто не узнал о наших чувствах. Но Юта была очень неопытной, наивной и доверила тайну служанке, которую искренне считала подругой. Так наш секрет был открыт. Аббатиса потребовала мою голову. Епископ тоже был крайне раздражен. Именно слепая ярость аббатисы, как ни странно, помогла мне избежать смерти. Из чувства противоречия епископ не пошел на поводу у сестры, а просто приказан, чтобы я исчез из города. Наш последний с ним ужин закончился очень плохо. Я начал петь для него ту самую прощальную песню, которая прозвучала сегодня на помолвке дочери хозяина гостиницы. Но это так взбесило моего господина, что он велел мне убраться немедленно. Той же ночью епископ приказал открыть городские ворота, и я с позором бежал. Позднее, в Швайнфурте, я узнал, что Юту увезли в монастырь. Вскоре после этого епископ скончался. С тех пор я ничего не слышал о своей возлюбленной.

12 декабря 1754 г.

После полудня я добрался до Вюрцбурга. Погода испортилась — небо затянули облака, пошел небольшой снег. Мои сопроводительные документы проверили крайне небрежно. Сразу за воротами ко мне подошел слуга и предложил свои услуги. Он производил впечатление вполне надежного человека и попросил столь незначительную сумму за свои услуги, что я не раздумывая согласился.

Мы вместе добрались до гостиницы. Я послал его отвести лошадь в конюшню, потом направил его к портному и попросил по дороге занести мои парики к самому хорошему парикмахеру. Быстро нашелся и цирюльник для меня. Так что очень скоро я был свеж и бодр и чувствовал себя так, будто родился заново. Я с большим аппетитом пообедал в гостиничном трактире. Утром принесут мои парики и накрахмаленное платье. Можно будет приступать к визитам.

13 декабря 1754 г.

Весть о моем прибытии разнеслась по городу очень быстро. Все, кто должен был узнать об этом, были оповещены моим помощником почти сразу и были готовы принять меня. Во время завтрака хозяин принес мне три письма, доставленных в гостиницу рано утром. Откушав, я вернулся к себе в комнату. Костюмы и парики для сегодняшних визитов были уже подготовлены и лежали на кровати, а Ганс почтительно склонился, ожидая дальнейших указаний. Я вскрыл одно из писем. Оно было от первого секретаря епископа. В письме он выразил сожаление по поводу того, что мне пришлось остановиться в гостинице, и предложил немедленно переехать в апартаменты, приготовленные для меня в резиденции. Так-так! Придворный шут курфюрста Саксонии удостоился высокой чести быть приглашенным почивать в резиденции епископа.

Второе письмо пришло от господина Франца Карла Ингельхайма, управляющего местным винодельческим хозяйством. Он ждал меня с визитом так скоро, как это только возможно. Я написал ответы на оба письма и направил Ганса уладить все протокольные вопросы.

Только после этого я вскрыл третий конверт. Ее почерк я узнал, несмотря на то что прошло столько лет. Она очень хотела видеть меня. Если, как говорилось в письме, я тоже хочу встречи, достаточно дать знать об этом слуге, и тот немедленно все устроит. Вернулся Ганс, я потребовал объяснить, что все это значит. Мой помощник лишь загадочно улыбнулся и ответил, что после посещения резиденции епископа сможет проводить меня. Она жила неподалеку. Вскоре подали палантин, и я отправился к епископу.

Первый секретарь не сказал ничего нового. Этот господин сразу не понравился мне.

— Преемник епископа тоже недавно скончался, а его преемник господин Адам Фридрих фон Зейнсхейм согласно сложившейся традиции вступит в должность лишь в начале следующего года, — объявил он мне и добавил: — Господина фон Зейнсхейма сейчас нет в городе, но он, право, очень расстроится, если узнает, что господин Шнеллер не воспользовался предложенными апартаментами в его резиденции.

Первый секретарь замолчал и вопросительно посмотрел на меня. Мне надоело его раболепие, и, горя желанием как можно скорее избавиться от него, я пообещал, что слуга доставит багаж сегодня же.

Мой визит к виноделам прошел куда веселее. Управляющий размещался здесь же, в резиденции. Господин фон Ингельхайм, с которым я не был знаком в то время, когда жил в Вюрцбурге, принял меня с подобающей почтительностью, но без раболепия, как важного делового партнера. Впрочем, таковым я и был на самом деле. Мы обсудили с ним новые условия поставок спокойно и по-деловому. Но мысли мои были далеко. Я был искренне рад, как только представилась возможность попрощаться, не обидев моего собеседника, и поспешил в гостиницу. Перед парадным подъездом стоял великолепный экипаж, и кучер доложил, что карета подана для меня. Ганс сообщил, что меня уже ждут, и добавил, что экипаж доставит меня прямо к госпоже.

— Куда меня повезут? — только и оставалось мне спросить.

— Простите, мой господин, но госпожа просила не говорить вам об этом.

С этими словами камердинер вышел, предоставив мне возможность переодеться. Через несколько минут я спустился вниз и занял место в карете. Путь был совсем недолгим. Мы въехали в какие-то ворота и остановились перед входом во дворец, стоявший посреди великолепного парка. Кучер подошел к двери и постучал. Слуга принял у меня пальто и проводил во внутренние покои. Передо мной открылись высокие двери, и я вошел в роскошный салон, оформленный в турецком стиле.

Она сидела на диване и жестом пригласила меня подойти. Ее прекрасные волосы были зачесаны назад и собраны на затылке в большой пучок. Маленькая диадема украшала прическу. Великолепное шелковое платье расшито желтыми лентами. Его дополнял короткий жакет из бархата, украшенный жемчугом. Платье не выглядело вызывающе роскошным, на нем не было бантов, воланов, других украшений. Между тем во всем чувствовались прекрасный вкус и изящество. Я поцеловал ей руку и присел рядом с маленьким столиком. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я потерял дар речи, очарованный ею.

— Вы ведь пьете только красное вино? — произнесла она и указала на графин, стоявший на столике.

Я не мог отвести глаз от ее прекрасного лица. Она налила вино в бокалы, подала мне один из них и промолвила:

— Все, что случилось, случилось очень давно. Выпьем за то, что было и что будет.

— Я безмерно удивлен, — сказал я, оглядывая великолепно обставленный зал. — Я слышал, что восемь лет назад, когда мне пришлось бежать из города, вас хотели сослать в монастырь.

Она ответила очень жестко, я никогда не слышал прежде в ее голосе подобных ноток.

— Да, аббатиса настаивала на этом. Но теперь ее уже нет в живых. И никто не скорбит о ее кончине. Я — меньше всех. Иоганн, друг мой, вы не замечали, что, стоит вам появиться где-нибудь, а потом уйти навсегда, смерть идет за вами следом? Как только вы бежали из города, скончался наш старый епископ, незадолго до вашего возвращения умер его преемник. Следующий епископ будет введен в должность через месяц. — Она засмеялась, на ее щеках обозначились ямочки. — Пожалуйста, позвольте ему пожить.

— Вы знаете, я всего лишь придворный шут…

— Я знаю о вас очень много, — прервала она меня, — а вы уже, должно быть, позабыли даже мое имя.

— Забыть вас выше моих сил! — горячо возразил я.

— Да, но вы знали фройляйн Юту фон Хуттен. Ее больше не существует. И конечно, вы ничего не могли слышать обо мне. Юта навсегда ушла из этой жизни, род фон Хуттенов предан забвению. Но хватит об этом. Времени у нас не много, вы должны скоро уйти.

— Все время вселенной для вас одной. Меня никто не ждет.

— Хорошо. Слушайте. После вашего бегства мир вокруг стал черным. Аббатиса пыталась заточить меня в монастырь. Ее брат, наш прежний епископ, сумел отстоять мое право жить на свободе, хотя о том, чтобы выйти замуж за принца, речь уже, конечно, не шла. Мне не долго пришлось жить спокойно. Мой благодетель скоро умер, а старуха снова принялась за свое. Однако мне удалось добиться, чтобы мою судьбу решал новый епископ. Чтобы не утомлять вас, скажу, что у меня была только единственная возможность не сгинуть в монастыре — стать ему необходимой. Мне понадобилось на это две недели. Вы понимаете, о чем я…

— Нет, — машинально ответил я, хотя понял все.

— Я стала его фавориткой.

Я оцепенел. Моя возлюбленная — любовница епископа. Я протянул ей руку:

— Простите. Это я виноват во всем. Если бы тогда…

Она оттолкнула мою руку.

— Иоганн, вы действительно всего лишь шут. — Ее глаза заблестели. — Оглядитесь же вокруг! Дворец, сад, слуги… Это далеко не все. Меня зовут теперь Юта фон Браунфельс. Таково было мое условие — новое имя. Браунфельс — чудное местечко недалеко отсюда. Плодороднейшие земли, великолепные виноградные плантации. Эта земля теперь принадлежит мне! Вас не удивил оказанный прием? Вам предоставили даже апартаменты в резиденции епископа. В доме, откуда вы с таким позором бежали! Уж не думаете ли вы, что такие почести оказывают придворному шуту? Нет, мой друг, все это сделано по моему приказу, слышите, по моему.

— Ганс?

— Мой слуга.

— Секретарь?

— Лакей. — Она с пренебрежением махнула рукой.

— Но откуда вы узнали, что я приеду?

Она рассмеялась.

— Меня оповестили уже несколько дней назад. Мало что происходит вокруг, о чем я не знаю. Удивлены? Посмотрите на то, что творится при любом европейском дворе. Во что превратились вы, шуты? Клоуны, паяцы на королевских пирушках. Конечно, вы умеете великолепно говорить, язык подвешен у вас как надо. Вы должны быть рядом со своими господами тут и там. Прикарманиваете деньги за то, что проводите нужных людей на прием к вашим господам. Про вас же конкретно мне известно, что вы получаете очень хорошие комиссионные от торговых сделок, которые ведете от имени курфюрста. Но не будьте же слепым! Первые головы уже полетели. В Париже, Вене… У вас еще есть политический вес? Уже нет! В Саксонии правит фон Брюль. И вы сами живы только потому, что все ценное, что есть у фаворитки вашего господина, находится у нее не в голове, а, простите, между ног…

— Курфюрст только что отверг свою фаворитку.

— Ах вот как. Для меня это новость. Но тогда вам следует вести себя еще осторожнее, милый мой Иоганн. Поверьте мне, фавориткам и фаворитам принадлежит будущее. Подложите своему господину новую любовницу. Возможно, он еще послушает именно вас. Пусть это будет ваш человек. Иначе вы погибнете…

Она налила еще вина. Ее щеки порозовели от возбуждения.

— Ваш курфюрст — очень скрытный человек. Свою новую связь он не станет афишировать, — задумчиво заметила она. — Все будут знать о том, что она есть, но открыто никто ничего не скажет. Его супруга — истинная католичка. Это очень плохо. Возвращайтесь скорее назад и подумайте по дороге о новой фаворитке для курфюрста. И ведите себя с ней почтительно. Больше мне нечего посоветовать вам.

Мы долго молчали.

— Я не хочу, чтобы вы погибли, — продолжила она и налила еще вина.

Потом поднялась с дивана.

— Подождите немного, мой друг.

Дама открыла потайную дверь в соседнюю комнату и скрылась. Через какое-то время она позвала меня оттуда. В комнате было темно, мои глаза не сразу привыкли к полумраку. Она лежала на кровати и ждала. Я присел на край. Горела одна-единственная свеча. Юта откинула одеяло, ее обнаженное тело было прекрасно. Я наклонился и начал осыпать поцелуями лицо, шею, грудь… Лаская меня, она помогла мне освободиться от одежды. Я лег рядом, и наши тела слились, не в силах больше противостоять страсти…

Мы лежали в объятиях друг друга, все еще тяжело дыша. Мне захотелось признаться, что я по-прежнему люблю ее, не хочу больше расставаться с ней. Но, прежде чем я открыл рот, Юта приложила к моим губам палец и сказала:

— А сейчас оденься и подожди меня в соседней комнате.

Чуть позже она вышла в зал и села рядом со мной.

— Прежний епископ был очень плох последние два года, но все, что касается преемника, он успел оформить еще при жизни. Меня он тоже не забыл. Жребий брошен. Я должна стать любовницей нового епископа.

Она печально посмотрела на меня.

— Не будь шутом, — сказала она. — У нас есть воспоминания о том, что было тогда, и будут воспоминания о том, что произошло сегодня. А теперь, пожалуйста, уходи.

Я в последний раз взял в ладони ее лицо и поцеловал.

22 декабря 1754 г.

Снег валил не переставая всю дорогу от Вюрцбурга до Дрездена. Но в Саксонии я требовал на каждой станции лучшую лошадь и добрался до дома на девятый день. Завтра курфюрст примет меня.

23 декабря 1754 г.

Его величество пребывал в прекрасном настроении.

— Ну, мой дорогой Иоганн, что ты мне расскажешь? Я поведал курфюрсту о повешенных разбойниках, о праздновании помолвки в Швайнфурте, о приеме, оказанном мне в Вюрцбурге, о переговорах с актерами, согласившимися дать спектакль в нашем оперном театре 3 февраля, и о впечатлениях, полученных на обратном пути. Только о Юте не сказал ни слова.

Симон положил бумаги на стол и начал тереть глаза.

— Поздно уже. Давай на этом прервемся, а то мне рано вставать. Завтра вечером продолжим.

— Но послушай, — возразила девушка. — Нельзя же вот так просто прерваться на полуслове!

— Клаудиа, прошу тебя! Я устал до смерти!

— Ладно. Тогда дай мне пока первую часть. Я перечитаю еще раз. Может, найду что-нибудь полезное. Или ты уже за что-то зацепился?

— Нет. Пока все соответствует тому, что рассказал Хильбрехт. Если хочешь, читай дневник дальше.

— Но мы ведь договорились читать вместе. Нет, лучше я просмотрю еще раз первую часть.