"Корпорация" - читать интересную книгу автора (Беляева Виктория)11Старцев рассуждал так. Что может связывать Фраймана с Кочетом? В данный момент – ничего. Никаких общих дел у них, наверняка – или почти наверняка – нет. Стало быть, на негласной встрече в Белогорском пригороде обсуждалось что-то новенькое. Некое предложение, которое могло быть сделано а) Кочетом Фрайману, б) Фрайманом – Кочету. Стоп! Если б инициатором выступил Белогорский губер – с чего бы Фрайман, все дела бросив, прикатил к нему по первому зову? Нет. Если б инициатива встречи принадлежала генералу-губернатору, встречались бы на нейтральной территории в Москве. Стало быть, на встречу напросился Фрайман. Стало быть, и предложение какое-то делал Кочету он. Что это может быть за предложение? Не может же, в самом деле, Фрайман прийти к губернатору края, с которым и двух слов еще не сказал, и шепнуть интимно: а давайте, Александр Иваныч, мы с вами Снежнинскую «горку» завалим? Нет, не может. Фрайман – мужик воспитанный, в политесе толк знает и понимает, что за так Кочет на него горбатиться не станет, а денег не возьмет – Фрайман ему человек чужой, и чужим губернатор не доверяет. Значит, должен был Фрайман принести белогорскому правителю свой леденец на палочке. Такую конфетку предложить, чтобы Кочет за нее не то что недружественную снежнинскую компанию, а мать родную продал бы. Но что такого, спрашивается, есть у Фраймана, чтобы Кочет ему вот так, с бухты-барахты доверился?… Много чего есть у Фраймана. Взять хоть последние приобретения – крупный пакет акций «Байкалэнерго». И, хотя предприятие целиком Фрайман пока не контролирует, но, по слухам, не далеко до этого. Вроде и договоренность у главы «Альтаира» с руководством Байкальской области имеется – о приобретении недостающих до контрольного пакета акций. «Байкалэнерго» не входит в РАО ЕЭС. Таких компаний по всей России – всего-то пара-тройка. И из этих компаний «Байкалэнерго» – единственная избыточная, не просто весь регион обеспечивает, но и торгует энергией. И тарифы у нее, кстати говоря, самые низкие. Эти низкие тарифы самому Фрайману по горло нужны. У него пара заводиков алюминиевых – хоть и не крупных, но энергии потребляющих изрядно. Да и кому, скажите, не нужна дешевая энергия? Всем нужна! Вот хоть и Кочету тому же… Старцев потер переносицу, поглубже устроился в шоколадном кожаном кресле. Косые лучи, пробиваясь сквозь жалюзи, ложились на стену кабинета, на крышку стола. Он потрогал пальцем золотистую полоску. Теплая. Кочету энергия нужна до зарезу. Больше, чем когда-либо. Свои люди – из администрации края, из краевой думы – утверждают, что нет в данный момент для генерала-губернатора вопроса насущней, чем энергия и цены на нее. Из-за взлета тарифов на Белогорской ГЭС сильно испортились у Кочета отношения с РАК, которая до сей поры исправно платила губернатору все мыслимые белые и черные подати. А теперь – перестала, мотивируя тем, что платить не с чего: доходы с Белогорского алюминиевого завода тем ниже, чем выше тариф. Вроде, и ультиматум губернатору поставлен: надумаешь, где энергию дешевую взять – будут тебе деньги, не надумаешь – извиняй. Вот что Фрайман предлагал Кочету. Энергию по сниженным тарифам с «Байкалэнерго». И словно в подтверждение его мыслям зазвонил телефон, и, умноженный эхом «междугородки» голос проговорил: – Узнал, Олег Андреевич. Правы вы были, сделал московский гость нашему папе предложение. – Какое? Старцев подобрался в кресле, сел прямее. – Хм… – голос был обескуражен, – Судя по тому, что сегодня папа запросил данные о потреблении электроэнергии алюминиевым заводом… – Я понял, – никакого бархата не осталось в густом баритоне Старцева, сух и резок сделался голос, – На каких условиях? – Чего не знаю, Олег Андреевич, того не знаю, – даже по телефону слышно было, что говорящий прямо руками развел, демонстрируя свою беспомощность, – Может, позже понятно станет… Я попробую еще разузнать… – Очень меня обяжете, – пообещал Старцев и попрощался почти тепло. Все правильно, все сходится, ребеночек наш… Откуда фраза? А кто ее знает… Но все действительно сходится: Кочет получил самое нужное и своевременное предложение. И теперь землю будет рыть, чтобы выполнить условия Фраймана. А вот какие это условия – будем посмотреть. В то время, как в Первопрестольной только еще начиналось рабочее утро, за четыре тысячи верст от нее, в Снежном, в разгаре был день. И день этот не сулил ничего хорошего. Спустя всего двое суток должна была разразиться в Снежном забастовка рабочих Снежнинской горной компании. Планировалось, что «ляжет» для начала один только цех. Но цех-то ключевой, плавильный – на крупнейшем из заводов компании. Третий день напролет заседал забастовочный комитет. Вокруг столов, заваленных бумагами вперемежку с чайными чашками и огрызками бутербродов, сидели и бродили люди. Переговаривались, орали на кого-то по телефону. На лицах была написана тревога. И объяснялось это легко. Переговоры с администрацией компании заглохли два дня назад, плотно зайдя в тупик. Немченко наотрез отказался идти на уступки, швырнул папочку с профсоюзными требованиями Пупкову под ноги и обложил забастовщиков непотребными словами – большей частью, знакомыми и понятными, за исключением загадочного «шибенники бисовы». Председатель профсоюзного объединения СГК, и председатель забасткома по совместительству, Валерий Иванович Пупков, пребывал в крайнем замешательстве: события выходили из берегов сценария, и решить, что, собственно, следует предпринять дальше, было трудно. Ведь как все хорошо задумывалось! По традиции профсоюзы должны были исполнить ритуальный танец войны, выдвинув заведомо непомерные требования и пригрозив забастовкой. В ответ администрация компании должна была поупираться для виду, постучать кулаком с высокой трибуны, да и согласиться на выполнение десяти из ста пунктов требований. Как в детской игре, стенка на стенку: «А мы просо сеяли, сеяли» – «А мы его вытопчем, вытопчем!»… Большего никто и не ждал. Стороны с недовольными лицами подписывают договор перед объективами телекамер, после – фуршет с непременным братанием противоборствующих классов… Все довольны. И тут – на тебе! – историей освященная традиция поругана, ритуал не соблюден, Немченко кажет профсоюзом козью морду и даже на звонки забастовщиков не отвечает. И что прикажете делать? Неужто и правда придется цех «положить»? Пупков даже голову в плечи втянул и зажмурился. Представить себе, что в понедельник крупнейший плавильный цех компании перестанет – пусть даже на короткое время – работать… Невозможно! Немыслимо! Но невозможно и вот так просто взять и отказаться от всех требований. Немченко уже заявил всему миру, что на поводу у бунтарей не пойдет и никаких послаблений не сделает. После этого делать вид, что переговорный процесс продолжается, никак невозможно. Значит, придется либо отступиться с позором, либо действительно бастовать. И Ручкин, сука такая, застрял в Москве. Позвонил, сказал – ногу сломал, вылететь никак не может. Сам ведь кашу заварил, сам под локоть подпихивал: «Давай, Иваныч, давай, за тобой коллектив стотысячный, не останавливайся, налегай!…» И теперь – в кусты… В кабинет к Пупкову заглянул растерянная секретарша. – Телефонограмму только что приняла, Валерий Иванович… Тот поднял брови: – Что за?… От кого? А ну… Корявеньким ученическим почерком на листе было написано: «Сергей Малышев прибывает в Снежный 28 июля в 10 часов московского времени для встречи с забастовочным комитетом. Просьба собрать забастком к 10:30 в конференц-зале Дворца культуры. Секретариат Президента „Росинтербанка“. От сердца отлегло. Прибывает, значит. Неясно, правда, почему Малышев, какое он имеет касательство к снежнинским делам. Ну, да ладно. Все же из высших сфер человек, а значит – шевелится Москва, беспокоится. Пойдут, пойдут они на уступки!… И, довольно улыбаясь, Пупков отдал приказ собирать людей. … В тесноватый зал Дворца культуры Малышев ворвался, как Петр Первый: долговязый, стремительный, в парусившем пиджаке. В руке то ли трость, то ли жезл императорский. Прямо по Пушкину: Его глаза Сверкают. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь – как божия гроза. Какие-то люди поспешали за ним – он не обращал на них внимания. Остановился. Повел этими своими сверкающими глазами. Скривился – до того не понравились набыченные лица собравшихся. Еще в самолете продумал речь – жесткую, убедительную, аргументированную. Но, вглядевшись в забастовщиков, понял – речь пройдет мимо ушей. Не услышат, потому что слушать не настроены вовсе, а настроены на очередную подачку. Ну, будет вам подачка!… Он оглянулся на низенький подиум, где за полированным столом президиума пылились ветхие драпировочки, а рядом – белая глянцевая доска, нелепо смотрящаяся в совковых декорациях. Повинуясь мгновенному порыву, Малышев, не здороваясь, и не утруждая себя приветственным словом, метнулся к доске, «жезл» свой бросил на стол – и стало ясно, что никакой это не жезл, а в трубку скрученная бумага, тотчас с мягким шелестом и развернувшаяся. Выловил в ложбинке толстый маркер и вывел крупно на доске: $ 1.000.000 Обернулся и пояснил злобно: – Вот столько, по самым малым оценкам, компания потеряет от простоя одного плавильного цеха в течение суток. А вы, как мне помнится, недельной забастовкой грозите? Следующую цифру начертал бестрепетной рукой: $ 7.000.000 – Прямой убыток за семь дней. Еще одна цифра: + $ 1.000.000 – Это неустойка за зафрахтованное судно, стоящее под погрузкой. На складе-то готовой продукции в запасе нет? Значит, судно будет ждать, а деньги будут идти… + $ 2.000.000 – Это стоимость электроэнергии, которая будет расходоваться вхолостую на поддержание простаивающих печей, на освещение и отопление всего заблокированного участка. + $ 20.000.000 – Оплата простаивающим не по своей вине коллективам. + $ 30.000.000 – Неустойка за срыв контрактов поставок. Прибавьте еще аренду пустующих складов в Роттердаме, падение цен на бирже, когда поступят первые партии металла после перерыва, налоги… Вот так, примерно: + $ 30.000.000 Подчеркнул размашисто (маркер истошно взвизгнул), и – = $ 90.000.000. С тихой яростью банкир обвел зал глазами. Ноздри точеного носа раздулись, челюсти сжались. А когда разжались, уронили тяжело и горько: – И вот это, господа карбонарии, убыток компании за неделю ваших бесчинств. Зал зароптал. Послышались реплики: «А нам какое дело?» и «Врет он все!», кто-то спросил: «А карбонарии – это что еще такое?», – но большинство присутствующих цифрой впечатлились. – И цифра эта, – не повышая голос, но все же покрывая гул, продолжил Малышев, – равна, без малого, сумме, которую компания ежемесячно выдает своим работникам в качестве заработной платы. Одна неделя этих ваших сумасбродств оставит работников компании без зарплаты. Притихшие было забастовщики оживились, загалдели в полный голос: «Нету у вас таких прав!», «Попробуйте только!» – и еще что-то в том же роде, но Малышев жестом заставил замолчать и разъяснил, как несмышленым детям: – Зарплаты не будет не потому, что мы такие вредные. А потому, что свободных денег у предприятия нет. Отрывать из тех средств, которые отпущены на модернизацию? – он дернул бровью, – Не будем мы этого делать. Опыт показал – прожрать можно сколько угодно, а на стареющем оборудовании работать не только нерентабельно, но и опасно. Поэтому деньги, отпущенные на реконструкцию, никто трогать не позволит. Равно как и средства, предназначенные для выплаты налогов. Где еще прикажете брать? – Займете! – крикнули из третьего ряда. – Это у кого же? – прищурился Малышев, – И подо что? – У себя и займете! – и в третьем ряду засмеялись в несколько голосов. – Мой банк под такую аферу ни копейки не даст, – отрезал Малышев, – И никакой другой – тем более. Так что, можете бастовать. Но в понедельник во всех газетах будет написано: профсоюзные лидеры Снежнинской горной компании оставили стотысячный коллектив без зарплаты. А там посмотрим, что с вами этот самый стотысячный коллектив сделает. – и, не слушая гневных выкриков, Малышев вернулся к доске и маркером постучал по девяноста семи миллионам, – Вы гробите собственную компанию, по глупости и из упрямства подставляя под удар ее бизнес, ее репутацию. А знаете, почему? – Потому что народ жалко, – зарычали снова из третьего ряда, – Наболело уже… – Ерунду говоришь! – бросил Малышев непрошеному собеседнику, – Народ сидит, не дергается. Это вы тут… – даже слова подходящего не нашел, чтобы разом припечатать негодяев – так сердился, – Думаете, волю народную выражаете? Черта лысого! – банкир с трудом держался в границах лексических норм, – Волю вы, конечно, выражаете не свою. Но и не народную. А одного очень хитрого и жадного человека. Подставили вас, как дурачков!… Он замолк, но замолк и зал. Слова про человека хитрого и жадного произвели впечатление: что-то новенькое собирался сообщить им холеный московский хлыщ. Что же? Москвич тем временем взял со стола брошенный в запальчивости бумажный лист размером с небольшую театральную афишку, развернул и показал залу. На фоне празднично-голубого неба и искрящейся зелени афишка изображала скромный, не более трех этажей, каменный замок с островерхими готическими крышами, шпилями и резными балкончиками. – Этот дом в элитном московском пригороде был приобретен несколько недель назад одним из ваших профсоюзных руководителей. А именно – отсутствующим здесь Валерием Ивановичем Ручкиным. С каких таких доходов, не знаете?… Нет?… Ну, я скажу. Этот дом Валерию Ивановичу подарили. Малышев бесстыдно врал. Плакатик, прихваченный им из Москвы, содержал вовсе не вид на новоприобретенную ручкинскую недвижимость, а был обычным рекламным плакатиком некой домостроительной фирмы, специализирующейся на элитном загородном жилье. Это, однако, было несущественно, ибо главное – факт получения Ручкиным дорогостоящего дома – оставалось правдой. – И подарили ему этот дом не за красивые глаза. А за то, чтобы он вас, дураков, совратил на забастовку. – Ложь! – спохватились, наконец, в третьем ряду, и зал закричал, заволновался. – Не верите – позвоните Ручкину и спросите, – предложил Малышев, педантично сворачивая плакатик, – Вряд ли он отпираться будет. – Да кому это надо-то? – крикнули снова из зала. – Хороший вопрос! – Малышев откинул со лба мешающую прядь, – Меня он тоже очень заинтересовал. И я ответ нашел. – он подождал, пока окончательно установится в зале тишина, и досказал, – По словам самого Ручкина, предложение устроить в компании профсоюзные волнения ему сделал представитель одной очень крупного российского холдинга. Не буду сейчас называть фамилий, скажу только, что по их же инициативе нас по сей день треплет Генеральная прокуратура. А со дня на день стоит и других неприятностей ждать. – Да зачем это им? – спросили из глубины зала, уже не так запальчиво, как прежде – растерянно, скорей, – Этому холдингу-то? Малышев пожал плечами: – Знать бы… Есть варианты: либо желают перекупить компанию, либо хотят ослабить Корпорацию в целом. Может, еще какие-то планы есть, пока неясно. Ясно одно: вы пошли за предателем, пошли, как щенки слепые, не разбираясь и не думая. И вот вам позиция Корпорации, – она выдержал паузу, обвел глазами притихшую публику, – Хотите бастовать? Бастуйте! Нам выгодней потерять сто миллионов, чем выплатить вам по вашим абсурдным бумажкам двести. Но при этом помните, что в день зарплаты, когда кассы останутся закрытыми, ваши же рабочие вас на части и порвут. Но если все-таки надумаете бастовать – подумайте, ради чего и ради кого вы этого делаете. Ради человека, который вас подставил?… Если ради этого вы готовы и дальше глотки рвать и загонять в гроб родное предприятие – ваше дело. Мне с вами больше говорить не о чем. На этом приезжий оратор развернулся и пошел из зала вон. Свернутый плакатик остался на столе президиума. В полной тишине Пупков, странно дергая лицом, вынул из кармана мобильник, набрал подряд много цифр и после долгой паузы спросил: – Валера? Зал и дышать перестал. – У нас сейчас Малышев был, – тихо-тихо выговаривал Пупков, – Про тебя. И плакат показал. Мы верить не хотим, ты нас сам, но здесь, знаешь, такое дело, и потом, чего ему врать, говорит – позвони и спроси. Брал? – и, послушав немного трубку, Пупков сказал одно только слово (непечатное) – и телефон отключил. – Правду сказал банкир, – только и успел сказать Пупков перед тем, как собравшиеся повскакали с ног и закричали так, будто их всех прямо тут убивали. … А банкир Малышев спустя полчаса сидел на квартире Нганасанского губернатора, куда, презрев государственные дела, примчался и сам хозяин округа. Квартирка была небольшая – временно холостому Денисову хватило и двух комнат, – бывал он в ней редко, ночевал только, и то не всегда, и быт никак не обустраивался. Вот и сейчас нашлись в холодильнике только сосиски, которые олиграх с высоким чиновником сварили с макаронами. – Как в студенческие времена, – хихикал Денисов, расставляя на столе тарелки и разливая по стопкам водку местного изготовления. – Ты б еще газетку подстелил, – улыбнулся Малышев, разглядывая пеструю клеенку на кухонном столе, – Чего ж ты в таком сарае-то живешь, губернатор? – А! – тот махнул рукой, – А на фига мне еще что-то? Я с работы прихожу – и сразу спать. Пусть уж так будет, мне все равно. Ты водочку-то пробуй! Наша, нганасанская! – Из ягеля, что ли? – поморщился банкир, пригубив, – Это ж надо было придумать – на Крайнем Севере, за Полярным кругом водку гнать!… – Не из ягеля, а из пшеницы, – пояснил Денисов, отправляя в рот целую сосиску, – Зерно сюда везти и здесь гнать дешевле выходит, чем готовую закупать. Опять же, места рабочие, бюджету прибыль… Ну, так что там было-то? Ты не рассказал… И Малышев изложил (хоть и в несколько приукрашенном виде), что получилось на встрече с профсоюзниками. Денисов расхохотался так, что даже подавился, а, отсмеявшись и откашлявшись, сказал: – С ними, Серега, только так и можно. Немченко их вообще уже на шею посадил! – Думаешь, толк будет? – поинтересовался Малышев, закусывая. – Будет. Думаю, они сами уже отступные пути искали. Цех положить, это вам не… А тут такой повод… Нет, Серега, не будет забастовки. Выпили за мир между работниками и работодателями. Поговорили о делах в Снежном, о Корпорации. Мало-помалу разговор свернул с важного на близкое. На женщин. – Как там эта твоя… – Денисов пощелкал пальцами, – Как ее… химичка эта… – Настя… – Настя, да… Уделал уже девочку, в конце концов? На невинный вопрос старого приятеля Малышев среагировал странно: дернул уголком губ и посмотрел недовольно. – Опаньки! – губернатор поставил стопку на стол, так и не отпив. – Нет, что ли? До сих пор? Малышев шевельнул в ответ лицом – не разберешь, в каком смысле. – Крепкая попалась, – задумчиво пробормотал Денисов, – А ты-то чего, Серега? Я тебя просто не узнаю! И – слово за слово – разговорил Денисов московского друга. Говорил Малышев сначала сдержанно и неохотно, и все посматривал на Денисова – не смеется ли? Тот не смеялся, смотрел серьезно, и только головой качал. И осмелел Малышев, и выложил другу все, что было на душе. А было там много чего смутного и непонятного, и неловкого даже, но такого нового, такого неожиданно… Разве расскажешь это в словах – даже и под нганасанскую водку? Про то, как сердце останавливается, стоит лишь подумать о ней. Про то, что рядом с ней таким становишься… Ну, словно это и не ты вовсе, а другой кто-то – такой весь порядочный и деликатный. Про то, что совсем, совсем другой оказывается жизнь, если рядом с тобой эта девушка. – В общем, мне и самому как бы не все ясно. – признался Малышев, – Что-то такое происходит, а что… – он покрутил пальцами, – Не то, чтобы я ее не хочу. Хочу. Еще как!… Но вот подойду поближе – и все… – Как это – все? – напрягся Денисов, – Ты врачу говорил? – Да иди ты! – Малышев только рукой махнул, – Я не в этом смысле. Я в том смысле, что она только посмотрит – и я как шелковый. Не могу так больше. И бросить ее не могу. И силком тоже… Чего делать-то? – Выпить для начала, – распорядился Денисов и налил. Выпили снова. Малышев вяло ковырял остывшую сосиску. – Все, парень. Отбегался ты, – резюмировал Денисов, прожевав очередную порцию закуски. Малышев поглядел недоверчиво. – Ничего тут не сделаешь. Добивайся ее, и все, – посоветовал губернатор, – Если уж ты столько времени вокруг нее скачешь – значит, это она и есть. – Кто – она? – Любовь всей твоей жизни, – пожал плечами Денисов, – Еще по одной? Но ответа не дождался. Малышев молчал, смотрел в стол, и улыбался – глупо улыбался и счастливо. |
||
|