Мистер Ф. есть мистер Ф.

...11 часов. Хэнсон с минуты на минуту должен быть здесь. Проклятье! Элизабет! Ну почему она появляется так внезапно?

Соскочив с подоконника, Фримэн бросился к кровати и быстро лег, натянув одеяло до пояса. Когда жена зашла в комнату, он приветливо улыбнулся ей и притворился, что читает журнал.

– Все в порядке? – Элизабет внимательно смотрела на него.

– Да, дорогая, все нормально.

Она принялась поправлять постель. Фримэн беспокойно заерзал. Когда же Элизабет протянула руку, чтобы поправить подушку, на которой он сидел, Фримэн резко оттолкнул жену.

– Послушай, дорогая, я уже не ребенок! – он с трудом скрывал раздражение. – Что случилось с Хэнсоном? Он должен был быть здесь полчаса назад.

Элизабет пожала плечами и подошла к окну. Несмотря на просторное, как халат, шелковое платье, было заметно, что она беременна.

– Должно быть, он опоздал на поезд. – Элизабет закрыла форточку. – Я не хочу, чтобы ты простудился.

Фримэн молча ждал, когда она уйдет, постоянно поглядывая на часы.

– Я купила для ребенка пеленки, – сказала она. – Сейчас, глядя на тебя, я подумала, что надо бы купить тебе новый халат. Этот уже совсем износился.

– Я уже давно ношу этот халат и не хочу с ним расставаться. Я не хочу новой одежды. – Фримэна раздражало то, что Элизабет обращалась с ним, как с ребенком. Но он прощал жену, так как у них долго не было детей. К тому же последний месяц он был болен, и Элизабет очень бережно и внимательно ухаживала за ним.

– Дорогая, извини меня, я не хотел на тебя кричать. Спасибо, что ты так ухаживаешь за мной. Может быть вызвать доктора?

Фримэн сказал это автоматически, и секунду спустя в его сознании вспыхнуло: Нет! Словно почувствовав это, Элизабет покачала головой и сказала:

– Не надо. Ты скоро уже будешь здоров. Я думаю, тебе уже не надо видеться с врачом.

Уже?

Элизабет вышла. Фримэн слышал, как она спускалась по лестнице. Через несколько минут внизу заработала стиральная машина.

Уже?

Фримэн быстро встал и подкрался к ванной. Шкаф был увешан сохнущей детской одеждой. Сквозь марлю, накрывающую чистые стопки, он заметил, что большая часть пеленок была голубого и синего цвета.

«Наверное, наш ребенок будет одет лучше всех на свете», – подумал он.

Выйдя из ванной, Фримэн зашел в свой кабинет и вытащил из-за шкафа маленькие весы. Скинув халат, он встал на платформу. В зеркале отразилось его бледное, костлявое тело, длинные кривые ноги.

Вчера было 42 килограмма. Он не отрывал глаз от стрелки, одновременно прислушиваясь к шуму стиральной машины. Наконец стрелка замерла.

39 килограммов!

Запахнувшись в халат, он поставил весы на место.

39 килограммов! За 24 часа я потерял 3 килограмма.

Фримэн попытался унять охватившую его дрожь. Чтобы успокоиться, он вернулся в кровать и взял какой-то журнал. Но в голову ему все время лезли беспокойные мысли. Два месяца назад он весил 65,5 килограмма. 3,1 килограмма в день! Если так пойдет дальше, то... Фримэн содрогнулся.

Шесть недель назад Фримэн понял, что начинает странным образом меняться.

Собираясь утром на работу, он заметил, что его усы поредели. Обычно черная и колючая щетина теперь стала мягкой и приобрела грязно-коричневый оттенок. То же самое произошло с его бородой. Сначала он связывал эти изменения с ожиданием ребенка: когда он женился на Элизабет, ему было сорок, а она была моложе на два-три года. Он уже не надеялся стать отцом. Когда Элизабет забеременела, он поздравил себя со вступлением в новую эру жизни и решил полностью отдаться роли чуткого отца. Он даже придумал песенку:

и напевал ее весь день.

Постепенно на месте его белокурых волос стала появляться лысина Тогда он впервые забеспокоился, стал читать литературу о чувствительности будущих отцов. Элизабет ему помогала, но они не нашли описания того, что происходило с ним. Каждое утро, просыпаясь намного раньше жены, Фримэн брал старую теннисную ракетку и долго играл на лужайке, наслаждаясь кристально чистым утренним воздухом. После завтрака они с Элизабет часами катались на лодке по реке. Все эти занятия доставляли ему такое же удовольствие, как и раньше, когда он был двадцатилетним. Но только теперь, когда ему пошел пятый десяток, он начал понимать, что такое настоящее счастье.

Элизабет была немного выше его, но когда он обнаружил, что едва достает ей до плеча, то стал еще тщательнее присматриваться к себе. Однажды в магазине (а Элизабет всегда брала мужа с собой, когда ходила за покупками) продавщица обратилась к Элизабет как к матери Фримэна. И не удивительно: беременность увеличила и без того внушительные размеры жены, а Фримэн все худел и становился меньше ростом.

Когда в тот день они вернулись домой, Фримэн заметил, что шкафы и книжные полки стали больше и выше. Взвесившись, он обнаружил, что потерял девять килограммов.

Элизабет заметила складки и морщинки на его брюках и пиджаке, но ему ничего не сказала.

С ним стали происходить странные изменения: его усы, волосы, мышцы трансформировались. Изменялись даже черты лица. Рассматривая свой рот в зеркале, он заметил, что на месте старых, вставных стали появляться новые, молодые зубы. Сначала он продолжал ходить на работу, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег. Но в тот день, когда он обнаружил, что не может дотянуться до книжной полки, он остался дома, пораженный острым приступом тоски.

Чтобы выглядеть выше и крупнее, он надел старый халат и тапочки на толстой подошве и обмотал вокруг шеи пестрый вязаный шарф. Когда Элизабет входила в комнату, он старался сесть или лечь в постель, чтобы она не видела, какого он роста, какой он маленький. Фримэн боялся, что если жена узнает правду, то она будет очень волноваться, а это в ее положении было бы вредно.

Через неделю он уже не доставал ногами до пола, когда сидел за столом. Фримэн решил вести лежачий образ жизни. Теперь он сутками не вставал с постели.

Проклятье! Уже 11:45, и Хэнсон еще не появился. Фримэн листал журнал, каждые пять секунд поглядывая на часы. Он еще не знал, что сказать Хэнсону, так как его мучили сомнения. На самом деле: он терял в весе до 3,5-4 килограммов в день, но оставался по-прежнему здоровым. Он как бы молодел, возвращаясь в свое детство.

Его пугало то, что он в конце концов мог очутиться в сумасшедшем доме. Их семейный доктор, ворчливый и несимпатичный человек, наверняка счел бы его симулянтом, желающим занять место сына в жизни Элизабет. Были и другие мотивы, которые пугали Фримэна. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, он стал внимательней вглядываться в журнал. Это оказался детский комикс. С проклятьем он отшвырнул его и схватил всю остальную стопку заказанных Элизабет журналов. Все это были журналы для детей.

В это время тихо вошла Элизабет. Она принесла маленький поднос, на котором стоял стакан теплого молока и два пирожных. Несмотря на постоянную потерю в весе, аппетит Фримэна возрастал, как у ребенка.

– Я хочу купить кроватку для ребенка, – она устало взглянула на него. – Ты мне не поможешь?

– Я думаю, что они все на одно лицо. Выбери самую крепкую, вот и все, – ответил Фримэн.

Элизабет кивнула и вышла, чтобы продолжить гладить белье.

За ужином они решили, что рожать Элизабет будет дома.

28,5 килограмма.

Фримэн взглянул на весы. За два дня он потерял девять килограммов! Стараясь не глядеть в зеркало, он понял, что теперь он не выше шестилетнего ребенка и с трудом будет доставать до дверных ручек. Полы халата волочились по полу, рукава свисали едва ли не до пяток.

За завтраком Элизабет взглянула на него, отложила ложку, вышла в соседнюю комнату и вернулась с маленькой спортивной курткой и домашними шортами.

– Дорогой, может быть ты наденешь это? – Она протянула ему одежду.

Сначала он хотел ответить вслух, но вспомнил, что его голос напоминает писк, и покачал головой. Однако, когда Элизабет ушла, он снял осточертевший халат и переоделся.

Он стал думать, как бы добраться до телефона, не привлекая внимания Элизабет. Он уже вряд ли доставал ей до пояса, и если бы она увидела его стоящим, то наверняка умерла бы от шока. К счастью, Элизабет редко видела его, все время работая по дому: устанавливала кроватку, стирала пеленки и так далее.

На следующее утро Фримэн решил рискнуть. Он весил уже 19,5 килограмма, и одежда, которую дала Элизабет, была размера на три больше. Из зеркала на него смотрел маленький мальчик. Непроизвольно Фримэну вспомнилось детство. После завтрака, когда Элизабет была в саду, он спустился вниз. Но в окно он увидел, что она сидит на скамейке возле двери, и ему пришлось вернуться обратно. Это отняло у него столько сил, что он не смог забраться на кровать.

...Даже если бы он добрался до госпиталя, то кто бы ему поверил без Элизабет? Тут Фримэн понял, что с помощью ручки и бумаги он мог бы внятно рассказать, что с ним происходит. Теперь ему надо было всего лишь добраться до больницы или хотя бы до полицейского участка. К счастью, это было несложно: четырехлетний ребенок, в одиночку гуляющий по улице, обязательно привлечет внимание констебля.

Неожиданно Фримэн услышал шаги Элизабет. Он попытался взобраться на кровать, но обессиленно рухнул на пол. Элизабет вошла в комнату, неся перед собой стопку пеленок, и удивленно уставилась на него. Несколько секунд они смотрели друг на друга, сердце Фримэна громко стучало, он думал, поймет ли жена, что с ним случилось. Но она улыбнулась и пошла дальше.

Обливаясь потом, Фримэн чувствовал себя, как на операционном столе.

На обратном пути Элизабет помогла ему подняться, спросив, не ушибся ли он.

До конца дня Фримэну больше не представилось удобного случая.

Он проснулся в большой белой комнате. Сначала Фримэн не мог понять, где очутился, и только позже сообразил, что он по-прежнему в спальне. На нем была новая пижама (наверное, Элизабет переодела его, пока он спал), но и она была велика ему. Миниатюрный халат висел на спинке, на полу стояла пара тапочек, Фримэн подошел к двери. Она была закрыта, и, чтобы открыть замок, ему пришлось подкатить кресло.

На лестнице он остановился и прислушался. Элизабет была на кухне. Он тихонько спустился вниз и заглянул в приоткрытую дверь. Жена стояла у плиты, на которой подогревалось молоко. Когда она отвернулась к раковине, Фримэн незаметно проскользнул в гостиную.

Он навалился на ворота. В это время мимо шла пожилая женщина. Сначала она удивленно посмотрела на Фримэна, а затем стала вглядываться в окна. Чертыхнувшись про себя, Фримэн притворился, что возвращается назад в дом. Он надеялся, что Элизабет еще не обнаружила его отсутствия. Наконец дама ушла, и он, с трудом открыв ворота, побежал к торговому центру.

Мир сильно изменился. Вокруг, как стены каньонов, возвышались автобусы и грузовики. Конец улицы, находившийся в ста ярдах, скрылся за горизонтом. Верхушки платанов были далеки, как небо.

Ярдах в пятидесяти от угла Фримэн задел ногой за выступ на мостовой и упал. Задыхаясь, он встал и прислонился к дереву. Его ноги дрожали.

Неожиданно из дома вышла Элизабет. Он быстро спрятался за ствол, ожидая, когда она вернется в дом, а затем сел на прежнее место.

Вдруг с неба спустилась огромная рука и легла ему на плечо. Фримэн вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял его банковский менеджер мистер Симонс.

– Ты наверное потерялся, малыш, – сказал Симонс и, взяв Фримэна за руку, повел его вниз по улице. – Ну, покажи мне свой дом.

Он попытался вырваться, но менеджер крепко держал его. Из ворот все еще в фартуке выбежала Элизабет и бросилась навстречу. Фримэн попытался проскользнуть у Симонса между ног, но потерпел неудачу и был вручен жене. Поблагодарив Симонса, Элизабет ввела мужа в дом.

В спальне он сразу направился к дивану, но жена подхватила его на руки и, к удивлению Фримэна, уложила его в детскую кровать. Он попытался возражать, но Элизабет, поправив подушки и взяв его халатик, вышла. Фримэн облегченно вздохнул.

Несколько минут он восстанавливал дыхание. Случилось то, чего он больше всего боялся: несмотря на свою беременность, Элизабет сочла его своим сыном. Процесс превращения Фримэна из мужчины в ребенка был сокрыт от нее, и теперь Фримэн был для нее ее ребенком.

Вскоре он обнаружил, что не может выбраться из кровати. Прутья были слишком прочны, а бортики слишком высокими. Сев, Фримэн стал нервно играть с большим пестрым мячом.

Только сейчас он понял, что надо было не скрывать от Элизабет процесс деформации, а, наоборот, привлечь ее внимание и доказать свою личность.

Он встал и принялся исследовать свою кровать.

Услышав шум, вошла Элизабет.

– В чем дело, дорогой? – спросила она, склоняясь над кроватью. – А как насчет бисквита?

Взяв пирожное, Фримэн собрал свою волю и проговорил:

– Я все не бенок.

– Ты не ребенок? Какая грустная новость. – Элизабет засмеялась.

– Я не бенок! Я вой уж! – крикнул он.

Она взяла пустую тарелку и поставила на тумбочку. Несмотря на жалкое сопротивление Фримэна, она раздела его и отнесла одежду в стиральную машину.

Когда Элизабет вернулась из ванной, он поднялся и стал кричать:

– Лизбет! Моги не! Я не...

Элизабет вышла из комнаты. Тогда он стал искать что-нибудь пишущее. Но вокруг ничего подходящего не было. Он сунул палец в рот и написал слюной на стене:

«ЭЛИЗАБЕТ! ПОМОГИ МНЕ. Я НЕ РЕБЕНОК».

Он стал стучать ногами по полу и в конце концов привлек ее внимание. Но когда он обернулся к стене, то обнаружил, что буквы уже высохли. Вскочив на подушку, Фримэн принялся восстанавливать надпись. Но не успел он начертить и несколько знаков, как Элизабет взяла его за пояс и уложила на подушки, накрыв сверху одеялом.

Во время еды он попытался что-нибудь сказать, но тонкий голосок не слушался его. Когда Элизабет отвернулась, Фримэн выложил кусочки хлеба в геометрические фигуры, но она только всплеснула руками и убрала хлеб подальше. Он все время внимательно смотрел на жену, надеясь, что она узнает в двухлетнем ребенке своего мужа, но безрезультатно...

Время играло против него. Вечером Фримэн забылся тяжелым сном, а утром почувствовал себя немного лучше, но ближе к полудню жизненная энергия стала покидать Фримэна. Он обнаружил, что перемены продолжаются, так как с трудом мог подняться с кровати. Постояв на ногах несколько минут, он почувствовал себя уставшим и вымотанным.

Он полностью потерял дар речи: изо рта доносились только какие-то младенческие хрипы и писки.

Каждое утро Элизабет вывозила Фримэна в коляске на прогулку. Перед его носом дергался пластиковый зайчик, а мимо проходили знакомые люди, наклонялись над ним, гладили его по голове, делали комплименты Элизабет и спрашивали ее, где же Фримэн. Она отвечала, что он в важной деловой поездке и вернется не скоро. Тоща Фримэн понял, что жена вычеркнула его из своей памяти, для нее существовал только ребенок.

Лежа в кровати с бутылочкой теплого молока во рту, Фримэн ждал, когда же придет Хэнсон. Хэнсон был его последней надеждой. В конце концов он должен был прийти и узнать, что стало с Фримэном.

Однажды, когда Элизабет и Фримэн возвращались с утренней прогулки, кто-то издали окликнул Элизабет, и она, остановив коляску, стала с ним разговаривать, Фримэн никак не мог узнать голос, но через плечо он увидел длинную фигуру Хэнсона. Сняв шляпу, Хэнсон заговорил:

– Как дела, миссис Фримэн? Я пытался дозвониться до вас целую неделю.

– О, все нормально, мистер Хэнсон. – Элизабет все время держалась между ним и коляской. После секундной заминки она продолжила: – Видимо, наш телефон сломан. Надо бы вызвать мастера.

– А почему ваш муж не был в субботу в офисе? С ним что-то случилось? – Хэнсон внимательно смотрел на Элизабет, одновременно приближаясь к коляске.

– К сожалению, у него какое-то важное дело. Я боюсь, что его не будет некоторое время.

«ОНА знает», – подумал Фримэн.

Хэнсон подошел к коляске.

– Какой симпатичный малыш. Он так сердито смотрит на меня. Соседский?

– Нет, это ребенок друга моего мужа. Меня попросили побыть с ним денек. К сожалению, мы должны идти, мистер Хэнсон.

– О, я не буду вас задерживать. Скажите, пожалуйста, своему мужу, чтобы он позвонил мне, когда вернется.

– Я обязательно передам ему вашу просьбу. До свидания, мистер Хэнсон.

– До свидания, – Хэнсон кивнул и пошел по улице.

ОНА знает.

Фримэн отшвырнул одеяло и попытался крикнуть вслед удаляющейся фигуре Хэнсона, но Элизабет быстро вкатила коляску во двор и закрыла за собой калитку.

Когда она несла его по лестнице, Фримэн увидел, что шнур телефона был выдернут из розетки. Да, Элизабет все знала и лишь прикидывалась, что не замечает изменений. Она видела, как молодел ее муж, она видела все стадии трансформации, и пеленки с детской кроваткой предназначались ему, а не ожидаемому ребенку.

Фримэн сомневался, была ли его жена на самом деле беременна. Изменения фигуры могли быть всего лишь иллюзией. Когда Элизабет говорила, что ожидает ребенка, то она могла иметь в виду, что ребенком будет ОН!

Лежа в кровати, он слышал, как Элизабет закрывает окна и двери.

Неожиданно Фримэн почувствовал, что замерзает. Несмотря на кучу одеял, он был холоден, как кристаллик льда. Фримэн понял, что приближается конец его изменений.

В конце концов он задремал, и сон унес прочь все страхи и сомнения.

Через два часа Элизабет разбудила его и внесла в холл. Память Фримэна быстро атрофировалась, он уже не мог контролировать свое тело. Неожиданно он очутился в мире своего детства и, издав громкий крик, вступил в заключительную стадию своих изменений.

В то время как ребенок затихал на столе, Элизабет сидела, откинувшись назад, на диване и пыталась подавить боль. Когда Фримэн уже не подавал признаков жизни, она обессиленно легла на подушку и быстро заснула.

На следующее утро она проснулась бодрой и полной энергии. От ее беременности не осталось и следа. Через три дня Элизабет уже свободно передвигалась по дому. Тогда она принялась уничтожать следы существования Фримэна: пеленки и другое белье купил старьевщик; кровать она сдала обратно в мебельный магазин и, наконец, уничтожила все фотографии, на которых присутствовал ее муж.

Через два дня все, напоминающее о Фримэне, было изгнано из дома.

Следующим утром, когда она возвращалась с покупками из торгового центра, навстречу ей из машины вышел Хэнсон.

– Здравствуйте, миссис Фримэн, Вы великолепно выглядите!

Элизабет наградила его ослепительной улыбкой.

– Чарльз все еще отсутствует? – спросил Хэнсон.

Она молчала, мечтательно глядя куда-то вдаль, через его плечо. Хэнсон, не дождавшись ответа, уехал, а она вошла в дом.

Так Элизабет потеряла своего мужа.

Три часа спустя метаморфозы Чарльза Фримэна достигли кульминации. В последнюю секунду Фримэн вернулся к началу своей жизни, и момент его рождения совпал с моментом его смерти.