"Пять президентов" - читать интересную книгу автора (Багряк Павел)

2. В БЕРЛОГЕ

Лицо Таратуры никогда не было «зеркалом» его души.

Он молча поклонился и вошел в комнату, вежливо пропустив вперед шефа. Затем, присев на подвернувшийся диванчик, который жалобно скрипнул под его мощным телом, подумал о том, как вести себя в этой странной ситуации, чтобы не выглядеть слишком глупо.

Миллер был непроницаемо спокоен. Чвиз тоже не казался взволнованным. Судя по всему, они еще прежде договорились об этом визите. В нем непременно был какой-то смысл, пока еще неизвестный Таратуре. Он не умел, да и не хотел тратить много душевных и физических сил на разгадку тайн, которые рано или поздно должны раскрываться сами. Заметив, что Миллер закуривает сигарету, он тоже вытащил пачку, чиркнул зажигалкой и пустил кольцо дыма. Потом сел поудобней, приняв столь непринужденную позу, будто всю жизнь провел в этой комнате бок о бок с профессором Чвизом.

– На улице дождь? – спросил Чвиз, беря с дубового стола миниатюрную пепельницу. – Надоело.

Последнее слово Чвиз произнес жутко спокойно и вышел из комнаты. Что-то стукнуло в коридорчике – вероятно, дверь в кухню. Таратура решил оглядеться.

Большой зал, в котором они находились, напоминал странную смесь тюремной камеры, монастырской кельи и дешевой меблированной комнаты. Безобразно высокий сводчатый потолок, как в храме, венчался громадной позолоченной люстрой с двумя десятками длинных лампочек, имитирующих церковные свечи. Ни одна из них сейчас не горела, свет исходил от торшера, стоящего рядом с узкой деревянной кроватью, прикрытой одеялом. Крохотное окно под потолком было зарешечено, и Таратура подумал, что не удивился бы, если бы снаружи увидел тюремный козырек. Старые и выцветшие обои во многих местах полопались и отставали от стен. Мебель была явно музейная, громоздкая и покосившаяся, особенно стоящие в углу старинные часы с неподвижным маятником и буфет с причудливой резьбой по дереву. На подоконнике стояла финиковая пальма в деревянной кадке, доверху заполненной окурками, – верная примета дешевых меблированных комнат. Картину завершал камин, доступ к которому был закрыт массивным дубовым столом. Стол имел цвет крови, словно на нем последние десять лет производили ежедневные вскрытия трупов. На столе возвышалась какая-то аппаратура, никогда прежде не виданная Таратурой, стоял ярко-зеленый кофейник, валялись стопки книг, несколько грязных чашек и большой нож, напоминающий штык.

«Да, – подумал Таратура, – все это может изрядно надоесть. Я бы не выдержал тут и неделю».

– Коллега, вчера утром меня вновь вызывал к себе Дорон, – жестко сказал Миллер, когда Чвиз вернулся в комнату. – Поймите наконец, что президент торопит Дорона, Дорон торопит меня, а мне уже нечем отговариваться. Вы понимаете? Я лечу, как баллистическая ракета по заданной траектории.

– Слава Богу, меня это не касается, – упрямо сказал старик. – Я вовремя снял с себя всякую ответственность.

– Но от себя вы никуда не уйдете! – зло произнес Миллер, как будто прочитал приговор. – Хватит об этом, я пришел сегодня не для того, чтобы толочь воду в ступе, а чтобы услышать ваш совет как ученого. Сейчас менять мой план и придумывать новый уже поздно. Кроме того, вы же знаете, что я надеюсь на вашу помощь. Вы думали о моем плане?

– Но почему вы решили, что я обязан помогать вам делать глупости? – сердито пробурчал Чвиз.

Миллер исподлобья посмотрел на Чвиза, и оба они замолчали.

– Я жду вашего ответа, – требовательно сказал Миллер.

– К сожалению, – через силу сказал Чвиз, – идея в принципе осуществима, хотя весь план авантюрен и лишен здравого смысла. Он знает? – И Чвиз кивнул в сторону Таратуры.

– Теперь может и должен знать, – твердо сказал Миллер, – Таратура, от вас будет зависеть многое, если не все. Выслушайте мой план.

Миллер заговорил негромко и спокойно, как если бы читал лекцию с кафедры. Через три минуты Таратуре захотелось выскочить вон и помчаться к ближайшему психиатру. Через пять минут он глубоко задумался, через семь – восхитился, через десять у него не осталось и тени сомнения, что эта ночь станет для него началом новой и – наконец-то! – настоящей жизни. Когда Миллер кончил, он встал, одернул пиджак и твердо сказал:

– Я с вами, шеф.

– Несмотря на все?

– Риск, шеф, единственный товар, которым я торгую, – неуклюже, но с достоинством ответил Таратура.