"Чужие паруса" - читать интересную книгу автора (Бадигин Константин Сергеевич)

Глава одиннадцатая. В ЗАПАДНЕ

Очнулась Наталья в теплой избе, на мягкой постели. Около нее хлопотали две молоденькие девушки с завидным румянцем на щеках. Они радостно вскрикнули, увидев, что Наталья открыла глаза.

Подошла полная пожилая женщина с приятным спокойным лицом. Она подала Наталье кружку с какой-то темной жидкостью.

– Пей, родная, – певуче сказала женщина, – на божьей травке настоено, сил вдвое прибудет. О матери не тревожься, жива – здорова она.

– Спасибо, – ответила Наталья. Она осушила кружку с горьковатым напитком. Помолчав, спросила: – Что за люди спасли нас?

– Муж мой и сыновья, – с гордостью сказала женщина. – Услышали, кто-то кричит в лесу, и поспешили. А это дочки мои, – показала она на девушек.

Сестры-близнецы Дуняша, Дарья и Луша – девки краше одна другой. Круглолицые, пышнотелые, с толстыми русыми косами, ростом невелички – в мать, они, словно колобки, катались по горнице.

Любопытные не в меру девушки засыпали Наталью вопросами: как живут в городе, богато ли, весело ли, много ли женихов да часты ли свадьбы?

– Есть ли у тебя, Натальюшка, жених? – помолчав, спросила бойкая смешливая Луша.

– Есть, девоньки, Иваном зовут, – ответила, зардевшись, девушка, – и свадьба летом.

– Счастливая ты… у нас в лесу не сыщешь женихов-то, окромя волков да медведей, – с сожалением промолвила Даша, накручивая кончик косы на палец.

– Осьмнадцатый годок на свете живем, а путного ничего не видели, – вторила ей Дуня, лукаво посматривая на сестер. – А скажи, Натальюшка, – спросила она, вздохнув, скромно опустив глаза, – правду люди говорят, нет лучше игры, как с милым в переглядушки?

– Одно, девушки, скажу, – вспыхнув, смутилась Наталья, – без солнышка нельзя пробыть и без милого нельзя прожить… За милого я на себя поступлюсь, не пожалею…

– Прошлым летом, – тараторила Луша, – к нам охотник в избу заходил. Мужик молодой и лицом приглядист, я как увидела, так, поверишь, голова вкруг пошла .. И посейчас не спится, не лежится, все про милого грустится.

– Цыц, бесстыдницы! – прикрикнула мать. – Только и дела им, что о женихах толковать.

– Взамуж-то охота, матушка, – задорно отвечала Луша, – пущай нам папаня вскорости женихов приведет…

– Вот ужо скажу отцу. Он поохладит вожжой-то, – нахмурилась мать, – ишь кака царевна, подай жениха. Девушки замолкли, присмирели.

– А спасители наши где? – вспомнила Наталья.

– У домницы, девонька, руду плавят. Да ты погоди, не спеши, – добавила хозяйка, видя, что Наталья хочет встать, – отдохни, покушай.

Но Наталье не терпелось. Одевшись, она вместе с девушками выбежала на улицу. Большая серая собака бросилась к Наталье.

– Волк! – закричала девушка, прячась за спины хозяйских дочерей.

– Что ты, Наташенька, не бойся, это наш Разбой. Он тоже тебя спасал, волка загрыз.

Наталья вспомнила, как было, робко протянула руку и погладила пса.

– Разбой, Разбойничек мой, – приговаривала девушка, лаская собаку.

Помахивая дружелюбно хвостом, пес лизнул ей руку.

– Полюбил тебя Разбой, – удивилась Евдокия, – злой он у нас. Чужих не жалует. Ну, пойдемте, девушки, к домницам. Видишь, Наташа, сарай у речки? Там отец…

Панфил Рогозин, приписной крестьянин Лонгозерского медноплавильного завода, был родом с Кижинского погоста. Много тягот лежало на плечах приписных крестьян, и жизнь их сделалась вконец невыносимой.

Особенно тяжело доставался мужикам уголь. Они заготовляли в лесу большие поленья, выкладывали высокие дровяные холмы, засыпали их землей, обкладывали дерном и томили дерево, медленно сжигая его на малом огне.

Готовый уголь надо везти на завод. Трудно управиться мужику на своей лошаденке, когда до завода добрая сотня верст.

Но и это не все: приписные крестьяне платили подушную подать деньгами, как и все крестьянство на Руси. Тут-то и начинался порочный круг: чтобы добыть деньги для подушной подати, Панфилу Рогозину приходилось уходить на заработки в Питер, а для рубки дров и перевозки угля он нанимал работника. Наемному человеку Рогозин платил в несколько раз больше, чем он сам получал от завода. Неродимая северная земля плохо кормила мужиков; того, что зарабатывала семья, едва хватало на пропитание.

Не освобождались приписные крестьяне и от других многочисленных повинностей наравне с остальными крестьянами северных областей.

Когда пришел конец терпению, Панфил Рогозин бросил дом и вместе с семьей тайком ушел из деревни. Он забрался в самую глушь карельской тайги и занялся железным промыслом. Вместе с сыновьями Панфил искал по лесам болотную руду, плавил ее в печах – домни-цах, обрабатывал особым способом и получал прекрасную сталь, называемую на Севере укладом.

Из этой стали Панфил выделывал серпы, косы, ножи, топоры и другие предметы, необходимые для крестьянского хозяйства.

Вот уже пять лет живет в лесу Панфил Рогозин, скрываясь от людей, как дикий зверь. Не один Панфил, многие заводские крестьяне убегали в леса, спасаясь от голодной смерти. Некоторые в поте лица своего трудились, укрытые непроходимыми лесами и болотами, другие, сбившись в шайки, добывали хлеб грабежом.

Летом Рогозины искали болотную руду, а зимой по первопутку подвозили ее к домницам. Зимой же плавили крицы и готовили из железа уклад.

Панфил Данилыч, высокий, суровый, заросший волосом мужик, трудился в небольшом бревенчатом сарайчике. В земляной пол крепко вросли две коренастые печи – домницы, сложенные из дикого камня. В одной из них плавилась руда. Младший сын Панфила Рогозина, Потап, краснощекий, белобрысый парень, нажимая на ручки мехов из тюленьей кожи, нагонял в домницу воздух. Направо от дверей стояли горн, две наковальни. Тут же валялись тяжелые молоты и несколько больших и малых клещей.

– Подмени, отец, – тяжело дыша, позвал Потап; он мотнул головой, стряхивая пот, – невмоготу, глаза слепит.

Панфил Рогозин, наблюдавший плавку, молча перенял из рук сына мехи.

Старший, Егор, голубоглазый великан с добродушным лицом, загружал вторую печь рудой и березовым углем. А средний сын, Дмитрий, пошел в мать: был невысок ростом. Он готовил глиняную трубку для нагона в домницу воздуха.

Делать воздуходувную трубку надо умеючи. Она не только нагоняет в домницу воздух, но и служит мерилом готовности плавки: когда трубка прогорает до конца, мастера гасят огонь.

Дмитрий лепил глину на деревянный, гладко обструганный стержень. На первый пласт он наложил тонкие лучинки и накрыл вторым слоем глины.

– Не тонку ли слепил, Митрий? – беспокоился Панфил Данилыч.

– Четыре пальца, отец, в самый раз, – бойко отвечал Дмитрий, ловко приминая глину. – А в длину – локоть.

– Моих и трех пальцев хватит, откровенно говоря, – пошутил Егор.

В избе было чадно. Копоть висела на потолке и стенах. От печи шел тяжелый дух, затрудняя дыхание. Не помогали открытая дверь и дыра в крыше.

На улице заскрипел под ногами снег, послышался смех и веселые девичьи голоса.

– Папаня, – в дверях появилась Луша, любимица Панфила Данилыча, – гостью к тебе привели. Входи, Натальюшка!

Девушки осторожно, чтоб не замарать новые шубки, пробрались в сарай и встали у двери.

– Что, певуньи, замолчали, ась? – ласково спросил Рогозин, с любовью глядя на дочерей. – Наташа, – посмотрел он на гостью. – Вот ты какая! Молодец девка, матерого волка зарубила.

Сыновья любопытно уставились на красивую незнакомку. Широко открыв глаза, с восхищением глядел на девушку Потап.

Наталья шагнула к Панфилу Рогозину.

– Спасибо, Панфил Данилыч, – она поклонилась в пояс, – спасибо, добрый человек. За спасенье век за тебя бога молить буду.

Наталья подошла к братьям и каждому поклонилась. Мужики растерялись, а Потап густо покраснел, не зная, куда деваться от смущения.

Рогозину очень понравилась Наталья Лопатина.

– Девка-то, вишь, цены нет, дорога девка… Такую бы невестку мне, ась? – пошутил он, лукаво глянув на Потапа.

Рогозинские дочки захихикали, кокетливо прикрыв ладошкой рот.

– Очухался ямщик-то? – видя замешательство Наташи, перевел разговор на другое хозяин. – Волки жеребца загрызли, так он сам волком выл, совсем ополоумел. Идите домой, девоньки, – неожиданно строго закончил он. – Управимся вот, тогда потолкуем. Руду плавить – не блины печь.

Три дня прожили Лопатины у гостеприимных хозяев. Аграфена Петровна с перепугу не сразу решилась отправиться в путь. Да и погодка держала: шел снег, гуляла метелица.

Панфил Данилыч предложил впрячь в санки свою пегую лошаденку вместо растерзанного волками жеребца. Уступив слезным мольбам старухи Лопатиной, он отпустил своих сыновей проводить ее до скита.

– В обрат поедешь, Петряй, отдашь лошадь, – сказал Панфил Данилыч на прощание. -Сам-то помаленьку да полегоньку и на одной доберешься.

Провожаемые добрыми напутствиями, в погожий солнечный день Лопатины выехали в скит. Братья с пищалями за плечами легко скользили на лыжах за санями.

Когда на виду показалась деревянная колоколенка, Рогозины попрощались и повернули обратно.

– Мамынька, вставайте, полно вам спать, – тормошила Аграфену Петровну Наташа -Скит-то, вот он!

– Ну, слава те господи, приехали, – очнувшись, выглянула из пуховых платков Лопатина. – Петруха, скажи сторожу: к старцу нарядчику сестрица, мол, из города.

На стук в разных концах скита залаяли собаки. За воротами кто-то долго кряхтел и кашлял.

– Кого бог принес? – услышали, наконец, приезжие простуженный старческий голос.

– Отца Аристарха сестрица с дочкой, – ответил Малыгин, – с города Архангельского. Да скорей, старче, замерзли мы, еле живы.

– Поспешу. – Раздались торопливые шаги, под ногами старца заскрипел снег.

Вскоре ворота открылись. Высокий худой старик в теплой шубе и лисьей шапке выбежал к саням.

– Погоняй, милый, погоняй туда, к гостиной избе. – Старик побежал вперед, показывая дорогу.

Как только сани остановились, он принялся помогать гостям, закутанным в теплые одежды.

– Дочку вырастила, невеста, – говорил старик, целуя Наташу. – А ведь махонькая была, на коленях у меня сиживала Наташа с удивлением смотрела на резвого не по годам и будто совсем здорового старика.

Обогрев и накормив гостей, Аристарх собрался уходить.

– На молитву мне время, Груня, – сказал он сестре, – ты отдохни, переведи дух с дороги-то, притомилась небось, а завтра о деле потолкуем.

– Как не притомиться! Дороги-то у вас, спаси господи и помилуй. Однако я в обрат тороплюсь, нет у меня времени по скитам прохлаждаться Ты бы зашел, братец, опосля молитвы Наталья-то спать будет, вот мы и поговорим на свободе. А завтра дай бог погодку – в путь.

Старик в удивлении раскрыл рот.

– Завтра домой собираешься? Что так? Велики ли дела у тебя по вдовьей-то доле?

– А вот придешь, расскажу, – сердито ответила Аграфена Петровна и выразительно повела глазами на Наташу. – Хоть в полночь приходи – ждать буду.

Когда старец ушел, Аграфена Петровна вытащила из дорожной корзинки заветную бутылочку и небольшой серебряный стаканчик.

– Опять, мамынька, – с досадой сказала Наталья. – В святом месте бы потерпели. Который раз зарекаетесь, а все…

– Не твое дело мать учить! – прикрикнула на нее Аграфена Петровна. – Прытка больно. Ложись да спи.

Продолжая ворчать, старуха налила себе стаканчик, быстро опрокинула в рот и наполнила второй.

– Вот доведется тебе мужа похоронить, на старости одной век доживать, тогда и…

Наталья, не слушая ее, быстро разделась и, укрывшись с головой меховым одеялом, притихла.

Дожидаясь братца, Аграфена Петровна еще не раз «причастилась» из пузатой бутылки, и когда Аристарх появился в гостиной избе, Лопатина была навеселе. Увидав сестру, старец с укоризной покачал головой.

– Неладно, сестрица, до греха недалеко…

– Грехи наши, молитвы ваши – замолите, – бойко отозвалась Аграфена Петровна. – А ты будто и не пьешь, братец? Вспомни-ка, родитель покойный не раз тебя вожжами за зелье-то охаживал… На-ко, попробуй наливочки.

– То забыто, сестрица. Все суета сует и волнение духа. Уж сколько годов хмельного не беру, – сухо ответил брат, отстраняя налитый стаканчик. – Ежечасно господа бога нашего слезно молю грехи простить, много грешон в миру, сестрица.

– Молись, молись, братец, а мне зубы не заговаривай. Вор всегда слезлив, плут всегда многомолен. Одними молитвами, скажешь, дом и лавку в городе нажил… Бесстыдный плут… – Старуха, скосоротившись, погрозила кулаком. – Да ты не отрекайся, Марфутка твоя в лавке хозяйничает, сама видела. Все ей по смерти отписать посулился. Нашел ведь чем девку взять… Тьфу, связался с молодухой, а самому седьмой десяток исходит. Широко, брат, шагаешь, смотри штаны не порви…

Слушая сестрицу, Аристарх в замешательстве ерзал по лавке.

– Ну, ну, Груня, разошлась, – примирительно сказал он. – Язык-то у тебя напустит вестей – и царским указом не остановишь… Я так, к слову… по мне, хошь пей, хошь нет – все едино.

– Чует кошка, чье мясо съела. И я к слову, по мне, хоть десять домов имей… Пойдем, братец, в уголок, под иконы, да потолкуем.

Брат и сестра пересели. Посмотрев, спит ли дочка, Лопатина сказала, понизив голос:

– Нагнись поближе, братец, скорбен ты на уши, а дело тайное.

Отец нарядчик придвинулся, изогнул худое тело, наклонил голову.

– Купца Окладникова знаешь?

– Еремей Панфилыча, что ль? Как не знать! Первый купец, благодетель наш.

– Наталью мою сватает… в самом соку человек, и красив и статен, уж чего бы лучше.

– В чем препона?

– Не хочет девка, – шипела старуха. – Слово, дескать, другому дала – Ванюшке Химкову. Ему и штанов-то хороших купить не на что. Все по промыслам мается. Супротив меня Наталья пошла, хотела в Мезень бежать… срам-то. Добрые люди упредили, вовремя спохватилась.

Аристарх открыл рот, стараясь не пропустить слова.

– Тебя вспомнила, думаю, надежное дело в скиту девку спрятать. Еремей Панфилыч в согласии: «Вези, говорит, Наталью. А братцу передай, ежели он порадеет – отблагодарю…» Ты как? – Аграфена Петровна буравила хитрыми глазками брата.

– Что ж, отсюда девке уйти некуда. – Аристарх облегченно вздохнул. – Да и мать Таифа у нас редкого благочестия, строга с белицами, ой как строга, не сумлевайся, сестра, убережем.

– Спасибо, Аристархушка, – подобрев, сказала старуха. – Я бы сама осталась, да Еремей Панфилыч дом новый для молодой жены хочет ставить – на мне все заботы, оттого тороплюсь.

– Ну что ж, с богом тогда… – Аристарх зевнул и перекрестил рот. – А когда за невестой ждать?

– По летнему пути думаю на карбасе, братец. А ежели и год у вас Наталья посидит – ей на пользу. Рукомеслу какому научите, божественному пению, а главное, в страхе божием держите девку, гордыню ей смирите… Пока прими, братец. – Аграфена Петровна, развязав узелок платка, вынула пять золотых червонцев.

– Спасибо, сестрица, – поклонился Аристарх, – все сделаем. Девка молодая что воск: лепи из нее что хочешь. Приедешь не узнаешь – шелковая будет. – Старик опустил глаза и молча стал поглаживать бороду. – Помаленьку, полегоньку… исподволь и ольху согнешь, – добавил он, помолчав, – а вкруте и вяз поломаешь.

На рассвете следующего дня, не попрощавшись с дочерью, Аграфена Петровна выехала в обратный путь.