Бабенко ВиталийМузей человека

Виталий Бабенко

Музей человека

Как-то вечером Игоряша вернулся домой с работы не заблудившись и, тыча ключом в замочную скважину, вдруг понял, что замка в двери нет. Ни дырки, ни пробоя, ни наспех замазанной деревянной пробки - гладкая филенка, и все. Может быть, ошибка? Может, Игоряша попал не туда? Дудки. Номер дома, подъезд, этаж - все соответствовало. Тем более номер квартиры...

"Прфр-р-р-у-у" - тонкий свист у Игоряши не получился. Как раз номер квартиры и отсутствовал. А на месте пластмассовой пластинки с трехзначным числом казенного начертания была привинчена штучная бронзовая табличка.

Сердце Игоряши затрепыхалось, подпрыгнуло и громко екнуло. На табличке красовалась филигрань:

"Музей - мемориальная квартира Игоряши И. Эпоха реставрации социализма. 1989-2029 гг. Охраняется Съездом народных депутатов".

Сказать, что Игоряша окаменел,- значит не сказать ничего. Он высох, полинял, пошел лишаями и струпьями, пустил корни и ветки, зазеленел и тут же пожух. Мысли его просыпались и заскакали, сталкиваясь, как из прорехи гнилого мешка - горох.

"Это какого же ханя, братцы, а? Я что, помер уже?.. А замок?! Может, сплю? Ну, воще... Етушки-нетушки, а год-то?! Двадцать девятый... Стало быть, помер! И враз тебе - музей... Но за что, руль твою двадцать?! Съезд депутатов - мама родная! - охраняет... Жить-то теперь где?.. Новую площадь депутаты разве дадут? Хрен! Я ж помер, так их и не так, и не туда, в три перебора под ребро!!!"

Утробно рыдая и шепча нежности, какие не слыхивала ни одна мать, бухнул Игоряша всем телом в музейную дверь и - влетел в прихожую. Повалил стойку для шляп. На пол шлепнулся. Галстук порвал о гвоздь, в паркет вбитый. Дверь-то оказалась не запертой...

А между прочим, смертный туман обиды, застлавший глаза, помешал Игоряше разобрать нижнюю строку на табличке: "Вход свободный" значилось там мелким шрифтом. Это Игоряша потом прочитает. И; прочитав, обалдеет.

Пол шатало. Игоряша мысленно сгруппировался, ноги расставил, уперся руками и выпрямился-таки. Обвел темным взором помещение. Все как и раньше, но - атмосфера, но - вибрации воздушные, но - фибры невесомые, аромат неуловимый. Музей он музей и есть. Веяло чем-то нежилым, каменным, горелым. Суконкой вощеной пахло, перьевой метелкой для пыли, перекалившимся утюгом, лежалым в углах мусором, притаившимся клопом за обоями. Странный запах с кухни доносился - знакомый, но неузнаваемый пока. Еще пахло временем. Пространством замкнутым. И... самим Игоряшей. Этому обстоятельству живой-неживой-полуживой Игоряша очень обрадовался и даже ощутил пробуждение гордости: его собственный дух царил, хозяйский запах - пенистый, текучий, с парком. Значит, правильно: ЕГО музей.

От тени под дальней стенкой отделилась старушка в гороховом до пят форменном платье и мышиной косынке, с нарукавной повязкой, на которой по трафарету было написано "караул".

- Не дело, гражданин, не дело,- стуча желтыми зубами, заскрипела старушка негодующе.- Не домой вваливаетесь, а в музей входите, в святилище муз, да. Вот вешалку повалили, на паркете натоптали, гвоздь галстуком зацепили. Дурно. А ведь этот гвоздь самолично товарищ Игорь вбивали, не зря трудились, надо полагать. Зачем же интерьер портить? Раз заглянули к нам, так ведите себя соответственно. Кепку вот сюда повесьте, сапоги там поставьте - пфуй, кель одёр! - тапочки наденьте. Вот теперь вы наш гость. Здравия желаю!

В дверь квартиры постучали снаружи. "Отставить!" - заорала престарелая караулыцица что было мочи. И тут же, снизив голос, пояснила Игоряше:

- Вы у нас впервые, потому не знаете. А правило такое: зараз по одному посетителю. Для спокойствия, удобства и деликатности.

Игоряша и слова сказать не успел, не возразил - "да это же я, Игоряша, хозяин сего дома, и музей этот мой!" - как караульная старушка цепко схватила его за рукав и увлекла в комнату.

Какое счастье! Ничего не изменилось в квартире. Бережно отнеслись устроители музея к наследию владельца, пальцем не тронули обстановку, лишь ярлыки повесили, инвентарные номера прибили, да кое-что - особо ценное под стеклянные колпаки упрятали.

Вот машинка стоит - для комканья бумаги. Занятный приборчик, в детстве еще Игоряшей задуманный и три года назад воплощенный в реальность. Долгими скучными вечерами любил Игоряша - отослав жену из дома на поиски этилированного бензина в заброшенных бензоколонках,- следить, как работает машинка. Как, орудуя железными кулачками, мнет и комкает она бумагу, давит ее хитроумным пуансоном и снова мнет: газеты ли, журналы ли, книги ли в тонкой обложке периода реконструкции - все равно. И вот хитрость какая: подсунь ей бумагу потолще, эпохи реставрации, или картон там - затрясется, заворчит, закашляет... Тут ее спасать надо - совать что потоньше да постарее. Машина прижмет журнальчик стальным, забранным гладким тефлоном, коленцем и опять тузит, дубасит, колотит кулачками. Глядишь, бумага в труху и превращается. А потом эту труху машина кварцевыми зубами пожирает. Жаль вот - старинный пергамент не под силу ей. Не может сладить - и все тут. Игоряша и прижимные винты подкручивал, и резьбу на заводном ключе менял, и главную пружину поставил новую, титановую - все напрасно. Так и осталась машинка только лишь для бумаги. И то хорошо! Теперь приборчик - под колпаком, выносная кнопка "пуск" - на отдельном, красного дерева, пульте. А рядом стопки газет, пачки журналов, полки с книгами. Любому посетителю просто рай: заложил печатную продукцию в пластмассовый бункер, включил машинку - и смотри, любуйся. Мечта!

Вот письменный стол Игоряши. В красном углу стоит, весь обит плющеным алюминием. Ах, как приятно было Игоряше засыпать над хорошей книгой, положив гулкую головушку на столешницу. Но сейчас к столу не подойдешь огорожен бархатным витым шнуром, подвешенным на бронзовых столбиках. Обидно! Живо вспомнились Игоряше мучительные часы, когда он соображал, чем бы украсить ореховый стол, какой бы дизайн подобрать, чтобы мебель была и не хуже, чем у других, и гораздо лучше! И придумал. Три ночи подряд плющил молотком пустые аэрозольные баллончики из-под "Дихлофоса" - целая куча "пшикалок" скопилась под раковиной. Вращал при этом красными помутневшими глазами, зубасто огрызался на бранные крики и неприличные стуки верхних и нижних соседей... А потом в одночасье и прибил все "блины" к тумбам стола дюймовыми гвоздями. Тесно прибил, один к одному, так что и дверцы перестали открываться. Лишь столешницу Игоряша оставил нетронутой - чтобы не порвать щеки во время сна. Зато вышло загляденье - лучше, чем в кино. Друзья по книжной части приходили - волновались удивленно: "Как же ты, Игоряша, сподобился на такое? Кто надоумил? Чай, трудно было? Работы ведь не на час, не на два..." Скромничал Игоряша: "Пустяки! Главное, хуля-нда,- чтобы мысль пузырилась. А руки мои золотые - всегда при мне. Ну!"

Игоряша - действительно мастеровой мужик. Чего-нибудь изобрести, молотком помахать, прибить там или, напротив, раздолбать - для него пустяк. Удовольствие даже. Например, дыру в стене, что на кухню ведет,- одной только монтировкой проделал. Дыра - для того, чтобы наблюдать иногда, чем там жена на кухне занимается. Может, читает письмо, может, кроит чего-нибудь из брезента, а может, купается в детской ванночке. Однако дыра - она штука о двух концах, через нее можно и в комнату из кухни подглядывать. Посему ввинтил Игоряша в отверстие могучий "глазок" специального заказа - двадцати сантиметров в диаметре.

Вот и сейчас Игоряша-экскурсант подошел к "глазку".

- О! - изумился.- Молодцы караульщики, до этого даже я не додумался.

Оказывается, музейные работники умудрились забрать "глазок" морским иллюминатором со шторкой. Шторка - для порядка. И надпись рядом привинчена: "Руками не трогать. За просмотр - 20 пфеннигов".

- Правильно! - одобрил Игоряша.- Нехря, чтобы каждый свое мурло в иллюминатор задарма совал. Справедливо!

Ба, а ведь на столе любимый Игоряшин стакан стоит! Хорошо стоит, аккуратно, на газетке. Стакан хоть и граненый, за семь доинволюционных копеек, из газированного автомата, но не простой - с философским смыслом. К нему сбоку часы "Слава" намертво приклеены эпоксидкой. Раз, однажды, истово задумался Игоряша над глубокой пословицей "Делу - время, потехе - час". Целый день тревожно раскидывал умом, что сие выражение конкретно обозначает. Догадался-таки! Вынул из кармана часы без ремешка, подаренные когда-то батей к тридцатилетию, развел в должной пропорции эпоксидку и присобачил "Славу" к бессменному стакану навечно - трактором не отдерешь. Бывало, отопьет Игоряша из стакана, тут же дольет, приблизит к уху и слушает, слушает. Тикают! Прямо дух захватывает: не рвется, ел-дря, связь времен. Ныне рядом с часовым стаканом - табличка: "Не для питья". Оскорбился Игоряша: "А для чего же?" Потянулся через витой шнур, схватил потной рукой стакан, а тот - ни с места: на болт посажен. Экспонат...

- Гражданин, гражданин, вы что это? - засуетилась гороховая старушка, дотоле молчавшая.- Руками не полагается. Музей у нас, а не домовая кухня. Вдругорядь выведу.

Вздрогнул Игоряша, руки боязливо убрал и принялся далее бывшую квартиру осматривать.

У стола - личное Игоряшино кресло стоит, вращающееся, на винте да о четырех ножках под сиденьем. Хочешь - вертись, а хочешь - винт до отказа скрути и ставь для устойчивости кресло на ноги. Даже если свесишься неловко во время чтения - на пол не грянешься.

Под потолком висит тысячеваттная лампа в проволочной сетке. Включишь ее - так светло становится, что можно читать даже без книг.

Под зеркалом - кушетка. В ногах - кусок фанеры проволокой примотан. Это чтобы, когда читаешь лежа, не драть обивку сапогами или, скажем, выходными туфлями, не пачкать носками.

У изголовья кушетки, покрытой газетами в три слоя,- телевизор. Цветной, неброский, но работает, когда включен. На экран накинут эмалированный тазик. Конструкция простая: сверху тазик на шарнире, внизу петельки, замок висит. Ключ всегда у Игоряши в кармане. Нужно кому передачу посмотреть - проси ключ у хозяина, а так нечего кинескоп жечь. В центре тазика эмаль немножко сбита. Было дело: в отсутствие Игоряши жена вознамерилась таз дрелью просверлить. Мол, фильм больно хороший показывали - о старой жизни. К счастью, Игоряша вовремя домой воротился. Сразу все понял, жене платье порвал и дрелью по голове. Но не убил. Ишь, умелица! Была бы еще литературная передача - может, и пальцем не тронул бы. А тут кино...

Внезапно Игоряша вспомнил о важном и завертел головой. Где же Федосей-то? Где животное? Не уморили ли музейщики? Но нет. Обнаружилась в углу клетка, а в ней Федосей. Немного разжирел даже, и вид по-прежнему боевой. Игоряша умилился. Надо ведь, не забыли скотину: и кормят, видать, неплохо, и клеткой обезопасили.

Федосей - это книгоед, друг и любимец Игоряши. Раньше он жил в шкафу. Поначалу был книгоед как книгоед - обыкновенная книжная вошь. Но Игоряша его приметил, и оба друг другу понравились. Интересы у них совпали. А уж как кормил его Игоряша! На первых порах - собирал палые листья и в труху перетирал на своей машинке, тем и потчевал насекомое. Потом газеты в лапшу резал. Затем пришел черед тонких брошюрок и дешевых книжек ранней оттепели. Дело в том, что книгоед поначалу не всякую бумагу потреблял. Типографская бумага номер два времен застоя или книжно-журнальная отечественная пореформенная шли хорошо. А вот офсетная бумага типа "Апрель" номера один и два или тем более картографическая усваивались с трудом. Федосей даже болел от несварения пищи.

Словом, в конце концов вымахало животное размером с люстру, разлапистое такое, глазищи - во! Хозяину верен, а с гостями - зол. Никакой сторожевой собаки не надо. Игоряша, когда в настроении, порой гладил Федосея палочкой на расстоянии и вел с ним разнообразные беседы на общемировые темы. Книгоед пока до интеллекта не дорос, это дело будущего, но часто очень впопад перебирал толстыми, с карандаш, усами, шлепал жвалами и пускал едкую коричневую слюну - будто все понимает и ответить хочет. Игоряша холодел и радовался.

Сейчас, правда, Федосей что-то притих. Лишь глазищи в темном углу сверкают. То ли сытый, то ли клетка не нравится - сразу не разберешь...

А вот над книгоедом - на стене - нечто новое. Поясной портрет Игоряши. 1000 мм X 500 мм, масло, художник неизвестен, XXI в. Написано очень похоже. Игоряша - как живой: в кепке, при галстуке, рубашка чистая, немятая, в одной руке - кованый гвоздь с нанизанной на него книжкой (название неразборчиво), в другой - цепочка. Чем оканчивается цепочка - непонятно, но каждому ясно: это книгоедский поводок. Игоряша любил иногда Федосея на прогулку выводить. Прохожие седели.

Правее картины на стене - в рамочке, под стеклом - Письмо Игоряши. Причем не факсимиле какое-нибудь, а самый подлинный оригинал. То история давняя.

Лет пять назад Игоряша написал своему другу, генерал-доценту филармонии Карбованцеву Петро Армавировичу, текстовику и словеснику, письмо с вопросами о существе мироздания и вообще о жизни как таковой, в том смысле, как ее следует понимать в утренние и вечерние часы. Однако письмо скоро вернулось - по причине плохого почерка на конверте. Игоряша тогда очень обиделся на почту: ведь генерал-доцент жил всего-навсего двумя этажами выше. Плюнул Игоряша, закаялся письма писать, а это, вернувшееся в штемпелях как отечественных, так и заграничных, куда-то закинул, после чего поднялся наверх сам, и пошли они с Карбованцевым книжки читать.

С тех пор Игоряша нервным стал: как хотя бы почтовую марку увидит его сразу же трясти начинает. А сколько он своей машинке открыток скормил простых и поздравительных - не счесть.

И надо же, какой дотошный народ эти музейные работники! Не поленились - раскопали Письмо, в рамку вставили, на стенке вывесили. Но - и такта им не занимать: вскрывать не стали.

Наконец взгляд Игоряши остановился на полках с книгами. Что скрывать, это главный предмет обстановки в жилище современного цивилизованного человека. У Игоряши было штук пятнадцать полок с заветными изданиями, которые ему и в душном сне не приснилось бы спускать в пластмассовый бункер машинки.

Старушка-караулыцица уловила направление взора посетителя и кинулась пояснять:

- Это гордость нашей коллекции, золотой фонд. Товарищ Игорь И. был заядлым книгочеем. Все книги без исключения - подарки друзей и знакомых. В своих гуманитарно-деловых кругах товарищ Игорь И. занимал очень видное положение. Люди его ценили, прямо на улице ловили и в благодарность, впрок, делали подношения - кто что: кто - майку, например, кто - свисток, кто палочку дрожжей или пачку газет, а иные - книги. Товарищ Игорь И. все вежливо принимал, снимая кепку, а Федосея при этом придерживал. Вот и собралась вполне приличная библиотека. Книги хозяин дома всегда читал и делал пометки. Возьмем, для примера, любую. Вот эту хотя бы - "Громокипящая духота (дело о гуманисте-шпионе)", сочинение К. Надеждина. Казалось бы, исторический детектив - и только-то, но и здесь товарищ Игорь И. находил для себя много полезного. Смотрите - многие строчки подчеркнуты, абзацы выделены, на полях - галочки, восклицания, вопросы, междометия. Все это указывает на внимательное отношение нашего героя к чтению, на его общественное лицо и мировоззренческую позицию. Или вот рядом - брошюра "Казань кровавая (исторические факты)"...

Но Игоряша уже не слушал пояснений к собственному общественному лицу. Он внутренне смеялся неприятным смехом и уходил в воспоминания. Любовь к книгам родилась в нем в ту ночь, когда он впервые попал в гости к своему будущему другу и духовному наставнику генерал-доценту Карбованцеву, перепутав этаж и дверь.

Игоряшу нельзя назвать полностью здоровым человеком. По ночам у него часто бывало плохо с глазами и слухом. Иногда - с речью. Вот и сейчас он с трудом вглядывался в расплывающуюся фигуру, что появилась в дверном проеме его, Игоряшиной, как казалось, квартиры. Если бы Игоряша сумел сконцентрировать зрение, то обнаружил бы перед собой бывалого низенького мужчину в майке и шароварах, густо заросшего черным волосом, с бородой утюгом. Что-то такое совершенно бессмысленное бубнил мужчина, но то была лишь временная аберрация Игоряшиного слуха, на самом же деле толстяк говорил восторженно и радушно:

- Здравствуйте, здравствуйте, милости прошу, соседушка. Сочту за честь принять. Много раз видел вас во дворе, но все не решался подойти и заговорить запросто: видно сразу, вы человек занятой и погруженный в мысли. А тут сами пожаловали. Я к вашим услугам. Карбованцев моя фамилия, Петро Армавирович, текстовик.

Непривычный прием поразил Игоряшу. Он понял, что его не будут ущемлять дверью, и открыл было рот, чтобы выразить нечто приличествующее, но генерал-доцент филармонии только замахал короткими ручками:

- Нет, нет, никаких отговорок. И извинений не принимаю. Дело житейское. Всегда рад знакомиться с интересными людьми. Поздний час? Какой же он поздний? Еще и трех-то, поди, нет. Самое время для нас, ученых, мыслить. Вот я тут размышлял над нашим, национальным, аспектом проблемы пространства-времени в морально-потребительском смысле. Я имею в виду кристальную честность великороссов и исконную страсть к воровству, отличающую инородцев. Какова ваша точка зрения на сей предмет?

- Кляйн-бляйн! - сказал Игоряша.

И они вместе вошли в кабинет.

- Так что вы сказали? - переспросил словесник.- Ага... Впрочем, ясно. О делах - потом. Располагайтесь в креслах. Включайте псалмы или гимны, если хотите. Читайте "Четьи-Минеи", пойте, думайте, разувайтесь, мечтайте, молитесь, словом, чувствуйте себя как дома. А я сейчас вас кое-чем угощу, сейчас мы с вами кое-что почитаем.

Игоряша разуваться, тем более молиться не стал, а, помечтав, повалился в кресло.

Добрейший Карбованцев звенел на кухне стеклом, шелестел бумагой, хлопал дверцей холодильника, топтался и кричал через коридор:

- Кстати, соседушка, ваше имя-отчество? Что-то позабыл я. И еще: что вы думаете о нашей, национальной, гибридизации мужского и женского полов человеческих особей русского типа на основе вегетативного размножения? Да, вам известно, что старые славянские книги лучше всего сохраняются в холодильнике? А?

Ни на первый, ни на второй, ни на третий вопросы генерал-доцент ответов не получил. Когда он торжественно вошел в кабинет с подносом, на котором красовались заиндевевшая инкунабула и витиеватый нож для разрезания бумаги, Игоряша уже спал, разметав ноги по стене.

Наутро Игоряша встал поздно и долгое время мрачно, с подозрительностью оглядывался. Голова была тусклой, как доинволюционный гривенник. Справа и слева угрожающе возвышались стеллажи с книгами. К единственному лацкану Игоряшиного пиджака английской булавкой были пришпилены ключ и записка.

"Дорогой соседушка! - писал генерал-доцент Карбованцев.- Извините, что убежал не по-хозяйски: не угостил Вас завтраком и не поднес утреннюю газету. Дела: непременно должен быть на Булгаринских чтениях. Отдыхайте, набирайтесь сил. Читайте: библиотека в Вашем распоряжении. Не забудьте о проблемах, над которыми мы с Вами бились вчера вечером. Я буду к ночи. Если к тому времени Вы захотите уйти, дверь закройте, а ключ сломайте и выбросьте в мусоропровод: у меня их много. С филармоническим приветом Петро".

Игоряша долго перечитывал записку, затем пошел к холодильнику, вернулся, сопя, и хотел было снова прилечь, да передумал. Взгляд его бестолково бродил по стеллажам. Никогда еще в жизни Игоряша не видел столько книг в одном месте. И названия-то больше всего странные: "Астрология: люди, события, факты", "Лечение южной волосатости с помощью направленного канцерогенного процесса", "Аракчеев в воспоминаниях современников", "К вопросу об исторической прародине первоариев", "Губернии и волости Этрурии", "Пролегомены к Влесовой книге" и прочее, и прочее... Игоряша протянул руку, наугад выхватил книгу (это оказалась "Перепись крестьян мужского пола Тульской губернии на предмет перевода их в дворянское сословие (проект), 1859 год" и раскрыл ее. Батюшки! Уж если кто и умел читать книги внимательно, так это Петро Армавирович Карбованцев. Многие строчки и некоторые слова были подчеркнуты (а иногда - вычеркнуты) красным, черным и синим фломастерами, абзацы - отчеркнуты, на полях рябили бесчисленные замечания, вопросительные и восклицательные знаки, скобки, стрелки и пометы об исправленных опечатках. Словесник питал особую неприязнь к иностранным заимствованиям и везде, где только мог, заменял греческие и латинские слова на коренньй, народные. Страницы книги поэтому рябили в глазах.

Игоряша даже мелко затрясся от изумления. Вот что значит - Читатель с большой буквы! Ай да Петро! Ай да Армавирович! Схватил Игоряша "Перепись" в охапку, выметнулся на лестничную клетку, дверь запер, ключ в замке обломал (чтобы зря в мусоропровод не выкидывать) и помчался к себе - читать. А "Перепись" должна была служить образцом.

Все хорошо, да вот беда: книг в ту пору в доме Игоряши было маловато. Точнее, совсем мало. Одна. "Красная книга о вкусной и здоровой пище" стародавний тещин подарок. Взял ее Игоряша бережно, раскрыл на первом попавшемся месте, сел за стол и давай читать. Здесь подчеркнет: "Свежекупленную колбасу нарезать кружочками, выковырять сало, растопить; кружочки отжать, хорошенько вымесить и обжарить..." Там жирно обведет: "Хрустящий картофель провернуть через мясорубку, смешать с толченым горохом, добавить разваренные хрящи, разделать на шарики, каждый завернуть в распаренный крапивный лист, обвязать ниткой и варить..." А на соседней странице - поставит восклицание: "Воду из-под крана разбавить и пить мелкими глотками..."(!).

И на полях развернулся Игоряша. То "Sic!" поставит, сверяя написание по "Переписи", то "Nota bene", то "Ibid" или "Ergo". Местами он веселился: начертает "Sic bene" или "Nota item" и сидит хохочет, размышляя одновременно, что 'же это такое у него получилось. А уж галочек, вопросов, скобок, разных там "О!" "Эх!", "Ага!", "То-то же!", "У-лю-лю!", "Не верю!", "Чушь!", "Гады!", "Суки!", "Говно!" и прочего - появилось на полях видимо-невидимо. Ей-богу, хорошим учеником оказался Игоряша, враз переплюнул учителя своего, генерал-доцента Карбованцева.

Пришла жена с работы. Раскрыла "Красную книгу", сомлела. Потом понесла в макулатуру сдавать, чтобы получить хотя бы талон на роман плодовитого атлантического писателя В. И. Сущевского "Далекая кариатида". Не приняли книгу макулатурные жулики, сказали: грязная, мол. И молодцы, правильно сделали. Потерялась бы "Вкусная и здоровая пища" в мусоре истории, а так целехонька, на золотой полке в музее стоит, за стеклом. А рядом - сотни других книг, появившихся с тех пор; все - прочитаны Игоряшей.

Музей... Игоряша очнулся от видений прошлого и вспомнил, что он не дома, а в мемориальной квартире. То есть дома, но в то же время как бы и не дома. Или, вернее, в музее, но не просто в музее, а в собственном музее, иначе - дома, в своей квартире, которой уже нет, потому что - мемориальная. И хозяина ее нет, потому что помер, написано, в 2029-м...

Словом, запутался Игоряша. А запутавшись, продолжил обход музея. Как выйдешь из комнаты, направо туалет, издавна выполнявший две функции отхожего места и семейного карцера. Сюда Игоряша жену запирал, когда она читать мешала. Сейчас в двери появился "волчок" - зарешеченное окошечко. Игоряша неодобрительно хмыкнул...

А вот и ванная. Но что это?! Где же амбарный замок, выточенный по заказу из цельной пудовой гири, который Игоряша самолично на дверь навешивал? Нет его! Зато - табличка: "Сберкасса Игоряши И.". Дернул Игоряша дверь на себя, и... глаза его чуть не лопнули, свет пятнадца-тисвечовой лампочки померк, , как закатный луч. Пуста ванна! А ведь совсем недавно полная была. Когда-то давно завел себе Игоряша привычку: как принесет домой деньги, так сразу дверь в ванную приоткроет и швыряет туда бумажки с мелочью - гульдены, пистоли, доллары, фунты, пиастры, пфенниги, рубли, динары, сантимы, быры, копейки, чоны, крузейро, эскудо, филсы, марки, гроши, халалы, кроны, лиры, квачи, мунгу, пайсы, центы,- потом замок на три оборота запирает. Так ванна почти до краев заполнилась. Лучшим развлечением Игоряши было ванну трясти и раскачивать. Тогда медь, серебро и никели на дно опускались, бумажки же поверху ровным слоем, как сливки, сепарировались. А коли нужны были деньги для каких-нибудь гуманитарных нужд (на хозяйство шла зарплата жены), то становился Игоряша на колени перед ванной и в финансовую глубь руку запускал. Сожмет кулак и вытащит горсть: юани, форинты, песо - разные билеты вперемешку. Одним словом, достаток и материальное благополучие одновременно!

Игоряша разлепил набрякшие веки. Нет, не почудилось. Все так же пуста ванна. Лишь на дне клочок бумаги лежит, и написано там: "На нужды содержания музея изъято: бумажных купюр - 13 (тринадцать) килограммов, медных и серебряных монет - 17 (семнадцать) килограммов. Спасибо!" И чья-то закорючка.

По-звериному завыл Игоряша:

- Изъято?! Спасибо?!! Блюрды! Ябно! Это же грабеж! Среди бела дня увели тридцать кило добра! Убили!

Он козлом выскочил в коридор, снова споткнулся о гвоздь, но не упал. Распахнул дверь и впился взглядом в бронзу: "Вход свободный".

- А-а-а! - ревуном возопил Игоряша.- Бесплатно?! Меня - задарма?! Чтобы всякая мудрыга без шиша в кармане сюда впиралась и моим музеем за так пользовалась? Где кувалда? Разнесу щас все к пузиной маме, через так-распротак в доску в пень в трубу навынос!!!

Гороховая караулыцица вжалась в угол и быстро-быстро крестилась там. Пришибленный Федосей выполз из клетки, залез на старушку и теперь сидел у нее на плече, бормоча что-то внятно, но тихо. Глаза его сверкали тоской.

Игоряша был ужасен. Он снова ураганом пронесся через коридор, ворвался в кухню и стал изображать там смерч.

Вскоре ему это надоело, он остановился и в остолбенении воззрился на жену. Оказывается, та все время была дома, но не показывалась. Она стояла у плиты и деревянной лопатой помешивала какое-то варево в огромном, величиной с балкон, металлическом чане.

- Шиздень и шиздрон! Ты что, с ума сошла? - с перехваченным дыханием просипел Игоряша.- Ты знаешь, что меня ограбили? Плянь! А квартиру в музей превратили? Ты что это делаешь? Фердическая сила! Откуда чан? Старуху языкастую сюда - кто вселил? Федосея затуркали. Ванную взломали. Машинка под колпаком. Где Карбованцев? Янду-бзя! Ты знаешь, в натуре, что я умер? Да постой же, наконец, гузь чертова! Что за мдень ты варить вздумала? - не связанные друг с другом вопросы и странные книжные слова вылетали из Игоряши, как гильзы из магазина винтовки.- Что вообще здесь происходит?!

Жена повернулась и невидяще посмотрела на Игоряшу.

- Вы, гражданин, постеснялись бы скандалить в музее,- тускло сказала она.- Место государственное, охраняемое. Я на службе препаратором работаю. Вот воск варю.

- Какой такой воск? Хря! Для чего?

- Воск обыкновенный, восковой. Для главного экспоната. Восковую фигуру будем лепить.- Тут в глазах жены зажглись искорки уважения и любви.Товарищ Игорь И. в любимом кресле в полный рост.

- Так ведь я и есть Игорь И. в полный рост! Не узнаешь, что ли, флюга? - взорвался Игоряша.- Воск-то зачем? Вот он, муж,- живой перед тоб.ой. Игоряша я!

Тут две могучие лапы каменно пали Игоряше на плечи, а чья-то костлявая лапка впилась в шевелюру. Игоряша извернул голову и боковым зрением увидел, что держат его все та же престарелая караулыцица и ражий полулысый детина в черной тройке и при бабочке. За ухом его торчали кронциркуль, линейка и карандаш.

- Вот он где! - с интервалом в терцию запели старуха и детина (как выяснилось впоследствии - лаборант).- А мы его ищем, с ног сбились. Не брыкайся, дядя, сейчас мерку снимем, и хорош. А фарфоровые глаза подобрать и конский парик - это пара пустяков. Момент. Вот и все. Можешь гулять.

- Как это - "гулять"? Что значит - "гулять"? Олмля вам! Я здесь живу и никуда уходить не собираюсь. Квартира - моя, и музей, стало быть,- мой. Вон, табличка на двери - читали?

- Музей государственный,- подала ровный голос жена. - Но вообще случай из ряда вон выходящий. С одной стороны, прототип сделал свое дело, прототип может уходить. А с другой - текстовик Карбованцев его к себе не пустит. У него сейчас писчий запой: Петро Армавирович творит эпопею "Влесова книга сионских мудрецов" - плод масонского заговора". Что же делать?

Игоряша сначала беленился, грозил вызвать милицию, потом, осознав бесплодность угроз, начал просить, умолял не выгонять его из-под родного крова. В конце он уже валялся в ногах у крепыша лаборанта и целовал войлочные бахилы старухи караулыцицы.

Музейный совет долго совещался, куда-то звонил по телефону и наконец вынес решение: прототипа за дверь не выставлять (Игоряшу с этой минуты так и стали звать: Прототип, и он взял за правило послушно отзываться), а, напротив, отвести ему жилое место в углу в прихожей, постелив там рогожку, и определить на полставки швейцаром. Харч :- казенный.

Игоряша и рад: дом остался домом, жена - здесь же (хотя уже и совсем не жена, а вдова, невеста лаборанта), Федосей жив. Прототип даже выговорил себе право использовать ванну по прежнему назначению - в качестве кассы, и вскоре там снова зазвенели монеты и зашуршали бумажки.

Первую ночь Игоряша-Прототип спал плохо. Ворочался на подстилке в прихожей и с тоской вспоминал друзей-гуманитариев, которые теперь будут навещать его нечасто, вспоминал генерал-доцента Карбованцева - с грустной злостью: даже при всех своих связях он не сможет добиться отмены предательского решения районной книжной конторы и превратить музей Игоряши И. в прежнюю квартиру. Вспомнил той ночью Прототип и другое: откуда взялся гвоздь в полу. Эта загадка мучила не только жену-вдову и музейных работников, но и самого Игоряшу, мучила уже много лет. Происхождение гвоздя относилось к тем временам, когда Игоряша начал сильно уставать на работе и его приносили домой на руках и укладывали прямо в прихожей. Среди ночи Игоряша просыпался и часто не мог уразуметь, где он и что он. Ему все время казалось, что он не лежит, а стоит, прислонившись телом и лицом к стене, почему-то оклеенной паркетом. В -одну из таких ночей Игоряша и вбил в паркетную стену гвоздь, чтобы вешать на него кепку, ботинки и авоську с книгами.

...Дни потекли ровно и незатейливо. Прототип рано вставал, подметал музей, включал освещение и занимал место у двери: встречал посетителей, принимал у них дубленки, "дипломаты", кашне и галоши и передавал с рук на руки старушке-караулыцице. В комнате - в кресле - сидела восковая фигура: вылитый Игоряша в своей лучшей поре, с той лишь разницей, что фарфоровые глаза фигуры никогда не тускнели и не краснели и ее не нужно было брить.

Ночью, если Прототип не спал, к нему приходил Федосей и скрежетал что-то на ухо - неясное, но со смыслом: казалось, напрягись - и поймешь. Книгоед с возрастом все умнел и умнел.

Потом стало хуже. Мелочь из ванны порастаскали школьники. Купюры несмотря на все ухищрения охраны - уносили взрослые. Книги с полок крали библиофилы и обыкновенные музейные клептоманы. Случилась даже трагедия: один не в меру любопытный посетитель снял со стены Письмо Игоряши, вскрыл и прочитал. Это был первый смертельный исход в стенах музея. (Дело решили не предавать огласке и труп скормили бумагоедской машинке: на удивление, она сожрала его без затруднений и вчистую.)

Со временем Прототипу надоела бесчисленная череда посетителей, тем более что дубленки и "дипломаты" были у всех, в среднем, одинаковые, а кашне отличались лишь расцветкой. Для начала Игоряша перестал бриться, а потом по вечерам перестал счищать с себя плесень. В дальнейшем Прототип покрылся мхом, отрастил когтистые ногти и бороду, в которой завелись зеленые водоросли. Посетители хоть и пугались лешего, стоявшего у входа в музей, но виду не показывали, считали, что это часть экспозиции: образ антипода человеческого, полулегендарного существа, обитающего на противоположном от великого Игоряши полюсе жизни.

Прототип на них не обижался.

Он давно уже разучился обижаться, как разучился читать, писать, считать и говорить.

По ночам Прототип больше не спал. Он ходил по музею, касался лапами диковинных предметов и механизмов и потрясенно урчал, кивая головой. Мимо ванной он проходил равнодушно: трехразовое питание (включая сырое мясо) Прототип получал ежедневно, и опустевшая касса его не волновала. Подолгу Прототип простаивал возле бумагоедской машинки, проблесками разума пытался постичь ее таинственную суть, протягивал крючковатый коготь к кнопке "пуск" и тут же пугливо отдергивал. Если бы он поднял глаза во время этих манипуляций, то обязательно устрашился бы: восковая фигура вперивала в него взгляд и бешено вращала фарфоровыми фосфорическими белками. У Прототипа стало плохо со слухом, а то он обнаружил бы и другое странное явление: на рассвете в комнате раздавалось тяжелое, но мягкое шлепанье. Это восковая фигура училась ходить.

Огорчал Федосей. Во время ночных прогулок Прототипа по музею книгоед следовал по пятам и болтал без умолку. Прототип не умел ему отвечать, да и боялся: Федосей разъелся и стал размером с таз для варенья. Теперь он был совсем умный. Иногда книгоедище каверзно подкрадывался сзади и нелюбя кусал Прототипа под коленку. Ноги от этого распухали узлами и сильно болели.

В одну прекрасную ночь - было тихо и ясно, в окно светила полная луна - мохнатый и скрюченный, пыльный и узловатый Прототип, похожий на гигантского сине-зеленого паука, в который раз подошел к машинке и остановил блуждающий взор на кнопке "пуск". Лапа сама по себе поднялась вверх, и коготь уткнулся в кнопку. Машинка заработала. Тогда Прототип с обезьяньей ловкостью отловил Федосея и опустил его, брыкающегося и верещащего, в пластмассовый бункер. В тот же миг раздался ужасающий скрип. Это из кресла яростно выдиралась восковая фигура...

На следующий прекрасный день после той прекрасной ночи - а был юбилей, с момента открытия мемориальной квартиры прошел ровно год - в музей приехала авторитетная комиссия, которая должна была решить вопрос о передаче культурного объекта из ведомства районной книжной конторы в ведомство областной консультации по книжным вопросам. Комиссия осталась довольна. Экспонаты были на месте, инвентарные номера совпадали с записями в инвентарных реестрах, книги на стеллажах остались - не все еще успели растащить библиоманы, а уж надписи на полях книг вроде "Sic nota!" и "Ibid, item" и т. д. просто привели в восторг ученых специалистов. Единственное, чего недосчитались,- это лешего-привратника. Впрочем, сей факт никого не огорчил. Швейцару давно пора было дать расчет: он был существом умственно отсталым, санитарно-опасным, пугающим и без прошлого. Документов у него тоже не было. Поиски велись формально и дали формальные результаты: клочья паутины и мшаные ошметки в углу прихожей да пятна зеленоватой плесени в бункере машинки..

В описи имущества музея в графе "швейцар-вахтер" комиссия проставила: "Взял расчет". На деньги, которые полагались Прототипу в качестве выходного пособия, музей устроил скромные Игоряшины чтения. Все были рады и улыбались.

На прощание председатель комиссии произнес небольшую речь с сюрпризом.

- Товарищи! - с пафосом сказал он.- Другари и другарки! Леди и джентльмены! Господа! Граждане! Этот замечательный музей - непреходящее достояние нашей культуры. Подобных мемориалов должно быть много. Зафиксировать жизнь простых людей нашей эпохи во всех ее, даже мельчайших, проявлениях - это ли не благородная задача?! Но, товарищи, граждане, благородные господа... Есть одно крохотное "но". Как называется этот мемориал? "Музей Игоряши И.". Кто такой Игоряша И.? Где он сейчас? Какова его фамилия, которую, судя по всему, не всегда знал и он сам? Кем он был? Отвечу: простым человеком. Одним из нас. Его анкетные данные, пусть даже хранящиеся в недрах Великой Памятной Машины, не интересны ни современникам, ни потомкам. Важно лишь то, что он был, жил, являлся свидетелем, очевидцем и участником Великой Реставрации и оставил нам свой след. У нас много множество! - таких же простых, неприметных людей, которые дойдут безвестными до потомков. Но - вот что самое важное - они обязательно дойдут! Помочь попасть им в будущее - наша задача сегодня. Ведь, как всем нам хорошо известно, завтра - это завтра, а будущее - это будущее. Завтра хоть потоп, но зато будущее - оно светло и прекрасно. Завтра вы, может быть, вцепитесь в горло друг другу, не страшно, зато в будущем наступит время, где все для Человека и все во имя Человека. Поэтому я предлагаю переименовать мемориал. Отныне он будет называться не "Музей Игоряши И.", а так: "Музей для Человека".

Под громкие и единодушные аплодисменты председатель снял с двери бронзовую табличку и вместо нее повесил новую - золотую, с чеканными буквами. Вдруг в музее послышались странные, неприятные для слуха, шлепающие звуки. Овация смолкла. Все обернулись. В дверях комнаты показалась восковая фигура с гвоздем в руке - тем самым, с которым Игоряша когда-то был изображен на картине. Трем женщинам стало дурно. Здоровяка лаборанта затошнило. Не глядя ни на кого, фигура приблизилась к золотой табличке, вчиталась в надпись, а затем принялась царапать мягкий металл гвоздем: вскоре от слова "для" не осталось и следа. Фигура удовлетворилась, отбросила гвоздь в сторону, вернулась к креслу и прочно уселась. Все присутствующие снова перевели взгляд на надпись - "Музей Человека" - и застеснялись.

- Ну, знаете,- сказал, покраснев, председатель комиссии,- я всего лишь рядовой член Межобластного секретариата по книжным делам, и решать данный вопрос не в моей компетенции. С одной стороны, идти на поводу у неодушевленного объекта мы, будучи марксистами-материалистами, не можем. Но, с другой стороны, вдруг эта фигура имеет административно-командные полномочия? Я умываю руки...

Комиссия уехала, пообещав доложить о случившемся в Книжный Центр. Собравшиеся разошлись. Музей временно закрыли.

Но золотую табличку на двери - под охраной милиционера - оставили.