Ариэль Хайкин Аркашка

У меня есть сосед — мальчик Аркашка. Ему восемь лет. Аркашка — плотненький, крепкий, с серьезными карими глазами. Волосы у него — жесткая каштановая копна. Когда кто-нибудь из родителей пытается ее расчесать, Аркашка начинает глухо рычать, как собака. Скалит зубы (переднего, правда, нет — выпал). Может и укусить.

Нет, Аркашка — он хороший. Типичный восьмилетний бандит. Не любит делать уроки, умываться, не зашнуровывает кроссовки, любит животных, сладости, садистские стишки, подраться… Все нормально, как у всех.

Но вот примерно год назад с Аркашкой кое-что произошло.

Началось все с того, что родители в начале каникул накупили Аркашке книг: про хоббитов, про Гарри Поттера. Ну, про очкарика этого меченого более-менее живенько написано. А вот про хоббитов с кожаными пятками… Все эти Митрандиры-Горгоробы-Азанулбизары… Хотя — дело вкуса.

Аркашка сначала прочитал всю Дж. К. и всего Дж. Р. Р. Потом ему купили фильмы по этим романам. Аркашка их посмотрел. И на некоторое время затих. Три дня даже давал себя расчесывать и не рычал. А потом зашел как-то на кухню к маме с папой и сказал:

— Буду писателем.

Подумал и добавил:

— Воистину так повелевают Высшие Силы.

Подумал и еще добавил:

— Ибо.

— Что ибо-то? — спросил папа.

— Просто ибо, — пожал плечами Аркашка. — Ну, я пошел.

…Лежа на полу в какой-то немыслимой позе кверху попой и книзу головой (так к мозгу кровь лучше приливает, я пробовал писать в аркашкиной позе — класс!), шевеля, как змея, высунутым языком, похожим на кусок радуги (от сосания фломастеров), Аркашка выводил в своей красного цвета общей тетради:

«И злой волшебник Курамор ванзил мечь в плоть нещаснова добрава валшебника Гулюлюна и три раза пиривирнул яго. Хахаха! Ты пагибнеш! Кричал Курамор. **мат**!..»

Особенно Аркашке почему-то нравилось слово «**мат**!» А еще — «ваистену!» и «дабудит так!». А еще он любил их комбинировать, например:

— Да будет так, ибо!

Или:

— Ибо, воистину!

Описания Аркашке не очень давались. Он их обычно, так сказать, максимально сокращал. Например: «Лес был страшный». Или так (почти по-чеховски): «Море было большое. В нем было много воды».

Но зато страшные вещи Аркашка смаковал. У него все время кто-нибудь что-нибудь откусывал с криком: «Да будет так!», кто-нибудь кому-нибудь что-нибудь вонзал и обязательно то, что вонзал, три раза «пириворачивал» («ибо!»).

Вечером Аркашка читал свои произведения ближним. Сначала ближние (мама с папой) Аркашку слушали, но потом их терпение иссякало.

— Господи, какой ужас! — говорила мама. — Аркаша! Да что у тебя там за кошмары такие! Ты же ведь добрый мальчик!..

— И плодть его содрыгнулыся от боли, — продолжал бубнить ровным, низким, зловещим голосом Аркашка, — и страшные черные птицы обклювали иго со всех сторон…

— Не могу больше слушать это «содрыгание»! — восклицал папа. — Опять кого-то там «обклювали»!.. Я сейчас сам кого-нибудь обклюваю!..

— А злой волшебник Хухур достал иликрическую пилу и стал, весело хохоча, отпиливать ему ногу и отпилил ее три раза! Воистину!.. — вдохновенно гундосил Аркашка.

— Боже мой!.. Ногу три раза отпилили… — стонала мама.

— А потом, — продолжал Аркашка, — он вонзил в его руку лазерную палицу, обмазанную смертным ядом, и стал ее медленно пириварачивать, чтобы тот больнее обстрадался…

— Все! Не могу больше эти «обстрадания» терпеть! — кричал папа и убегал в свой кабинет. А мама тоже убегала и запиралась в ванной.

Тогда Аркашка, который папу все-таки немного побаивался, а маму — нет, читал под дверь ванной:

— И тогда Чудовище схватило жертву, и, дружно хохоча, обожрало ее со всех сторон…

В ванной на полную мощность включались краны.

— Ибо я голоден, кричало Чудовище!.. — орал на манер Чудовища Аркашка под дверь, но перекричать краны не мог…

Аркашка со всей своей новаторской рукописью долго слонялся по квартире. Опять ложился на пол кверху попой, чтобы написать продолжение. Но ему не писалось. Настоящему писателю нужна аудитория. А мама с папой объявили Аркашке бойкот.

Тогда Аркашка переключился на меня. Он набирал мой номер и говорил:

— Дядь Вов, слушайте: «Черные зловещие скалы торчали со всех сторон…»

— «Торчали» исправь, — автоматически говорил я, исправляя что-то свое. В своей рукописи.

— Хорошо. «Черные зловещие скалы… были со всех сторон. За скал#225;ми…»

— За ск#225;лами…

— «За скалами жили страшные пивцы крови…»

— Что еще за «пивцы»?

— Которые пьют…

— Нет такого слова.

— Ладно… «Они обгрызали жертву со всех сторон три раза, а потом брали острый молоток…»

— Достаточно. Извини, Аркашка, я занят…

Скоро Аркашка потерял и меня тоже в качестве аудитории.

Единственным слушателем Аркашки остался старый пес Чапа.

Помесь таксы с болонкой, что-то вроде карликового шакала.

Чапа тихо лежал на своем коврике и дремал. Аркашка ложился рядом с ним и громко читал Чапе в самое ухо:

— И он, хохоча, откусил ему глаз…

Чапа терпел пару дней, потом начал скулить.

— Злая колдунья острым ножом разрезывала плоть жертвы…

— У-у-у! — выл Чапа, как фабричный гудок, и полз под кровать.

Аркашка ложился рядом с кроватью и кричал под кровать на воющего Чапу:

— Воистину прольется кровь, ибо да будет так!!!

В отчаянном вое Чапы была мольба: «Ведь я не собака Павлова!..».

На третий день Чапа начал лаять и кусаться, чего раньше за ним не наблюдалось. Он даже слегка «вонзил в плоть» Аркашки свои старые зубы. Не больно, но все-таки ляжку прихватил. Чапу не наказали, ибо он был воистину не виноват.

На следующий день папа сказал Аркашке:

— Аркадий! Завтра мы улетаем отдыхать. На море. В Судак. Вместе с дядей Вовой. Мы хотели взять и тебя. Но только с одним условием: ты не будешь нам читать свою… прозу. Договорились? Даешь слово?

— Даю, — ответил, горько вздохнув, Аркашка. Ему очень хотелось на море. Но когда папа вышел из комнаты, Аркашка шепотом все-таки добавил: — Ибо!

Свое слово Аркашка сдержал: нас он оставил в покое. Зато окружающим досталось по полной…

В самолете Аркашка прибрал к своим рукам стюардесс. Через полчаса полета симпатичные стюардессы, косясь на Аркашку расширенными зрачками, шарахались от юного прозаика, как лошади от волка.

На море, на пляже, отойдя подальше от наших лежаков, Аркашка находил себе жертву, какую-нибудь одинокую скучающую бездетную даму посредственных лет.

— Здравствуйте, — очаровательно улыбался он даме.

— Здравствуй, малыш, — охотно сюсюкала дама. — Здравствуй, кисонька.

— Я не кисонька, я — писатель, — сурово объявлял Аркашка. — Хотите, я почитаю вам мое литературное художественное произведение?

— Конечно! — соглашалась дама. — Почитай, лапочка. Надо же, такой малепуньчик, а уже писатель! Прямо Моцарт, а не ребенок!..

Малепусенький Моцарт читал:

— Его жилы, хохоча, хрустнули под ударом стальной дубины, и кровь толстым потоком затопила Долину Смерти…

— О-о-о… — стонала дама, и, траурно колыхая бюстом, откидывалась на лежак.

Через две недели Аркашку знали все. Когда он появлялся на пляже со своей алой, как кровь, тетрадкой, пляж пустел. Даже какой-то неизвестно как затесавшийся в Судак немец, едва говоривший по-русски, завидев Аркашку, махал руками и кричал:

— Найн! Найн! Ихь — это не надо! Аркашка, цурюк!

Так прошло еще две недели. На обратном пути стюардессы вновь хлебнули по полной.

И истошно выл Чапа, как вдова на похоронах, а потом лаял и кусался. Надо было что-то предпринять.

Мы с Аркашкиными родителями держали совет на кухне. Держали почти всю ночь. Ничего не решили. А на следующий день у Аркашки был день рождения. И тут меня (как я думал тогда), осенило. Я быстренько пошел в книжный магазин и купил «Вредные советы». О, наивный!

Несколько дней Аркашкины родители ликовали. Аркашка перестал писать. Они осыпали меня благодарственными звонками. Но потом…

Я вообще-то живу этажом ниже, непосредственно под Аркашкой.

Сначала Аркашкины родители перестали мне звонить. Потом надо мной начало происходить что-то странное: то раздавались какие-то глухие удары, то что-то зловеще скрипело и шуршало… а потом мои верхние соседи меня затопили.

Это все Аркашкины дела. Я знаю.

А что сейчас читает Аркашка, понятия не имею. И даже боюсь предполагать…