"Квадрат 2543" - читать интересную книгу автора (Королева Анна Валентиновна)
Глава 8
Развалившись на стареньком продавленном диване, Сутр смотрел телевизор. Телевизор был новый и большой, но качество изображения из-за плохо установленной антенны фавна не устраивало. Рябь в глазах утомляла и настраивала на философские частоты. Сотворив себе тишину волшебной кнопкой пульта управления, превратив тем самым говорящее и показывающее чудо в мертвый чёрный ящик, гость деревенского дома в квадрате 2543 блаженно предался праздным размышлениям. «Торопиться мне никуда не надо, потому как портал после такого инцидента будет закрыт несколько дней. За меня никто переживать не будет, так как я рядом с Евдокией, и все это, наверняка, знают. Почему именно я остался здесь, разберёмся потом, а пока есть возможность поближе разглядеть людей. Вот это очень хорошо. Евдокия не такой уж типичный представитель своего сообщества, судя по тем сюжетам, что транслирует их телевидение. Гибнут, убивают, эмоции распускают. Террариум какой-то. То, что Великое Слияние им будет на пользу — это точно. А вот зачем другим мирам принимать это безобразие? Что полезного нам может принести разбалансированная система? Наша веками отработанная стабильность, налаженное перераспределение энергий согласно их иерархии и иерархии потребителей здесь отсутствует напрочь. Что мы им можем дать — понятно, непонятно зачем нам они. Это надо будет вынести на обсуждение, когда вернусь. Тренинг всех систем жизнедеятельности, конечно, здесь великолепный. Использовать все свои ресурсы, пробуя все возможные режимы существования — наслаждение. Ощущение силы и мудрости многогранное. Неужели для этого? Может быть, может быть. Это не мало. Испытательный полигон для своих возможностей — вот что приобретём мы. Это должно укрепить и наш мир. Наверно… По крайней мере, это хоть как-то объясняет необходимость слияния».
В дверном проёме, ведущем на террасу, неожиданно возник хозяин дома с льняной блузой в руках.
— Уважаемый, вы бы прикрылись, что ли, — женщина всё-таки в доме. Сергей Алексеевич бросил кофточку, метя в самое уязвимое место фавна.
— Как скажете.
Сутр аккуратно расправил на своих бёдрах потерянный было предмет конспирации.
— Так лучше?
— Гораздо.
— Вы зря беспокоитесь. Ваша женщина не из тех, кто боится таких видов. Она привыкла, уверяю вас. Я-то это точно знаю. Мы много лет очень близки с Евдокией.
— Кто это мы?
— Вся группа контактёров. Наш тесный коллектив экспериментаторов только через вашу жену и познаёт особенности человеческой природы.
— В каком смысле?
— В самом естественном. Не режем, не бьём, химией не травим (фавн припомнил мимоходом увиденные в новостях сюжеты), просто наблюдаем поведение в нормальных для её обитания условиях.
— И какие же процессы вы наблюдаете?
— Запущенность. Крайняя запущенность здоровья, эмоциональный застой. Это, конечно, лучше, чем эмоциональная распущенность, присущая большинству людей, но здоровью и застой не полезен. Простите, но уж если вы интересуетесь здоровьем жены, хотел бы вам заметить, что ваша роль здесь, как врачевателя, как мужчины, была бы здесь очень кстати. Ваша ментальная установка на необходимость иметь под боком набор женских энергий в постоянном тонусе, будет созидающе воздействовать на жену, конечно, если вы будете не только хотеть, но и что-то делать для этого.
— Что вы имеете ввиду?
— Какой вы тупой! Подарки дарить, комплименты говорить, нежить, любить, в общем. Как она от вас не ушла, если вы этого не умеете?
— Она меня любит.
— Загадка. Как люди умудряются выживать без жизненно необходимых энергий? Надо будет с Евдокией на эту тему поговорить. Хотя… Как знать, выживет ли она, если срочно в этот процесс не вмешаться. Живёте-то вы, в среднем, все маловато.
— Кто вы?
— Люди, люди. Мужчины ещё меньше, если вы забеспокоились по этому поводу. Гибкости в вас не хватает. Обаять женщину, занять чем-то интересным, запустить на новый круг развития, чтобы не скучала и в ваши дела не лезла, — трудно, что ли? А вам всё по прямой, да в лоб, да как короче, как быстрее! Творчески подходя к процессу изменения женщины в нужном тебе направлении.
В комнату ввалилась Евдокия.
— Это что ещё за пропаганда античеловеческих настроений?
— Нет-нет, ты зря, Дуня, это очень интересно.
— Ах, да! У тебя же вхождение в новую жизнь, тебе полезно. Ну, общайтесь, общайтесь.
Она ушла. Мужчины переглянулись. Фавн заговорщицки понизил голос до шёпота.
— Никогда не поздно! И с ней тоже.
Сергей Алексеевич всё больше проникался симпатией к лохматому красавцу, вальяжно раскинувшему своё великолепное тело на его, Сергея Алексеевича, любимом диване. Шерстяное покрытие на ногах фавна перестало казаться уродством; копыта, нагло упирающиеся в расшитую крестом подушку так, будто лежали здесь по праву, вызывали интерес, подобный интересу энтомолога, нашедшего неожиданно муху цеце в средней полосе России.
— Простите, а можно я вас пощупаю?
— Зачем это?
— Очень хочется.
— «Очень хочется» — это для меня пропуск в мир неизведанного. Щупайте. Нежно поглаживая шелковистую шёрстку на лодыжках, ковыряя пальцем костяной нарост, Сергей Алексеевич разохотился и уверенно начал двумя руками ощупывать строение необычного для человеческого скелета строение коленного сустава. Далее его затянуло своей упругостью и прекрасной формой бедро. Разгребая заросли шерсти в надежде поближе ознакомиться с кожей, способной выносить такую нагрузку и оставаться в какой-то степени человекоподобной, человек доставлял фавну истинное плотское наслаждение.
— Продолжайте, продолжайте.
— Да я уже закончил.
— Как жаль!
В дверях стояла Евдокия, уже минуту наблюдавшая за происходящим.
— Чем вы занимаетесь?
— Знакомимся.
Ответили хором и слишком поспешно, доверия у женщины не вызвав, но она не привыкла концентрироваться на негативных впечатлениях и, махнув рукой, быстро переключилась опять на запущенное, лишённое женской ласки, домашнее хозяйство.
— Кстати, можно, наверно, перейти и на «ты». Я побуду у вас несколько дней, пока изменится обстановка у портала. Ты не против?
— Нет.
Несмотря на странное поведение взрослых, Мишка был счастлив: наконец-то в жизни появилось хоть что-то необычное, достойное настоящего исследования. Его удивляло, почему взрослых устраивают их каждодневные, суетливые заботы, сводящиеся в основном к обустройству быта. «Вот так расти, развиваться, учиться… И всё для того, чтобы потом всю жизнь ходить на работу, готовить еду, ухаживать за огородом? Надо будет что-то придумать другое». С появлением хвостатых гостей в жизнь ворвался свет надежды: «Я родился не зря! Что-нибудь, да придумаю!» Срочно захотелось с кем-нибудь поделиться этой радостью, и, увидев медянку, ползущую осторожно между бабушкиных грядок, ребёнок пристал к ней. Подняв с земли сучок, присев на корточки, Мишка остановил движение змеи, развернув палочкой её голову к себе.
— Слушай, что я тебе расскажу, а то ползаешь тут и ничего не знаешь. В мире есть существа отличные от людей, но не менее разумные. Каков их уровень развития мне ещё предстоит выяснить, но дело в том, что никто кроме меня не собирается пока этим заниматься. Как жить без единомышленников? Не знаешь? Я тоже не знаю. Но отступать при первых же трудностях не собираюсь. Для начала нам с тобой потребуется выяснить, почему никто не помнит того, что помню я.
Змея заворожено смотрела мальчику в глаза.
— Тебе интересно! Это здорово. Думаю надо захотеть, чтобы подобное повторилось, и, когда оно повторится, постараться уловить закономерности в развитии событий.
— Ты умён не по годам. За свои триста пятьдесят лет жизни вижу такого мальца впервые. Как тебя зовут?
Под большим листом садовой земляники на сухой плодоножке, лишённой плода, сидело обросшее всклоченными волосами маленькое существо, похожее на гнома. Гномов юному исследователю уже доводилось встречать не раз, но выглядели они по-другому и разговаривать, казалось, не умели. Однако, эта встреча почему-то не удивила:
— Михаил.
— А. Тогда понятно.
— Что тебе понятно?
Мишка взлетел вверх, подхваченный сильными руками деда. Через мгновенье внимательная слушательница светло-серого цвета пала, видимо, жертвой собственного любопытства, перерубленная пополам лопатой.
— Михайло, ты разве не знаешь, что змеи бывают ядовитыми, и от них надо держаться подальше?
— Знаю. Но мне надо было с ней поговорить.
— Ну, теперь можешь разговаривать.
Дед поставил внука на место и ушёл, предварительно закинув часть змеи, обремененную головой подальше, за ограду. Мишка уставился на пляшущий в судорогах хвост.
— Что за варварство!
Из-под листа вылезло то, что недавно пыталось установить контакт.
— Не переживай. Смотри.
К ним ползла голова с началом тела. Два куска соединились, плотно прижались и срослись. Мишке показалось, что гномоподобный делал при этом какие-то пассы руками. Впрочем, это было не важно. Важно, что слушатель не пострадал.
— Спасибо тебе за змейку.
— Пожалуйста. Только её лучше все-таки отпустить, а то она потеряет скоро терпение. Может укусить.
— Да я же её не держу!
— Ты хочешь, чтобы она здесь была. А ей это не надо. Отпусти её своей мыслью.
— Ладно.
Медянка, будто очнувшись ото сна, покрутила головой и двинулась в первоначальном темпе в сторону леса.
— Тогда, может быть, ты меня послушаешь? Хочешь, я расскажу тебе про сатиров.
— Отарков.
— Сатиров. Я не знаю никаких отарков.
— Это почти одно и тоже. Мы здесь называем их отарками.
— Так ты их знаешь?!
— Да. Надоели хуже горькой редьки. Балуют тут по ночам, скачут, как лошади по болотам, дважды под их копыта попадал.
— Как же ты жив остался?
— А что со мной может случиться? Я же эфирный. Просто неприятно проявляемое неуважение. Они же в гостях на наших мхах, так пусть чтут хозяев, а то, ишь, распрыгались.
Мишка потыкал в ворчуна пальцем. Палец проходил маленькое тело насквозь.
— Здорово!
— Что за неуважение! Тебя кто воспитывает?
— Вот, они.
И Мишка показал на вышедших из дома взрослых.
— Да? Ну, я тогда пойду. Встретимся ещё.
— Надеюсь.
Мир становился всё прекраснее! Найти неожиданное понимание под кустом садовой земляники — разве это не здорово! Продолжая сидеть на корточках, задрав голову, блестящими глазами глядя в небо, Мишка улыбался во весь рот.
— С тобой всё хорошо, мальчик?
— Да.
— Ты не хочешь поиграть с ребятами?
— Нет.
— Ты растёшь некоммуникабельным, Миша.
— А я и не хочу быть кабельным. Я же человек.
Бабушка озабоченно завздыхала, выдумывая способы приобщить ребёнка к играм со сверстниками.
Виктория Глебовна настороженно наблюдала за Игорем Петровичем, который, заколачивая гвозди, в такт ударам молотка, разговаривал сам с собой вслух:
— Я же видел у неё хвост! Не помню, как, но видел! Чертовщина какая-то! Нечисть притягиваю! Почему рядом со мной оказалась нечисть? Виктория Глебовна решила обидеться. Мешать потерявшему контроль над собой мужчине не стала, а на всякий случай подошла к зеркалу и, повернувшись спиной, разворачивая голову на максимально возможный угол, стала рассматривать себя со спины. «Какие он хвосты там видит? У кого? Сдвинулся мужик. Господи, за что мне такое наказание? И не так, чтобы очень пьющий, ведь. Неужели за жену его пострадаю? Господи, так не большой же он подарок, чтобы за него страдать!» Она отогнала неприятные мысли, резонно решив зря себя не тревожить: «Глядишь, всё и обойдётся как-нибудь».
Игорь Петрович в сотый раз прокручивал события минувших дней. Почему-то они не восстанавливались в хронологической последовательности. Однако, взметнувшийся из-под тяжёлой юбки, сильный, упругий, с кокетливой кисточкой хвост он помнил отчётливо. «Господи, неужели я теряю разум? За что мне такое, о, Господи? Неужели за махинации с деньгами? Так то же для блага семьи, не для себя же!» Здесь главбух вспомнил, что семья его эти деньги видела мало, зато Виктория Глебовна насладилась ими вдоволь. Захотелось найти себе оправдание, и оно, конечно же, с готовностью нашлось: во-первых, Виктория — тоже почти семья, родная стала давно; а во-вторых, жена сама виновата — не надо было унижать его человеческое достоинство своими едкими замечаниями. Получилось убедительно, и Игорь Петрович какое-то время работал почти спокойно. Обедали обычно, как в Англии, часов в пять вечера, а то и позже. Последнее время достойный аппетит почему-то не возникал без предварительной рюмочки коньяка или водочки. Эту особенность своего организма Игорь Петрович упорно не замечал, не смотря на последовательное и демонстративное желание Виктории перейти к трезвому образу жизни. «Если она об этом хлопочет, значит, это нужно ей, а не мне», — вполне резонно решил для себя мужчина, уважение которого к женщине ограничивалось последнее время рамками финансовой поддержки последней.
Накрытый к обеду стол украшала бутылка «Белого Аиста». Игорь Петрович почувствовал прилив положительных эмоций и приятно бодрящее чувство голода, чем-то похожее на страстное желание жить. Виктория вздохнула украдкой, но сегодня душеспасительных бесед почему-то решила не проводить. С третьей рюмочки, да под горячий украинский борщ, жизнь утомлённого загадками собственной психики главбуха снова была прекрасна, а душа беззаботна.
С наслаждением, причмокивая и постанывая от удовольствия, Игорь Петрович поглощал сочную солянку с жирной свининой, когда на свободном стуле, стоящем здесь же, рядом с обеденным столом, на недостроенной и не застеклённой веранде, проявилась глотающая слюни, с вожделенным сочувствием смотрящая в его рот, на исчезающие там куски мяса, худенькая старушка, подозрительно старомодно одетая. Заметив на себе взгляд ошалелых глаз, бабушка засмущалась, опустила глаза и надвинула беззубую нижнюю челюсть на нос.
— Викуся, ты это видишь?
— Что?
Виктория Глебовна, сдерживая раздражение, уставилась на пустой стул.
— Не. Она не видит.
Бабушка виновато вжала голову в плечи.
— Меня мало кто видит. Я, видишь ли, на почти невостребованной частоте нахожусь. Нейтральная я: гадостей людям не делаю, да и с услугами особо не лезу, вот и не нужна почти не кому.
— Сгинь! Сгинь нечистая!
— Ну, что ты, милый, какая я тебе чистая-нечистая. Я сама по себе. Успокойся. Кушай, доставь бабушке удовольствие, дай посмотреть: больно уж ты кушаешь хорошо, смотреть вкусно.
Игорь Петрович почувствовал, как знакомо, по накатанному пути, его начинает покидать сознание. Гостья, заметив мертвецкую бледность на лице собеседника, заторопилась уходить:
— Нет-нет, не вздумай, не вздумай отключаться. Она-то, Викуся твоя, тебя не включит, как Дуняша, на раз-два, а мне потом за тебя на общем собрании оправдываться. Ухожу, ухожу, болезный ты мой, но я вернусь потом, когда ты окрепнешь. Отдыхай пока, отдыхай!
Старушка совсем по-человечески ушла, подбирая обеими руками старомодные юбки, через дверной проём, не успевший ещё обзавестись дверью, замешкалась на ступеньках, поворчала на отсутствие дорожек во дворе. Новоявленный «ясновидящий» неожиданно почувствовал свою исключительность, почти избранность, посерьёзнел, потряс головой, поиграл подсохшими мышцами, пожмурил глаза, откашлялся зачем-то и из остатков собственного достоинства соорудил новое для себя самомнение, сводящееся приблизительно к последующим его размышлениям: «Я не сумасшедший. Я просто особенный человек, каких мало. Я вижу то, что другие видеть не могут. Это дар свыше. Его надо ценить, а значит, меня надо ценить. Я одинок на своём уникальном пути, и искать понимания у тех, кто не видит, бессмысленно. Надо учиться жить среди тех, кто тебя никогда не оценит».
Виктория Глебовна с грустью наблюдала за странным поведением своего Гусика, похожего сейчас больше на гордого, даже в ощипанности своей, боевого петуха.
Старый таинственный лес испытывал новые для себя ощущения. Внутри намеренно поддерживаемой хранителями неподвижности назревало особое, творческое, напряжение.
Сутр не торопился возвращаться в лес. Не тянуло его и к подобным себе. Странным образом здесь, в доме Евдокии, поддерживаемом последнее время больше её мужем и Сонечкой, фавну было комфортно, как в родной обители. Он не хотел думать о том, чем ему аукнется такой отдых на территории сопредельного пространства. Что-то подсказывало ему, что, либо он выкрутится, если что, либо выкручиваться просто не будет необходимости. Благообразный Сергей Алексеевич оказался благодарным слушателем и почти состоявшимся мыслителем. Соображения человека на счёт личности и уровня развития фавна явно шли последнему на пользу. Ощущения владельца золотосодержащих костных и мышечных структур были сродни состоянию курортника, нефтяника с севера, впервые принимающего лечебные процедуры под ласкающем солнцем Крыма. Восхищение уверенностью козлоногого в своей мужской силе и мудрости перекачивало энергию человека в резервуар, питающий поле носителя рогов и копыт.
— В голове не укладывается, как ты можешь говорить со мной на одном языке так непринуждённо, будто это твой родной язык.
— Просто твой череп без рогов и меньшего размера. Складывать некуда.
— Рога-то здесь при чём?
— Антенны, понимаешь ли. Привычка людей уповать лишь на собственное трудолюбие в изучении языков ошибочна. Расслабься, почувствуй музыку языка, познакомься с ним, как с живым организмом, восприми его душой, полюби. И он твой. Поработать, конечно, придётся, но совсем в другом режиме, не напрягаясь, играючи, как с другом. Люди-то всё ещё в военном режиме строят отношения с изучаемыми предметами, а война, как известно, не бывает без потерь. Налегая на язык в неправильном состоянии, насилуешь его, он и оказывает сопротивление, не даётся. А если берёшь силой, то цена высока — годы, годы жизни. У вас их и так мало. Конечно, фавны не все говорят так же виртуозно, как я на неродном языке, но это только потому, что им это и не нужно. Наши рога — гениальное изобретение разума Творца. Интуиция благодаря форме и положению этих наростов, к стати сказать, у всех чуть различающихся, развита лучше, чем у людей. Если у фавна возникло необоснованное желание выучить чужой язык, он точно знает, что это пригодится, иначе желание не возникло бы. Это есть необходимость в рамках его программы развития. Понимая, что желание и необходимость, это одно и то же, гораздо проще мобилизовать себя для реализации правильного состояния приятия нового контакта с неизведанным полем, то есть языком. Взять состояние уважительного интереса, симпатии — это самое основное, а дальше всё зависит от потребностей в глубине изучаемого материала. Кому-то для поверхностного изучения достаточно и двух-трёх дней.
— Восхитительно!
— Норма.
— Слушай, а Творец-то у нас с тобой один или разные? Почему, ты с рогами, а мы без? Почему наши миры изолированы друг от друга, не знаешь?
— Догадываюсь.
— Поделись.
— В школе нам это не преподают, но для желающих получить информацию масса возможностей. Я размышлял и на эти темы тоже. Вообще-то, люди для фавнов — тоже миф, как и фавны для людей. Я думаю, такое положение дел не случайно. Думаю, наши миры творчески воздействуют друг на друга посредством взаимных выводов относительно наших форм жизни и перестроечных процессов внутри каким-то образом связанного сознания. Кстати, осознание вас, людей, как формы жизни, присутствует лишь у пяти процентов нашего населения. Другим вы просто не интересны, или же вас не воспринимают иначе, как вымысел, так и не получивший должной энергетической подпитки для полной реализации. Расслоение в нашем обществе по уровню жизни и степени интеллектуального развития так же присутствует, как у людей. Кто-то тупо занят лишь приземлёнными делами, интересы многих дальше собственной персоны не распространяются. Мы во многом похожи. Творец основной идеи, безусловно, один. А вот дальше. Представь гениального профессора вашего университета или какого-нибудь важного государственного исследовательского института, не перекрытого препонами бюрократии и зависти коллег. Сказка, конечно, но как модель для рассмотрения, пойдет. Тем не менее, представь. Он будет все свои идеи воплощать в жизнь собственноручно? Вряд ли. Начнёт, запустит мысль, набросает эскизы и отдаст ученикам, чтобы тоже развивали свои идеи. У него этих идей бесконечное множество, а там ещё подрастает поколение гениальных, не менее его самого, разных по образу мышления младших коллег. Представь, что, соблюдая уважительность друг к другу, они делают одно общее большое дело. А если учитывать, что воплощенные уже идеи начинают жить собственной жизнью и тоже как-то влиять на последующие воплощающиеся мысли гениев, а, значит, и на них самих, то обозначить в этом круговороте конкретного создателя конкретной реализованной энергии замысла невозможно. Работает сообщество Творцов под руководством уважаемого и мудрого авторитета. Наступает момент, когда авторитет должен уйти на покой, тогда его влияние будет продолжать распространять имя или информация об имени, пока не забудется, а ещё мощнее излучает само творение. Оно само — вечный генератор поддерживающих авторитет создателей вихрей памяти о Творце.
— Говори помедленней. Я не успеваю переваривать твои слова.
— Да я уже всё сказал, в общем. Разве что, твой вопрос о изоляции наших миров друг от друга остался неохваченным. Может, сам сообразишь?
— Может. Но хотел бы услышать тебя. Никто не знает, удастся ли нам потом ещё поговорить.
— Ладно. Изоляция, искусственные границы нужны везде, где стоит вопрос о сохранении целостности, как самостоятельного, уникального организма, любого образования, любого уровня, для сохранения жизни. Убери у клетки мембрану, она погибнет. Сними с человека кожу, он подцепит заразу и умрёт. Информационная блокада необходима, когда мыслящий организм не способен пользоваться данной ему энергией мысли безопасно для соседствующих с ним форм жизни. Собственно, мои личные догадки относительно истории возникновения границ между нами таковы. Известно, что был светлый период в жизни людей, когда мысли их были наделены такой творческой силой, что любые задачи, вплоть до самых интимных, решались одной лишь концентрацией на желаемом результате при условии правильного выполнения рекомендуемых правящими мудрецами гигиенических процедур для собственных тонких структур, которые сейчас кое-где упоминаются у вас, как астральное и ментальное тела. Люди играли собой и процессом жизни счастливо, самозабвенно, одаривая себя различными энергиями, оседавшими на тела ожидаемыми формами. Женщины меняли внешность, оставаясь узнаваемыми для своих близких лишь своей уникальной сутью, над которой властен один лишь творец. Мужчины состязались в физической силе и изобретательности, развивали фантазию, что сейчас, к несчастью, не почитается должным образом у людей. Для забавы приблизить своё тело к форме зверя и не потерять своей сути, было любимой игрой. Лохматые нижние части тела нравились женщинам и были удобны для многих жизненных ситуаций, рога, как выяснилось, изменяли способность мыслить в более продуктивную сторону. Но светлый век скоротечен. Такие игры довольно быстро стали регулироваться законами по вполне основательным соображениям. Но основным законом был всё ещё закон свободы выбора. Жить долго в одной форме тела, в одних и тех же энергиях скучно. Менять по выбору форму тела и образ скоро стали не только из развлечений. Близилась эра хаоса. Нашлись умельцы, способные продолжать эксперименты со своими жизнями и без должного соблюдения гигиены психического поля. Начались злоупотребления силой и властью мысли. Видимо, разрушая себя в процессе насильственных актов к ближнему, мозг всё же постепенно утратил возможность виртуозно управлять мутационными процессами: они стали медленными и мучительными. Приходилось делать однажды выбор на всю жизнь. Основная масса людей желала быть похожей на мудрецов, которые не носили на теле шерсти. Часть, полюбившая бытие на рогатую голову, была вынуждена уйти и жить обособлено, так как её выбор выглядел неуважением к старейшинам. Какое-то время мы соседствовали и навещали друг друга. Но всему приходит конец на Земле. В период царствования агрессии и вражды досталось и фавнам. Нас оделяли качествами совсем нам не присущими, чтобы списать на наше племя свои грехи, сделать виновными в своих бедах. Сопротивляться физическому насилию было не сложно. Сложнее противостоять ментальному. Грязные поля сплетен и просто фантазий испуганных самими собой людей мешали жить. И мы решили уйти совсем. Благо интуиция рогатых голов подсказывала, что это возможно. Думали, искали выход. А в это время в параллельном потоке энергии земного времени, в одной из наиболее вероятностных линий развитии судьбы человечества, но с противоположным знаком относительно нашей, происходили события вытесняющие людей из общества фавнов. Накопленная энергия мысли, действующая в процессе реализации программы выживания людей, с одной стороны, фавнов, с другой, создала переход, по которому, люди уши к людям, а фавны, к фавнам.
Я думаю, есть миры, то есть реальности в неизвестных нам временных потоках, где уживаются все реализованные формы разыгравшихся фантазий свободных от оков насилия мыслителей. Но наши миры, хотя и противоположны во многом, во многом подобны. Потому-то у нас появилась возможность встретиться.
— Так ты думаешь, что твоими прародителями были люди?
— Какая разница?! Мы от людей, они от нас. Я тебе изложил схематично свою теорию, обосновал принципиально необходимость разделения.
— И все-таки? Твоя теория очень похожа на пересказанную версию слышанной ранее от кого-то истории. Это точно только твои соображения?
— Не важно. Думай, человек! Если моя теория пришла мне в голову, так она точно где-то жила всё это время. Кто-то её выносил, родил, выпустил бродить, а я подобрал, переосмыслил, подредактировал. Если ничего подобного не было, оно бы и в голову не пришло.
— Мало ли какая дурь в голову залетает порой.
— А ты дурь-то не вылавливай. Настраивайся на то, что твою жизнь поддерживает, а не разрушает.
— Как ты просто рассуждаешь! Настраивайся. Есть силы, что тебя в миг расстроят, если им надо.
— Мало ли что есть! Есть вообще всё. Ты знай, что тебе из этого всего надо. Туда и смотри. Не распыляйся, иди по выбранному пути, гони сомнения.
— Как-то у тебя всё очень просто получается.
— А ты любишь сложности?
— Да нет. Сложности я не люблю, но жизнь всё равно сложная штука.
— Жизнь — это не штука, а организм дышащий, постоянно меняющийся, требующий уважения и понимания. К любым проявлениям жизни нужно научиться относиться вполне определённо. Иначе в твоей жизни будет полная неразбериха, как это твоё «да нет». Так «да» или «нет»?
— Сомнения, я считаю, полезны. В их процессе и происходит развитие.
— Развитие происходит в процессе поиска, а не сомнения. Для развития необходимо движение. Сомневаться — топтаться на месте. Решения надо принимать быстро, на интуиции и понимании вопроса, на сомнения энергию не тратить. Если ты сомневаешься, значит, у тебя не достаточно знаний по переосмысливаемому вопросу. Набирай знания, изучай вопрос. Это есть набор силы, а сомнения — трата.
— Ты никогда не сомневаешься?
— Нет. Предпочитаю просто размышлять.
— А сердце твоё никогда против разума не выступает?
— Что-то не припомню.
Сутр явно от чего-то испытывал дискомфорт. «Привирает, наверно, рогатый. Чувствую его, внутренне весь напрягся, не сомневающийся он наш!»
— Сергей Алексеевич по привычке искал сложности в том, что объяснялось гораздо проще. Покрутив головой в поисках чего-то Сутр спросил:
— Ты мне не подскажешь, где у вас тут нужду малую справить можно?
— А. Пойдём покажу.
На топот вышла Евдокия.
— Куда это мы несём своё обнажённое тело? За фавна ответил муж:
— Я его в туалет провожу.
— Придумал, тоже! Ты, милый мой друг, хоть и в гостях, но на осадном, считай, положении. Так что, ведёрко возьми, пописай или ещё там, что тебе надо, сделай, а Серёжа вынесет во двор, что бы ты там лишний раз не светился.
— Издеваешься, Дуня! Я тебе, что санитар или сиделка?
— А ты не брезгуй, вырабатывай правильное отношение к продуктам человеческой жизнедеятельности. Воспитывай в себе стойкость к различным запахам. Широкое поле для творчества человека разумного в работе над своими слабостями. Самосовершенствуйся на деле, а то лишь говорить мастер.
— Помилуй, Евдокия! Я лучше юбку одену, чем вот так в ведро другу.
— Как хотите. Но на двор голым не ходить!
Сонечка чувствовала себя неуверенно. Еще вчера всё казалось ясно, как божий день. Пусть не просто, но ясно: если любишь, надо бороться за своё счастье, за свою любовь. Эта философия не обещала лёгкой жизни, но давала полное понимание дальнейшего пути. Всё было просто и понятно: любишь — вперёд, действуй! Евдокия что-то заронила в душу. Кажется, это и называют зерном сомнения. Нечто, пока неопределённое, формировалось между пупком и сердцем.
Старый, почти формальный, забор не закрывал обзор соседнего участка, где находился дом любимого и его жены. Сонечка постоянно поглядывала в сторону соседского огорода, на котором периодически появлялась Евдокия. Вдруг на дорожке, ведущей к уличным удобствам, появились Сергей и высокая статная девушка, коротко стриженная, красивая, уверенная, в юбке стиля «у меня такие ноги, что лучше их никому не показывать». Это было что-то новое. Влюблённое сердце дрогнуло и неприятно заныло. Девушка в длинной юбке шла неторопливо, осматривая ветхие строения рядом с домом удивлённо и настороженно. Лесничий на пол шага сзади, вытянувшись, почти вставая на цыпочки, размахивая странно как-то руками, будто оправдываясь, тихо говорил ей что-то на ухо. Девушка открыла дверь выгребного туалета и остановилась, как вкопанная. С минуту шло совещание у зловонной кабинки, после чего до Сонечки донеслось вполне отчётливо: «Давай ведро!» Что всё это могло означать, ей было не понятно, но хозяйское поведение красивой дамочки неприятно отзывалось в беременном организме ощущением похожим на чувство ревности. Уверенная в себе стриженная быстро пошла в дом, а благообразный возлюбленный суетливо бросился в сарай, потом также недостойно и смущенно, будто воровато, на согнутых в коленях ногах, несколько раз пробегал по двору с ведром. Всё это не нравилось Сонечке: «Так он всё-таки был дома, но был не один, а с этой. Кто это такая? Что там у них происходит? И почему так спокойна была Евдокия Андреевна, когда узнала про нас? Может, для неё не новость подобные измены мужа?»
Сидя на сухом и тёплом, родном каждой трещинкой своей, давно облезшем крыльце, девушка размышляла о навалившихся на неё новых состояниях. Теория истинной любви, преподнесённая в своё время любимым, не подтверждалась практическими испытаниями. Ревность выплыла на поверхность неожиданно и уверенно захватила власть над другими чувствами. Разум пока был волен размышлять более-менее разумно, и Соня решила срочно этим воспользоваться, пока злое раздражение не поднялось на уровень горла, не подчинило душу, не задушило. «Что со мной? Господи, что со мной?! Я задыхаюсь от ненависти? Похоже, это очень похоже на ненависть. Ненависть к кому? К ней? К этой длинной? Она-то здесь при чем?! Тогда к кому? К нему? Похоже. Нет. Это просто ненависть. Сама по себе. Она просто есть, и есть в моём сердце. Вот это номер. Вот так истинная любовь.» Соня была шокирована увиденным в себе, раздавлена, разоблачена. «Господи, так что же это? Я не умею любить?»
Что-то теплое ласково накрыло, будто успокаивая, притупило боль. Навалилось оцепенение. Облегчение было поверхностным, но всё равно желанным. Заноза глубоко, даже не в сердце, а, казалось, в самой сути человеческой, застряла намертво.
 |
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |