"Око Силы. Третья трилогия. 1991–1992 годы" - читать интересную книгу автора (Валентинов Андрей)Глава 8. Манускрипт Гийома де ТуВ сухом, едва тронутом осенью лесу, было спокойно. Келюс шел быстро, почти бежал, радуясь тому, что жив и свободен. За последние дни он смог оценить значение этих слов. Но к радости примешивалась тревога. Он возвращался в Столицу, где его ждали не только друзья. В голове все перепуталось. Ясно одно – влип он крепко, ибо посмел прикоснуться к самому страшному – к тайнам власть предержащих. Комната в Белом Доме, загадочная «Тропа», не менее загадочные «Большие Мертвецы», а тут еще и какое-то Око Силы! Может быть, так называют скантр? Почему-то вспомнилась таинственная карта из серой папки. Объект № 1! Не там ли это Око? Горы – Тянь-Шань, Памир или… все-таки Тибет? Но ведь Тибет – территория КНР! И почему изобретением русского гения Тернема занимаются именно бхоты? Тем временем деревья стали редеть. Тропинка вывела Лунина прямо на Окружную дорогу. Николай вздохнул, представив себе путь до ближайшей автобусной остановки, но долго путешествовать не пришлось – за перекрестком его остановил милицейский патруль. Документов у подозрительного небритого парня в мятой одежде не оказалось, и стражи порядка принялись за основательные расспросы. Внезапно один из них, хлопнув себя по лбу, достал из планшета большое свежеотпечатанное объявление, украшенное плохо выполненной, но все же узнаваемой фотографией пропавшего без вести Лунина Николая Андреевича, разыскиваемого уже третий день всей Столичной милицией. Дальнейшее запомнилось смутно. Лунина, усадив в коляску мотоцикла, с ветерком доставили прямиком на Огарева, где гордые патрульные передали его из рук в руки какому-то важному полковнику. Тот отвел Келюса в большой кабинет с портретом Железного Феликса в полный рост, куда вскоре набежала дюжина офицеров, и Николаю пришлось долго рассказывать о своих злоключениях. Лунин описал обстоятельства ареста на Головинском со всеми подробностями, равно и странную базу за Окружной, но о причинах случившегося не проронил ни звука. Кажется, это всех устроило. Николаю сообщили, что виновник его незаконного ареста полковник Курбяко (вероятно, тот самый щекастый) исчез, и его ищут. Правда, об этом было сказано таким тоном, что Лунин понял – искать щекастого станут долго. Потом в кабинете появился угрюмый Фрол, буркнувший: «Привет, Француз». Лунина и дхара пригласили пройти вниз, где посадили в черную «волгу» и повезли куда-то в центр. Келюс надеялся оказаться дома, но их высадили у большого двухэтажного особняка, где уже толпились журналисты, тут же ослепившие Келюса блеском фотовспышек. От интервью Лунин отказался и быстро прошел, сопровождаемый Фролом и милицейскими чинами, на второй этаж. Там их встретила возбужденная толпа, бросившаяся к Николаю с поздравлениями и расспросами. Лунин не без удивления узнал Калерию Стародомскую, запомнившуюся ему еще по избирательной компании, и двух-трех демократов калибром поменьше. Здесь же присутствовал Мик, неузнаваемый в новом изящном костюме и модных очках в золотой «профессорской» оправе. Келюс долго благодарил за помощь, охотно подтвердил родившуюся на ходу версию о том, что похитители, узнав, что их имена известны (опять прозвучала фамилия Курбяко), вынуждены были отпустить пленника под напором требований возмущенной демократической общественности. Затем все выпили кофе, и Николай наконец-то получил возможность передохнуть. Приятели уселись в потрепанные «Жигули», принадлежавшие, как выяснилось, все тому же Мику, и поехали в Дом на Набережной. – Че, сильно били, Француз? – тихо поинтересовался дхар, когда машина уже въезжала во двор. – Вид у тебя, елы… – Не-а, – вяло покачал головой Лунин. – Не били. Наркотики… – Во гады! В квартире оказалось неожиданно много народу. Там была Кора, заметно пришедшая в себя после их встречи на Головинском, художница Лида, глядевшая на Келюса с плохо скрытым восхищением, мрачный Корф и неизвестный молодой человек в цивильном. После первой бури восторгов Корф решительно провел Лунина в кабинет. Вслед за ними проследовал и «цивильный». – Понял, – кивнул Лунин, когда ему было предъявлено удостоверение в красной обложке с гербом. – Извините, Николай, – виновато вздохнул барон. – Я бы ничего не сообщил им, но речь шла о вашей жизни… – Николай Андреевич! – перехватил инициативу «цивильный», оказавшийся капитаном госбезопасности. – Позвольте выразить сочувствие и возмущение фактом беззакония, которое было допущено по отношению к вам. Наверное, вы уже поняли, что наши структуры не имели к этому никакого отношения. Лунин без всякой охоты кивнул. – Господин Корф может подтвердить, что мы старались помочь, чем могли. Нам удалось узнать имена похитителей, и, может быть, поэтому вас оставили в живых. Келюс принял без спора и эту версию. – Более того, мы намекнули тем, кто так интересовался вами, что в случае вашей гибели некие договоренности будут считаться расторгнутыми… – Спасибо. В искренность людей из Большого Дома Лунин не верил, но неблагодарным быть не хотел. – Мы люди бессердечные и меркантильные, – улыбнулся «цивильный». – Услуга за услугу, Николай Андреевич… Они нашли скантр? – Нет, – нахмурился Келюс, – не достали. Но они, похоже, узнали все, что мне известно. Дали какой-то наркотик… – Бестии! – не выдержал Корф. Гэбэшник сочувственно покачал головой: – Был налет на Головинское. Там нашли несколько трупов… Очень странных. Фраучи пропал… – Он у них. Тоже… очень странный, бином… – Так-так, – гэбэшник задумался. – На прощанье позвольте совет, Николай Андреевич: немедленно уезжайте из Столицы. Это – единственное, что гарантирует вам относительную безопасность. О Михаиле Модестовиче мы позаботимся… – Ага, – неопределенно ответил Келюс, после чего гэбэшник откланялся. – Не знаю… – после паузы заметил Корф. – Может, мне стоило молчать? Но эти негодяи могли вас прикончить… – Все правильно, бином! – подбодрил полковника Лунин. – Значит, Михаил, и вас арестовали? – На самой Лубянке был! – с гордостью сообщил барон. – В кабинете господина Дзержинского. В чекистском буфете «мокко» кушал! Потом как-то сник, понурился. – Мы рассказали Михаилу… Мику… о Коре. Он даже почернел, бедняга. Ну, и обо всем прочем, в том числе о скантре… – Мик – молодец! – улыбнулся Лунин. – Еще бы! – вскинулся Корф. – Горжусь! Он тут весь город поднял, на митингах не хуже господина Троцкого выступать изволил! Только, Николай, про себя я ему ничего не рассказывал. Рано мне как-то в прадедушки, ведь еще и тридцати-то нет… То есть не было, конечно. И барон сокрушено вздохнул. Вечером, когда Фрол отправился провожать Лиду, а полковник беседовал с Корой в гостиной, Мик, державшийся все это время в стороне, подошел к Келюсу. – Николай Андреевич… – Николай, – поправил Лунин. – Или Келюс. Как угодно, бином, но не по отчеству. – Ага! Келюс – это полный атас. – Как? – поразился Николай. – Атас, – охотно повторил Мик. – Ну… Клево, в смысле. Понимаете, Келюс, мне все рассказали про ваши, то есть наши, дела. Сурово! И вот я думаю – я ведь физик и мог бы… Насчет скантра. – Белая Сила, бином, – хмыкнул Лунин. – А чего, Белая Сила? Николай, неужели вы не просекаете? Ну, совок… Заучили про первичность материи!.. Келюс поглядел на юнца столь выразительно, что тот затих и заговорил совсем другим тоном. – Вы напрасно смеетесь. Вот, облом!.. Я ведь могу помочь! И не только со скантром… Надо спасти Кору! Лунин невольно вздрогнул, тут же вспомнив предупреждение Варфоломея Кирилловича. Но спорить с поклонником великого чародея Папюса не было сил. На следующий день был собран военный совет. Лунин и Корф рассказали о своих злоключениях, после чего, как и полагается в таких случаях, первое слово было предоставлено младшему – то есть, Мику. – Мужики! – бодро начал он. – Мы слишком подставляемся. Лезем рогами вперед… – Михаил! – укоризненно вздохнул Корф. – Действуем в лоб, – перевел Плотников. – Теперь надо не лажануться… не промахнуться. Чего я предлагаю? Во-первых, скоро концерт Алии. Меня Волков не знает, я могу съездить и поглядеть. Во-вторых, план в записной книжке. Там есть метка – перевернутая звезда… Келюс и Корф переглянулись. Юный Мик иногда рассуждал здраво. – Знаете, что это, мужики? Так обозначают места встречи эти… которые Черная Сила. Лунин разочарованно вздохнул – Плотникова опять начало заносить. Теперь следовало ждать появления Силы Всех Цветов Радуги. – Лежбищ у этих «черных» много, но то, что на плане – где-то над подземельем. Возможно, на кладбище. – А почему не в здании ТАСС? – пожал плечами Келюс. – Это может быть и секретная ветка метро. – У Волкова когда-то была база в старых катакомбах, – вспомнила Кора. – Он рассказывал, что всегда можно спуститься, отсидеться. Там будто бы ничего не изменилось со времен Ивана Грозного. – И ты молчала? – огорчился Фрол. – А то повелись тут некоторые с этим Головинским. – Подземелий в Столице много, – охладил его пыл Корф. – Я слыхал, что один ход нашли в самом центре. Там, под землей, была часовня, построенная самим Малютой. – Во всяком случае, уже что-то, – подытожил Келюс. – Старое подземелье и сборище этих, из Зеленой Силы. – Черной, – обидчиво поправил Мик. – По поводу концерта Алии – тоже правильно… Кто следующий? – Я, – Кора встала. – Вот… На столе оказался небольшой круглый предмет. – Мой значок! – удивился Николай. – Вот, бином, а я думал, что он потерялся! – А чей это портрет? – поинтересовался Корф, рассматривая изображение на массивной, покрытой красной эмалью безделушке. – Экий усач! – Был один… Лучший друг советских детей, – пояснил Лунин. – Поэтому я знакчок и не носил, мне об этом усатом дед еще в детстве все рассказал. – Позвольте, позвольте, – вспомнил барон. – Так это он? Ваш Великий Вождь Номер Два? Вот паскуда большевистская, не достали его наши в Царицыне! – Не достали… – машинально повторил Лунин. Странная ассоциация пришла на ум: Вождь Номер Два – и список Больших Мертвецов из серой папки. Список, в котором Номер Второй почему-то отсутствовал. – Я уже рассказывала Фролу, – продолжала девушка. – Волков велел мне отыскать одну вещь. Он сам не знал, как она выглядит. Так вот, это она. – Серьезно? – Келюс был поражен. Остальные, изрядно заинтригованные, принялись передавать значок с профилем Тирана из рук в руки. Необычного в этой культовой безделушке, на первый взгляд, ничего не было, но Фрол и Мик ощутили сильную энергию, идущую от безобидного кусочка металла. Все взгляды устремились на Лунина. Тот пребывал в полнейшем недоумении. – Ну… Мне его подарили лет семнадцать назад. К нам в гости приехал какой-то родственник, он был очень похож на моего двоюродного деда, который в 37-м пропал. С ним был пацан – сын, мой сверстник. Его звали как-то странно… Ким! – Николай довольно усмехнулся. – Таки вспомнил, бином! Он мне значок этот подарил и велел спрятать. Я и спрятал. – Волкову-то, елы, откуда это знать? – поразился дхар. – И на кой ему значок? – Знаете, я его оттарабаню в нашу лабу, – Мик покосился на барона. – Ну, в лабораторию отнесу. Я аккуратно, даже раскручивать не буду. Пожав плечами, Келюс вручил значок Плотникову. Тот тщательно его спрятал, замялся и внезапно потребовал, чтобы, ввиду сложной обстановки и важности порученного задания, его вооружили одним из трех имевшихся в квартире «стволов». По этому поводу высказались по очереди Фрол, Келюс и Корф. Уже после первых слов уши беспутного Мика горели, а под конец он покорно потупил взор и признал свою неправоту. …Ближе к ночи, когда Плотников был уже отправлен домой, а остальные собирались ко сну, громко и требовательно зазвонил телефон. Лунин снял трубку, послушал, затем сказал: «Да, это я» – и выжидательно замолчал. Постепенно лицо его затвердело, губы сжались, но он слушал внимательно, не перебивая, и лишь под конец произнес: «Хорошо. Обещаю». Встревоженный Фрол вопросительно взглянул на приятеля. Келюс долго молчал, затем помотал головой: – Только никому… Он обещал не трогать нас, если мы будем молчать. – Елы, кто? – насторожился дхар. – Волков, что ли? – Генерал. Сказал, что все это недоразумение, его люди перестарались. Мы должны никому не рассказывать о том, что видели в Белом Доме и после… – Во, недоразумение! – вспылил дхар. – Перестарались, в карету его! И ты обещал? – А что было делать, бином? Пусть оставят нас в покое. Один Волков – еще полбеды. Да и кому мы сможем рассказать? Кто поверит? – Верно, – вздохнул Фрол. – Этак нас сразу в Кащенку. Может, и вправду, отстанут? Юный Мик не на шутку увлекся порученным делом. Правда, с исследованием странного значка дело затянулось, зато через верных адептов Белой Силы ему удалось выйти на несколько точек, где регулярно собирались их злейшие конкуренты – поклонники Силы Черной. По крайней мере три из этих мест вполне заслуживали перевернутой звезды, поскольку находились на заброшенном кладбище, в бывшей церкви и в доме, где некогда обитал генеральный прокурор. Барон также принял посильное участие в поисках. Выправив благодаря вездесущему Мику билет в бывшую Румянцевскую библиотеку, он проводил там целые дни, штудируя краеведческую литературу, а заодно перебирая подшивки газет за прошедшие десятилетия. Фрол тоже появлялся в Доме на Набережной лишь поздно вечером, и здесь явно не обошлось без увлечения живописью. Лишь Келюс и Кора проводили в квартире почти все время. Николай чувствовал себя скверно. То и дело его охватывало странное оцепенение, мешая сосредоточиться, думать, даже взять в руки книгу. Перед глазами начинали всплывать странные картины – дикая смесь виденного за последние недели, в ушах слышались непонятные голоса, а кровь в висках то и дело начинала стучать короткими злыми пульсами: «Нарак-цэмпо… Нарак-цэмпо… Нарак-цэмпо…» В такие часы Келюс мог только лежать, закрыв глаза и укрывшись с головой одеялом. Иногда в комнату заходила Кора и садилась рядом. Однажды она, словно невзначай, посоветовала задергивать днем шторы в комнатах, выходя на улицу, надевать темные очки, а на закате обязательно лежать, не открывая глаз и не двигаясь. Лунин без особых колебаний последовал этому совету, и ему стало легче. Однажды днем, вскоре после обеда, Корф сидел в большом зале библиотеки, на верхней галерее, где в этот час было малолюдно. Полковник обложился подшивками газет, основательно штудируя комплект «Правды» за 1953 год. Занятие это настолько увлекло барона, что он даже не заметил, как на плечо легла чья-то рука. Корф вздрогнул и чуть было не вскочил, но тут же успокоился – рядом стоял Мик. Вид у правнука был несколько взъерошенный. – Майкл, привет, – шепнул он, – чем маешься? – Пещера Лейхтвейса, – барон кивнул на подшивку, – дело господина Берия. Начудили комиссары! – А-а! – зевнул Плотников. – Это мы еще на первом курсе… Слушай, Майкл, хорошо, что тебя встретил, тут такое дело – полный атас… Они спустились с галереи, вышли из зала и, пройдя мимо гигантской мраморной лестницы, свернули в курилку. – Майкл! – все тем же шепотом продолжал Плотников. – Я тут в отделе рукописей нашел одну штуку. Еле попал туда, хорошо, одна знакомая помогла… – Рукописи? – лицо Корфа вытянулось. – Мон шер, ты что, Нестора читать вздумал? – Нестор тут не поможет. Я насчет Коры… …Когда Фрол поведал юному наследнику барона о том, что случилось с Корой, он упомянул и о святом Иринее. Правда, дхар и сам не особо вник в смысл сказанного Варфоломеем Кирилловичем, но Плотников решил, что этот Ириней, о котором он имел весьма смутное представление, мог каким-то образом снять заклятие. В агиографии Мик силен не был, но знакомая сотрудница из библиографического отдела помогла подобрать необходимую литературу. Однако, ни в «Словаре русских святых», ни даже в «Великой Минее» ничего подходящего Плотников не почерпнул. Но вскоре ему повезло. В библиотечном буфете, где в годы тоталитаризма и коммунистической диктатуры варили превосходный кофе, он заметил молодого парня в рясе. Мик немедля пристроился рядом. Парень в рясе оказался студентом духовной академии. Он рассказал об Иринее немало интересных подробностей, но, самое главное, вспомнил, что в отделе рукописей имеется труд французского монаха Гийома де Ту, известного также под именем Овернский Клирик, целиком посвященный именно святому Иринею. Остальное было делом несложным. Уже через час Мик держал в руках огромный том в потемневшей коже с большими медными застежками. Фолиант оказался настолько редким, что ему не дали даже самому эти застежки расстегнуть. Так или иначе, но вскоре Мик смог полюбоваться великолепными заставками и уникальными цветными миниатюрами. К сожалению, Овернский Клирик писал на латыни, причем, как подчеркнула всезнающая сотрудница отдела, не на языке Цицерона и Ливия, а на средневековой «кухонной», понимать которую было особенно затруднительно. Барон был изрядно озадачен. Чернокнижия он чурался. Правда, труд Гийома де Ту о святом Иринее не подпадал под эту категорию, но что-то заставляло быть настороже. К тому же его гимназическая латынь изрядно рассеялась за фронтовые годы, и, кроме обязательного «arma, armo, armae» и «amore, more, ore, re, e» в голову ничего латинского не приходило. Однако полковник послушно проследовал в отдел рукописей и полюбовался миниатюрами, изображающими различные эпизоды из бурного жития Иринея. В тексте удалось опознать несколько знакомых слов, но, после получасовых попыток, барон посоветовал правнуку признать поражение и отправиться домой. Уже на выходе из библиотеки наметанный глаз Корфа скользнул по куртке Мика. Взглянув еще раз и убедившись, что не ошибся, полковник подождал, пока они углубятся в тихие арбатские переулки, и там, возле безлюдной подворотни, внезапно схватил Плотникова левой рукой за плечо. Таиться больше не имело смысла, и смущенный Мик извлек на свет божий внушительного вида клинок в кожаных ножнах. Барон укоризненно покачал головой и, не слушая сбивчивых пояснений наследника по поводу взятой для самозащиты семейной реликвии, вынул оружие из ножен. Тускло сверкнула в неярких лучах вечернего солнца серая сталь. Барон всмотрелся – перед ним был немецкий егерский нож. – Прадед оставил, – объяснил смущенный Мик. – Бабушка рассказывала, что когда в 17-м коммуняки заварушку устроили, он подарил его деду… Ну, ее брату… …Нож достался полковнику темной октябрьской ночью 15-го, после короткой вылазки в немецкие окопы. Германский унтер взмахнул им перед самым лицом барона, но ударить не успел – Корф уложил врага из верного нагана. В 17-м он и не думал оставлять трофей шестилетнему Вовке, просто забыл, когда, спасаясь от красногвардейского налета, уходил черным ходом из квартиры. – Ну, дядя Майкл! – заканючил правнук. – Ну, облом прямо! Почему вы все – с оружием, а я – нет? – Хорошо, – чуть подумав, решил Корф. – Завтра верну. Только, мон шер, носить его надобно совсем иначе… Рано утром барон съездил к заутрене на Ваганьково, а затем подошел к знакомому священнику, обратившись к нему с весьма необычной просьбой. Поначалу старик испугался и хотел отказаться, но, еще раз поглядев на Корфа, неожиданно для самого себя дал согласие. Немецкий нож был по всем правилам освящен, и удовлетворенный полковник отправился в город, размышляя о многих вещах сразу – от необходимости уберечь неумеху-правнука от серьезных неприятностей до нерешенной проблемы «кухонной латыни». В библиотеке не сиделось, и ноги привели Корфа в Дворянское Собрание. Он прошел в небольшой зал, который на этот раз был почти заполнен. Барон не преминул поинтересоваться причиной, и ему охотно сообщили, что Собрание намерено разобрать два животрепещущих вопроса: составление протеста против отделения Малороссии и деятельность малого предприятия «Зико-Рюс». Полковник лишь пожал плечами, еще раз обвел глазами зал и, наконец, заметил в дальнем углу знакомое лицо. Старик Говоруха сидел в заднем ряду, внимательно наблюдая за Корфом. Повестка дня не особенно интересовала Ростислава Вадимовича, поскольку он охотно откликнулся на приглашение погулять по прекрасным осенним улицам Столицы. Немного пройдясь, Корф и Говоруха присели на лавочке в скверике, любуясь желтеющими кронами высоких кленов. – Рад вас видеть, Михаил Модестович, рад… – приговаривал старик. – Признаться, подумывал даже вас искать. Вы же теперь, можно сказать, знаменитость! – А-а! – понял Корф. – Да-с, побывал в «чеке». Довелось… – Именно, что в «чеке», – поспешно согласился Говоруха. – Видел, видел, как Миша Плотников выступал… А я, знаете, Михаил Модестович, грешным делом вам не поверил. Походил, поспрашивал, даже в эту самую «чеку» запрос послал… – Это вы о чем? – насторожился полковник. – Как бы это помягче… В общем, не было у Владимира Михайловича Корфа сыновей. Так что я не ошибся. Никаких Корфов в Канаде нет – по крайней мере, потомков Модеста Корфа. – Да… – печально вздохнул барон. – Не было у Вовки детей, Славик. Он и был последним Корфом. – Не последним! – старик перешел на шепот. – Я, конечно, стар, Михаил Модестович, да и Совдепия ума не прибавила, да только тебя, Миша, и на том свете узнаю! Вначале, признаться, чуть не спятил, отвык от такого в эпоху, так сказать, диалектического материализма. А потом понял: нет, не спятил, и ты, Миша, не самозванец! Именно ты меня за уши таскал… – Был грех! – хмыкнул барон, которому совершенно расхотелось играть в собственного правнука. – А нечего было, Славик, наушничать! – Но ты же погиб, Миша… – еле слышно выговорил старик. – После войны Елена искала тебя, ездила в Харьков, потом в Таганрог. Ей сказали, что ты погиб еще в 19-м… Володя так гордился тобой! У него всегда висела твоя фотография – и в 20-х, и даже потом, когда началась эта мясорубка… – Не надо… – слышать о сыне, которого он запомнил шестилетним, Корф был не в силах. – Я не знаю, почему ты здесь, Миша. Кто прислал тебя… и за кем. – Брось, Славик! – нашел в себе силы усмехнуться барон. – В наш век, как это вы называете… научно-технического прогресса принимать меня за тень отца Гамлета!.. – А хотя бы и так… Я очень рад тебя видеть, Миша. Давние знакомые, постепенно оставив патетический тон, разговорились о делах давних и не очень. Говоруха все больше жаловался на маленькую пенсию, грубость нынешней молодежи и соседей по коммуналке. Корф, дабы не смущать старика невероятными событиями, приключившимися с ним самим, походя посетовал на казус с латинской рукописью. Барон был почти уверен, что после семи десятилетий комиссародержавия найти в Столице латиниста не представляется возможным. – Мне бы твои проблемы, Миша, – покачал головой Говоруха. – Давай свою рукопись. Я ведь филолог… На следующий день барон, Мик и Говоруха встретились в библиотеке. Накануне Корф вернул правнуку нож и долго обучал его искусству ношения холодного оружия. Теперь куртка юного Плотникова выглядела совершенно безупречно. Рукопись Овернского Клирика изучали уже втроем. Говоруха, надев очки с сильными диоптриями, внимательно всмотрелся в изящные буквицы и поинтересовался, требуется ли полный перевод, общее изложение или отдельные фрагменты. В иное время барон, да и Мик, не возражали бы против редкой возможности прочитать целиком уникальную рукопись, но оба понимали, что это может занять не одну неделю. Поэтому Мик попросил Ростислава Вадимовича найти фрагмент, где говорится о заклинании, применявшемся святым Иринеем для воскрешения умерших. Говоруха, прикинув толщину рукописи, пообещал позвонить через несколько дней. Тем же вечером в квартире Лунина собралась вся компания. Фрол привел Лиду, которая пришла с внушительного вида папкой, где оказались ее новые работы, а также рисунки самого Фрола. Картины рассматривали долго. От комментариев, однако, воздержались – кроме Мика, который заявил, что лучшего «сюра» видеть ему еще не приходилось, после чего посоветовал найти подходящего покупателя среди многочисленных «баксовых» гостей Столицы. Затем были продемонстрированы рисунки Фрола. Дхар смущенно смотрел в сторону, но рисунки, портреты и небольшие пейзажи, по общему мнению, были хороши. – А вот еще, – Лида достала последний лист. – Это Фрол вчера… – А вот это – сюр! – первым подал голос Плотников. – Ну, Фрол Афанасьевич, вы прямо Дали! …С рисунка глядело жуткое чудище, отдаленно напоминающее первобытного человека, огромное, заросшее шерстью, с раскинутыми мохнатыми лапами. Глаза горели, страшная клыкастая пасть щерилась. – Однако, – заметил барон. – Лихо вы это, Фрол! Кора молча посмотрела на Келюса. Тот незаметно кивнул – только они поняли, что дхар попросту нарисовал автопортрет. – Круто, воин Фроат, – резюмировал Келюс. – Это можно сразу на выставку. – Я ему говорила, – загорячилась Лида, кивая на молчавшего дхара. – Можно договориться, хотя бы у нас, на Малой Грузинской. И вообще, Фролу нужно учиться. – Вот, елы! – не выдержал тот, слышавший подобное явно не впервые. – Хватит уже, выучился. Один техникум, в карету его! Снится даже… – Учиться вредно, – согласился Лунин. – А вот загнать бы твои шедевры, ежели не возражаешь, не мешало бы. Не при дамах будь сказано, наши депансы… – Да я что? – пожал плечами Фрол. – Только кто их купит, елы? Сейчас таких картин в Столице хоть… Он не договорил и смущенно покосился на Лиду. – Я могу попытаться, – влез вездесущий Мик. – Есть на примете чувак… Вы не возражаете, Фрол Афанасьевич? – Михаил! – возмутился Корф. – Помилуй, заниматься гешефтами? Да я лучше часы продам, все-таки серебряные, «Буре»… – Дядя Майкл! – вытаращил глаза правнук. – От тебя ли слышу? Ты будто не из Канады, а из Тургенева! Барон, сообразив, что зарапортовался, умолк. Говоруха позвонил на следующий день. Мик был в институте, и барон направился в библиотеку сам. Давний знакомый Корфа действительно вполне сносно помнил латынь. Особых трудов рукопись не доставила: переписчик оставил многословные заглавия каждого раздела, а заодно и глоссы – комментарии на полях. Нужное место Говоруха отыскал почти сразу, тем более, что оно было единственным, где упоминалось о воскрешении. Впрочем, Ростислав Вадимович сразу же разочаровал барона, пояснив, что собственно об оживлении мертвых речь там не шла. – Понимаешь, Миша, – увлеченно частил Говоруха, сам весьма заинтересовавшийся далекой от его пенсионной жизни проблемой, – у католиков вопрос о воскрешении мертвых, как бы это точнее сказать… не особо муссируется. То есть, они, само собой, верят в конечное Воскресение, христиане все-таки. Но что касаемо воскресить в данном, так сказать, конкретном случае… – Ага, – сообразил Корф, – что-то помню… Ведь даже Спаситель – и тот воскресил Лазаря да еще троих. – Именно. В Житиях случаи воскрешения особо не акцентируются. А вот у святого Иринея этот вопрос вообще ставится иначе. Ты, наверное, помнишь, Миша, что Ириней Лионский был великим борцом с бесами… – Конечно, помню, Славик, – хмыкнул полковник. – Регулярно перечитывал Иринея – особенно перед атакой. – Актуально, – согласился старик. – В России Иринея не особо знали, все-таки чужак… Короче, боролся он с бесами, а они, в свою очередь, стремились его искусить. Вернее сказать, тщились – и не могли, само собой. Но пару раз они были близки к успеху, и этот случай как раз из таких. Говоруха замолчал, неторопливо перелистывая тяжелые пожелтевшие страницы. – Вот этот раздел, Миша. Тут Ириней еще сравнительно молод, хотя и достаточно известен. Итак, в одном городе жил некий всеми уважаемый муж. Нищих оделял, на церковь Божию жертвовал. Всем хорош был, но, увы, увлекся чернокнижием. И уловил его тот, кого поминать не станем, в свои сети. Когда сей муж умер, то не успокоился, а стал, как здесь сказано, не жив и не мертв, страх для ближних и укор для благочестивых. Упырем, одним словом… Барон невольно вздрогнул. – Вызвали Иринея. Тот, не имея еще должного опыта, а попросту, не зная, что подобные случаи лечатся только осиновым колом… Это я уже от себя, Миша. Корф опять вздрогнул и даже как-то поежился. – …Решил попытаться. Молился, изгонял беса – и без всякого результата. А тут Нечистый и явись. Не в собственном, натуральном, обличье, а под видом некоего ученика Иринеева. И предложил средство… Корф стал слушать очень внимательно, хотя какой-то непонятный страх начал подкатывать к горлу. – Это было заклинание. Ученик, то есть не ученик, а тот, кто себя за него выдавал, посулил, что, произнеся заклинание, Ириней сможет отпустить заклятую душу. То есть, как видишь, не воскресить, это вещь вообще невозможная, а именно спасти, разорвать цепи, так сказать. Попросту – подарить нормальную смерть, без осинового кола. – Я понял, – прервал его Корф неожиданно хриплым голосом. Старик, внимательно поглядев на него, покачал головой и вновь заглянул в книгу. – Ириней усомнился. Всю ночь он молился, а под утро, как и следовало ожидать, было ему видение. Явился ангел и возвестил, что заклинание это – ловушка. Тот, кто его произнесет, действительно снимает заклятие с жертвы, но одновременно сам становится заклятым – то есть, берет проклятие на себя. Ну, Ириней шуганул этого лжеученика, а богача-чернокнижника, тут не сказано, но подразумевается, излечил осиной. Бесы в очередной раз осрамились, вот и сказке конец. Все… – Значит, – неуверенно поинтересовался Корф, – прочитай Ириней это заклинание, то сам бы стал э-э-э… вампиром? – Всенепременно. Во всяком случае, так пишет этот Гийом де Ту. Типичная католическая байка, так Мише Плотникову и передай. И мой ему совет: пусть поменьше таким чтивом балуется. – Так и передам, – пообещал барон. – Слушай, Славик, а самого заклинания в тексте нет? – Да что ты! – достаточно естественно возмутился Говоруха. – Это в католическом-то Житии? – Покажи это место! – Нет тут его! – решительно заявил старик, но тут же прибавил тихим, еле слышным голосом: – То есть, в основном тексте, конечно, нет, да и быть не может, но на полях… Там есть глосса, более поздняя, сделана совсем другим почерком. Смотри, Миша… Только, видит Бог, зачем тебе это? Барон вгляделся в указанный абзац. На полях тонким мелким почерком, зелеными, чуть выцветшими от времени чернилами, было написано несколько строчек. – Могу продиктовать, – предложил Говоруха. – Если хочешь, конечно. Не думал, что ты любитель подобной экзотики. – Не хочу! – резко заявил Корф. – Насколько я понимаю, вслух это произносить нельзя. Ты мне это напишешь – кириллицей. И вот что, Славик: Мику, то есть Мише Плотникову, об этом ни слова. Историю расскажи, да я и сам ему изложу, а об этом – молчи! – Охотно, – кивнул Ростислав Вадимович. – Признаться, эти увлечения мне никогда не нравились. Католическая мистика, да еще худших времен! Тогда во Франции как раз расплодились катары… Корф несколько раз прочитал написанное на клочке бумаги заклинание, затвердив его наизусть. Сам листок, выйдя из библиотеки, он разорвал на мелкие кусочки и сжег в ближайшей урне. Мик был разочарован, заявив, что Ириней попросту струсил, а Овернский Клирик оказался до тупости нелюбознательным. Впрочем, подумав, Плотников решил, что еще не все потеряно, и он сядет за второй том Папюса. К тому же, юный Плотников был изрядно занят: исследования странного значка подходили к концу, вдобавок его ожидали хлопоты с рисунками Фрола и авангардистскими изысками Лиды, которые Мик собирался «толкнуть». Корф несколько успокоился – его наследник, кажется, сумел избежать сетей, в которые чуть было не попался тот, чье житие описал французский монах. |
||
|