"Петр Великий (Том 2)" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А. Н.)

Глава 6 НА НОВОЕ ЖИТЕЛЬСТВО

Невдалеке от Чекановки, у опушки, Овцын присел на бугор отдохнуть. На землю, шурша снежком, спускалась ночь. Редина сумрака взбухала под её тяжестью, лес зловеще темнел.

Андрей подул на заиндевелую бороду и, чтобы согреться немного, укутал в неё лицо. Тишина, вначале пугавшая, постепенно покоряла его, усыпляла мысли и волю. По усталому телу разливалось обманчивое дремотное тепло.

Овцын уже впадал в то сладкое оцепенение, из которого для замерзающего обычно не бывает возврата в жизнь, как до слабеющего слуха его донеслись голоса. Он попытался продрать глаза, но только сочно зевнул и глубже вобрал голову в плечи. Звуки крепли, росли, отчётливей проникали в сознание, раздражали.

– Люди? – ещё не отдавая себе отчёта, промычал Андрей и помимо собственного желания разогнул спину.

Рука его так же безотчётно нащупала за пазухой узелок, в котором лежал полученный от Созонова задаток.

Кто-то вплотную подошёл к нему, изо всех сил потряс за плечо. Из-за деревьев тающими призраками бежали людские тени.

Андрей узнал Охапкина. То, что Пётр с толпою чекановцев очутился ночью в лесу, поразило его и окончательно вернуло сознание.

– Кой леший вас в таку пору сюда пригнал?

– А кой кат за язык тебя тянет в ночной час имя нечистое поминать? – трижды сплюнул Охапкин через плечо и перекрестился на все четыре стороны.

Овцын и сам испугался нечаянно обронённого слова и в свою очередь истово перекрестился.

– Не про меня, не про нас, про басурманов богопротивных… Сгинь, пропади, оставь православных, рассыпься, лукавый…

Кто-то из крестьян, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул.

– Даш-ка-ау! – точно посаженный на кол, завопил внук Охапкина, двадцатилетний верзила Терешка. – Ходи к родителю, Да-а-аш-ка-у!

Вдалеке тревожно заскрипел снег. Неожиданный плач проснувшегося ребёнка нелепо и жутко зазвучал в суровой мгле мёртвого леса.

Овцын понял, что в Чекановке произошла какая-то непоправимая беда, выгнавшая его земляков на улицу.

– Уж не приехал ли приказный из Москвы от Пушкина оброк выколачивать? – лязгнул он зубами и, словно защищаясь от удара, загородил руками лицо.

– Он самый, – подтвердил страшную догадку Терешка: – Как прибыл, в тот же час объявил: «За нерадение повелел-де господарь бить вас нещадно кнутом, все добро отобрать и в издельные переписать».

– Тебя лишь и дожидаемся по Дашкиному хотению, – тихо обронил кто-то незнакомым Андрею голосом.

Овцын пристально вгляделся в мрак.

– Ты ещё чей будешь тут?

– Чей, как не Божий! – улыбчато ответил неизвестный. – Для Господа – человек и для человеков брат во Христе, Никодим.

Толпа засуетилась, встревожилась. Охапкин снял шапку, благословил всех двуперстным крестом и поклонился Никодиму.

– Не пора ли в дорогу? И то сколько времени загубили, Овцына дожидаючись.

Никодим первый двинулся в путь. За ним гуськом отправились остальные. Послушно, ни о чём не расспрашивая, Андрей пошёл за земляками. Уже светало, когда чекановцы отважились остановиться на роздых. Едва пристроившись к разгорающимся кострам, истомлённые люди тотчас же заснули. Не спал лишь Никодим. Запахнув потуже полы прохудившегося тулупа, он неустанно шагал вокруг лагеря, чутко прислушиваясь к малейшим шорохам леса.

В полдень беглецы спешно собрались дальше в путь. Когда началась молитва, Овцын удивлённо вытаращил глаза.

– Сплю я, иль грезится мне? С коих пор знал вас почитай что всех никонианами, а вот на же тебе – двумя перстами вдруг закстились!

Никодим не то поддразнивающе, не то с сочувствием поглядел на Андрея.

– Проведал бы вечор, куда грядёшь, всё бы и уразумел. – И вдруг гневно топнул ногой: – Откель бежишь? Не из родного ли дому? А гонит кто? Не люди ли государевы, никоновых ересей и неправды поборники?

Он запрокинул голову и так оскалил зубы, что Овцын в страхе отпрянул в сторону.

– Ан не бывать сему! Ни вам, споручники антихристовы, ни тебе, государь, никоновской ереси душу продавший, не одолеть Христа Господа и нас, рабов его, законы древние охраняющих с верою и благочестием!

Охапкин бухнулся на колени и воздел руки горе.

– Истина! Истина! Истина!

Тесно сплочёнными рядами стояли чекановцы. Каждое слово старика Никодима, ещё вчера казавшееся чужим, не касающимся их, принималось теперь как откровение. Пока имели ещё они свой угол, кое-как перебивались изо дня в день – жизнь их текла как будто по своему руслу, правда, без радостей и надежд, но привычная, такая, как испокон века у всех подъяремных людишек. С той же минуты, как из Москвы явился приказный, чтобы окончательно разорить их и, может быть, многих забить до смерти, они с ужасом поняли, что очутились у самого края погибели. И тогда по первому зову появившегося откуда-то неизвестного человека они безропотно пошли за ним. Все были твёрдо уверены, что привела к ним Никодима «Божья рука». То же, что Охапкин оказался старым другом «пророка», не только не рушило их веры в чудо, но ещё больше утвердило эту веру, придало ей особые смысл и значение.

Пётр всегда был молитвенником за народ, и через кого же другого, как не через него, блаженного старца, мог послать Господь избавление людям?

Чекановцев повели на новую жизнь, может быть, на тяжкое подвижничество и страдания, но это ни в коей мере не удручало их и не отпугивало Важно было самое главное – то, что раз навсегда зачёркнуто старое, что вдруг потеряли всякий смысл лихие, выедающие душу, как ржавчина железо, думки о недоимках, оброке, гневе господаря и приказных людей. И если символом нового бытия служит двуперстный крест, разве может не принять его всем сердцем своим измученный неволею и голодом человек?

Вот почему и Андрей, узнав, что Никодим ведёт их в непроходимые лесные дебри, где в скиту будут они свободны, как звери лесные, преисполнился такой признательности и умиления, что пал ниц перед «пророком».

– Верую! Ты еси воистину посланник Господень! Ей, верую и обетованье даю до конца дней стоять за древлее благочестие!

На пятнадцатый день пути беглые пришли, наконец, к месту нового жительства. В непроезжей и непрохожей лесной трущобе, на выкорчеванной полянке стояла низенькая, почти занесённая снежными сугробами курная избёнка. Утоптанная тропинка вела от двери к глубокому, поросшему сосняком оврагу. Через волоковое оконце вместе с вихрястыми клубами дыма полз на людей тонкий и рвущийся, как лунная стезя на ряби пруда, плач.

Никодим обнажил голову.

– То, братья мои, старец Пётр слезоточивый утреневает. – И подождав, пока подойдут отставшие, пояснил: – Даровал господь старцу Петру за великое тщание его и усердие, и труды, и подвиги великопостнические – дар слезоточения. Всегда, захочет лишь, из очей его исходят обильные слёзы, а то и рыдания. И каждой слезой омывается земля православная от грехов, а тем приближает час явления Господа в мир и суда его страшного человекам.

Слёзы понемногу стихали, переходили в долгие вздохи, судорожные зевки. Неслышно открылась дверь. На пороге показался согнутый и худой старичок. Протерев сморщенным кулаком красные от слез глаза, он приставил к крутому лбу, к трём седеньким, сползающим на полинявшие брови завиточкам два пальца и вдруг, спешно откидывая не сгибающиеся в коленях ноги, побежал, как только мог, к новоприбывшим.

– Господи, пошто сподобил меня великие мил… – вскрикнул было он, но не успел закончить. Слова потонули в бушующем потоке слёз.

Чекановцы, отдохнув, принялись за устройство нового жительства.