"Последняя война" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей, Кижина Марина)

Глава тринадцатая. "Мы вернемся сюда!.."

— О солнцеликий! Они заняли Синюю башню, сломили наше сопротивление у Восходных ворот и полностью захватили купеческий квартал! Я приказал стянуть все оставшиеся силы к дворцу, но…

Хадибу осекся, будучи не в силах высказать шаду всю правду.

— Но что? — Даманхур грозно взглянул на брата. Правая щека повелителя Саккарема судорожно подергивалась. — Отвечай, или я убью тебя своими руками!

— Я думаю, Мельсина для нас потеряна, — решился высказать свои безрадостные соображения Хадибу. — Господин, лучше пожертвовать столицей, но спасти державу. Корабли стоят под парусами, казна погружена, сейчас люди Энарека переносят документы из архива в гавань…

— Кто посмел отдать подобный приказ? — рявкнул шад. — Ты? Приказ, от которого за сотню лиг смердит государственной изменой? Прочь с глаз моих! Возьми в руки меч и иди сражаться! Во-он!

Царевич Хадибу, усталый, с красными от недосыпа глазами, быстро отступил от царственного брата на положенные полдесятка шагов, развернулся и молча вышел из комнаты. Даманхур, схватив со столика хрустальный кувшин с персиковым вином, запустил его вслед брату, но стража успела вовремя захлопнуть двери за десятитысячником саккаремского войска. Осколки цветного стекла, перемешанные с желтоватыми каплями густого пьянящего напитка, разлетелись по сторонам.

— Я не покину Мельсину! — яростно выкрикнул шад. — Энарек! Энаре-ек! Немедленно позовите дейвани! Шад желает сейчас же видеть его!

Пока слуги, совсем недавно кичившиеся своей готовностью выйти в одиночку против сотни дикарей, а теперь заробевшие перед лицом ставшей реально осязаемой угрозы, искали Энарека, Даманхур метался из угла в угол своей любимой комнаты, обитой желтым шелком и выложенной драгоценными каплями "слез богини моря" — янтарем. Необычное для саккаремского дворца помещение украшали по советам покойной матери Даманхура, происходившей родом из далекого Нарлака. Госпожа Ригильда всячески пыталась привить своему супругу Бирдженду нарлакские вкусы и во многом преуспела — часть личных покоев солнцеликого отделали по ее приказаниям. Даманхур, приняв трон и став полновластным хозяином дворца, не стал ничего менять — отчасти в память о матери, отчасти для разнообразия.

— Повелитель?

Энарек возник словно из ничего. Глава Государственного совета ходил тихо, и поэтому взбешенный Даманхур не заметил появления пришедшего на зов дейвани. Шад, тяжело дыша, повернулся к Энареку, и тому показалось, что на него смотрит из зарослей дикий зверь, готовый вцепиться в горло ничего не подозревающей жертве.

— Ты!.. Почему ты послушался неразумного приказа Хадибу? Кто вывозит дворцовые ценности и бумаги в порт?

— Это делается не по его, а по моему распоряжению, — не повышая голоса, ответил дейвани. — Как только библиотека будет погружена на корабли, они отправятся в Дангару. Это произойдет не позже чем на рассвете. Надеюсь, мы успеем.

— Что успеете? — растерялся Даманхур. — Я не понимаю тебя, Энарек!

— Государь, — бесстрастно сказал дейвани, — бой идет в самом городе. Мергейты взяли двое ворот, значит, скоро неминуемо падут и остальные. Уже начались пожары. Твой дворец не является крепостью, и, как только степняки подойдут к нему, завяжется тяжелейшая битва, которую мы, разумеется, проиграем. Все, что смогут сделать твои гвардейцы и остатки аррантских центурий, — прикрыть наше бегство. Прошу простить за прямоту, о солнцеликий.

Даманхур замолчал. Вопреки доводам разума он доныне надеялся, что неудача у Синих ворот не станет фатальной. Что обученные и отлично вооруженные арранты отобьют захваченную башню и восстановят целостность обороны города. Что, в конце концов, Атта-Хадж явит чудо и не оставит наследников Провозвестника без помощи.

Но ежели Энарек, муж рассудительный и осведомленный в делах государства, сократившегося до размеров одного города, а теперь уже только дворца шада, дал распоряжение вывозить сокровища — огромную библиотеку, состоявшую из многих тысяч документов, свитков и книг, значит, дело плохо.

— Неужели… — начал шад. — Я не могу поверить!

— Придется, господин, — быстро ответил дейвани, сделав неопределенный жест ладонью. — В порту осталось мало кораблей. Все торговцы еще на закате подняли якоря и вышли в море. Предполагаю, что через некоторое время начнется безумное столпотворение — часть жителей столицы уже сейчас направляются к гавани и просят взять их на борт. Луна взойдет через два квадранса. В это время ты обязательно должен прибыть на свою галеру.

— Где аррантские легионы, обещанные Гермедом? — сорвавшись, завопил Даманхур, сжимая ладони в кулаки. — Два легиона! Два! Четыре тысячи тяжеловооруженных островитян за несколько мгновений вымели бы с улиц Мельсины эту степную грязь!

— Легионы в пути. — Лицо Энарека не изменилось. Дейвани просто не обратил внимания на несдержанность своего шада. — Видимо, кораблям придется повернуть обратно и воины Аррантиады высадятся на Дангарском полуострове, присоединяясь к армии твоего царственного сына Абу-Бахра. Не забудь, что арранты бьются в пешем плотном строю, невозможном на узких улицах наших городов. Господин, умоляю тебя, как только подданный может умолять повелителя, — безотлагательно поезжай в гавань. Мы скоро возвратимся в Мельсину и, даже если город сильно пострадает, восстановим ее. Страна может прожить без столицы, но без шада… Безвластие гораздо страшнее, а я думаю, что твои сыновья, узнав о твоей кончине, не преминут начать свару. Династический раздор станет подлинной гибелью Саккарема.

— Подождем, — упрямо сказал Даманхур. — У Хадибу достаточно войск, чтобы отбросить мергейтов обратно за стену и завалить проломанные ворота. Город устоит.

— Нет, — непреклонно ответил Энарек. — Судьба Мельсины предрешена. Прости, солнцеликий, но долг призывает меня. Время коротко, а я обязан спасти то, что еще можно.

Когда Энарек покинул комнату, сам шад, неотступно сопровождаемый безъязыким мономатанцем и тенями личных телохранителей, прошел через череду покоев, поднялся по винтовой лестнице на одну из угловых башен дворца и вышел на балкон. Как назло, ночь выдалась темная, со стороны океана нагнало облаков, и только на восходе едва серебрились первые лучи луны, готовой выползти из-за горизонта.

Слух Даманхура различил непрекращающийся шум битвы в полуночных кварталах столицы, слитные крики многих сотен голосов, перестук копыт и бряцание оружия, сливающиеся в глухой рев, напоминавший сильный морской прибой. По темным улицам Мельсины струились цепочки факелов, неподалеку от Синих ворот занимался тусклым ленивым пламенем дворец эмайра Эс-Сувара — только у этого большого красивого дома по углам возвышались минтарисы в форме копейных наконечников, сейчас подсвеченные разгорающимся огнем. Пылала часть квартала, где располагались самые богатые лавки, пожар, судя по всему, подбирался к опустевшему сегванскому концу. Торговцы и воины с полуночи, вместе с жившими рядом с ними людьми из Галирада, еще минувшим вечером погрузились на свои длинные, похожие на хищных рыб корабли, бросив склады с товарами, и подняли паруса. Как-никак жизнь дороже.

Повернувшись налево и глянув в сторону порта, Даманхур сумел разглядеть несколько десятков саэт, освещенных мерцающими фонарями, и какое-то смутное клокотание на длинных узких причалах. Все ясно. Перепуганные нашествием жители Мельсины, как и предсказывал Энарек, готовятся к исходу. Спасение для них только в море.

"Воображаю, какие цены теперь заламывают владельцы судов за крохотное место на палубе, — появилась отвлеченная мысль. — Сегодня на вес золота ценится все, что может плавать и нести хоть клочок парусины. Мергейты не любят моря им неведомо искусство кораблевождения. Возможно, некоторым моим подданным повезет…"

Два главных храма города, посвященных Атта-Хаджу и Богине, Простершей Руку Над Морем пока оставались в стороне от битвы, но были ярко освещены факелами, цветными светильниками и кострами, разведенными прямо на улицах. Судя по мельканию теней и доносящейся богослужебной музыке, в огромные храмы — один под синим куполом, другой под зеленым — сошлись люди со всех близлежащих кварталов, а мардибы беспрестанно возносили моления Высшим силам. Они еще надеялись, что покровители Саккарема защитят город или хотя бы их жизни.

"Кто ответит: как такое могло случиться? — в смятении думал шад, шаря незрячими глазами по едва вырисовывающимся во тьме зданиям города. — Какую силу обрел этот вонючий степняк? Как ему удалось войти в город, который даже при правильной осаде никогда не смогли бы взять сами арранты? Гурцату же понадобилось немногим меньше трех седмиц! Мир рушится…"

Шад еще долго стоял, наблюдая с высоты за Мельсиной, и от его взгляда не могло ускользнуть, что пожары распространяются по городу все шире, раздуваемые налетающим с моря ветерком, а рев сражения неуклонно приближается к дворцу.

Три седмицы. Двадцать один день. Именно столько продлилась осада мергейтами столицы некогда великого и непобедимого Саккарема.

Шад, его приближенные и военачальники знали: командует обложившим город войском не сам хаган степняков, а некий Ховэр, большой сотник. Хотя мергейты не желали вступать в переговоры, командовавший мельсинской гвардией Хадибу изредка отправлял через тайные ходы, ведущие за стены, самых ловких воинов с приказом захватить пленных. Однажды опытные десятники гвардии, вышедшие на очередную «охоту», приволокли в город аж настоящего тысячника степного войска, куда более осведомленного в планах и делах Гурцата, нежели простые нукеры. Мергейт вначале упорно не желал ничего говорить, но когда палачи Черной башни — самой страшной тюрьмы шаданата — побеседовали с ним, попутно лишив нескольких фаланг на пальцах и правого уха, а заодно припугнув раскаленным железом, Хадибу выяснил: Гурцат по совету одного из своих ближних (якобы нардарца, заслужившего доверие хагана) внезапно покинул стоящее под Мельсиной войско и зачем-то уехал на полночь, к горам.

По приказу Гурцата тумены не отходили от саккаремской столицы, согнанные со всей округи пленные, руководимые нанятыми (опять же по подсказкам таинственного человека из Нардара! Хадибу мысленно возненавидел эту продажную шкуру и пообещал обязательно изловить для примерной казни) в Халисуне мастерами, возводили деревянные осадные башни, однако Ховэр не пытался штурмовать город. Мергейты выжидали.

Способный трезво оценивать обстановку, дейвани Энарек почуял неладное после неудачной вылазки, предпринятой в начале осады, когда подошла аррантская помощь в виде полутысячи пехотинцев, нескольких кораблей и баллист, способных метать снаряды с горючей смесью или связки дротиков. Под огнем метательных машин сразу же погибла лучшая гвардейская сотня, обязанная отвлекать мергейтов, а затем несколько крупных отрядов саккаремского войска полегли под стенами города из-за непредсказуемости действий степняков.

Кавалерии Даманхура надлежало прикрывать аррантскую когорту, вышедшую из городских ворот, прямо напротив которых варвары устроили лагерь. Но командир саккаремцев пренебрег строжайшими указаниями Хадибу, ясно гласившими: мергейтов не преследовать и не позволять себя окружать. Тысячник оставил без защиты пехоту и в азарте боя погнался за якобы побежавшими с поля битвы степняками. Отдельные отряды мергейтов обошли конницу шада справа и слева, перекрыли пути отхода к Мельсине и, взяв в плотное кольцо, уничтожили еще до полудня.

"Черепаха" аррантов, прикрытая плотными четырехугольными щитами, все же выполнила свою задачу — разгромила лагерь врага, но и только. Когда сидящие на своих маленьких проворных лошадках мергейты начали вплотную обстреливать островитян из луков, щиты не выдержали. Выпущенная почти в упор стрела пробивает доспех любой толщины, не говоря уже о досках щитов, а гоняться за подвижной и невероятно многочисленной конницей пешие арранты просто не могли. Центурион Гай Септимий приказал отходить к городским башням и в сей же момент упал сам — со стрелой, пробившей горло.

Многие арранты на другой день приносили жертвы своим богам, благодаря за то, что все огромное воинство, собравшееся под Мельсиной, не бросилось на потрепанную и медленно ползущую к воротам «черепаху». Пятьсот человек не в состоянии одолеть пятьдесят тысяч. Мергейты просто постреляли из луков и откатились, причем большинство из них вовсе не приняли участия в бою. Однако из пяти центурий уцелели только две.

Судьба не проявила благосклонности и к напросившемуся в аррантский отряд послу Нардара, молодому Хенрику Лауру. Он вернулся в город, но лекари сразу же вытащили из груди родича кониса Юстиния три стрелы, еще одну — из бедра и последнюю, нанесшую самое тяжелое ранение, — из-под ключицы. Хенрика опекал личный целитель самого Даманхура, однако спустя двое суток после неудачного сражения сын нардарского повелителя скончался от лихорадки на руках у брата. Огорченный шад позволил нардарцам, находящимся в столице, провести на площади перед дворцом обряд огненного погребения — к вящему неудовольствию мардибов из храма Атта-Хаджа, не жаловавших чужие верования.

Младший Лаур, Асверус, оставался безутешен, рвался отомстить степнякам и поучаствовать в других вылазках, столь же бесполезных и кровопролитных, но шад категорически запретил посланнику покидать отведенный нардарской миссии особняк на улице Десяти Роз.

…Светлейший эрл Трайс Глоговец в битвы, разумеется, не стремился, а однажды утром Энарек доложил шаду, что дворцовому управителю передали свиток с посланием от представителя империи Нарлак. Даманхур, развернув пергамент, только выругался: господин Трайс в самых изысканных выражениях запоздало извещал саккаремского шада о том, что вынужден уехать, дабы лично доложить своему кенигу о событиях в шаданате. Если называть вещи своими именами, гордый эрл попросту сбежал из Мельсины на корабле вместе со всем нарлакским посольством, казной и приобретенными здесь же наложницами. Даманхур, это стало ясно как день, больше не мог рассчитывать на помощь сильного, но неверного союзника с полуночи.

Верными данному слову и принятым обязательствам оставались только арранты. Благородный Гермед, бесспорно, очень расстроился и растерял изрядную часть самоуверенности, узрев гибель почти двух третей присланного басилевсом отряда, но при встречах с шадом бодрился, утверждая, что подобные неудачи крайне редки, а поражение вызвано не недомыслием военачальников, но неблагоприятным стечением обстоятельств. Срочная депеша в Арр отправлена, баси-левс Тиберис и Сенат Аррантиады чтят заключенные договоры, и наверняка на Благословенном острове уже готовы выйти в море затребованные Даманхуром два пехотных легиона, которые переломят ход войны в пользу Саккарема. Тем более что Абу-Бахр, любимый сын и наследник шада, заканчивает сбор в Дангарском эмайрате огромного наемного войска, способного полностью уничтожить мергейтов, если таковые вдруг сунутся в Междуречье.

— Ничего страшного, — увещевал шада Гермед. — В любой войне, о царственный, случаются победы и поражения. Недавняя неудача лишь добавила нам решимости. Уязвлена военная гордость Аррантиады, а значит, мы должны вернуть себе славу, испятнанную на полях возле твоей столицы.

Может, так бы все и произошло, но на двадцатый день от начала осады в лагере степняков поднялось невиданное оживление. Со стен рассмотрели, как взметнулось над шатрами знамя с Золотым Соколом, множество дикарей собрались возле благоразумно отогнанных от укреплений Мельсины кибиток…

Хаган мергейтов вернулся!

Конечно же, осада доставляла жителям столицы множество неудобств. Многие горожане, в особенности люди богатые, покинули город на личных саэтах или заплатили чужеземным купцам за перевозку неожиданных пассажиров на Дангарский полуостров. Однако из полных ста тысяч человек, находившихся за стенами окруженного степняками города (это если считать жителей и остатки саккаремской армии, укрывшиеся в Мельсине), уехали не более чем несколько сотен. Прочие твердо верили — Гурцату никогда не взять столицы Полуденной империи, через две-три седмицы мергейтам надоест бесполезное бдение под стенами и они уйдут.

Степняки считались привычным злом, подобным шторму или засухе. В чайханах горожане ежедневно обсуждали приносимые дежурящими на укреплениях воинами новости, наподобие явления очередного тумена мергейтов, разбившего лагерь неподалеку от сгоревшего летнего дворца шада, или варварского праздника, устроенного завоевателями в недавнюю ночь полнолуния. Визжали боевые флейты, грохотали бубны — степняки веселились, воздавая почести своим неведомым богам… Ничего интересного.

Мельсина отлично снабжалась продовольствием по морю, а цены на мясо и муку если и поднялись, то ненамного. В укрытой стенами гавани по-прежнему швартовались купеческие галеры, окрестные рыбаки исправно поставляли на рынки морской урожай, и все обитатели столицы сходились во мнении: осада — это, конечно, неприятно, но не страшно. Тем более что в городе пока достаточно саккаремских войск, не сегодня завтра придет помощь из Аррантиады, и не далее как к концу лета война кончится.

Мергейты, используя труд тысяч рабов, соорудили-таки две высокие осадные башни, способные перекинуть мостки на зубчатую стену, но держали эти жуткие нескладные строения поодаль от крепости. В то же время они согнали в большое стадо всех уцелевших в окрестностях столицы быков и волов, рассчитывая, что в нужный момент животные подтянут осадные машины ближе к городу. Военачальники шада и аррантские лавагеты только усмехались, глядя на неумелые приготовления степняков. Перво-наперво им следовало бы обить башни сырыми коровьими или бараньими шкурами, чтобы огненные стрелы саккаремцев не подожгли их, едва начнется штурм. Во-вторых, взять Мельсину с помощью только двух башен? Смеетесь? Это столь же невозможно, как с помощью звука труб обрушить городские стены. В Книге Провозвестника имелась такая легенда, но многие сомневались в ее истинности.

Минувшим днем установленная на площади перед мельсинским храмом Богини клепсидра успела повернуть указывающую время стрелку на шесть делений. Помощник храмового мардиба, в обязанности которого входило отбивать прошедшие часы на огромном гонге, протяжный звук которого разносился почти по всему городу, шесть раз ударил длинной колотушкой по медному диску.

Спустя квадранс Даманхур получил известие: в лагере мергейтов замечено невероятное оживление. Вскоре начало темнеть, и гонец от Хадибу известил Даманхура, что мергейты готовятся к вылазке. Шад удивился: все известные ему армии мира старались избегать ночных сражений. Они неудобны для нападающих, которые обязательно понесут куда большие потери, нежели днем, а осаждаемым ночная атака дает куда больше преимуществ. Горожане, отлично знающие все закоулки столицы, смогут легко одолеть непривычных к уличному бою степняков, даже если те прорвутся через стену. Что, впрочем, относится к области сказок, ибо мергейты не сумеют не только проломить толстые укрепления, но даже подобраться к надежно защищенным бастионами воротам.

В сумерках началась вторая атака мергейтов на столицу Саккарема.

Осадные башни тянули не только волы, но и люди — саккаремцы, обращенные в рабство завоевателями. Скрепя сердце Хадибу приказал стрелять по своим. Несчастные оказались меж двух огней — сзади наступали степняки, убивавшие любого, кто пытался бежать, а сверху, со стен, непрерывным потоком извергался град стрел, падали горшки с аррантским огнем и лилась горячая смола. Но количество пригнанных к стенам рабов казалось неисчерпаемым, установленные на катки башни неумолимо продвигались вперед, а Гурцат не обращал внимания на жертвы.

Хадибу, не уходивший с укреплений и лично возглавлявший оборону, преждевременно счел, что штурм провалился, увидев, как баллисты островитян точно поразили обе осадные машины. Башни мгновенно вспыхнули, превратившись в гигантские факелы, разогнавшие ночную тьму на многие лиги вокруг. Собравшиеся для защиты Алмазных ворот саккаремские гвардейцы радостно закричали, а благородный Гермед, явившийся посмотреть на штурм, только расхохотался, видя беспомощность мергейтов, но…

Синие ворота обороняло гораздо меньшее число воинов, и никто не ожидал, что степняки отправят сравнительно небольшой отряд пощупать оборону саккаремцев на другом направлении. По замыслу Гурцата этой полутора сотне нукеров отводилась в начинавшемся кровавом представлении главная роль.

Доселе неизвестно, отчего гвардию Синей башни на некоторое время обуял смертный ужас, да такой, что взрослые сильные мужчины буквально разбежались с вверенного им укрепления, бросая оружие и истошно вопя. Общее безумие затронуло всех, включая тысячника, который, не долго думая, сиганул с высоты стены прямо на каменную мостовую улицы.

Десятки веревок с крючьями на концах вцепились в каменные зубья стены, приставлялись наспех сделанные лестницы, первые мергейты спрыгнули на землю Мельсины. Ощущение страха прошло, опомнившиеся и вернувшиеся гвардейцы попытались сопротивляться и дать сигнал тревоги, но степняков, забравшихся на стену, оказалось слишком много, и каждый нукер дрался с яростью умирающего дракона. Немногие уцелевшие в бойне потом утверждали, что дикари в тот решающий момент словно потеряли человеческий облик и, даже будучи смертельно раненными, уходили из этого мира, обязательно прихватив с собой десяток врагов. Еще говорили, будто захвативших Синюю башню вел саккаремец с остановившимся взглядом человека, одержимого злыми духами… Именно он показал неразумным мергейтам, как открыть ворота.

На укреплениях Алмазной праздновали легкую победу, а под сводами арки Синей грохотали копыта степной конницы. Всадники не рассыпались по улицам для грабежа, но двигались слитными отрядами, сметая патрули городской стражи. Когда они добрались до соседних Восходных ворот и выбили охрану, завоевателям открылся второй путь для вторжения в саккаремскую столицу.

Защитники Алмазной башни слишком поздно заметили неладное. Сплошной поток степняков захлестнул купеческий квартал, мергейты устремились дальше, постепенно окружая Алмазную, словно знали, что именно здесь собралась большая часть гарнизона Мельсины. Хадибу наконец с ужасом осознал, что разыгранная перед его глазами живая картина с участием осадных башен, рабов и нескольких тысяч мергейтов, укрывшихся за спинами пленных, служила лишь ради отвлечения внимания от главного прорыва степняков в город.

Аррантские центурии выстроились на широких, прилегавших к стене улицах, выставили вперед длинные копья и начали постепенно теснить врага, но, когда командир островитян понял, что когорту вскоре окружат, пришлось дать приказ к отступлению, прикрывая отход гвардии шада. Хадибу ускакал во дворец доложить Даманхуру о полном поражении и вероятной сдаче города. Вскорости царевич вернулся, на его лице застыло выражение отчаянной безнадежности. В Мельсину вошли три полных тумена, остальные пока ждали за стенами.

Мельсина превращалась в сплошное поле битвы. Горожан, конечно же, насчитывалось гораздо больше, нежели степняков, но половину из них составляли женщины или дети, и далеко не все мужчины-мельсинцы умели держать в руках саблю. Дрались везде: на улицах, в квадратных внутренних дворах, в садах и на бывших рыночных площадях. Личные дружины благородных эмайров обороняли дома своих господ, остатки гвардии шада сбились в два отряда, отчаянно прорывавшихся к дворцу, а затем к порту, где еще стояли вместительные триеры аррантов и несколько десятков купеческих саэт. Одним из отрядов командовал Хадибу.

Младший брат Даманхура погиб нелепо. Он сумел заставить своих воинов держать строй, справа его прикрывали арранты, которые и в отступлении сохраняли присущие войску басилевса Тибериса торжественную величественность и спокойствие. Наседавшие степняки, в глазах которых горела только злоба и жажда крови, начали очередную атаку. Хадибу, заметив, что на правом крыле оборона вот-вот не выдержит яростного натиска, рванулся туда, его задела шальная стрела, а потом, как только десятники восстановили строй, он в толчее налетел на обнаженную саблю одного из гвардейцев. В темноте никто не заметил, что десятитысячник покачнулся и сполз с седла.

Хадибу, победителя меорэ и надежду саккаремского воинства, затоптали. Вначале по нему пронеслись отступающие гвардейцы, их работу довершили копыта степных лошадей. Валявшийся на улице изуродованный труп никто потом не опознал, да и некому было…

Хотя Гурцат строжайше приказал нукерам не поджигать Мельсину, пожары начались сами собой — кто в суматохе станет обращать внимание на выпавший из кольца факел? Огонь зародился в деревянных домах полуночных и восходных кварталов, приходивший с океана ветер уносил искры, щедро разбрасывая пламя на крыши близстоящих домов, но разливающееся море огня не могло остановить завоевателей.

К тому времени, как над Восходным морем появился ущербный диск луны, больше двух третей города перешло в руки мергейтов. Тысячники и сотники безостановочно гнали нукеров в сторону дворца шада и к пристаням, а въехавший в самый великий город материка хаган Гурцат приказал любой ценой еще до восхода привести к нему саккаремского владыку Даманхура. Если, правда, тот не успел покинуть Мельсину.

Дворец защищали от распространяющегося огня широкая площадь и невосприимчивые к искрам каменные стены, поэтому пламя доселе обходило его стороной. Однако и здесь, в святая святых саккаремского шаданата, не обошлось без чудовищных разрушений. Охваченный пожаром дом (некогда принадлежавший самому светлейшему дейвани Энареку) завалился прямо в соседствовавший с ним водоем, созданный текущими с холмов ручьями. Огромная волна черной воды выплеснулась за гранитные поребрики и с ревом устремилась вниз по улицам.

Шад Газзал, воздвигнувший знаменитую башню с золотым куполом, не мог даже предположить, сколь бесславно погибнет его лучшее архитектурное творение. Тугие струи на изумление быстро подмыли осевший за многие столетия фундамент и каменную кладку, и гигантская Башня Шадов удивительно медленно, будто в полусне, начала обрушиваться, засыпая градом обломков ажурные, выложенные цветной мозаикой строения дворца солнцеликого.

Полуденное крыло дворца оказалось полностью уничтожено — тяжелый, сминающийся в полете купол Башни в щепки разнес толстые балки, осколки камня, упавшие с неизмеримой высоты, насквозь проламывали стены, обращали в стеклянную пыль драгоценные витражи… Сорок жен щада Даманхура, евнухи, прислужницы и малолетние дети, жившие в серале, не успели выбраться наружу. Среди погибших была и старшая дочь хагана Гурцата Алан-Гоа, выданная замуж за Даманхура в благодарность за помощь Саккарема в войне с меорэ.

Предусмотрительный дейвани Энарек позаботился об архиве шаданата, но напрочь позабыл о спасении семейства своего господина.

Доселе для степняков оставались неприступными только храмы. Над синей кровлей храма Богини постепенно сгущалась тьма, которая даже в ночи казалась пятном абсолютной черноты, окруженной розовыми взблесками молний, а к "дому Атта-Хаджа" мергейты еще не успели подойти. Мало кто из обуянных паникой мельсинцев замечал, что Богиня разгневана…

Шад Даманхур не видел, как здание с голубым куполом постепенно окружается туманом божественной силы. Сопровождаемый несколькими десятками телохранителей и гвардейцев, повелитель Саккарема пытался прорваться к гавани. Построенный на верфях Аррантиады корабль с гордым названием «Альгалиб» — «Победитель», ныне звучавшим как жестокая насмешка, ожидал своего владельца.

— Господин, следует немедленно уходить! Быстрее, солнцеликий!

Шад, вздрогнув, обернулся. Постепенно до него начал доходить смысл сказанных начальником охраны слов.

— Д-да, конечно, — слегка кивнул Даманхур. Со своего балкона он видел, что на широкой площади перед дворцом вовсю кипит драка и выливавшийся с улиц поток мергейтов все более и более теснит разрозненные гвардейские отряды. Когда шад расслышал невероятный грохот и понял, что рухнула Башня Газзала, им овладело оцепенение — он буквально не мог сдвинуться с места. Не будь рядом внимательного стражника, Даманхур остался бы стоять на верхней галерее, тупо дожидаясь, когда за ним придут степняки.

Обширный и запутанный дворец правителей Саккарема обезлюдел — командир внутренней стражи снял большинство постов, отправив людей на площадь, придворные и слуги разбежались, позабыв о судьбе солнцеликого, которого им, как верным подданным, надлежало спасать в первую очередь.

— Вниз, повелитель. — Десятник почтительно посторонился, уступая дорогу шаду. — К закатному крылу и конюшням. Светлейший Энарек ожидает в тронном зале. Мы пройдем через нее.

"Энарек? Похоже, только он не бросил меня сейчас, — подумал Даманхур, быстро шагая по ступенькам. Поворот направо, несколько помещений, завешанных бесценными коврами… — Даже проклятый мономатанец куда-то подевался!"

Шад не заметил, что черный слуга неотступно следует за господином, прячась за спинами телохранителей. Мономатанец не мог никуда сбежать — дворец являлся его домом, а человек, правивший Саккаремом, — единственным сколь-нибудь близким существом в разрушающемся мире.

— Ваше величество?

Дейвани Энарек действительно не покинул дворец, как остальные, а терпеливо дожидался господина. Даманхур с изумлением отметил, что низкое золотое кресло без спинки, главный символ власти шадов, исчезло с возвышения, занимаемого им много сотен лет. Перехватив взгляд повелителя, Энарек, рядом с которым стояли полтора десятка хмурых гвардейцев, пояснил:

— Мои люди перенесли Золотой Трон на корабль. Он не должен попасть в руки дикарей.

— Жалко отсюда уходить, — вздохнул Даманхур. — Энарек, скажи, ты уверен в том, что наше… — шад хотел сказать «бегство», но вовремя одумался, — …наше путешествие в Дангару необходимо? Может быть, обойдется?

— Не стоит искушать судьбу, — бесстрастно ответил дейвани. — Арранты недавно отступили в гавань, там же находится посланник Гермед и остальные чужеземцы, кроме…

Энарек указал глазами на скромно стоявшего в отдалении Асверуса Лаура, сына кониса Нардара.

— Что ты здесь делаешь? — нахмурившись, быстро спросил шад. — Если не ошибаюсь, Энарек приказал вывезти посольства сразу после полуночи, а сейчас дело идет к рассвету.

— Да простит меня царственный, — нардарец поклонился, — я не успел уйти с остальными, Моих соплеменников я либо потерял в суматохе, либо они оказались перебиты варварами. Мне удалось пробиться во дворец… И теперь я нахожусь рядом с вашим величеством.

Пересчитав глазами собравшихся в тронном зале людей, Энарек понял, что, возможно, ему удастся сохранить жизнь шада по дороге к гавани, где каждому предстоит драться самому за себя. Пятнадцать личных телохранителей Даманху-ра, два десятка великолепно знающих искусство боя гвардейцев… Черномазый так некстати затесался, но мономатанец силен и будет сражаться за Даманхура до последнего. В придачу — молодой нардарский посол. Внизу, возле конюшен, ждет последний резерв дворцовой стражи — полсотни воинов, которые расчистят шаду и его дейвани путь в морской порт, сейчас наверняка запруженный паникующими людьми.

— Пусть нам поможет Атта-Хадж, — выдохнул Энарек. — Идемте. Надеюсь, повелитель, в грядущем ты станешь знаменит не только тем, что некогда уничтожил мергейтов, — это случится, я знаю! — но и другим: как истинный владыка, ты последним ушел из мельсинского дворца.

Двигались быстро, минуя бесчисленные пустые и темные дворцовые коридоры, проходя садики во внутренних дворах… Обитавшие там птицы, несмотря на продолжающуюся ночь, беспокоились, словно предчувствуя беду. Из зверинца доносилось подвывание хищников, метавшихся по клеткам. Людей на глаза не попадалось, да какой ночной смотритель останется в такие страшные времена надзирать за факелами или подметать мраморные полы?

— Тихо! — вдруг воскликнул один из десятников, неотступно следовавший за Даманхуром. — Слышите?

Отряд приостановился. Вскоре шад различил приближающийся топот многих ног и гортанные вскрики. Судя по всему, степняки разбили дворцовые ворота и прорвались в покои саккаремского владыки.

Не меньше трех десятков мергейтов вылетели из бокового коридора и обрадованно заорали, увидев врага. Звякнула сталь, телохранители шада плотным кольцом окружили Даманхура, а он сам схватился за пояс.

Неизменная сабля исчезла. Осталась лежать то ли в тронном зале, то ли еще где. Да разве шад обязан носить саблю в своем собственном дворце?

Первый натиск гвардейцы отбили с честью, не потеряв ни одного человека раненым или убитым и прикончив четверых нападавших. Однако, судя по долетавшему из гулких коридоров шуму, скоро здесь окажется почти сотня степняков, и тогда им не составит труда смять дворцовую стражу численностью. К счастью, в толчее варвары не могли использовать самое страшное свое оружие луки. Тогда надежды на опасение не осталось бы.

Саккаремцы отступали, стараясь не подпускать близко разозленных неудачей степняков. Длинные сабли и выучка воинов гвардии да весьма искусных телохранителей, обучавшихся своему ремеслу с детства, позволяли отходить к лестнице, ведущей на первый этаж, не слишком быстро, но без потерь.

На пути оставалась только оружейная комната. До нее требовалось пройти шагов тридцать, не более. За ней откроется выход на галерею и лестница в большой внутренний двор, где расположены конюшни. Кроме того, там находятся еще пятьдесят отборных гвардейцев, которые в случае надобности прикроют отход Даманхура и главы Государственного совета.

"Где теперь этот совет? — мельком подумал шад. — Наверняка большинство эмайров сбежали, как только появились известия о сдаче города степнякам, почти у каждого свой корабль. Те, кто почестнее, бьются на улицах вместе со своими дружинами, защищая Мельсину. Если Предвечный позволит нам добраться до Дангары, придется жестко наказать трусов, которые совершенно точно примчатся туда, спасая свои изнеженные шкуры! Интересно, Хадибу уцелел? Если нет, то пусть его душу примет в своих покоях Атта-Хадж!"

В основном благодаря узким, не более чем в полдюжины шагов, коридорам, отряд благополучно добрался до входа в Оружейную — мергейты наседали, их становилось все больше, но пока преодолеть сопротивление телохранителей солнцеликого варвары не могли. Едва распахнулись створки дверей зала, где хранилась собранная со всего света коллекция клинков, Даманхур понял, что теперь его жизни угрожает более чем реальная опасность.

Мергейты, выбравшись в большой зал, обязательно рассыплются по сторонам, беспрепятственно окружат саккаремцев и спустя квадранс уничтожат невзирая на самое яростное сопротивление. Ажурные двери Оружейной из позолоченного орехового дерева служат более для красоты, нежели для защиты, и рухнут при первом же сильном ударе.

Как ни старались гвардейцы, пропустившие вперед шада, закрыть дверь и тем хоть на краткое время остановить степняков, они потерпели неудачу. Часть дикарей погибла, другие прошли по трупам своих товарищей, вслед повалили остальные. Десятник стражи едва сумел сбить гвардию в единый отряд и крикнуть шаду: "Спасайся, солнцеликий!" Даманхур почувствовал, как дейвани схватил его за руку и силой потащил за собой, к другому выходу из залы.

"Все равно ничего не выйдет, — обреченно подумал шад. — Не успеем. Так лучше погибнуть в бою и предстать перед Атта-Хаджем с чистой совестью, чем позорно умереть во время бегства!"

Шад стряхнул ладонь Энарека, ожигая зверским взглядом своего управителя, и торопливо огляделся в поисках подходящего оружия. Дворцовая коллекция удовлетворила бы вкусы самого придирчивого воина, однако времени долго выбирать не оставалось. Даманхур просто ударил локтем по тонкому стеклянному колпаку, под которым на темно-зеленом шелке лежали четыре клинка, схватил более привычную для руки саккаремца альфангу, развернулся и столкнулся нос к носу с нардарцем Асверусом. Лаура-младшего уже ранили, и он отступил за строй гвардии, чтобы вытереть кровь с рассеченного виска да сменить оружие — его узкий меч, более подходивший для дворцовых церемоний, нежели для серьезной драки, обломился возле гарды. В руке Лаура остался лишь неприглядный огрызок.

— Если шад позволит, — высоким голосом сказал молодой человек, — я воспользуюсь одним из его сокровищ… хотя бы вот этим.

Даманхур только кивнул. Естественно, что из оставшихся трех клинков нардарец взял длинный прямой меч с вычурным гравированным узором на лезвии. Когда шершавая рукоять оказалась в ладони Лаура, посланник вытаращил глаза.

— Что?.. Откуда здесь это?

— Спроси моего деда, — огрызнулся шад. — Солнцеликий Абу-Синн купил меч неизвестно у кого лет пятьдесят назад. Чего стоишь? Или своей жалкой царапины испугался?

Нет худшего оскорбления для нарлака или нардарца, чем слова о трусости. Однако сейчас Лаур не обиделся на шада, а только приобрел куда большую решимость не уронить честь конисата перед глазами саккаремского владыки и немногих воинов, оставшихся ему верными до конца. Асверус мельком отметил, что даже кажущийся пожилым и слабым Энарек раздобыл где-то саблю и шагнул в сторону, откуда доносилось пронзительное лязганье скрещивающихся клинков.

"Странное оружие у Даманхура, — пробежала мысль у нардарца, разглядевшего выбранную шадом обоюдоострую, расширяющуюся от гарды альфангу. — Это не металл… Будто стекло или горный хрусталь. А мне, похоже, досталось нечто вовсе удивительное…"

— Уходи, повелитель! — заорал десятник, увидев, что Даманхур ввязался в бой. — Ухо…

Телохранитель запнулся на полуслове и едва не пропустил неумелый удар одного из степняков, противостоявших дворцовой страже. Шад, выкрикнув что-то невнятное, оттолкнул телохранителя и врубился прямо в гущу мергейтов. Он хотел умереть. Но по непонятной причине оставался жив.

Изогнутая широкая альфанга Даманхура, выполненная из неизвестного материала, перерубала клинки мергейтов, как отточенная дангарская сабля разрезает надвое брошенный в воздух шелковый платочек. Шад рубил направо и налево, нисколько не соблюдая благородные законы битвы, целя в ноги, по лицам, рукам… Кривой меч напитывался чужой кровью, капли которой веером разлетались по залу, и постепенно начинал светиться тускло-желтым огнем, разгоравшимся в его прозрачной глубине. Вслед за Даманхуром в толпу степняков, как лев в стадо овец, ворвался невысокий худенький чужеземец, обладавший не менее чудесным клинком — длинное лезвие шириной в половину ладони, серебряная и бурая насечка, складывающаяся в сложный узор, глубокий дол и фигурное серебряное яблоко на окончании рукояти…

Благородный Энарек оказался удачлив. На него никто не обращал внимания, а потому дейвани, в последний раз державший в руках оружие лет тридцать назад, предпочитая оружию перо и калам, остался без опеки гвардейцев или личной охраны шада. Один из мергейтов с легкостью отвел прямой удар Энарека и отмахнулся саблей, задев дейвани по руке. Энарек охнул, попятился, и, не прикрой его вовремя какой-то молодой гвардеец, Даманхур лишился бы своего верного советника.

Удивительно, но вмешательство всего двух человек — шада и нардарского посланника — переломило ход небольшой битвы, грозившей стать для саккаремцев последней. Вероятно, ярость людей, у одного из которых мергейты отняли брата, а у другого — огромное государство, усилили таинственные свойства старинных клинков, столько лет пролежавших без дела в дворцовой коллекции. Когда гвардия увидела, что их господин, защищаемый со спины Асверусом Лауром, запросто перебил не меньше полутора десятков мергейтов и стольких же ранил, командир стражи с неразборчивым кличем ринулся вперед. За ним бросились уцелевшие, и теперь сопротивляющиеся превратились в нападающих. Степняков оттеснили к дверям Оружейной, немой слуга-мономатанец швырнул на пол оружие — найденный здесь же боевой молот, с легкостью сокрушавший кожаные доспехи и остроконечные шлемы врага, навалился всем телом на дверную створку, ему помогли телохранители Даманхура… Кипящего от боевой ярости шада едва успели оттащить назад, иначе он остался бы в коридоре один на один с многими десятками врагов.

— Теперь быстро уходим. Дверь сейчас сломают, — бросил десятник, глядя на тяжело дышащего шада. По лицу солнцеликого стекали капельки крови убитых им степняков. — Ты великий воин, повелитель, а принадлежащий тебе меч достоин любых похвал, но одолеть всю армию Гурцата мы не сумеем.

Теряющего сознание Энарека, которому серьезно повредили левую руку, поддерживали двое гвардейцев. Даманхур шел пружинистой походкой победителя он почувствовал, как начали возвращаться силы и прояснилось сознание, затуманенное в последние дни вином и огромным количеством плохих новостей. В этом был виновен не столько вобравший неизвестную силу клинок, сколько сознание того, что безумных мергейтов можно победить. Даманхур заново переживал мгновения битвы, и разум отчетливо говорил:

"Никогда, ни у одного человека я не встречал столь безумных глаз, как у этих несчастных варваров. У каждого одинаковое выражение на лице — слепая злоба. У каждого! Словно всеми этими людьми управляет единая воля…"

Мергейты, очухавшиеся после внезапного и столь неожиданного поражения, выбили дверь в Оружейную, но зал уже опустел. Шад вместе со своим отрядом успел спуститься во двор, где его ждали оседланные лошади, затем Закатные ворота дворца раскрылись, выпуская всадников, и повелитель Саккарема, охраняемый конной гвардией и остатками стражи, направился к гавани по доселе свободным от мергейтов улицам Мельсины, прилегавшим к Морской стене.

Как может измениться облик дворца, да и любого другого, пускай самого скромного жилища, когда его покидают хозяева и на их место приходят чужаки! В коридорах и залах мельсинского дворца теперь не ощущалось запаха благовоний или вкусных дымков, доносимых из трапезной, не шаркали по мрамору полов мягкие туфли придворных и не звякала благородная сталь доспеха "Золотой гвардии".

Тигр, еще котенком пойманный в предгорьях Кух-Бенана и всю жизнь помнивший лишь зверинец и ухаживавших за ним смотрителей, умер в недоумении: почему люди, всегда так хорошо к нему относившиеся, сытно кормившие мясом и водившие гулять в дворцовый сад, вдруг начали с хохотом стрелять в него из луков через решетки клетки? Он даже не успел броситься на обидчиков, когда наконечник стрелы ударил в глазницу, и огромный полосатый зверь отправился в путь, в конце которого его ждали свои звериные боги…

Двоих слуг, оставшихся в полуподвальной дворцовой кухне только потому, что бежать было некуда, мергейты бросили в громадный котел с кипятком. И смеялись.

Рухнувшая Башня Газзала, уничтожившая тяжестью каменных обломков сераль Даманхура, принесла женщинам истинное избавление, ибо неизвестно, чем кончилась бы для них эта ночь. Единственного уцелевшего ребенка, который во время бедствия вышел во внутренний двор, мергейты просто зарубили.

Пятидесятник-степняк из отряда, захватывавшего дворец, опорожнил кишечник прямо на ковер в Янтарной зале госпожи Ригильды, любимой жены предыдущего шада Бирдженда. Счастье, что Ригильда умерла много лет назад и не смогла этого увидеть.

Над Мельсиной всю ночь до утра и далее до полудня поднимались жуткие звуки — счастливо-зверский вой степняков, вопли раненых или истошные крики гибнущих от огня и железа людей, смешивающиеся, заглушающие друг друга… Столица Саккарема превратилась в одну огромную язву на теле Земли, смердящую ужасом, кровью и лошадиным потом.

…Менгу из Байшинта, накануне возведенный в звание тысячника великой армии Гурцата, быстро шел вперед по крытой, отделанной резным деревом галерее, ведущей в большой зал, где хаган саккаремцев хранил свои мечи. Именно там, как было передано тысячнику, в последний раз видели Даманхура. Предстояло выяснить, убит ли повелитель полуденной державы, попал в плен или сбежал.

Красота и богатство дворца поразили Менгу. Он с досадой смотрел, как нукеры обдирают позолоту, выцарапывают из стен драгоценные камни или рвут на куски большие тканые ковры из жилища шада. Пусть хаган говорит, что каменные улусы не угодны Заоблачным, но зачем тогда мергейтам жить в городах? Им хватит бесконечных пространств под небом, полей, степи, где можно поставить юрты… Впрочем, подобные мысли приходили ему в голову, только когда рука касалась висящей на шее серебряной вещицы, подаренной исчезнувшим неизвестно куда господином Драйбеном…

— Здесь, — один из сотников Непобедимых провел Менгу в большую залу, на стенах которой висели неяркие сероватые ковры и повсюду возвышались выложенные зеленым камнем стойки с подушечками, на которых лежало самое замечательное оружие, когда-либо выкованное в известном людям мире, — я приказал ничего не трогать.

Менгу переступил через тело, лежащее у разломанной в мелкие щепки двери, через другое, потом пришлось идти, попирая ногами трупы своих и одетых в одинаковые плащи саккаремпев. Подошвы и носки сапог окрасились в темный цвет подсыхающей крови.

— Ты внимательно осмотрел мертвецов? — озабоченно спросил Менгу у сотника. — Хаган сказал, будто хозяин этого дома Даманхур высок, у него серые глаза и родинка в виде треугольника на подбородке, под левой щекой. Нашли такого?

— Н-нет. — Мергейт почему-то испугался. — Я знаю о приказе Великого, но, осмотрев всех саккаремцев, мы не нашли никого, похожего на саккаремского хагана. Обыскали весь дворец…

— Сбежал, — протянул Менгу странным голосом, и тотчас у него в груди снова появилось неприятное щемящее ощущение. Гурцат обязательно накажет человека, не исполнившего приказ привести к нему шада. Или доставить в юрту Золотого Сокола его голову.

Менгу, прищурив глаза так, что они превратились в почти неразличимые щелки, развернулся, увидев верных нукеров, возглавляемых Танхоем, находившимся рядом еще со времен взятия Шехдада, в, кивнув на незадачливого сотника, буркнул:

— Сломайте ему хребет. Этот человек недостоин милости хагана.

Степняк что-то завопил, вероятно умоляя о пощаде, но Менгу не слушал. Его внезапно заинтересовали собранные в Оружейной клинки. За спиной слышались крики и какая-то неприятная возня. Чтобы избавиться от постоянного страха, Менгу снова сжал в ладони серебряный коловорот Драйбена.

"Зачем я приказал убить сотника? — вдруг появилась мысль. — Он же ни в чем не виноват".

— Эй! — Менгу обернулся. На него уставились восторженные глаза Танхоя, старого приятеля Булгана, ставшего теперь десятником, и остальных. Тотчас же послышался тихий хруст — нукеры, подчиняясь приказу, приставили пятки осужденного к его затылку, ломая позвоночник. — Не надо, пускай живет…

Поздно. Теперь, после возвращения хагана из Самоцветных гор, приказы выполняются не просто незамедлительно, а спустя мгновение.

— Ладно, — буркнул Менгу и, отводя взгляд, пошел дальше. Все увиденное оружие блистало неслыханным великолепием — отделка из золота, цветных камней, чернение на лезвиях… Сабли, мечи, топорики, узкие кинжалы. Однако тысячника, внезапно обласканного хаганом, заинтересовала некогда покрытая колпаком из хрупкого хрусталя малахитовая стойка с зеленой плоской подушкой. Если судить по темным контурам, оставшимся на едва заметно выцветшей ткани, недавно здесь лежали четыре клинка ("Надо отыскать и наказать нукеров, укравших мечи… Все саккаремское оружие будет брошено под ноги хагану!"), а сейчас остались только два. Один подлиннее, другой покороче.

"Вот этот, — Менгу протянул руку и забрал прямой меч длиной чуть более предплечья, — я сам положу перед юртой Гурцата. Хорош…"

Тысячник, не видевший чужих стран и не знавший их тайн, не предполагал, какого сокровища коснулись его пальцы. На гарде меча стояло аррантское клеймо — раскинувший крылья орел в лавровом венке и надпись по кругу: "Аланиол, 93 год Черного кеба". Знающий человек, особенно аррант, знакомый с историей мира, уверенно сказал бы: "Оружие сделано меньше чем через сотню лет после Столкновения Сфер и содержит в себе Утерянное".

Быстроходная галера «Альгалиб», над которой развевался двухцветный сине-зеленый вымпел, уходила в океан, к полуденному закату. Гребцы отдыхали, ибо ветер дул в нужном направлении, постепенно разгоняя тяжелый корабль. Вокруг на водной глади белели десятки других парусов. Люди, сумевшие покинуть Мельсину, направлялись к Дангарскому полуострову.

Под главной мачтой «Альгалиба» в невысоком кресле, отлитом из чистого золота, сидел хмурый человек с ухоженной черной бородкой. Он смотрел на два зарева, поднимавшихся на восходе. Первое знакомо уже многие годы. Так приходит в мир солнце, окрашивая легкие облачка в пурпур и серебро. Второе, куда более яркое, создали руки людей. Его болезненный багровый свет струями разливался по отдалявшемуся берегу.

Горящая Мельсина.

На фоне отсветов бушующего пламени и нежных красок рассвета отчетливо выделялись два соседствующих высоких здания, завершающихся куполами, — храмы Отца и Дочери. Над правым неотступно висело темное облачко, иногда прорезаемое вспышками молний. В порту до слуха шада долетели выкрики горожан: владения богов Саккарема по-прежнему оставались неприступными. Мергейты не могли ни поджечь их, ни выломать двери и прорваться внутрь, где укрылось население окрестных кварталов. Боги защитили свои дома, но почему же, почему они не пожелали совершить чудо и спасти Мельсину от захватчиков?

— Мы вернемся сюда, — тихо проговорили за спиной. Даманхур обернулся и увидел бледного Энарека с перевязанным шелковыми лоскутами предплечьем. На ткани постепенно выступали пятнышки крови. — Мы вернемся в Мельсину, солнцеликий. Через год, через десять… Я уверен в этом.

— А я — нет, — глухо ответил шад. — Помнишь, мы однажды говорили о том, что это не простая война?

— Помню, — кивнул дейвани. — Во всем происходящем таится пока что непонятная смертным загадка. Стоит ее разрешить, и мы остановим Гурцата. Но как?

Взгляд Даманхура упал на идущую слева всего в полусотне стадиев аррантскую триеру, над которой полоскался красно-золотой штандарт центуриона Гермеда.

— Они наверняка знают причину. — Шад вытянул руку и указал на корабль островитян. — Мы должны выяснить, что именно скрывают от нас Великолепные. Клянусь Атта-Хаджем, я сделаю это!

Лаур-младший, сидевший на бухте каната возле кормы галеры шада, тоже неотрывно смотрел на удаляющийся берег и объятый огнем город. На его коленях лежало новообретенное сокровище — длинный меч, за отсутствием ножен тщательно обернутый найденной на корабле промасленной холстиной. Впервые со дня смерти брата Асверус чувствовал себя успокоившимся и способным трезво размышлять. Он скорбел вместе с жителями разоренной столицы, но это не мешало ему мысленно прикидывать, как поскорее добраться из Дангары в Нардар. Ему нужно вернуться домой. Если шад опять запретит Асверусу уезжать он сбежит. А скорее всего, больше не будет ни у кого спрашивать позволения. Он должен вернуться и сделать все, чтобы маленький конисат у подножия Самоцветных гор уцелел в проносящемся над Восходным континентом урагане.

"Никогда, никогда, — Асверус до боли в пальцах стиснул холодное серебряное навершие меча, — никогда в Нардаре не случится подобного, иначе мне незачем больше жить на этом свете! Мергейты не войдут в наши города, не завладеют нашими крепостями и не обратят нас в покорных рабов! Мы должны придумать, как их остановить. Они покорили Саккарем и вряд ли удовольствуются проглоченным куском мира. Степняки пойдут дальше, к Нарлаку, вольным конисатам, Галира-ду и Полуночному морю. Что сейчас творится на границах Междуречья? Такая же бойня? Собрал ли отец войско? Можем ли мы надеяться на помощь Нарлака или кениг опять отделается пустыми обещаниями? Почему нам выпало жить в такое страшное время? О боги, до чего же медленно ползет эта посудина!.."