"Приключение в полночь" - читать интересную книгу автора (Гуляшки Андрей)

4

После обеда я отправился в Управление по борьбе с эпизоотиями к начальнику отдела снабжения лекарствами доктору Петру Тошкову. На нем лежала обязанность освежить мои познания в ветеринарной фармацевтика, которые, судя по тону полученного мною письма, значительно отстали от развития науки.

Немудрено, что я вошел к нему в кабинет в несколько подавленном настроении. А увидев его, огромного, грубоватого, в расстегнутой не поначальственному рубашке, внушительного, как директор мясокомбината республиканского масштаба, я и вовсе упал духом. Кто знает почему, но такой тип начальников скверно действует на мои нервы.

Пробормотав: «Добрый день!», я молча положил письмо на стол. Следовало бы отрекомендоваться, но мне не хотелось тратить лишних слов.

Доктор Петр Тошков равнодушно взглянул на меня и звучно зевнул во весь рот. Возможно, он хотел сразу же поставить меня на место и внушить мне, сколь серьезно я должен относиться к предстоящим занятиям. Но напрасно — ни один мускул не дрогнул на моем лице. Недаром я поработал в тех местах, где подвизались такие личности, как легендарный Момчил и бесстрашный Мехмед Синап.

— Так, значит, ты и есть Анастасий Буков? — воскликнул начальник отдела. Он протер глаза и еще раз зевнул. — Ах, чтоб тебе пусто было. А я-то думал, что ты с виду совсем другой. Ну ничего, мне все равно приятно. Садись.

Он написал на письме какую-то резолюцию, вызвал посыльного и велел ему отнести письмо в архив. Когда посыльный вышел, доктор покровительственно кивнул мне и сказал:

— Зайди завтра к кассиру, получишь суточные. Деньги на земле не валяются.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Я не спешу. Еще есть время, — сказал я и деликатно спросил, как подобает командированному, который не злоупотребляет оказанным доверием: — А где будет проводиться инструктаж, товарищ начальник? Объясните, пожалуйста!

Доктор откинулся назад, смерил меня удивленным взглядом и широко развел руками, которые взметнулись над столом, как крылья ветряной мельницы. Мне приходилось видеть ветряные мельницы на картинках.

— Инструктаж? — переспросил доктор Тошков и бестактно расхохотался. — К чему эти модные словечки, дорогой мой? Это первое. И какой-такой инструктаж тебе втемяшился в голову? Наш директор, Свето-зар Подгоров, тоже любит такие словечки: инструктаж, переквалификация и прочие tutti quanti. Но на то он и директор. А ты, Анастасий, говори по-человечески, просто. Неужто ты так и калякаешь со своими туземцами в Триграде? Нет? Тогда зачем тут важничаешь? Хочешь лимонаду? Не хочешь? Ну, тогда я сам выпью. — Он подошел к большому шкафу в глубине кабинета, распахнул дверцы и достал из ведра красную бутылку. — Холодненький, прямо со льда. Лед искусственный — твердая углекислота В самом деле, не хочешь? Жаль мне тебя. — Бутылка в его огромной лапище выглядела, как детская соска. — За твое здоровье! — Утерев ладонью пухлые губы, он снова уселся за стол. — Что касается вопроса о так называемом инструктаже, то его выдумал Подгоров, наш директор. Ему, видите ли, понадобилось, чтобы «кадры на местах» — так он называет вашего брата из районов — приезжали по одному в Софию и собственными глазами узрели, а носами унюхали новые виды лекарств, а заодно пощупали новейший ассортимент клещей и ланцетов в нашем ведомственном складе. Этот самый инструктаж можно было и по-другому устроить: разослать каталоги с нумерацией, объяснениями и картинками для наглядности. Просто и хорошо! А то, что придумал Подгоров, — пустая трата времени. Я сам ему про то говорил и на коллегии выступал. Но у него своя теория, будто воду лучше всего пить прямо из источника. Так ли это? Вздор! А я вот пью лимонад, разве мне плохо? Как раз наоборот. Точно так же и с инструктажем. Ты, дорогой мой, первый экземпляр из наших кадров, которого я имею честь просвещать. Пусть даже в твоем районе все тихо и мирно. Но в разгар лета отрывать человека от работы — это никак не укладывается у меня в голове. А теперь что поделаешь. Наслаждайся красотами столицы и каждый вечер клади три поклона ветеринарному богу, чтобы сохранил живой и здоровой триградскую скотину, пока ты не вернешься в свою землю обетованную.

— Как будут проводиться занятия? — спросил я угасшим голосом, ибо горло у меня почти пересохло.

— Занятия? — Доктор Тошков снова развел руками. — Дам тебе адрес нашего складского хозяйства. Там найдешь одного чудесного парня, который все знает.

— Только и всего?

— Успеется, Анастасий! — Доктор весело рассмеялся. — Зачем торопиться? Тише едешь — дальше будешь! Я мотоциклист и хорошо знаю это из опыта. На мотоцикле ездишь?

Я отрицательно покачал головой.

— Рыбачишь?

— Нет.

— А любишь смотреть, как другие ловят рыбу?

— Люблю, — соврал я.

— Ну, тогда мы с тобой станем друзьями, — сказал доктор Тошков, потирая руки. — Я посажу тебя на заднее седло, и будем ездить вместе. А когда вернешься в Триград, позовешь меня в гости. Ладно?

— С большим удовольствием, — ответил я.

— А форель водится в ваших речках?

Я сказал, что наши речки просто кишат форелью и что один триградец, по имени Ракип Колибаров, каждый день ловит по несколько килограммов.

— Ракип Колибаров, — задумчиво повторил доктор.

Он заморгал, словно припоминая что-то. А я подумал: почему при имени Ракипа Колибарова люди умолкают?

Доктор Тошков потянулся и взглянул на часы. Было около пяти.

— Анастасий, — сказал он, — ступай в соседнюю комнату к товарищу Ирине Теофиловой. Попроси ее объяснить тебе кое-что, а когда надо будет уходить, я зайду за тобой. Ладно?

— Конечно! — согласился я и с воодушевлением добавил: — Непременно буду вас ждать.

В соседней комнате было два стола, и за каждым из них сидела молодая женщина. Когда я встал в дверях, они одновременно подняли головы и с любопытством посмотрели на меня.

Кто знает почему — наверное, от жары, — но я стоял в дверях и молчал. Я глядел на ту, что слева, и не мог отвести от нее глаз. Что за лицо, боже мой! Казалось, я его видел уже много раз, так оно мне было знакомо, но я все же сознавал, что вижу его впервые. Ах, да! Если бы не жара, я, конечно, сразу догадался бы. Лицо напоминало мне картину эпохи Ренессанса: пышные каштановые волосы, темные брови, загнутые кверху ресницы мадонны и глаза большие, светлые, как южное небо над Видлой. Но небо над Видлой было прозрачно-голубое, а ее голубые глаза отливали мраморным блеском, сияли, как флюориты, и в то же время были непроницаемы, как у Аввакума.

Пожав плечами, она приподнялась со стула, и я увидел ее во весь рост. Довольно высокая, с округлыми формами, но не полная, она источала красоту зрелости — это было раннее лето женской красоты.

— Что вам угодно? — спросила она, спокойно оглядев меня с головы до пят.

— Я к товарищу Ирине Теофиловой, — объяснил я и закашлялся, потому что мне хотелось пить.

Она кивнула головой, но я не понял, что это означает, и продолжат стоять в дверях.

Тогда из-за стола справа встала другая женщина, и я должен признаться что и она произвела на меня прекрасное впечатление. Правда, волосы ее были черные и выглядела она более худощавой. В ее карих глазах не было ничего примечательного, но мне показалось, что они смотрят как-то чересчур смело и даже вызывающе. В отличие от первой на ней было более открытое платье с короткими рукавами. Посреди декольте пролегала симпатичная складка.

— Вы, товарищ, прибыли из провинции? — спросила она и неизвестно зачем поправила брошку как раз там, где пролегала симпатичная складка.

Вопрос был, что называется, в упор.

— Из провинции, — ответил я. — Из Триграда. А как вы узнали?

Так я познакомился с персоналом доктора Петра Тошкова. И секретарь Ирина Теофилова и машинистка Христина Чавова оказались очень любезными — напоили меня водой, развлекали разговором. Больше говорила Христина Чавова. Она сказала, что мне идет загар и что мой голубой галстук удачно подобран в тон глазам. При этих словах Ирина Теофилова улыбнулась с подчеркнутой снисходительностью — и напрасно, потому что галстук в самом деле подходил к моим глазам, хотя и был чуть темнее. Я сразу понял, что у Теофиловой характер более суровый, и поэтому чаще обращался к Чавовой. А она успела рассказать мне, что их профсоюзная организация развивает активную деятельность и устроила, в частности, для служащих управления в чердачном помещении удобную двухместную душевую с зеркалом.

— Вы тоже можете пользоваться душем, как командированный в наш отдел, — сказала Чавова. — Хотите, проведу вас?

При этих словах Теофилова опять усмехнулась.

В этот момент вошел доктор Тошков. Он успел застегнуть рубашку, но я ужасно удивился, увидев у него под белым летним пиджаком толстый шерстяной джемпер.

— Анастасий, — сказал доктор, — рабочий день окончен. Пора идти. Я любезно распрощался с Чавовой, а Теофиловой лишь холодно кивнул головой Доктор Тошков поступил наоборот: он небрежно кивнул Чавовой, а руку Теофиловой, как мне показалось, задержал в своей ручише дольше, чем следовало.

Я займу своим рассказом еще несколько страниц, а потом предоставлю Аввакуму продолжить эту историю до конца. Когда мы вышли на улицу, доктор Гошков попросил меня минутку подождать, а сам шмыгнул на задний двор. Оставшись в одиночестве у центрального входа, я ощутил какое-то гнетущее чувство. Я думал, а что если сейчас выйдет Хрисчина Чавова и скажет: « Товарищ Буков, не хотите ли вы пройтись со мной» или: «Не могли бы вы проводить меня до дому?» Мне пришлось бы согласиться. В конце концов, все равно надо было ведь как-то убить время. Как я думал, так и вышло — в дверях показалась Чавова. Она весело болтала с каким-то молодым человеком и прошла, даже не заметив меня.

Не успел я проводить ее глазами, как меня вдруг оглушила страшная трескотня. Оседлав рычащий красный мотоцикл, подъехал доктор. Он властно махнул мне рукой и прокричал сквозь рев мотора:

Садись сзади! Повезу тебя на Искырское водохранилище!

Поскольку Чавова ушла не заметив меня, и не было нужды извиняться перед ней, я был волен распоряжаться собой. Но в эту минуту я вспомнил про Аввакума и вздрогнул.

— Товарищ Тошков, — пробормотал я, — у меня есть приятель, археолог я обещал ему…

— И его возьмем! Ну, давай садись! — рявкнул доктор, топнув ногой по мостовой. — Подумаешь, большое дело! Где твой приятель?

Я растолковал ему, как ехать, но он погнал машину в противоположном направлении. Куда мы мчимся и куда посадим Аввакума, оставалось для меня загадкой. У мотоцикла было ведь только одно седло для пассажира!

Вскоре выяснилось, что мои тревоги оказались напрасными. В двух минутах езды от управления у доктора был небольшой гараж — деревянный сарайчик во дворе четырехэтажного дома. Он вытащил оттуда как раз то, что было нужно — коляску, — и поднес ее к машине с такой же легкостью, с какой я ношу свою сумку с лекарствами.

Мы понеслись во весь опор к музею.

Аввакум, которого было трудно застать врасплох, на этот раз немало удивился.

— Так, значит, вы археолог? — вскричал доктор, пожимая ему руку. — Здорово! А я — Петр Тошков! Руковожу этим парнем по линии лекарств. Садитесь в коляску — повезем вас рыбачить на водохранилище!

Аввакум пожал плечами, но, человек действия, он раздумывал недолго и уселся в коляску.

Когда мы выехали на шоссе, доктор нажал «на всю железку», ветер засвистел в ушах и мир стремглав помчался нам навстречу.

Я уткнулся носом в широкую спину доктора и зажмурился.

Минут через тридцать мы подъехали к водохранилищу. Когда я слез с седла, мне показалось, что земля убегает из-под ног: доктор «жал» свыше ста километров в час. Но Аввакум потянулся и зевнул.

— Что так тихо ехали? — сказал он. — Я совсем было заскучал. Доктор почесал в затылке.

— Можно было бы и побыстрее, но я побаивался за парня. Того и гляди, вывалится на повороте. А тогда что?

— Тогда Фатме из Видлы изошла бы вся слезами, — сказал Аввакум, подмигивая мне.

Я чуть было не упал, хотя земля под моими ногами уже немного поуспокоилась.

— Какая Фатме? — пролепетал я.

— Та самая, с бусами. Неужели забыл?

Я разлегся на траве. Веял тихий ветерок, по небесной шири плыли маленькие серебристые облачка с кудрявыми крылышками. Мне вспомнилось, что поэты часто сравнивают облака с парусниками, плывущими по небесному океану. Очень красиво выглядит эта флотилия, когда смотришь на нее снизу, лежа на спине. Насмотревшись на облака, я устремил взгляд на воду, на синеющие вдали берега водохранилища и долго любовался этим ценным приобретением нашего народного хозяйства.

Тем временем мой друг Аввакум и доктор Тошков вели оживленный разговор. Выяснилось, что они оба мотоциклисты-фанатики, оба предпочитают всем остальным одну и ту же марку машин, признают езду только на предельной скорости и одинаково пользуются в трудную минуту ручным и ножным тормозом. Охваченный воодушевлением доктор хлопал Аввакума по плечу, а тот угощал его сигаретами, после чего они обнаружили, что курят одни и те же сигареты и их одинаково по утрам мучает кашель.

— А горькие перчики любишь? — спросил доктор.

— Очень!

— И я тоже. А жареную рыбу?

— Обожаю.

— И я. Вино какое предпочитаешь — белое или красное?

— Красное.

Столь необыкновенное единомыслие чрезвычайно растрогало доктора.

— Как же это я до сих пор с тобой не познакомился — воскликнут он в умилении. — Я всю жизнь искал такого побратима, как ты! Вот здорово! — Доктор на секунду задумался. — Ну, а теперь давай взглянем на другую сторону медали, на, так сказать, духовную. Я, например, всегда борюсь с чем-нибудь. А ты?

— И я.

— Мои враги — бациллы. А у тебя есть враги?

— Я археолог. Мой враг — время.

— Дай руку! Вот так. — Доктор опять призадумался. — Тебе какие женщины больше нравятся?

— Брюнетки.

— Провалиться на этом месте! И мне тоже.

— Почему же «провалиться»?

— Моя как раз брюнетка. Я сделал выбор и решил жениться. Она жгучая брюнетка.

— Чудесно!

— Вовсе не чудесно. Ты моложе и выхватишь ее у меня из-под носа!

— Нет. — Аввакум протянул доктору руку. — Parole d'honneur! Я держу свое слово.

Последовало рукопожатие до хруста в суставах.

Я взглянул на Аввакума. На губах его блуждала обычная добродушно-снисходительная улыбка, но глаза смотрели холодно. «Играет роль», — подумал я, и мне стало жаль доктора. Чудак горячился и искренне волновался, в то время как Аввакум лишь «изображал» горячность ради забавы, а может, и чтобы «прощупать» собеседника.

После столь задушевного разговора доктор взял удочку и пошел искать укромное местечко. По всему было видно, что он сгорал от желания поймать хотя бы парочку сазанов, — ведь надо хорошо угостить своего нового друга и побратима. Аввакум подсел ко мне, молча посидел немного, потом лег на бок и тотчас же заснул.

Стало смеркаться. Ветер усилился, вода потемнела. Противоположный берег растаял и исчез в сумраке наступающего вечера.

Доктор вернулся удрученный. Он шагал по траве совсем бесшумно, но Аввакум и во сне расслышал шаги, поднялся на ноги, опередив меня, усмехнулся и покачал головой.

— Не клюет! — вздохнул доктор.

— Ничего, — утешил его Аввакум, — купим рыбы в ресторане. Он сел за руль, а доктор с трудом втиснулся в коляску. Я занял свое прежнее место. Я знал, что Аввакум будет гнать машину с сумасшедшей скоростью, но ни капли не боялся: чувствовал себя за его спиной так же спокойно и удобно, как у себя за столом.

Было около девяти часов, когда мы подъехали к микрорайону «Изток». Свернули на главную улицу; еще один поворот — и доктор показал нам на третий дом слева.

— Друзья, — сказал он, окинув нас победоносным взглядом, — видите ли вы на первом этаже окна, заклеенные изнутри газетами? Там живет доктор Петр Тошков. Предлагаю вам зайти к нему в гости. Вперед, товарищи!

Верхние этажи дома еще достраивались, и, чтобы добраться до входа, нам пришлось перепрыгивать через кучи песка и щебня. В подъезде пахло цементом и известкой. Доктор отпер дверь и любезно пропустил нас вперед.

Квартира начиналась просторной прихожей, посреди которой стоял лишь круглый стол, накрытый старыми, пожелтевшими от времени газетами, и несколько стульев. Кабинет доктора был похож на походный аптечный склад и на запущенную лабораторию. Среди банок, коробок и уймы пузырьков с лекарствами и кислотами поблескивали всевозможные реторты и колбы, валялись в пыли пробирки и спиртовки. Все было свалено в кучу в таком ужасном беспорядке, что посетитель, забывший здесь шляпу, ни за что не нашел бы ее в джунглях склянок, реактивов и картонных коробок.

— Анастасий, — обратился ко мне доктор с заблестевшими от гордости глазами, — как тебе нравится эта святая святых ветеринарной мысли?

— О! — воскликнул я, с любопытством оглядывая потолок.

— Наберись терпения! — сказал доктор, похлопав меня по плечу. — В этом святилище есть всего понемногу. Я сам готовлю лекарства, а кой-какие и придумываю сам. Здесь и только здесь твое училище!

Я безмолвствовал, и поэтому доктор счел нужным подкрепить свои доводы.

— Я, дороюй мой, кроме медицинского, окончил еще биохимический; поэтому кое-что смыслю в лекарствах и настойках. Так что ты держись за меня и не бойся!

После «святая святых» мы осмотрели и другие комнаты. В спальне стояла всего лишь широченная кровать, неумело заселенная несколькими солдатскими одеялами. Из свежеокрашенных стен торчали вбитые гвозди и крюки. Подобного варварства не увидишь не только в Триграде, но даже в хибарке деда Реджепа. На гвоздях и крюках висели одеяния нашего биохимика.

Кухня отличалась от кабинета только тем, что здесь всюду валялась кухонная утварь. Нам пришлось смотреть в оба, чтобы не ступить нечаянно в кастрюлю или же не испачкаться о закопченную сковороду.

— Доктор, — спросил Аввакум, — насколько я понял, ты холостяк. Для какого черта тебе все эти атрибуты?

Мне показалось, что доктор смутился; он уставился себе под ноги, как будто там был написан ответ на вопрос Аввакума.

— Что поделаешь, — пробормотал он, — есть у меня слабость к кухонной утвари, а отчего — бог знает! Иду мимо хозяйственного магазина, непременно зайду и куплю то кастрюлю, то чайник или сковородку. В подвале у меня навалено вдвое больше, чем тут!

Он посмотрел на разбросанную утварь и улыбнулся.

— Кто знает, может, когда-нибудь и понадобится! Всякое бывает. Аввакум тотчас согласился, что в этом мире все случается. Вот он, например, покупает детские книжки с картинками. Он с жаром заявил доктору:

— Я уже две этажерки забил ими доверху. И еще столько же держу на чердаке.

— Ты смотри, а я-то до детских книжек не додумался! — озадаченно проговорил доктор.

— Ничего, — ободрил его Аввакум. — Если когда-нибудь тебе понадобятся, рассчитывай на меня.

Доктор погладил подбородок и добродушно рассмеялся.

Я бывал на квартире у Аввакума и достоверно знал, что у него нет ни одной детской книжки.

Доктор надел белый передник, завязал его сзади батиком и принялся с виртуозной сноровкой чистить рыбу. Мы с большим интересом следили за его работой. Но он вдруг опустил руки и тяжело вздохнул.

— И компания чудесная, — сказал он, грустно глядя на нас, — и рыба что надо, и вина я припас. Одного только не хватает для полноты картины…

— Брюнетки! — усмехнулся Аввакум. Доктор ласково взглянул на него и кивнул головой.

— Слушай, доктор, — решительно заявил Аввакум, — если ты ничего не имеешь против, я мог бы пригласить от твоего имени брюнетку и бьюсь об заклад на что угодно, что она удостоит нас своим посещением. Но только при одном условии. А именно…

— Что именно? — грозно переспросил доктор, насупив брови.

Он швырнул очищенного сазана на стол и скрестил руки на груди. Ему не хватало при этой позе только усов и трико, чтобы сходство с прежними чемпионами по классической борьбе было полным.

— Ее адрес, — ответил со смехом Аввакум.

Доктор опустил руки и расплылся в широкой, до ушей улыбке.

— Ее адрес!.. Ирина Теофилова, улица Брод, дом тридцать три. Недалеко отсюда. Записать на бумажке?

Аввакум небрежно махнул рукой.

Когда и как возникла эта любовь?

Она пришла неожиданно, подобно порыву южного ветра в теплую, летнюю ночь. Может быть, она пришла в юг вечер вместе с первым взглядом, с первой улыбкой. А когда он утром проснулся, любовь уже цвела в его душе. Так в конце весны расцветают сады: с вечера они стоят зеленые, с закрытыми бутонами, а когда розовый рассвет озарит мир, они уже в подвенечном уборе.

Ирина Теофилова и Христина Чавова болтали, наверное, как всегда, о скучных, повседневных делишках на маленьком дворике за кирпичным зданием.

Появился Аввакум и сказал:

— Ваш начальник, доктор Петр Тошков, приглашает вас обеих на скромный ужин.

Доктор послал его только за Ириной, но Аввакум, пожалев Чавову, пригласил на свой риск и ее.

Из распахнутого окна первого этажа струился желтый свет. Открытые, округлые плечи Ирины, ее руки и шея сияли мягким блеском старинной позолоты. А в черной глубине глаз светились крохотные, еле видимые, далекие звездочки.

— Будет свежая рыба, — заявил Аввакум.

— О боже, как я люблю свежую рыбу! — воскликнула, всплеснув руками. Христина Чавова.

Ирина молчала.

— Доктор ждет, — сказал Аввакум.

Она пожала плечами, и глаза их встретились. Она спокойно, сосредоточенно смотрела на него, ничуть не смущаясь и не торопясь отвести взгляд.

Аввакум выдержал ее взгляд и сам загляделся на нее так же спокойно и сосредоточенно, но впервые в жизни не сделал никаких выводов из своих наблюдений. Счетная машина, которая всегда без осечки реагировала своими колесиками на внешние восприятия, вдруг застопорила, как будто выключили ток, приводивший ее в действие.

— А вы нас проводите домой? — спросила Ирина, не спуская с него глаз.

В счетной машине промелькнула искорка жизни.

— Конечно, — сказал Аввакум, — непременно провожу — А сам подумал: «Что на это скажет доктор?»

Ужин прошел весело. Я растолковывал Христине Чавовой сложность лечения куриной чумы, доктор жарил рыбу, а Ирина с Аввакумом накрывали на стол. Руки их иногда встречались, и тогда они виновато поглядывали на сияющего от счастья доктора. Когда мы сели за стол, Ирина стала очень любезной с доктором и даже ласковой; касалась его плечом, подливала вина, а про Аввакума совсем забыла.

К одиннадцати часам доктор стал позевывать, потом, облокотясь на стол, задремал.

Мы поспешили распрощаться и вышли на улицу.

Светила луна. Мы с Христиной Чавовой шли впереди и оживленно разговаривали об овечьих глистах. Ирина молчала. Аввакум гоже был не в духе — уж чересчур любезно держалась Ирина со своим начальником. Когда мы стали прощаться, она слегка кивнула мне головой и мило улыбнулась Аввакуму грустной, немного виноватой улыбкой. Стояла тихая, светлая ночь.

Так состоялось знакомство Аввакума с доктором Петром Тошковым, начальником отдела снабжения лекарствами, и с его темноволосой секретаршей Ириной Теофиловой.

Ирина работала секретарем отдела снабжения лекарствами, а в свободное время много читала — готовилась к конкурсным экзаменам в аспирантуру при университете.

Было что-то необычное, противоречивое в ее жизни и поведении, и это не скрылось от Аввакума. В обществе доктора она старалась всячески угождать ему, терпеливо сносила его грубые шутки, позволяла подолгу держать себя за руку, часто и громко смеялась. Но стоило ей остаться наедине с Аввакумом, как при одном лишь упоминании о докторе ее коробило и в глазах вспыхивали злые огоньки.

А к заведующему складом отдела снабжения лекарствами, красавцу Венцеславу Рашкову, любимцу Петра Тошкова, Ирина относилась подчеркнуто грубо, с расчетливой жестокостью и не упускала случая унизить его и высмеять, особенно на людях. Бедняга был не очень начитан, и она нередко разыгрывала его. Спросит например: «Венцеслав, что ты Думаешь о Бернарде Шоу? Ведь это величайший французский писатель, не правда ли?» А когда Венцеслав кивнет утвердительно головой, спросит; «Ты читал его роман „Три мушкетера?“

— Как будто читал когда-то, — бормочет Венцеслав. А Ирина хохочет весело, до слез.

Но бывали дни, когда она после работы брала его под руку и уводила на далекие прогулки. Они уезжали на автобусе к Витоше или же бродили по полям близ Драгалевцев.

После первой встречи у доктора последовали другие. Ирина стала особенно ласковой к Аввакуму, шепталась с ним, клала голову на плечо и всем видом показывала, что не будет противиться, если он поцелует ее. А он, стремясь к ней всей душой, продолжал разыгрывать платоническую дружбу, помня, что дал доктору честное слово не отбивать возлюбленную. Трудно давалась ему эта бессмысленная игра, но он, стиснув зубы, продолжал строить из себя романтического Сирано.

Если бы Аввакум подверг привычному анализу лишь несколько слов и поступков Ирины, он разгадал бы многие черты ее характера и многие подробности ее жизни Но осталось бы и следа от ее «необычности» и романтичности, и вся ее загадочность исчезла бы вмиг так же внезапно, как внезапно пришла любовь.

Но Аввакуму не хотелось ни анализировать, ни изучать. Небо казалось ему более лазурным, звезды ярче, а интегральные уравнения увлекательнее, чем когда либо раньше Он стал чаще улыбаться, склонившись над терракотовыми черенками и уже не засиживался, как прежде, в мастерской. Оказавшись за городом и почувствовав дуновение теплого ветерка, он уже не отмечал про себя «юго-юго-восточный», а становился лицом к нему и. закрыв глаза, прислушивался к его песне, словно слышал ее впервые.

Мы часто совершали прогулки по окрестностям Софии, а иногда прихватывали с собой Христину Чавову и Венцеслава Рашкова.

Мне лично больше всего нравилось, когда Ирина с Венцеславом уходили на футбольный матч — оба были отчаянные болельщики. Когда Петр Тошков ловил рыбу и молчал, Аввакум тоже молчал, зато нам с Христиной было очень весело. Никогда мне не удавалось наловить столько бабочек, как в те солнечные дни…

Теперь все это в прошлом. Когда вспоминаю те тихие, беззаботные часы, мне почему-то приходит на память эпиграф Тургенева к его повести «Вешние воды»:

Вот, кажется, и пришла мне пора ретироваться со страниц рассказа. Ведь я как-никак ветеринарный врач и детективные истории не в моем вкусе. Я предпочитаю луга вокруг Видлы. Тем более что проблемы пастбищного выпаса кооперативного скота представляют для меня куда больший интерес.